Текст книги "День одиннадцатый"

Виктория восседала на широкой кровати своей спальни, нехотя и медленно помогая одевать себя. Пока одна камеристка натягивала на нее чулки, а другая укладывала прическу, она апатично и вяло смотрела перед собою. Отправляться на поиски принца не хотелось, как и видеть его, хотя она уже успела немного по нему соскучиться, порядком устав от надоевших карт со ставшими неинтересными ей, взятыми в плен своего обаяния, игроками. Она бы с удовольствием испытала новые и недавно введенные в оборот приемы обольщения и фразы на Вильгельме, уже хорошо разучив их, но только завтра, когда лицо ее будет выглядеть свежей розой, а не помятой сном пятой из четырех подушек на кровати.

Находясь во власти подобных дум, смешанных с дремотой, графиня никогда бы и не обратила внимания на отсутствие новой незаметной фрейлины на последних ролях, но ей доложили об этом.

«Так… Так… Значит, под шумок отправилась себе женихов искать», – мысленно съязвила Виктория.

«Если пропадет вновь, надо проследить и поймать с поличным. Лишним не будет», – решила она.

В тот момент, когда графине пришла в голову столь блистательная мысль, принц поднял голову, различив в единственном коридорном окне, что виднелось отсюда, зажженный свет, и хаотично снующих вперед и назад слуг и придворных. Чтобы понять причину этого движения, ему не нужно было слышать их речи и все слухи, что, перемешиваясь друг с другом, наполняли собою ночные залы, коридоры и лестницы.

Засидевшись в своем потайном месте дольше обычного, он знал, что пришло время уходить или готовиться к своему разоблачению.

– Мне пора, – он сделал шаг назад, продолжая: – Я открыл для себя это место, впрочем, поскольку ты сделал то же самое, теперь оно и твое. Я разрешаю тебе приходить сюда, если это необходимо. Не обещаю, что будет весело или смешно, я здесь всегда безмолвствую, иногда, правда, с недовольством и ругательствами перечеркивая на бумаге фразу или строку.

– Благодарю вас, – ответила Чарли обрадованным от неожиданной милости его высочества голосом. – Большего я и желать не смею, – и она замерла в низком поклоне, адресованном принцу, но он уже не видел его, удаляясь от девушки.

Через четверть часа, когда успокоенный дворец начал погружаться в сонную безмятежность, Чарлиз пролезла обратно в окно, на цыпочках добежав до своей комнаты. Во время переодевания став невольной слушательницей возбужденного диалога своих соседок, она с удивлением узнала, что тайное укрытие уже найденного принца будоражило умы придворных. А для нее оно было естественным и очевидным. Каким и он стал.

Впрочем, по собственной воле Чарли никогда бы больше не отправилась на крышу. Все, начиная от мужского костюма и заканчивая непосредственным общением с принцем, казалось ей чрезмерно дерзким, тем, что она не смогла бы выполнить еще раз. Но, вопреки собственному спокойствию, девушка чувствовала, что ей придется преодолеть себя и попытаться решить судьбу Виктории.

Глава 9

Без приключений отслужив весь следующий день, Чарлиз подверглась терзаниям противоречивых мыслей и чувств. Ей не хотелось более нарушать личное пространство его высочества, отбирая у него, возможно, единственную отдушину. Но ей нужно было говорить с ним по одной-единственной причине, что мучила ее. Она должна была вывести его на разговор о Виктории и их совместном будущем, узнав его планы на этот счет. Тем более в первый раз за долгое время Чарлиз осознавала, что это было посильным для нее. Метаясь в сомнениях, она ходила по комнате от одной стены до другой, пока мысли Чарли не прервались громким смехом из комнаты Беллы. По обыкновению, с глубокого вечера и до ночи они делились с Памелой обретенными за день сплетнями, создавая новые свои. Хотя девушки бок о бок проводили по пятнадцать часов ежедневно, у них не было возможности вольготно общаться при дворе и Виктории. И лишь у себя в комнатах подруги полностью отдавались болтовне и обличению. Наперебой твердя о чем-то друг другу, без умолку быстро перебирая звуки и слова, две эти пустые головы как нельзя лучше подходили друг другу, тогда как старшие фрейлины, покровительствуемые Викторией, не отходили от своей госпожи, разделяя с ней коварства и тайны, заставляя пятую еще острее чувствовать безумную тоску, вдобавок к которой сегодня присоединилось гнетущее ощущение бездействия.

