Текст книги "Бесценная"

Глава 6

На следующий вечер, без пяти минут восемь, Либерти закрыла глаза и досчитала до десяти. Напротив нее сидели Карлтон и его матушка, по бокам от них – поверенные Ховарда, Уильям Хэтфидд и Питер Шейкер. Либерти пригласила их, чтобы объявить, что не вернется в Хаксли-Хаус после того, как уйдет вместе с Эллиотом.

По мере приближения долгожданного часа свободы Либерти чувствовала, как на душе становится все легче. Скольких сил стоили ей последние несколько недель, когда приходилось ублажать Карлтона и его мать, как устала она от непосильной ноши, которую взвалил на ее хрупкие плечи покойный Ховард. То, что ей удалось выяснить о махинациях Брэкстона, а также намеки Эллиота на сей счет совершенно расстроили ее. Анализируя цифры, которые ей удалось узнать из бухгалтерских книг Брэкстона, Либерти все больше убеждалась в том, что подозрения Эллиота верны. Неудивительно, что в конце концов она почувствовала, что валится с ног от усталости. Оставалось только надеяться, что вечер, который ждат ее впереди, не доставит ей новых неприятностей.

– Милорд, – негромко произнесла она, – я не располагаю временем.

Карлтон что-то недовольно пробормотал, махнув рукой на ее черное шелковое платье:

– Вижу. Однако не кажется ли вам, что черный цвет неуместен на светском рауте?

Либерти не стала утруждать себя ответом на колкость, а произнесла:

– Господа, должна объявить вам нечто такое, что резко изменит наши отношения.

Шейкер, давний советчик Ховарда и его официальный поверенный во всех делах, непонимающе на нее уставился:

– Хотите сказать, мисс Мэдисон, что переносите дату бракосочетания с графом на более поздний срок?

Либерти с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться:

– Что ж, можно сказать и так.

– Ничего не получится, – фыркнул Карлтон. – Завтра утром у меня уже будет брачная лицензия. Миллисент раскрыла свой черный веер.

– Я отказываюсь понимать, Либерти, зачем создавать дополнительные трудности. Вы ведь и так получили после смерти Ховарда все, что хотели иметь, – сказала она с кривой усмешкой. – Господу Богу известно, что вам достался солидный куш.

Либерти почувствовала, как внутри у нее закипает гнев, однако сдержалась, не ответила и на ее колкость, прекрасно понимая бессмысленность пикировки. Карлтон одобрительно похлопал мать по руке.

– Мама, нам всем известно, что сделал Ховард и, главное, почему. Сейчас для нас наиважнейшее – чтобы Либерти вышла за меня замуж. Как только мы сочетаемся браком и инвесторы узнают, что я твердо стою у руля всех дел, у нас не будет никаких трудностей, мы получим необходимые средства.

Услышав его слова, Либерти немного остыла.

– Хотите сказать, что намерены посвятить свое время и силы тому, чтобы предприятия Ховарда по-прежнему приносили прибыть?

– Ах, не говорите глупостей. Я никогда не понимал, почему дядя вечно пытался делать все сам, вплоть до мелочей. Я считаю, на это есть управляющие, поверенные и стряпчие. – Карлтон многозначительно помолчал и покосился на Хэтфилда и Шейкера. – Вы со мной согласны, господа?

Шейкера почему-то моментально одолел приступ кашля, в то время как Хэтфилд попытался применить более хитроумную стратегию:

– Насколько я понимаю, милорд, в данную минуту речь идет отнюдь не о том, кто что умеет делать.

– А о чем же, хотела бы я знать? – вспыхнула Миллисент. – Неужели кто-то думает, будто Либерти в состоянии одна, без посторонней помощи руководить делами? Во всем Лондоне не найдется, пожалуй, ни единой души, кто не был бы наслышан о ее отношениях с Ховардом. Она, должно быть, просто с ума сошла, если считает, что теперь займет его место и возьмет все дела в свои руки.

– Но ведь такова воля покойного, – напомнил ей Хэтфилд. – Именно поэтому он призвал нас в свое время, чтобы составить завещание в том виде, в каком оно вам известно.

