Текст книги "Случай в маскараде"

Маленькие люди уходят вдаль

Утром они сняли низенькую синюю «Тойоту» и покатили куда глаза глядят.

Зеленые горы прятались в сиреневой утренней дымке, море отсвечивало розовой медью. Они неторопливо ехали вдоль берега, впитывали красоту, у очередного живописного места Стас затормозил и предложил размяться.

Ольга подошла к воде совсем близко, и волна окатила ее по пояс, намочив джинсы, забрызгав рубашку и лицо. Она только засмеялась: вспомнила слова гида, что вода здесь непростая, окунувшихся в нее на паспортном контроле обычно не узнают: люди молодеют.

Ольга понимала, это местная дежурная шутка, и все-таки радовалась внезапному купанию в чудотворных волнах. Стас стащил свою ярко-оранжевую толстовку и отдал ей – греться. Догадался сам, без подсказок. Под толстовкой была белая футболка. Молочно-розовый, свежий Стас был, конечно, чуть полноват, но она уже подарила ему карту в фитнес на Новый год.

Вчерашний день был полон внезапных дождей и ветра, но утро оказалось тихим, сквозь облака сочился теплый мандариновый свет.

Стас развернулся и поехал вглубь острова, к точке, заранее отмеченной Ольгой на карте: путеводитель обещал встречу с древней цивилизацией, появившейся здесь семь тысяч лет назад.

Стас быстро освоился с левосторонним движением, лишь однажды выскочил после поворота на встречку. Без последствий: дороги были пустынны. Как и весь этот зимний притихший остров.

Каменные приземистые дома приветливо глядели распахнутыми окнами в синих ставенках. Людей на улицах не попадалось, по мостовым и низким заборам скользили только кошки всех мастей. На выезде из одной деревни они встретили небольшое стадо пегих коз со смешными хвостами-метелочками. Стас тут же им замемекал и захохотал, Ольга умилилась и поцеловала его в ухо.

Они познакомились ранней весной только что завершившегося года, «по работе», как рассказывала потом Ольга подругам.

Но это было самое настоящее уличное знакомство.

В то утро на Москву обрушилась настоящая снежная буря. С неба летел снег, мартовский, водянистый, Ольга выглянула в окно, увидела, что ее бедный «Ниссан» превратился в сугроб и окружен сугробами, не откопаться. Она вызвала такси. Времени оставалось мало, и Ольга вышла ждать на улицу. Чтобы не мокнуть, она стояла в арке, вглядываясь в тихо ползущую на экране мобильного желтую машинку, но таксист вдруг отменил поездку.

Новое такси должно было добраться через четырнадцать минут! Это значило, что она опоздает, неминуемо. Ольга чуть не заплакала: на эту встречу опаздывать было нельзя. Хоть бери самолет и лети.

Ольга вышла под мокрый снежный поток, встала у перехода и обреченно выкинула руку вперед. Можно ли сегодня в Москве поймать машину таким способом? Но что ей оставалось делать? До метро далеко, она в сапожках на каблуках, замшевых, дырчатых, надетых специально для важной встречи… да и не спасло бы уже метро. На машине еще оставался шанс, впрочем, стремительно тающий.

Угрюмое заснеженное стадо машин двигалось мимо, всем было не до нее. Да никто и не видел, наверное, в снежной пелене ее отчаянно вытянутую руку.

Как вдруг перед ней остановилась старенькая синяя «Шкода».

За рулем сидел молодой парень, круглолицый, розовый, не страшный – она молча открыла заднюю дверь, и они сразу же тронулись. Парень ни о чем не спросил, ждал. Ольга выдохнула, сказала, что ехать недалеко, если только пробка, назвала адрес, поблагодарила.

Они даже разговорились. Обсудили снег, а потом Ольга спросила его, чем он занимается.

Парень оказался – держите меня семеро – физиком, жил в Троицке, три раза в неделю ходил там в свой все еще работавший институт, изучал магнитное поле и солнечный ветер. В Москве была другая работа, как раз в центре, так что по пути. Какая работа – он уточнять не стал.

О себе Ольга ему почти не рассказала, намекнула только, что «улучшает городскую среду», она давно освоила эту формулу для светских разговоров.