– Надо идти, – Чарлиз решила променять спокойный вечер на тревожное и неопределенное пребывание на крыше дворца.

Она оделась, прикрепив неприятно колющиеся щетиной усы над верхней губой и надев стягивающий голову парик. После, выглянув за дверь и убедившись, что коридор пуст, направилась к самому крайнему его окну, которое было открыто, подавая девушке беспричинную надежду на то, что принц вновь посетит место вчерашней встречи.

Но его не было. Девушка осмотрела все кругом, и, так и не найдя никаких признаков его присутствия, ни одного бумажного листочка, коими вчера пестрела крыша, расстроенная, она присела на край.

Минул час, полтора, но никто так и не нарушил ее покоя.

«Как я глупа, утешаясь надеждами, ведь они никогда не оправдываются с лицами мужского пола… – корила себя Чарли. – Он больше не придет. Дворец необъятен, принц знает его с рождения, наверняка уже нашел достойную замену этому уголку. Почему я не задала вчера ему вопросов о графине? Надо было, нарушив все приличия, варварски требовать ответов от него. Впрочем, я и так чересчур бесстыдно себя вела с ним…» – всячески упрекала себя девушка.

Было уже достаточно поздно, но ей не хотелось возвращаться в свою комнату. Ее ничего не держало там. Зато в нескольких шагах от нее покоилось ее сокровище. Ее шпага. Чарли пришла мысль пофехтовать на открытом воздухе, ведь в сжатом пространстве комнаты, где она боялась вздохнуть, чтобы не быть услышанной Беллой, это занятие казалось крайне опасным. Скинув оковы предосудительных страхов быть замеченной кем-то, Чарлиз решилась в полной мере предаться любимому занятию. Где еще, кроме крыши, она могла это предпринять? Ее намерение без промедлений начать тренировку подкреплялось присутствием свободы, что каждой клеткой тела Чарли ощущала только здесь. Может, это ночной прохладный ветер дарил ее девушке?

С любовью, бережно достав шпагу, она, словно после долгой разлуки, не сдерживая умиротворенной улыбки, тщательно разглядывала ее, проводя рукой по рукояти, тонкому и длинному клинку, заворожено мечтая о чем-то. Встав под сенью высоких статуй, сверху взирая на открытый, будто на ладони, большой спящий город, она представила перед собой противника, которого должна была изгнать из стен дворца. Сначала медленно и с непривычной тяжестью в руке, с каждым взмахом она увеличивала скорость своей кисти, раскрепощая корпус и плечо, все увлеченнее нападая и изощреннее уворачиваясь от воображаемых ударов.

Неожиданно ей вспомнился старый прием, давно позабытый, изученный еще вместе с отцом. Чарли осторожно и медленно прорисовала в воздухе каждое движение клинка по точкам, и, когда стала готова повторить их быстрее, точно замысловатой росписью, прорезала воздух острием клинка.

– Ооо, потише, – неожиданно появившийся из-за статуи принц грудью налетел прямо на наконечник шпаги. В испуге он поднял обе руки.

– Если бы знал заранее о подобном приеме, никогда бы не пошел на верную смерть.

– Ваше высочество? – оставив приличия, первой обратилась к принцу удивленная и встревоженная девушка, забыв придать голосу мужской тон. Но Вильгельм, встревоженный не меньше, не заметил его отсутствия.

– Пока да, – иронично ответил он.