Губы Миллисент сжались в тонкий волос.

– Вы позволили ему это сделать. Интересно, о чем думали? Человек оставляет буквально все, кроме дома и титула, своей любовнице, а вы даже не находите нужным вмешаться. Смею предположить, джентльмены, она сумела вас обработать.

Либерти поняла, что больше не в состоянии выслушивать выпады в свой адрес.

– Пожалуй, с меня довольно, – сказала она со вздохом и встала.

Карлтон моментально вскочил со своего кресла и бросился к ней. Его пальцы впились ей в плечи.

– Нет-нет, теперь выслушайте меня. На протяжении нескольких недель я позволял вам унижать меня, втаптывать в грязь. Вы указывали мне, сколько денег и на что тратить, отказывались оплачивать мои счета, в результате чего мне стоило неимоверных трудов получать новые кредиты. И при этом вы неизменно обращались со мной как с несмышленышем. Вы обязаны выйти за меня замуж, Либерти. И вы это знаете. В противном случае я затаскаю вас по судам. Разве затем Ховард держал вас при себе все эти годы? Или чтобы вы в конце концов оказались на улице?

Не будь ситуация столь абсурдной, Либерти наверняка разозлилась бы. На самом же деле она с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Ей пришлось с такой силой стиснуть зубы, что это болью отдалось в висках. Карлтон сильнее впился ей в плечо.

– Я понятия не имею, чего вы добиваетесь своими вечными отсрочками, но на сей раз у вас ничего не выйдет! У вас есть выбор: или – или. Либо выходите за меня замуж прямо сейчас, либо я женюсь на вас силой.

– Советую вам убрать от нее руки, – произнес кто-то ледяным тоном, входя в комнату.

Либерти не ожидала услышать голос Эллиота. Ей даже сделалось не по себе. В животе у нее тотчас заходило ходуном, что бывало всякий раз, стоило Дэрвуду оказаться близко, однако на этот раз ощущение это сопровождалось другим чувством – узнаванием. Словно ее усталое сердце ведало, что теперь, когда Эллиот здесь, она может быть спокойна. Теперь она под его защитой. К своему величайшему удивлению, Либерти очень обрадовалась ему. Карлтон отпрянул от нее.

– Господи Иисусе! – воскликнул Уильям Хэтфилд, поднимаясь с места. – А что, позвольте вас спросить, делаете здесь вы?

Эллиот прошел на середину комнаты. Его просторный плащ развевался у него за спиной, подобно грозовой туче. Либерти увидела в нем пирата, ринувшегося на абордаж.

– Боюсь, – произнес он, бросая на стол пачку каких-то бумаг, – я здесь для того, чтобы сообщить вам пренеприятное известие. По крайней мере вы наверняка сочтете его довольно неприятным. Я же воспринял его с величайшей радостью.

Миллисент взялась энергично обмахиваться веером.

– И как у вас только хватило наглости явиться без всякого приглашения! Карлтон, кто позволил этому человеку проникнуть сюда?

Вместо ответа Эллиот, спокойно расстегнув плащ, бросил его на диван и уселся сам. Метнув взгляд в сторону Хэтфилда и Шейкера, он указал им на стулья, с которых стряпчие только что вскочили.

– Джентльмены, прошу вас садиться. Это не займет у нас много времени.

Хэтфилд молча опустился на стул. Шейкер вынул из кармана платок и принялся вытирать пот со лба.

– Просто невероятно, – бормотал он, – просто невероятно.

Карлтон одарил Либерти колючим взглядом, после чего переключился на Эллиота, занятого в тот момент развязыванием бечевки, которой была перехвачена стопка бумаг:

– Мне следовало бы выпроводить вас отсюда.

– Возможно, – ответил Эллиот, раскладывая на столе бумаги.

– Что это у вас? – поинтересовался Карлтон, тыча в них пальцем.

– Либерти сейчас вам все объяснит, – произнес Эллиот и развалился на диване. – Ей известно, что это такое, – добавил он, лукаво глянув в ее сторону.