Они доехали, вот он, знакомый желтый особняк на бульваре. Все попытки расплатиться парень отверг, уверял, что ему было по пути, и уже под самый занавес спросил, когда она поедет обратно, не нужно ли подвезти…

В четыре, – выпалила Ольга, сама не понимая, зачем, – не раньше. И быстро продиктовала ему телефон, может, чтобы отстал? Он тут же отзвонил – обменялись. До встречи оставалось четыре минуты: успела.

Во время переговоров с неприятными, но всесильными собеседниками Ольга напрочь забыла об утреннем приключении. Однако в перерыве, включив мобильный, обнаружила сообщение с неизвестного номера: «Это Стас, я тогда подъеду к четырем на бульвар». На часах была половина. И Ольга не без облегчения набрала в ответ: «Спасибо вам большое, но все затягивается, вызову такси».

После переговоров, мучительно долгих, отчасти унизительных, но в итоге, кажется, выводящих ее компанию на новый уровень, Ольга наконец вышла из желтого особняка. Хотелось подышать.

Оказалось, уже темно. И снова повалил снег, она стояла на крыльце и боялась спуститься по ступенькам в непролазную грязь. Замшевые сапоги, короткая юбка, кое-как запахнутая шуба, ветер дул совершенно зимний, тут только она вспомнила, что без машины. Попыталась нащупать в сумке мобильник, вызвать такси, но мобильник пропал. Внезапно телефон завибрировал – в кармане жакета.

Звонил Стас.

– Вижу, что вы вышли, подъезжаю к крыльцу.

– Вы… вы все-таки меня дождались?

Он подъехал, распахнул переднюю дверь, через мгновение Ольга нырнула в теплый машинный дом. Дрожа, чуть не плача – от благодарности, холода и тоски: сейчас ей казалось, переговоры все-таки провалились. Стас предложил купить ей что-то горячее. Какао? Это было на удивление точным попаданием. Иногда она заказывала себе не кофе, а именно какао, девчоночью радость – Стас этого знать не мог. Вскоре Ольга уже глотала жаркое, дышащее ванилью питье. Потом она не раз ему повторяла: что-то он ей туда подмешал. С каждым горячим глотком она оживала, отогревалась и видела: он жадно смотрит, как она пьет. И не трогается с места. Не спрашивая, не уточняя, она поцеловала его прямо в удивленные губы, он возликовал и чуть не заскулил – истосковался.

О муже она рассказала ему только в ноябре, в очередную годовщину. Дима умер, внезапно, в собственном кабинете, от сердечного приступа. Накануне он решил вдруг справить свой тридцать первый день рождения, широко, со всеми друзьями и приятелями – и справил, получился шумный и жаркий праздник, в их загородном коттедже, с фейерверками и шашлыками. А через два дня умер. Ольга не сомневалась: его, набирающего силу бизнесмена, убили, наверняка кто-то из гулявших на его дне рождения друзей. Диме тогда было столько же, сколько сейчас Стасу. Это случилось девять лет назад, Ольга не дала отжать у нее бизнес мужа, а вскоре открыла еще одно дело, уже свое. Так и прошли эти годы – она занималась бизнесом и растила их с Димой сына, живя в странной коме. Стас стал первым, на кого она запала всерьез.

Когда сын получил стипендию, самый нервный и доходный свой бизнес Ольга продала, второй, менее надежный, но более спокойный, пока сохранила. И с удивлением поняла, работать на одну себя – скучно.

После отъезда сына в Лондон в роскошно обставленной квартире стало совсем пусто, Ольга звала Стаса переехать, но он отговаривался родителями, необходимостью быть рядом с матерью, с которой так и жил.

Стас был не из тех, на кого западают девушки: немного странный, запущенный, диковатый, он постоянно читал свою доисторическую электронную книгу, куда закачивал в основном фэнтези и истории про попаданцев. В воскресенье он ходил квеститься. Она не вдавалась, но каждый раз почему-то случалось так, что билеты в театр или на концерт оказывались именно на воскресенье. И Стас никогда не возражал, покорно шел с ней.