Вильгельм не горел желанием возвращаться на крышу. Это место продолжало оставаться его, но уже не в полной мере. Однако, выждав в своих покоях до часу пополуночи, он решился навестить его. Окно спальни кронпринца выходило как раз на сторону, удобную для ночного изучения дворцовой кровли и собственной выносливости. Сев на подоконник и опершись ногами на небольшие неровности фасада здания, он начал привычное восхождение вверх по крыше, переставляя руки и держась за прилегающую к стене статую. Достигнув уровня оконных рам четвертого этажа, он подтянулся на руках за арку в виде полукруга над одним из них, в одно мгновение оказавшись на парапете, примыкающем к угловой башне. Как и Чарлиз, ему необходимо было обойти округлую постройку, чтобы оказаться на своем привычном месте. Беззвучно ступая и прислушиваясь к тишине, он стремился к краю крыши. Вильгельм не знал, что стоит ему выйти из-за статуи, как он получит шанс ускорить переход из земной жизни к небесной. Натолкнувшись на своего недавнего знакомого, вооруженного шпагой, он даже не успел усомниться, сыровед ли тот или наемный убийца, придя в себя только тогда, когда юноша заткнул шпагу за пояс и, склонившись в глубоком почтении, произнес:

– Сир, прошу простить вашего нерадивого слугу, что имел неосторожность напугать ваше высочество. В мои намерения не входило причинить вам неудобство. Считаю своим долгом долее не нарушать вашего спокойствия и покинуть вас либо нести наказание за проступок.

Все еще находясь во власти взбудораженных эмоций, кронпринц молчал.

Поняв это молчание превратно, Чарли произнесла:

– C вашего позволения, – и, сделав шаг левой ногой, она отступила назад, к дворцовым окнам.

Он заметил это. И сам не зная почему, остановил ее:

– Подожди…

Присутствие Чарли перед собою внесло моментальную ясность в мысли принца.

«Быть может, в действительности я хотел, чтобы Чарльз здесь оказался? Возможно, играя по известным только мне правилам, я увлекся этой игрой в прятки?»

Принцу не был чужд азарт, быстрая реакция и инициативность, но, не требующиеся в его роли при дворе, они были забыты и практически уничтожены. Когда жизнь подобна штилю и решения принимаются без ведома, привычки неуклонно меняются, как и человек.

– Мне не за что на тебя даже обидеться, – ровно ответил он, успокоившись окончательно. – Не прячь. Покажи оружие, – он протянул открытую ладонь к Чарлиз.

Она несмело положила на нее свою шпагу.

– Красивая, – произнес Вильгельм, смотря на оружие.

Чарли улыбнулась.

– Если хотите, проверьте ее на деле, – не сдержалась девушка.

– Я плохо фехтую, если ты про то, – ответил он, пожав плечами. Он хотел добавить что-то еще, но промолчал. – Лучше ты покажи, как ею надо управлять.

На протяжении всей жизни Чарлиз нарочито не демонстрировала свое мастерство. Но сегодня этот шанс представился ей. Шанс показать свои умения не перед кем-нибудь, а перед самим принцем.

Она вновь повторила действия, совершенные до его появления.

После завершения демонстрации Вильгельм, опустившись, присел на кровельную черепицу, жестом пригласив Чарльза расположиться рядом.

– Конечно, я плохо разбираюсь в этом искусстве, но, по крайней мере, с уверенностью могу сказать – в фехтовании тебя ждет успех, – добродушно дал он свою оценку.

Она улыбнулась.

– Благодарю вас, сир. Я тоже так думал, – Чарлиз так и подмывало добавить к последнему слову «а». – Было время, когда мне вскружили бы голову ваши слова. Находясь во власти грез о турнире, почете среди противников и по совместительству единомышленников, мой разум посчитал бы ваши слова призывом свыше к действию. Но теперь я знаю, фехтование – это не то, к чему мне надо стремиться, хоть раньше и являлось высшей целью и неприкасаемым.

– Сколько тебе?

– Пошел девятнадцатый год…

– О, да ты еще совсем младенец, по крайней мере до двадцати! В твоем возрасте жизнь только начинается, предоставляя право выбора любого дела, – ободрил принц Чарли.