Либерти улыбнулась ему в ответ. Эллиот не случайно перепоручил ей это, тем самым вернув ей веру в собственные силы и сознание собственного достоинства, которое Карлтон и его маменька попирали. Когда Дэрвуд пообещал предоставить бумаги в ее полное распоряжение, Либерти тотчас догадалась, что означает его маневр. Эти бумаги олицетворяли собой ее независимость и стабильное финансовое положение. Наверное, от него не укрылось, что она, как никогда раньше, нуждалась в чьей-то поддержке и опеке. Именно поэтому она согласилась выйти за него замуж. А то, что содержалось в этих бумагах, служило ей залогом спокойного, обеспеченного будущего, какие бы неприятные сюрпризы ни преподнесла ей жизнь. Ховард почему-то не догадался завещать ей такой дар. Последние несколько недель доказали, в какой мере она была от него зависима. Если признаться честно, ей стало страшно за себя.

Вот почему широкий жест со стороны Эллиота наполнил ее душу самой искренней признательностью. И хотя он то и дело пытался отшучиваться, Либерти угадала под этой поверхностной несерьезностью человека, отнюдь не равнодушного к ней. А сегодняшняя сцена явилась очередным тому подтверждением. Эллиоту не было никакой необходимости вручать ей эти бумаги при людях. Но им двигало стремление вселить в нее чувство собственного достоинства и превосходства, возвысить в глазах тех, кто привык унижать ее, кто привык помыкать ею.

Миллисент одарила Либерти взглядом, призванным испепелить негодяйку на месте.

– О чем вы говорите, Дэрвуд? Что такое, скажите на милость, ей известно?

– В этих бумагах, – спокойно произнесла Либерти, – содержатся все необходимые виконту сведения, чтобы убедиться, что Ховард оставил дела в весьма плачевном состоянии. Осталось только довести все до полного разорения. А эти бумаги – финансовый анализ балансовых счетов и бухгалтерских книг.

– Господи, этого еще не хватало, – пробормотал Уильям Хэтфилд, становясь белым как мел.

– Кроме того, – продолжила Либерти как ни в чем не бывало, – в них также содержится информация личного характера о Ховарде, из которой следует, что ни один инвестор более не захочет вкладывать средства в начатые им проекты. Имеется лишь капитал, чтобы расплатиться со всеми долгами, а вот на прибыль рассчитывать не приходится.

– Этого не может быть! – взорвался Карлтон.

– Почему же? – спокойно отреагировала Либерти. – Я говорила вам это с самого начала. Успех начатых Ховар-дом предприятий зависел в первую очередь от средств, вложенных инвесторами. Вы же из-за своего поведения лишились последних остатков уважения, какое еще могли питать к вашему семейству деловые партнеры. Никто из них не согласится ссужать деньгами человека, не способного ни контролировать свое поведение за игорным столом, ни удержаться от бутылки виски.

Грязно выругавшись, Карлтон вскочил с места:

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?! Ты представляешь, что я могу с тобой сделать?

– Ничего, – невозмутимо ответила Либерти и, пройдя через комнату, встала рядом с Эллиотом. – Потому что я и его милость намерены сочетаться браком.

Спустя десять минут, сидя в карете напротив Либерти, Эллиот все пытался и никак не мог подавить в душе и теле восхищение этой смелой женщиной. Изящно она раздавила этого слизняка Карлтона!

У Эллиота кружилась голова от одного только воспоминания о близости с ней. Вот уже несколько дней он постоянно мысленно созерцал ее: выражение лица в те мгновения, когда она млела в его объятиях. Даже накануне ночью, когда Либерти не на шутку перепугала его, забравшись в дом к Брэкстону, он едва мог устоять перед искушением. Ему хотелось вновь увидеть ее черты, преображенные сладкой мукой и истомой, чтобы наконец завершить то, к чему он только приступил! В результате Эллиоту приходилось вести нескончаемую борьбу с собственным телом, то и дело напоминавшим ему о неудовлетворенном желании. Мысль о том, что сегодня ночью она будет принадлежать ему, довела его за день едва ли не до помешательства. Гаррик же то и дело довольно язвительно подшучивал над его приготовлениями к предстоящему бракосочетанию. И вскоре понял, что ему, по всей видимости, лучше вести с другом серьезные разговоры. Но с другой стороны, забавно было наблюдать, как Эллиот томится любовной жаждой.