Она воспитывала его аккуратно: изредка дарила рубашки и пиджаки правильных брендов, как бы мимоходом объясняла, чем островной виски отличается от гористого. Легкий торфяной оттенок, да-да. Стас довольно равнодушно принимал ее дары, однако про виски слушал с интересом, он вообще любил узнавать новое. Но на вопрос, который она, как ни удерживала себя, не могла не задавать, на вопрос «тыменялюбишь?» неизменно отвечал: «Ну, а как ты думаешь?»

Брызнул теплый дождичек, погода на острове менялась стремительно. Они скатились с сейчас же отсыревшего склона и ахнули: у дороги росли темно-зеленые широкие деревья, густо обсыпанные мелкими оранжевыми шарами. Стас выскочил под дождь, сорвал один. Отдал ей.

Ольга очистила, проглотила дольку и сунула в карман: мандарин не дозрел и сильно кислил.

– Ну, как?

– Кисловат, но вкусно! – соврала она и не стала предлагать Стасу, он и не попросил.

Все равно это был подарок. О́строва – им. Как и эта поездка – подарок Ольги ему на день рождения. 10 января, послезавтра. Они встретят его здесь, вдвоем. Стасу исполнялось тридцать два, ей через два месяца сорок. Да. Но ведь она не искала, не звала, он сам явился в ее жизнь.

Они уже подъезжали к той самой музейной деревушке в честь древней цивилизации. На полупустой парковке из-за небольшого туристического микроавтобуса к ним вышла изящная дымчатая кошка, потянулась, зажмурилась. Ольга развела руками: ничего для тебя нет.

– Знаешь, – сказал вдруг Стас, – вчера прочитал в Вики, где-то тут не так давно нашли захоронение древнего человека. Похоронен был вместе с котом.

Ольга улыбнулась, кивнула: остров котоманов.

Они поднялись по склону и оказались на каменной площадке с цилиндрическими домами, напоминавшими домики хоббитов.

– …жители были совсем маленького роста, полтора метра, как десятилетние дети, – донеслось до них.

Худой косматый парень в рыжей бороде и очках-бифокалах вел экскурсию для небольшой стайки туристов на родном русском языке.

Ольга и Стас подошли ближе и узнали, что покойников здешние малыши хоронили прямо под полом дома, в позе эмбриона. В могилу клали инструменты, фишки с непонятным, так и не разгаданным орнаментом и – обязательно – разбитые вазы. Продолжительность жизни у них была короткой, в захоронениях не нашлось ни одного старика. Люди умирали молодыми, не дожив до тридцати пяти.

Ольга взглянула на Стаса, ей показалось, на этих словах у него чуть дернулись губы.

Потом она пыталась вспомнить весь этот день по минутам, нащупать то самое место, тот миг. Может быть, вот это – когда экскурсовод упомянул про возраст? Или сказал про позу эмбриона?

Она потянула его за палец, зачем слушать, если все это было написано в путеводителе, но Стас осторожно высвободил руку. Он хотел остаться. И она слушала вместе с ним: здешние люди не знали гончарного круга, ели из кривых андезитовых мисок, растили оливки и инжир, дождливыми зимними вечерами согревались у очага. А однажды, шесть с половиной тысяч лет назад, вдруг поднялись и исчезли без следа.

Несколько сотен человек взяли и растворились. Оставив свои дома, своих мертвецов под полом, распаханные поля и оливковые рощи.

Мужчины подхватили топоры и копья. Женщины – миски, бусы из ракушек, костяные иглы, платья. Дети – каменных человечков-кукол. И пропали. Ушли, уплыли, провалились сквозь землю? Отчего они поднялись и побежали? От холода, голода, неведомого врага? Кто смешал карты – солнечный ветер? И кто повел их вперед – голос их главного бога? Страх? Неизвестно. После этого остров опустел на тысячу лет.

– Ученые выдвинули версию, что в минуту опасности шаманы просто увели свой народ в иной мир, в физическом теле, – явно волнуясь, провозгласил бородач в очках.

Тут Ольга уже не выдержала: «Как можно слушать эту чушь?! Ты же физик!» На словах «своих шаманов они хоронили в энергетических разломах земли» ей наконец удалось оттащить Стаса от сумасшедшего экскурсовода.