Чарли мысленно ответила ему, что мужчинам выбор действительно предоставляется и двери открыты в любую область бытия. Но женщине к этому возрасту как минимум требуется определиться в жизни, даже желательно уже подводить ее итоги: сделанной партии в замужестве, числу детей, величине собственного дома и хозяйства…

Она ничего не ответила. Они молчали. Но молчание не было выжидающим. Чарлиз, подобно Вильгельму, не ожидала спасающей положение фразы, как ожидали большинство подле него. Желая высказаться, она взяла время, чтобы сформулировать свою мысль.

– Как бы там ни было, – девушка посмотрела на принца, – фехтование подарило мне много мгновений радости и счастья, научило сражаться до конца и помогло обрести уверенность в своих силах.

– Не завидую твоим противникам, если ты сражался до их конца, – улыбнулся Вильгельм.

Она улыбнулась в ответ. Ей вспомнился Оливер. Их беседы и шутки. От этого что-то больно резнуло по сердцу, ведь близких друзей, кроме Оли, у Чарли не было. А принц по возрасту и по полу напомнил ей его.

– Мне бы тоже не помешали эти качества, – задумавшись, добавил Вильгельм.

Она ждала подобного изречения, что поможет наконец начать разговор о лелеемой ею в мыслях Виктории, занимающей все время в жизни Чарли.

– Для какой цели, сир, вы хотели бы их приобрести? Впрочем, полагаю, это тонкий намек на даму сердца, не так ли? – она корила себя за столь светский стиль обращения, который у нее вышел, но иному, позволившему бы сделать плавный переход, она не была научена.

Вильгельм тоже заметил непривычную манеру общения юноши, несколько отстранившись, взглянул на него.

– Не будем говорить намеками о том, чего не существует, – помолчав и нахмурив лоб, произнес он.

Быстро захлопав ресницами, с полнейшим недоумением на лице она отвернулась от него, чтобы он не видел ее растерянного и далекого от мужественного выражения лица.

«Что он говорит? Хорошо, что этих слов не слышит графиня, она бы упала в обморок! Третий год со своего совершеннолетия пытаясь стать его невестой, она не скрывает ни от кого своей любви к нему, в лице каждого обретая одобрение и поддержку. Весь двор твердит о свадьбе, а он!.. Что же это?»

– Да, но, быть может, вы влюблены в кого-то? – почти исступленно настаивала Чарлиз.

– С чего ты взял? Я похож на влюбленного? – принца все более поражали вопросы молодого человека, которого словно подменили несколько мгновений назад.

«Я и подумать не могла, как он далек от нее и сколько предстоит проделать работы, имея дело с его черствостью…»

– Но, сир, ее светлость графиня Виктория, – Чарлиз решила «брать быка за рога». – Я знаю о ее чувствах к вам, как и каждый подданный королевства знает, – начала она говорить быстро и с запалом, заставив Вильгельма предположить, что это Виктория подослала юношу к нему. От графини можно было ожидать многого, но откровенно она никогда не стала бы навязывать свою кандидатуру на роль его супруги. Стараясь всегда вести тонкую игру, она не была разоблачена ни в одной интриге, в которых, так или иначе, уличались знакомые с ней лица.

– Графиня сильно страдает, как, быть может, и вы… – с мольбой во взгляде о его признании осведомилась Чарлиз.

Принц не отвечал. Он смотрел в темную даль, не зная, что сказать на это. Для него этот вопрос давно стал слишком большой проблемой, чтобы можно было сходу найти слова. Притом так скоро открыться малоизвестному, но храброму Чарльзу ему казалось недальновидным и поспешным решением.

Чарли, поняв его настроение, больше не произнесла ни слова. И за это он был благодарен ей.

Так, в полном молчании сидя на крыше, они созерцали ночной город, погрузившийся в беспросветную тьму, а яркие звезды над ними, иллюзорно казавшиеся ближе, приближали молодых людей к своим орбитам, утопая в черном пространстве небосклона, точно в бархате.