В одном, правда, Гаррик, кажется, совершенно прав. До сих пор его жизнь была предсказуема, если не откровенно скучна. Радость приносило только приобретение вещей и обладание ими. Эллиот уже не помнил, когда в последний раз позволил себе провести время в обществе человека, от которого ему не было нужно ничего, кроме радости общения. А вот Либерти – совсем другое дело. Рядом с ней Эллиот, словно изголодавшись по нормальным человеческим отношениям, готов был провести целую вечность, но и вечности сейчас ему показалось бы мало.

Пока они ехали по запруженным лондонским улицам, она с интересом наблюдала за ним.

– Я рада, что у вас превосходное настроение, Дэрвуд.

– Вы правы, хотя, признаться, я не ожидал, что вы выберете для брачной церемонии черное платье.

– Так же, как и вы. – И она жестом указала на его костюм.

– Мне так полагается.

– И вы всегда с готовностью стремитесь соблюсти апарансы? – Либерти не удержалась подпустить шпильку. Эллиот нагнулся к ней:

– Принимаю к сведению, Либерти. Тем не менее смею подозревать, что у вас имеются серьезные опасения относительно сегодняшнего вечера.

– А у вас нет?

– В принципе нет. Я вполне уверен в том, чего хочу. – В тусклом освещении кареты он всмотрелся ей в лицо. – Более того, я уверен в этом с того самого дня, когда сделал вам предложение.

– Что ж, в таком случае я вам завидую. – Она делала вид, что не замечает его напряжения.

– Безусловно, это не так уж плохо. В конце концов, нам ведь предстоит бракосочетание, а не публичная казнь.

– Милорд, боюсь, вы не представляете себе, что все это для меня значит! Я согласилась стать вашей женой потому, что человек, которого я привыкла считать своим другом и благодетелем, не оставил мне иного выбора. В глубине души я понимаю, что ослушалась Ховарда, согласившись выйти за вас замуж, и в то же время не могу избавиться от чувства, что предал меня Ховард. Изучая состояние его дел, убедилась, что меня обманывали. Всякий раз, как оказываюсь в вашем обществе, я почему-то чувствую, что не принадлежу себе самой. Словно это не я. Будь вы на моем месте, признайтесь, вам было бы хоть немного страшно?

Эллиот несколько секунд взирал на нее, затем пересел к ней. Либерти мгновенно вся напряглась, однако не отодвинулась.

– Мне гораздо более грустно за вас, чем вы можете себе представить.

– Вы говорите так, что я готова поверить в вашу искренность. – Либерти никак не ожидала от него такого откровенного признания и изумленно заглянула ему в глаза.

– Несмотря на то, что вы могли обо мне подумать, я тем не менее способен на сострадание. Более того, я сожалею, что не дал вам возможности убедиться в этом.

– Нет, – возразила Либерти и для храбрости набрала полную грудь воздуха, – это мне должно быть стыдно. Ведь я приняла решение. Просто мне немного не по себе, и я прошу извинить меня.

– Вам в очередной раз угрожали?

– Нет. Сегодня я весь день провела одна. Чему я, честно говоря, несказанно рада.

– Если та сцена, которой я стал свидетелем в вашей гостиной, лишь одна из тех, что постоянно имели место с момента кончины Ховарда, что ж, в таком случае мне понятны ваши чувства.

– Неужели? – Либерти от изумления распахнула глаза. Эллиот не устоял перед искушением взять ее нежную руку в свою.

– Разумеется. Людям не пристало сносить оскорбления.

И вновь в ее глазах мелькнуло изумление, а на губах заиграла легкая улыбка.

– Позвольте спросить вас, Дэрвуд, откуда вам это известно? Осмелюсь заметить, что во всем Лондоне не найдется ни единого человека, который бы рискнул навлечь на себя ваш гнев.