Они отправились бродить дальше, спускались по каменным тропам, глядели на развалины крепостной стены. Стас казался рассеян. В одном круглом домике-новоделе он уселся прямо на настил, возле дыры, изображавшей очаг, долго молчал и вдруг произнес: «Хочу как они. Оливки, хлеб».

– Кто? – устало вздохнула Ольга.

– Маленькие люди. Хоббиты.

Они наскоро закусили в придорожном кафе и тронулись в обратный путь. Почти не говорили. Стас думал о своем, она не мешала, только на поворотах неизменно напоминала: сейчас мы в своем ряду, поворачиваем на свою полосу, сейчас – правый поворот, сложный. Уже неподалеку от гостиницы после очередной подсказки Стас вдруг сипло проговорил: «Хватит! Знаю сам».

В гостинице Ольга переоделась и пошла в бассейн, она и в Москве регулярно ходила «на спорт», по вторникам и четвергам. Стас отказался, сказал, что пока почитает или поспит.

Через час бодрая, повеселевшая Ольга поднялась на их восьмой этаж. Открыв дверь, она окликнула Стаса самым ласковым из его имен. Тишина. Она сразу же уловила: Стас не спал, не читал, не принимал душ, нет. Это была тишина отсутствия.

На крючке у входа на привычном месте не висела его толстовка. Из шкафа исчезла стопка футболок. Пропал и черный рюкзак, с которым он приехал. И зубная щетка из ванной.

Его мобильник не отвечал. Во всех соцсетях она была заблокирована. Так быстро! А ведь еще днем он постил фотографию с мандариновой рощей и даже тэгнул ее.

Последним с ним говорил продавец магазина напротив гостиницы, Стас купил бутылку воды и три пакета чипсов. Чипсов она всегда просила его есть поменьше.

После магазина он отправился к автобусной остановке. Такси Стас не вызывал. Молодой человек на ресепшн был предпоследним, кто его видел: с рюкзаком на плечах Стас выходил из холла в раннюю непроглядную тьму.

Ночью Ольга никак не могла найти себе места, слишком широкой казалась кровать, слишком мягкой подушка, одеяло жарким. Позвонила сыну, но он звучал сонно, говорил вяло, простились быстро. Она ворочалась, открывала и закрывала окно, слушала шум моря, включала и выключала мобильный, посмотрела сайты с экскурсиями по острову, послушала несколько любимых песен, а ночь все не кончалась, и сон не шел. Тогда она поднялась с кровати и опустилась на пол, на мягкий меховой ковер их просторного номера. Легла на бок, подложив под голову локоть, подтянула колени к груди. Ей стало уютно и спокойно, она слегка улыбнулась какой-то своей мимолетной мысли и почувствовала, что проваливается, наконец, в спасительный сон.

Птички

1

Скорая пообещала, что приедет через час-полтора. Ждите. Олег знал: они не справляются, час-полтора могут растянуться до вечера, если не до завтрашнего утра, и приготовился ждать. После лекарства жар немного спал, и дышать стало легче. Он приподнялся, подоткнул под спину подушку, сел.

Разбавленное золото первых октябрьских дней залило комнату и горело в зеркале. На потолке, у люстры плескалась радужная лужица. Это студенты – подарили любимому преподавателю многогранный пластмассовый шарик. Олег прикрепил его к ручке рамы и в солнечные дни обязательно звал Сашеньку поглядеть – она всегда так радовалась разноцветным зайчикам! Но сейчас дочки не было дома, уже вторую неделю она жила у бабушки, переехала, как только он заболел.

Он и сам переехал, в свой кабинет, где обычно только работал – Инна постелила ему на старом, еще из родительского дома, диване. Жена заходила в маске, быстро ставила чай, клала лекарство и выходила, стараясь не дышать. И пока что была здорова. Прививка? Может быть. Его вакцина не уберегла, с каждым днем Олегу становилось все хуже, и медленно, неотвратимо он оползал вниз, с остановками и надеждой, что это предел, дальше-то куда. Но сегодня утром температура скакнула к тридцати девяти, кашель усилился и разрывал легкие, облегчение наступало только после ингаляций, и то ненадолго. Значит, все-таки больница. Как же он туда не хотел… какая разница, где умирать. И дома, на заслуженном отцовском диване, было все-таки спокойнее. Но Инна настояла на скорой, и машина уже пробиралась сквозь московские пробки по их адресу, в башню на Каширском шоссе, уже мельтешила бесполезным маячком – вот-вот его накроют и увезут.