Вильгельму нужно было время. Безусловно, некоторые манеры Чарли задевали грубостью, иногда становясь неприличными вовсе, но он уверил себя, что юноша с ним не играет, ведь невозможно сыграть блеск личной мольбы в глазах и этот душевный крик, что почувствовал принц в словах и тоне собеседника, впрочем, слишком резкая атака которого также не способствовала разговору и откровению.

– Мне пора, – нарушил тишину Вильгельм, вставая.

Чарли тоже сделала попытку подняться, чтобы, не нарушая этикет, поклоном попрощаться с ним.

Он остановил ее:

– Не вставай, наслаждайся ночной прохладой. Этот воздух действительно лечит. Прощай.

Когда Чарлиз, возвращаясь обратно, пролезла в окно, шел третий час ночи. Она осторожно прошла к своей комнате, стараясь неслышно передвигаться на цыпочках, но не успела открыть дверь, как услышала под ногами резкий, неприятный скрип половицы, заставивший ее как можно быстрее вбежать в комнату. В это же мгновение в коридоре послышался разговор появившихся в нем Памелы и Беллы:

– Да я точно тебе говорю, – приглушенно говорила одна, продолжая ранее заведенный разговор с подругой. – Она осмелилась явиться во дворец в воскресный день!

– Нет, это произошло посреди недели, уверяю тебя.

Чарли была удивлена тем, что девушки до сих пор не разошлись по своим комнатам, бодрствуя до столь позднего часа. Она не знала, что они с удовольствием бы отдались во власть Морфея, но настороженная Виктория приказала им проследить этим вечером за Лиз. Фрейлины уже заходили в комнату девушки некоторое время назад и, не обнаружив, решили заглянуть позднее.

Приготовившись к худшему повороту событий, а именно к визиту незваных гостей, Чарлиз широкими шагами обошла кровать, оказавшись с противоположной входу ее стороне, и присела на корточки. Услышав скрип отворяющейся двери, она, будто загнанный зверь, инстинктивно прижалась к полу. Лишь спина коснулась дерева, как слабый свет свечи разогнал темноту помещения, а сделавшийся приторно-сладким голос Памелы с порога позвал:

– Лиззи? Ты здесь?

Неожиданно для них из-за пустой кровати стремительно поднялась взъерошенная голова пятой фрейлины, за мгновение до этого скинувшей парик.

– Да, это я и я здесь, – механически, с присущей ей прилежностью ответила девушка, не оставляя без ответа ни единого вопроса.

– А что у тебя с лицом? – поинтересовалась одна из дознавательниц, сильно прищуриваясь в попытке сквозь темноту комнаты различить очертания пространства.

Только тогда Чарли вспомнила о покоящихся на верхней губе усах.

«Все кончено… – заключила она. – Сейчас они подойдут ближе и разоблачат меня».

Пауза становилась все более длительной и гнетущей, и Чарлиз, слыша увеличение движения на пороге, ощущала, как в душу пробирается отчаяние, а тело сковывает холод и страх.

– Наверное, на лице остался уголь. Я могла вымазаться в нем, когда, проголодавшись, спускалась в кухню. В поисках еды заглянула в печь, вот и вымазала руку, а ею – лицо, неряха, – делая вид, что ладонью стирает слой золы над верхней губой, девушка подцепила и отклеила черные усы, продолжая скрываться под кроватью и не давая фрейлинам разглядеть ее облачение. Этого нельзя было допустить ни в коем случае.

Ложь претила всему существу Чарли, но она посчитала ложь во благо будущей королевы меньшим злом, чем предательство задуманного дела и длинный язык.

– Быть может, ты проголодалась, потому что ты лежишь на полу? Холод забирает силы, – сумничала более сообразительная Памела. – Кстати, что ты там делаешь? – недоверчиво спросила она, заподозрив, что Чарли скрывает кого-то.

– Да, возможно, но откуда-то доносятся нестерпимо громкий смех и разговоры, что не дают заснуть, – сокровенным тоном призналась Чарли. Фрейлины, конечно, поняли, о ком идет речь, и переглянулись. – Внизу, под кроватью, слышно меньше всего.