– Вы так считаете?

– Все трепещут при упоминании вашего имени, и вам это, кстати, нравится. И не вздумайте отрицать.

Почему-то ее слова встревожили Дэрвуда. И хотя он давно уже привык презирать чужое мнение, ему почему-то хотелось, чтобы Либерти поняла, пусть и не до конца, что стоит за его вспышками гнева.

– Так было не всегда, – негромко констатировал он. – Людей формирует их жизненный опыт. В этом отношении я такой, как все.

– Не означает ли это, что ничто человеческое вам не чуждо? Просто вы научились скрывать свои недостатки и слабости лучше, чем окружающие вас люди.

Дэрвуд задумчиво провел по ее руке большим пальцем.

– Должен признаться, последние несколько дней я был ужасно занят. В мои планы не входило обсуждать с вами мои поступки, однако, прежде чем мы с вами произнесем обет верности друг другу, пожалуй, лучше это сделать.

– То есть вы намерены отчитать меня?

– Отнюдь.

– То есть вы не намерены заявить, что мне давно пора знать, что не женское это дело – взвалить на себя ответственность за состояние оставленных Ховардом предприятий? Что мне ни в коем случае не следовало проникать в дом к Брэкстону? Откройтесь, как долго вы еще злились на меня после того, как мы расстались?

– Всю ночь.

– И до сих сердитесь?

– Нет.

– Это почему же?

– Потому что начиная с сегодняшнего вечера вы наконец постоянно будете в поле моего зрения. Так что на повторение вчерашних ночных приключений даже не надейтесь.

– Должна ли я понимать, что это самый больной для вас вопрос? Или вы рассчитываете в конце концов убедить меня в том, что я должна сложить с себя это бремя, перепоручив его кому-то другому, кто располагает большими знаниями и опытом?

– Я не могу представить никого, кто справится с этой задачей лучше вас. А если и найдется кто-то, кто располагает большими знаниями и опытом, то только потому, что высшее общество еще не готово признать, что вы умнее большинства мужчин, с которыми вам доводилось иметь дело.

Либерти тоже была не готова услышать из уст Дэрвуда подобные речи и потому смотрела на него в полном замешательстве.

– И я еще имела наглость обвинять вас в примитивном мышлении! Господи, я даже понятия не имела, Дэрвуд, что вы разделяете прогрессивные идеи!

– Знаете, до сего момента и я тоже. Либерти рассмеялась его признанию:

– Вы поразили меня, милорд!

– Что ж, смею думать, так оно и есть. Более того, в мои намерения входит и далее это делать, причем регулярно.

Если Либерти и уловила в его словах скрытый смысл, то сделала вид, что не поняла.

– Если я соглашусь с тем, что да, я вас до сих пор недооценивала, – она наклонилась к нему и понизила голос едва ли не до шепота, – вы прекратите смотреть на меня так, как сейчас?

От ее прически отделился одинокий локон, упав соблазнительным завитком на белый изгиб плеча. Дэрвуд усилием воли заставил себя оторвать от него взгляд и спросил:

– А как я на вас смотрю?

– Как хищник. Точно так же вы смотрели на меня в карете прошлой ночью. У меня сложилось впечатление, что тот в высшей степени странный инцидент в вашем кабинете прочно засел у вас в голове.

– Вы не ошиблись, – ответил он, скорее поняв, чем увидев, как ее лицо заливает румянец.

– Должна вам признаться, мне до сих пор неловко после того случая..

– Об этом я и хотел бы поговорить с вами, Либерти.

– Господи, неужели вы и впрямь намерены обсуждать эту тему? Если да, боюсь, я просто не вынесу конфуза. Я до сих пор удивляюсь, как позволила вам до такой степени вскружить мне голову, что я забыла о правилах приличия. Кстати, Дэрвуд, я тогда не шутила. Я бы не хотела ничем осложнять наш брак.

– Безусловно.

Ее рука по-прежнему покоилась в его ладони, и Дэрвуд, погладив запястье, нащупал пульс и прижал его большим пальцем.