Олег смотрел на неровные стопки книг на письменном столе, ослепший монитор в лимонной бахроме стикеров: выписки, имена, обломки слов и мыслей – скоропись, понятная ему одному. Стол и бледное пятно его собственного лица таяли в зеркальном сиянии шкафа-купе, забитого футболками и разноцветными джемперами – Олегу нравились яркие цвета. Галстуки, рубашки, еще носки – целый ящик, серпентарий брачных носковых пар.

Что от тебя останется, бро?

Ничего.

Ворох одежды, лекции, разложенные в прозрачные файлики, книги. Много книг. Когда-то он собирал их, покупал втридорога, на последние аспирантские гроши, а потом не имел сил с ними расстаться. Даже в новую эпоху, точно зная, что половина оцифрована, лежит в открытом доступе, в сети. Куда это всё потом? Олег отчетливо увидел, как эти крепкие монографии в твердых обложках, глуховатых, полных собственного достоинства тонов, болотные, коричневые, синие и темно-серые тома словаря и голубенькие авторефераты – все эти истории перемещений народов и непростых торговых связей, политических интриг и военных конфликтов встанут кривыми башнями на помойке, в их дворе, возле аккуратно разделенных по типам мусора зеленых баков. Жирные голуби будут презрительно огибать бесполезные сооружения стороной, мелкая снежная крупа тихо сыпаться на обложки.

Может, оставить завещание? Распоряжение? Как это называется вообще? Впрочем, три его собственные книги – научную монографию, популярную биографию и методичку – Инна, конечно, сбережет. На память. Но и они скоро одряхлеют, устареют, обратятся в перегной для актуальной науки – через каких-нибудь восемь, десять, от силы тридцать лет.

А ведь в нижней части шкафов, за дверцами, хранились еще папки с его полудетскими письмами из лагерей и археологических экспедиций той далекой эпохи, когда люди постоянно друг другу писали. Мама передела ему всю эту макулатуру после смерти отца, два года назад, когда разбирала бумаги. И коллекцию камней в придачу, Олег собирал их еще в школе: агат, яшма, нефрит, целестин, бычий глаз – каждому присваивал номер, записывал его на клочок пластыря, заносил в тетрадку, у каждого была своя, иногда увлекательная, история обретения. Теперь уже никто не узнает, какая. Когда-то он мечтал поступить на геологический, пойти по отцовским стопам, но передумал – прямо на глазах геология уходила в разлом истории. Пошел в историки, и отец его понял.

– Вот, всё вроде бы собрала. Спортивные штаны, футболки, только что погладила, теплые еще, внизу – зубная щетка, кипятильник, бритва, найдешь.

Инна, в какой-то новой сиреневой маске, поставила у порога его большой черный рюкзак, с которым он обычно ездил в командировки.

– Чай с лимоном принести? Когда они еще приедут…

Олег качнул головой, не нужно, спасибо, и с трудом сдержал себя от шипения: уходи. Лучше иди пока, пожалуйста. Инна закрыла дверь.

Она помогала, заботилась о нем все эти беспощадные дни, приносила еду и лекарства, но вот уже который день подряд ее заботы казались ему фальшивыми, плохо замаскированным враньем. Это она добилась, чтобы он согласился на скорую, а значит, и больницу. Жаждала избавиться от ответственности, сбыть его с рук. Устала заботиться. Положила бритву! Хотя бриться не было никаких сил. Последний раз он брился позавчера, в три захода. Измучился так, будто полдня таскал бетонные плиты.

Инна, терпеливая, ласковая, но деловая, умевшая решать проблемы, так вовремя обретенная – что с ней случилось? После первого, чрезвычайно нервного брака он всегда был совершенно уверен в ней. Но сейчас… почему она так его раздражала? Взгляд, тон, поступь – все это было непереносимо. Сквозь заботу, чашки с бульоном, лекарства по часам он видел только плохо скрываемое презрение к нему, беспомощному ничтожеству. Как же так? Он же просто сильно болен. За что?