– И давно ты лежишь в таком положении?

– Я не знаю…

– Лиз, – обратилась к младшей фрейлине Памела. – Определенно, мы верим тебе, – она бросила на Беллу язвительный взгляд, – но лучше вылезай оттуда, иначе замерзнешь окончательно и захвораешь.

– Здесь очень хорошо, – ответила Чарлиз. Заметив, как Памела делает шаг в ее сторону, чтобы не оказаться разоблаченной, она активно замахала руками, жестами подзывая к себе фрейлину:

– Ты тоже хочешь попробовать? Смелей, ложись рядом со мной! Пол не очень грязный, горничные убирались позавчера.

Памела в ступоре остановилась.

– Нет, я не хочу пробовать. Нам пора, – и она, резко развернувшись и взяв под руку Беллу, вышла из комнаты.

Стремительное отступление фрейлин вызвало облегченный выдох Чарлиз. Хоть ей и приходилось изображать расслабленное и удовлетворенное лицо от пребывания тела на полу, им постепенно овладевал холод, распространяясь от ног до макушки, пронизывая спину и вызывая острую, колющую боль в области поясницы.

Когда Чарли убедилась, что девушки разошлись по комнатам, закрыв за собой двери, она обессиленно упала на кровать, волнами рассеяв по ней освобожденные от стягивающей прически волосы.

– Какой сложный день!

Глава 10

Виктория с особой нежностью относилась к часам утренней блаженной неги, ежедневно повторяющейся после сна. Предавшись сладкой лености, она обожала наблюдать, как вокруг нее суетились служанки и фрейлины, одевая, укладывая волосы в пышную прическу, нанося крема и пудру, восхваляя точеную фигуру и божественную красоту своей повелительницы. Хотя графиня никоим образом не вторила им, молча соглашаясь с их единодушным мнением, оставшись в одиночестве, она всеми своими действиями и взглядами напоминала глубоко и самой искренней любовью влюбленного в себя человека. Считая себя самой красивой девушкой на земле во все времена и среди когда-либо живших народов, примеряя перед зеркалом и меняя платье за платьем, она не могла даже подумать иначе, завороженно любуясь собой. Наивысшим комплиментом, ожидаемым от мужчины, знающего ее предпочтения, она считала признание: «Графиня, я влюблен». Отличаясь своей нетривиальностью и силой действия, оно многое значило для нее. Самое меньшее – поклонение и обожание со стороны говорившего. Подобные признания она принимала с завидной регулярностью, так как весь двор и его гости уже давно, казалось, были повально влюблены в нее, но все равно оставалось нечто, что омрачало жизнь блистательной великосветской дамы.

Наступивший день у графини не ладился с самого утра. Точнее, каждое утро ее было великолепным, ровно до того мгновения, пока его высочество своим появлением на завтраке или ранней прогулке не напоминал ей о самом главном и недостигнутом своем намерении. Поставив перед собой сегодня почти невыполнимую задачу – любой ценой поговорить с принцем, ведь после его возвращения меж ними не состоялось ни одной беседы, кроме формальных приветствий, она не могла добиться оного. Он не вышел из своих покоев к завтраку, впрочем, как и вчера, через слуг прося извинения перед отцом и узким кругом присутствующих за бессилие после поездки. На прогулке его, по обыкновению, не было, на обеде она его не застала, поскольку Вильгельм пришел позже всех. Лишь после ужина, в приемной зале, этим вечером принимающей в своих стенах только высший свет, под незатейливую мелодию, что на фортепьяно исполняла одна из придворных дам, ей посчастливилось наконец различить его лицо подле короля и гостей дворца – послов из ближнего государства, ведущих с его величеством непринужденный диалог. В свою очередь, принц скучал, безучастно сидя в кресле, стоящем с краю от увлеченных беседой первых лиц государств, потому, взяв в ладонь бокал вина, будущая первая дама королевства решительно направилась к нему, приблизившись настолько, что окружающие, не слыша их разговора, могли наблюдать близость их фигур, отмечая про себя: «Меж ними, молодыми и прекрасными, определенно что-то происходит. Или в скором времени будет происходить…»

– Ваше высочество, я поймала на себе, среди прочих, один очень выразительный взгляд, настолько, что не смогла не подойти, – произнесла графиня.