– Я бы не хотел сейчас говорить об этом, хотя, уверяю вас, пока не пришел к окончательному мнению на сей счет. В данный же момент хотел бы поговорить о Ховарде.

Либерти замерла, как попавшая в силок птица.

– Не кажется ли вам, что сейчас это несколько неуместно, тем более если учесть, что мы с вами направляемся на церемонию бракосочетания?

– А по-моему, более подходящий момент даже трудно себе представить.

– Мне бы не хотелось обсуждать с вами мои отношения с Ховардом.

Дэрвуд сильнее сжал ей руку.

– Я от вас этого и не жду. Просто подумал, вам легче будет понять меня, если мы обсудим с вами мои отношения с ним.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Либерти, высвобождая руку.

– А вам самой не приходило в голову, почему это я последние пятнадцать лет с таким завидным упорством прилагал усилия к его крушению?

– Я… а почему вы думаете, что Ховард мне ничего об этом не рассказывал?

– Он бы не посмел.

– А вы посмеете?

– Я так решил.

– А если я вам не поверю?

Дэрвуд на миг задумался. Что ж, у Либерти имеются все основания не верить ему. То, что он намеревался рассказать ей, бросало черную тень на человека, которого она на протяжении почти десяти лет привыкла считать своим защитником и благодетелем.

– Мне кажется, мы общаемся с вами на другом уровне, нежели остальные люди: я понимаю вас, вы понимаете меня. Знаете, это хорошее предзнаменование для нашего совместного будущего.

– Должна ли я воспринимать ваши слова как комплимент?

– Безусловно. Я редко говорю подобные вещи.

Либерти на мгновение задумалась.

– Почему-то я не могу избавиться от предчувствия, что мне не понравится то, что вы намерены сообщить, – произнесла она наконец.

– Это потому, что вы привыкли видеть в окружающем мире только хорошее, даже тогда, когда все, казалось бы, свидетельствует об обратном.

– Не смешите меня!

– Я вполне серьезен. Будь вы наделены хотя бы толикой здорового цинизма, заподозрили бы, что я и есть тот мерзавец, что угрожает вам.

– Но ведь это не так.

– Согласен. Но вам все равно следовало бы меня заподозрить.

– Вы противоречите самому себе.

– Просто я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. То, что я вам сейчас сообщу, – это довольно неприятная история о человеческой алчности и непорядочности. Я бы предпочел вообще не рассказывать ее вам, не будь убежден, что это позволит нам избежать целого ряда неприятных моментов в будущем.

– То есть вы намерены сообщить мне о Ховарде нечто ужасное? Я вас правильно поняла?

– Я намерен сказать вам всю правду. А она не слишком приятна.

– После того как вы показали мне его письмо, я была вынуждена сделать вывод, что он совсем не тот человек, каким я его привыкла считать.

От Эллиота не укрылась горечь в ее голосе. От этого ему неожиданно сделалось больно на душе.

– Разочарование всегда мучительно.

– У меня не было никого, кроме него, – ответила Либерти, глядя ему в глаза.

Это ее признание вселило в него еще большую решимость. Возможно, она любила Ренделла, но теперь ее верность и преданность должны всецело принадлежать ему, и никому другому. Ему нужна уверенность в том, что она никогда не предаст его. Эллиот нервно провел по лицу рукой, словно готовясь сказать горькую правду.

– Все началось, – произнес он, – зимой тысяча восемьсот тридцать пятого года. Я тогда учился в Оксфорде, и мой отец работал секретарем у Ренделла.

От Эллиота не укрылось, как Либерти тихо-тихо ахнула:

– Ваш отец работал у Ховарда?

– Именно. Как я вижу, он не счел нужным сообщить вам даже самые основные факты этой истории.

Было заметно, что слова даются Эллиоту с превеликим трудом. В тесном пространстве кареты Либерти едва ли не кожей ощущала исходившее от него напряжение. О чем Эллиот, разумеется, догадывался.

– По-видимому, так оно и есть. – Либерти застыла, сложив на коленях руки.