Заразу Олег подхватил на институтском собрании. Сделали трансляцию, запросто можно было остаться дома, не заболеть. Но он все-таки поехал, взял такси, чтобы не толкаться лишний раз в чумной толпе, и помчался, потому что заведовал в их институте секцией, был маленьким, но начальником и планировал кое-что обговорить с начальством повыше, что удобнее обсуждать глазами, полуулыбкой, движением бровей и губ. При личной встрече! Да, грант из фонда, который нужно было правильно распределить… но сейчас всё это уже не имело никакого значения. Его босс, сухопарый, лысоватый, полный кипучей энергии и чем-то смахивающий на прораба, Владимир Андреевич Шмаков, и заразил Олега. И еще одну сотрудницу. Все они были, конечно, без масок. Шмаков о том, что заразен, разумеется, не знал. Сам он выздоровел быстро, молодая сотрудница тоже отделалась трехдневным насморком, и только Олег увязал в болезни все глубже. Несмотря на тонны таблеток, которые проглотил по совету знакомого доктора, рекомендованного ему все тем же Шмаковым и лечившего Олега по скайпу. Таблетки неминуемо должны были снизить температуру. Они и снизили, но лишь на первые сутки. Потом столбик скакнул до тридцати семи, топтался там несколько дней и вот, на исходе второй недели, дернулся дальше, а сегодня утром прыгнул на тридцать девять и два. Дышать становилось все тяжелее. Он постоянно кашлял, захлебывался кашлем и все сосал, рассасывал проклятый этот шалфей.

Скорая приехала через обещанные полтора часа, веселые космонавты в белом быстро заполнили бумажки, послушали, как он кашляет, и велели собираться в больницу. Он хотел спросить, так ли это все-таки необходимо, и не стал. Инна помогла ему надеть пальто, ботинки кое-как зашнуровал сам, на улице было тепло, солнечно, и все же Олег обмотался шарфом и ткнул в карман шапку – непонятно, надолго ли, неясно, когда домой. Взялся за лямку рюкзака и тут же опустил: неподъемно.

– Что ты туда положила? – прошелестел он и тут же закашлялся. Высоченный, худой парень-медбрат легко подхватил эту тяжесть, и они двинулись из квартиры прочь. Олег все-таки задержался на миг в коридоре, бросил прощальный взгляд на кабинет, компьютер, книги, диван с кое-как наброшенным пледом – и вновь убожество того, что останется здесь после него, убожество по сравнению… да, да, с цветущей сложностью в нем, проткнуло его так резко и больно, что он застонал. Наткнулся на соболезнующий взгляд Инны. Отвернулся и пошел к лифту.

2

Его положили в отдельную палату. Высокая, застланная белоснежной простыней кровать с железной спинкой, стакан с кислородом на стене, прижатый к подоконнику узкий стол и ветхий шкаф из ДСП с одинокой пластмассовой вешалкой – ничего лишнего. За окном, занимавшим всю стену, плескался золотистый осенний пейзаж – росли деревья больничного парка. И никого. Ни кашляющих стариков-сталинистов, ни записных остроумцев, сыплющих анекдотами с бородой до земли, ни конкретных мужиков с тяжелыми взглядами – один. Неслыханное везение. Всё Инна. В скорой она бросила в фейсбуке клич: едем в такую-то больницу, нет ли у кого знакомых? Срочно! И сейчас же какой-то неизвестный Олегу Иннин приятель откликнулся, спросил, чем можно помочь. Инна написала про отдельную палату, врачей, и вот – результат. Немного совестно, конечно, но в свете грядущей смерти – не так уж.

От переезда, сидения в скорой, прохождения опроса Олегу стало хуже, снова жарко; преодолевая кашель, он кое-как переоделся в футболку, легкие спортивные штаны, лег на свою жесткую ровную кровать, сунул в нос трубочки с кислородом, забылся. Но был разбужен – медсестра с густой русой челкой и влажными серыми глазами над маской просила придвинуть ближе руку и все равно никак не могла поставить катетер; пришла вторая, пожилая, опытная, все сразу получилось. Он глядел на них сквозь дымку забытья и жара.