– Признаюсь, я не вкладывал особого смысла в обозрение пространства, впрочем, если моему взгляду можно приписать значение, прошу простить меня. Я не хотел застать вас врасплох, графиня, тем более принуждать что-либо делать, – ответил принц хладнокровно-спокойно.

Виктория чувствовала, как внутри нее в ответ на это невежество поднималась волна ненависти к его персоне, но и признать, что она сама подошла, потому что так захотела, она была не в силах.

– Как бы то ни было, вы очень жестоки ко мне, – обиженно надув губы, заметила она.

– Отчего же? – он поднял на нее удивленные глаза.

– Вы заставляете меня…

– Да не заставляю! – не выдержав и повысив тон, перебил ее Вильгельм.

Поскольку природа не даровала молодой графине легкость перестраивания собственных мыслей, они, точно заезженная лошадь, не могли показать Виктории новый путь выражения своих желаний, заставляя продолжать настаивать на своем.

– Поймите, Виктория, мне не привита подобная манера, – усмирив пыл, спокойным тоном начал разъяснять Вильгельм. – Я не привык заставлять кого-то, управлять кем-то и так далее. Или вы про меня можете сказать обратное?

Остолбенев, графиня продолжала молчать.

– Простите мне мою грубость, просто я не люблю намеки и зыбкую фальшь…

– Что ж, – считая себя оскорбленной, Виктория резко развернулась. Но лучше бы она не делала этого. Пребывая под действием оскорбленного эгоизма, переполняющего ее, она забыла обо всем и всех на свете, в том числе о том, что находится у нее в руке, волной выплеснув вино на отбеленную густо накрахмаленную блузу принца, выглядывающую из-под расстегнутого из-за жары камзола.

Каждый наблюдатель этой сцены замер на месте, со страхом ожидая августейшего гнева. Виктория же, предвосхищая слова Вильгельма, которые наверняка сопроводит педантичное вскакивание с места и брезгливое движение рук, заготавливала ответы на его снобские назидания.

Вопреки всевозможным расхожим мыслям, принц будто даже обрадовался случившемуся. Словно то, что могло удерживать его здесь, теперь не имело над ним власти.

– Прошу извинить мою неловкость, ваше высочество, – тихо изрекла Виктория, сохраняя осанку и величественность, но теперь только внешне.

– Не волнуйтесь, ничего страшного не произошло, – спокойно ответил Вильгельм, вставая. Медленно поклонившись королю, он направился к выходу залы.

С момента посещения светского раута в Вильгельме боролись два стремления – жажда покинуть прием и нежелание обидеть отца. После того как последний стал свидетелем того неоспоримого факта, по которому принц имел право уйти, он с легким сердцем сделал это в воцарившейся мертвой тишине многолюдного помещения.

«С лживым послом этого воинственно настроенного государства… – следуя по коридору, размышлял принц, – … на месте отца я бы не был так ласков, а показал бы, что с интересами моего народа стоит больше считаться, иначе послов ждет суровый прием, как, впрочем, и их державу, но мое мнение, увы, останется без должного внимания».

Оставаясь в плену логических размышлений, Вильгельм не замечал, как ноги сами поднимали его все выше и выше по лестнице, пока к нему не пришло осознание, что он движется по коридору последнего этажа. Предполагая, что Чарльз пробирается на ставшее общим тайное место на крыше отсюда, он решил повторить его путь, ведомый адреналином и любознательностью. Двигаясь по пустынному коридору вдоль застекленных окон, Вильгельм заметил одно отворенное из них. Принц перелез через него. Следуя далее по наклонной крыше, он придерживался прямой траектории, а не статуй, в отличие от Чарлиз. Путь, который проделывала она, казался ему много легче и безопаснее его собственного, потому он, ускорившись, в два счета обогнул небольшую башню, заметив перед собой знакомый силуэт щуплого человека, что, опустив плечи, стоял на ветру. Ему стало жаль мальчика, коим Вильгельм считал его, являясь всего на пару лет старше.