– Я сумел поступить в Оксфорд благодаря титулу. Семейство Дэрвудов – одно из древнейших в Англии. Однако, если бы не финансовая поддержка со стороны Ховарда, сам я никак не смог бы оплачивать учебу. И за это я ему благодарен.

– Это на него похоже. Ховард неизменно бывал щедр по отношению к тем, кто работал на него.

– Вот как? – вырвалось у Дэрвуда. В голосе его прозвучал неприкрытый сарказм.

– Представьте себе.

– Странно, к моему отцу он никогда не питал теплых чувств. Пока я учился в Оксфорде, мы с отцом регулярно обменивались письмами. Ховард, казалось, возлагал на него все новые и новые обязанности. К тому моменту, когда я окончил университет, отец стал личным секретарем Ренделла.

– Мне ничего об этом не известно.

– Судя по всему, Ренделл не торопился афишировать этот факт.

– Во всем остальном он был откровенен со мной. Так что я нахожу это несколько странным.

– И тем не менее вы наверняка поняли, что произошло нечто такое, что стало причиной наших с ним раздоров.

– Согласна.

– Вы когда-нибудь расспрашивали Ренделла об этом?

– Да.

– И он вам ничего не сказал?

– Отчего же. Он сказал, что между ним и вашей семьей нечто произошло, но подробности мне не известны. – Либерти нахмурилась. – Но почему он предпочел скрыть это от меня?

– Потому что вы бы его возненавидели. Эллиот выждал, пока до нее дойдет суть его слов.

– Мы все совершаем ошибки, – прошептала Либерти.

– Верно. Однако не все из нас совершают такие, из-за которых страдают другие люди. Как в истории царя Давида с Вирсавией, грех по масштабам превзошел свою первопричину.

– И это именно то, что случилось с вашей семьей?

Дэрвуд услышал в ее голосе ужас, чему был несказанно рад. Он опасался, что Либерти моментально посчитает его рассказ досужим домыслом. С другой стороны, она знала Ховарда, как никто другой. Если кому и суждено понять, до какого подлого, низкого вероломства мог опуститься этот человек, то только ей. Эллиот утешал себя тем, что Либерти наверняка в глубине души затаила на Ховарда обиду за то, что тот на протяжении десяти лет держал ее в качестве любовницы, упорно не желая узаконить их отношения. Вместо этого он, словно она была вещь, а не живой человек, завещал ее в супруги своему племяннику. Наверняка такое решение Ренделла ранило Либерти до глубины души и, как Эллиот понял, хотя и не без опоздания, подготовило ее к тому, чтобы узнать правду о своем бывшем благодетеле. Уже одно то, что прошлой ночью он застал ее в библиотеке Брэкстона, наводило на мысль, что Либерти готова воспринять это нелицеприятное известие.

– У Ховарда, – негромко произнес он, – был роман с женой одного инвестора. Женщина и ее супруг воспользовались этой историей, чтобы его шантажировать. Он же, разумеется, не мог позволить, чтобы об этом узнали его партнеры. Не мог допустить, чтобы они усомнились в здравомыслии человека, который ради замужней особы готов рисковать не только личным состоянием, но и собственной репутацией. Узнай они об этом, наверняка оставили бы его. Тогда Ховард потерял бы значительную часть своих капиталов, полученных им от инвесторов. Чтобы не дать разразиться публичному скандалу, он убедил своих самых близких друзей сделать небольшие инвестиции в дела этой супружеской пары. Ховард не только сам потерял изрядные суммы, но и был ответствен за то, что убытки понесли его друзья и деловые партнеры. Назревал скандал, грозивший ему полным финансовым крахом.

Карета остановилась в ожидании свободного проезда к Сент-Джеймс-сквер.

– Ховарду в срочном порядке требовалось переложить бремя ответственности на кого-нибудь. Он выбрал моего отца.

Либерти негромко ахнула:

– Не может быть! Ни за что не поверю, чтобы он был способен на такую низость!