К вечеру Олег очнулся и понял, что чувствует себя намного лучше, почти совсем хорошо, температура явно упала, кашля не было. Он сейчас же поднялся, переложил в шкаф брошенные кое-как джинсы, свитер, зашел в свой отдельный туалет, обнаружил там даже душевую кабину с ездящей пластмассовой дверью и остался доволен. Тщательно почистил зубы, умылся. Подумал, что надо бы побриться, но отложил, решил поберечь силы. Снова лег, подключил кислород. Отделение шумело и кашляло там, за стеной: кто-то шумно шаркал, кого-то явно везли в палату, расхлябанная каталка звенела на весь коридор. За окном было уже совсем темно, он так и не успел как следует разглядеть, что там. Ничего страшного, завтра.

Но назавтра, вскоре после наспех проглоченной овсяной каши, до которой он дотянулся кое-как – прямо перед завтраком ему поставили капельницу, – дышать снова стало трудно, несмотря на кислород. Медсестра была уже другая, толстушка с забранными под шапочку волосами и мобильником в прозрачном чехле на груди. С фиолетового футляра мобильника сквозь чехол широко улыбались черные Микки Маусы. Сестра измерила ему сатурацию, нахмурилась. Вскоре пришла врач, женщина в очках с черной оправой-бабочкой, с внимательными и печальными темными глазами, Инна скинула вчера ее имя, он не запомнил. И хотя взгляд врача был измученным, говорила она подчеркнуто бодрым, энергичным голосом, объясняла ему что-то про его организм, про то, что организму нужно помогать, и что пока все идет нормально, произносила названия лекарств, которые ему уже влили, Олег даже успел сообразить, что это, вероятно, тоже привилегия – знать в таких подробностях, чем тебя лечат. Он знал, что обычно ничего подобного больным не сообщали. Видимо, снова сработало Иннино знакомство? Но все это – уставшие глаза над маской, пузырьки в стаканчике с кислородом – он снова различал сквозь туман. Страшно хотелось спать, и едва врач ушла, он опять провалился в дрему. Но сон этот был не исцеляющий, не бодрящий, после которого ты снова свеж, – он был вязким, едким дымом и не прибавлял, а отнимал силы. Не нужно спать, хватит спать, повторял себе Олег и все-таки никак не мог вырваться из тянущей мучительной паутины, толкучки мыслей, оборванных, тупиковых; мелькали чьи-то лица, белые халаты, вопросы, он не понимал до конца, во сне или наяву; скользили тени, вырваться было необходимо, потому что чем дольше он пребывал в этой мутной тине, тем неотвратимей терял себя.

Назовите, пожалуйста, ваше имя. Кто-то попросил его об этом, и он даже улыбнулся. Это так просто – имя. И промолчал. Где оно лежит, это чертово имя? На какой из полочек его умирающего мозга?

Но сначала было светло, а потом свет кончился. Да. Нет. Холодно, жарко, не надо, трудно дышать – осталось только самое элементарное, на поверхности, сам он погружался все ниже, тонул. Он постарался припомнить, что там было с рекой, в которой растворяется не только прошлое, но и личность. Как звалась та река? Лета, конечно же, Лета! Переплыв через нее, люди забывали прошлое. И свои имена. У него ведь тоже есть имя? Назовите, пожалуйста, ваше имя. Царство теней, господи, как же верно. Откуда только древние знали всё это, ведь истории о подземном царстве сочиняли живые люди, никогда не бывавшие там. Как хорошо, что он занимается такими дальними эпохами, тогда о потустороннем мире точно понимали больше, а он понимал их… вероятно, это могло помочь. Олег напрягал все силы, и все-таки сообразить, кто он и как его зовут, не мог. Всё проклятый сон, дрема – отравили, выели его память, и всё тот же, уже знакомый поток сносил его куда-то в сторону, прочь от разгадки. Перед глазами плыла только мглистая свинцовая жидкость – надо, надо, он молил, заклинал ее изо всех сил. Пожалуйста. Внезапно на поверхности этой сизой, тихо пузырившейся жижи проступили три слова, записанные чьим-то круглым полудетским почерком, голубыми чернилами: Олег Григорьевич Виденеев. Это был его собственный почерк! Второй класс, так он подписал свою тетрадку, с отчеством, и память вдруг выкинула на берег сознания этот фрагмент. Через несколько мгновений слова растворились, но он успел их прочитать! Олег Григорьевич Виденеев. Он выдохнул и снова погрузился в рыхлую хмарь.