Неожиданно для себя Вильгельм почувствовал падение с плеч незримого груза, будто сорвался вниз и рухнул гнет придворного бытия. Мешавший движениям, точно сковывающие доспехи, теперь он утратил власть над ним, подсказав принцу, что отчасти в том есть заслуга его нового друга, позволяющего Вильгельму оставаться самим собой.

Наблюдая удрученность юноши, он не знал, что Чарли сегодня пришлось тяжелее обыкновенного. Пребывая в ожидании встречи с его высочеством, графиня весь день оставалась не в духе, беспричинно раздражаясь на слуг и приближенных дам, заставляя повторно исполнять свои приказания. В каждом проявлении ее недовольства Чарли винила себя, коря за промедление, несущее сердечное страдание своей покровительнице.

Словно извергая огонь, графиня распаляла гнев на фрейлин, не исключая пятую, вынуждая бегать по дворцу с ее вещами, указаниями и записками, успокоившись только к вечеру. Лишь когда Виктория узнала об обязательном присутствии на приеме Вильгельма, приняв умиротворенное выражение лица, она удостоила их дружелюбным кивком головы, что означало, что она отпускает фрейлин. А после, ступив в приемную залу, заполненную элитой общества, она исчезла в ней, позволив тяжелой двери затвориться за собою.

В отличие от Виктории, Чарли не могла с такой же быстротой забыть ее раздражение. Стоя на краю кровли и переживая суматоху уходящего дня, она продолжала корить себя за бездействие, испытывая бесконечную жалость и любовь к графине.

– Сегодня очень холодно. Хочешь, разожжем костер? – неожиданные слова, точно удары копий в спину, заставили Чарли вздрогнуть. Когда она повернулась к принцу, он увидел перед собой лицо изнеможенного человека с потухшим взглядом на постаревшем лице.

– Здесь, на крыше? – слабым голосом уточнила она.

– А почему нет? Если пламя увидят из окон дворца, доложат охране, капитан которой с недавнего времени осведомлен об области моего возможного пребывания. После происшествия с тайным прибытием во дворец и пропажей мне вынужденно пришлось частично открыть, впрочем, только ему, свою тайну…

– Благодарю вас за предложение, сир, но пламя излишне. Охраной, напротив, не стоит пренебрегать.

– Здесь мне не от кого защищаться, – улыбнулся принц. – Наоборот, присутствие вооруженных бойцов будет только сковывать. Мое мировоззрение в корне отлично от их. Бесспорно, воины – это гарантия покоя и защиты, но, по-моему, на земле должны быть места без воинов и войн. Как считаешь?

Полностью согласившись с ним, Чарли молча кивнула.

– Также имеют право на существование укромные уголки от политики, – вспомнив вечерний прием, добавил Вильгельм. – Я рад, что мы находимся сейчас в одном из них.

Чарли с грустью в глазах посмотрела на его высочество. Уловив на себе вопрошающий взгляд, он пояснил:

– Да, да. Бывает так, что человек, окруженный достатком и близостью власти, все равно одинок и неудовлетворен. Не все, живущие даже во дворцах, счастливы. Взять тебя, к примеру. Тебя никто не ждет вечерами, ни во дворце, ни под ним, я же вижу. Одиночество, пропитавшее твой взгляд, напоминает о себе каждый раз, когда я, словно с зеркалом, встречаюсь с этим взглядом. А это значит, мы еще более похожи, чем можно было бы предположить.

Но Чарли ему не ответил. Он безмолвствовал. Он продолжал упорно молчать на попытки Вильгельма его разговорить. И принц сдался, решив поднять единственную, должно быть, тему, которая, он был уверен, не оставит его равнодушным.