– Это почему же? – поинтересовался Дэрвуд и в упор уставился на свою спутницу. Увидев в ее глазах боль, он тем не менее продолжил свой рассказ. – Но это, моя дорогая Либерти, еще не конец моей истории. После того как Ховард обвинил моего отца в незаконном присвоении средств, он уволил его – униженного, оскорбленного, опозоренного и без пенни в кармане. Моя мать, чтобы прокормить семью, подалась в прачки. Я в это время был в Оксфорде и узнал о происшедшем лишь несколько месяцев спустя. В одном из писем отец написал, что после многих лет безупречной службы Ховард отправил его на заслуженный отдых. Господи, какой я был идиот, что поверил в это! – воскликнул Дэрвуд и негромко, но крепко выругался.

– Откуда вам было знать?!

– Мне следовало знать! Я по наивности полагал, что Ховард Ренделл – человек безупречной репутации. Нелицеприятную правду я узнал гораздо позднее, когда моя учеба подошла к концу. Я получил от матери письмо, в котором она умоляла меня вернуться, поскольку отец серьезно болен.

Я мгновенно бросился домой, где застал их обоих больными, они заразились холерой. Нет никаких сомнений, что причиной болезни стали те чудовищные условия, в которых они были вынуждены влачить существование, – произнес Эллиот, и его черты омрачила душевная мука. – Когда отец умер, стало ясно, каких страданий стоили ему последние месяцы жизни. Он страшно исхудал и осунулся. Кожа на руках моей матери вся растрескалась, ведь она постоянно стирала в корыте с раствором щелочи.

– Какой ужас! – прошептала Либерти и закрыла глаза. Губы ее шевелились, словно в молитве.

Погруженный в воспоминания, Дэрвуд, казалось, не замечал ее присутствия.

– А я по юношеской глупости полагал, что могу обратиться за помощью к Ховарду. В то время я еще понятия не имел, что произошло между ним и отцом.

– Наверняка причиной тому было некое недоразумение. Ни за что не поверю, что Ховард…

– Ни о каком недоразумении не может быть и речи, – сказал как отрезал Эллиот, даже не пытаясь смягчить тон. – Ховард отлично знал, что делает. Он отказывался принять меня, не отвечал на письма. Через его поверенных мне стало известно об обвинениях, выдвинутых против моего отца. Когда же взялся разбирать бумаги родителей, то наткнулся на письмо, из которого узнал всю правду о том, что произошло.

– И сколько вам тогда было?

– Девятнадцать. У меня не было ничего, кроме полученного образования, что помогло бы мне выжить в этом мире. А поскольку имя моего отца было запятнано несмываемым позором, я не мог найти себе работу. Люди отказывались помогать мне. Наконец я подыскал себе место клерка в компании, занимавшейся доставкой грузов из Ост-Индии. Именно оттуда я и поднялся до того положения, какое занимаю ныне.

Либерти сочувственно положила руку на его ладонь. Этого простого прикосновения было достаточно, чтобы кровь бешено разлилась по жилам, и Дэрвуд с трудом удержался от того, чтобы не сжать Либерти в объятиях. Она же, казалось, даже не подозревала о том, какие чувства бурлят в его душе, и продолжала нежно гладить его руку.

– Мне, право, жаль, что вам пришлось столь многое вынести.

– Но вы мне верите?

– Мне трудно поверить, чтобы Ховард умышленно совершил нечто подобное. Даже если… – Она не договорила.

– Даже если бухгалтерские книги однозначно свидетельствуют о том, что имел место подлог? Причем не один.

– Нет, – покачала она головой. – Просто то, что вы только что рассказали, идет вразрез с тем, что мне известно о Ховарде. Он был добрый, отзывчивый человек.

– И этот добрый и отзывчивый тем не менее, – жестоко продолжал Дэрвуд, – оставил вас, и причем одну, в том кошмарном положении, в каком вы оказались после его смерти…

Либерти поспешила скрыть от Дэрвуда, как больно задели ее его слова.

– Я бы не назвала Ховарда жестоким. Недостатки его натуры были иного рода, – возразила она, наклоняясь ближе в Дэрвуду. – Для меня намного важнее то, во что вы верите. И мне понятно, Эллиот, что эта история для вас незаживающая рана. Почему вы мне не рассказали об этом раньше?