3

На следующий день, после очередной капельницы, блуждания в серых рыхлых сумерках неожиданно кончились, он выплыл на белый свет, выбрался на твердый берег. И обнаружил себя все в той же палате, с новой горсткой сил внутри. Видимо, подействовал тот самый новый биологический препарат, о котором ему что-то втолковывала врач. Но когда она ему это говорила? Вчера? Или еще раньше? Что происходит со временем? Олег вспомнил, как совсем недавно, кажется, все-таки сегодня, пытался нащупать, вернуть себе свое имя, и кое-как вернул, с горем пополам. Он взглянул на часы, круглые, любимые, подаренные Инной – без двадцати десять. Вечер. Но какого дня?

И внезапно гнев, гнев и злоба быстрыми ритмичными толчками начали заливать его душу кипятком.

Он умирает, это было слишком ясно. Вот она смерть, рядом, действительно бабка, и в этом древние не соврали, бессовестная старуха, тускло смотрит в глаза безучастным брезгливым взглядом. Все эти серые коридоры, сумрачная река, ледяной туман – подступы к ее царству.

Как же так? Кто смеет отнимать у него единственное сокровище, его жизнь? В одночасье! Густой искрящийся поток его восторгов, слез, отчаяния, боли, счастливых и мучительных воспоминаний, этот плотный поток полноты, счастья быть живым обречен обратиться в ничто, впитаться в землю! С гулким звуком, с каким вода уходит в раковину, освобожденную от засора. Олег явственно услышал этот сытый, наглый глоток и вздрогнул. Черная яма с аппетитом пожирала его жизнь.

Но как можно было так скучно, так заурядно исчезнуть? Неужели она и есть этот звук и оглушительная чернота? Он попытался вспомнить, что знает о смерти. О ней точно часто рассказывалось в текстах, которые он прочитал в изрядном количестве – ад, рай, грешники, праведники, но все это было слишком неточно и до бешенства неконкретно. Смешные, наивные картинки с грешниками-хулиганами и праведниками-выскочками и круглыми отличниками, нет, совершенно не то. Олег вспомнил, что о смерти много писал Толстой. Небо с тихо ползущими облаками, дверь, в которую она прорывалась, пока болел князь Андрей, был и еще какой-то рассказ о гибели офицера. Этот офицер подорвался на бомбе, но перед смертью вспомнил все незначительное, что случилось в его жизни – неотданный долг, музыку, которую слышал накануне, любимую женщину с лиловыми лентами. Ленты почему-то всегда казались Олегу немного надуманными, и все равно это была сильная сцена! Тот убитый был самый обыкновенный офицер, но и он имел что вспомнить. В избытке! Олег постарался припомнить, а что, что счастливого заключалось в его собственной жизни, да хотя бы просто важного, острого… Он напрягся и начал бросать запросы в пепельную пустоту.

Детство. Дружба. Любовь. Находки, открытия. Рождение дочки. Путешествия, наконец! Он подхватывал эти выклики один за другим, закидывал их в память – и… ничего. Ни эха, ни голоса, тишина. Он ничего не мог вспомнить, совсем, ни хорошего, ни дурного, сознание застилал все тот же уже знакомый ему дым без запаха, выжигающая память дрема. Память отшибло, это выражение он все-таки вспомнил. Значит, и про «всю жизнь, пронесшуюся перед его внутренним взором» – вранье? Зачем же тогда, зачем, Лев Николаевич, вы нагромоздили эти глупые выдумки и, как обычно, обманули всех? Мы вам верили, мы же не видели смерти, мы думали, она именно такая и умирать – это так огненно, эффектно, красиво.