Текст книги "Женщины Девятой улицы. Том 1"

Де Кунинг невзначай начал карьеру художника в 13 лет. Он стал подмастерьем в фирме, которая занималась покраской и декорированием домов. Руководители быстро распознали природный талант юноши и посоветовали учиться по вечерам в художественной академии, что тот и делал на протяжении почти шести лет. Таким образом, к прибытию в США он уже изучил изобразительное искусство во всех его гранях: от рекламы до классики. И поэтому сразу, без особого труда, нашел работу и был единодушно принят художниками из Нижнего Манхэттена. Без сомнений, самой важной для Билла в этот период была встреча с Горки. Они стали практически неразлучны. А скоро к высокому смуглому задумчивому армянину и маленькому белокурому беспечному голландцу присоединились Стюарт Дэвис и Джон Грэм. Вместе они составляли костяк группы художников, известных в Гринвич-Виллидж как «модернисты»[276]276
  Stevens and Swan, De Kooning, 15, 25–26, 55, 71, 92–93, 101.


[Закрыть]. Все, кроме Грэма, были также частью компании, которая регулярно собиралась в «Джамбл-шопе» поговорить об искусстве и о политике. Туда входила и Ли. Компания эта не была особо примечательной – просто очередное поколение богемы, которая начиная с середины XIX в. называла своим домом Гринвич-Виллидж[277]277
  Oral history interview with history interview with Lee Krasner, November 2, 1964–April 11, 1968, AAA-SI.


[Закрыть]. И, так же как в случае с их предшественниками, если среди них и была пара гениев, потребуются десятилетия или смерть, прежде чем их признает мир.

В плане личных взаимоотношений первая встреча Элен с де Кунингом породила в ней лишь невысказанную убежденность в том, что они непременно увидятся опять и со временем поженятся. В профессиональном же плане эта встреча в одночасье стерла у нее все опасения в отношении искусства, какие только были. В 1953 г. она напишет о другом художнике слова, которые, без сомнения, характеризуют и ее первый опыт общения с Биллом:

Кажется, почти каждый художник встречает в начале своей карьеры того, кто глубоко и часто необъяснимо влияет на все его последующие решения и установки. Самовыражение такой личности отождествляется с особым обаянием искусства, и это поражает некоторых людей столь сильно, что они стараются сравниться с ней до конца своей жизни[278]278
  Elaine de Kooning and Slivka, Elaine de Kooning, 131.


[Закрыть].

Элен привлекало именно это обаяние искусства, хоть и исходило оно от пока не признанных, небогатых мастеров. После увиденного в мастерской де Кунинга и работ современных художников, которые девушка теперь искала во всех галереях и музеях, она вернулась в Школу Леонардо да Винчи с принципиально новыми взглядами на искусство. Но ее привлекали не только произведения абстракционистов. Элен тянулась к творчеству, которое отражало бы ее эпоху. Классическое искусство, преподаваемое на Третьей авеню, еще несколько недель назад пробуждало в ней величайший энтузиазм. Но теперь казалось постным, неинтересным. Она начала искать другое учебное заведение и благодаря еще одной случайной встрече нашла.

Как-то раз Элен вызвалась представлять Школу Леонардо да Винчи на собрании, организованном «Клубом Джона Рида». Он тогда пытался сколотить в рамках Союза художников молодежное, студенческое крыло. На собрании Элен познакомилась с красивым 20-летним русским художником по имени Милтон Резник, который представлял Школу американских художников. По словам молодого человека, она была «центром мира искусства». Для начинающего художника во многих аспектах все обстояло действительно так. Расположенная на 14-й улице школа находилась на перекрестке мировоззрений, где современное искусство встречалось с радикальной политикой. Художники и скульпторы из Союза художников, преподававшие там, не только учили студентов авангардному искусству, но еще и активно склоняли к левой идеологии. В Школе американских художников безраздельно доминировала коммунистическая партия[279]279
  Dorfman, Out of the Picture, 15; Stevens and Swan, De Kooning, 161–162.


[Закрыть]. Элен эта среда показалась опьяняющей, и она поступила. «Мне страшно нравились царившее там веселье и бесконечные споры о политике, – рассказывала Элен. – Меня воспитывали как католичку, но среди членов Лиги молодых коммунистов и оппозиционных троцкистских групп я чувствовала себя как рыба в воде. Мы исступленно спорили, час за часом, вечер за вечером»[280]280
  Munro, Originals, 252.


[Закрыть].

Элен входила в новую жизнь, пользуясь свободой, порождаемой двумя важными активами, которых не было у ее старшей подруги по искусству – Ли: молодостью и деньгами. Ли была на десять лет старше Элен. В те периоды, когда заработать художнику было практически невозможно, Краснер как взрослой женщине приходилось рассчитывать на себя. Элен же не было и двадцати, и она жила в родительском доме под крылом весьма состоятельного отца. Это, конечно, ничуть не умаляло ни ее преданности искусству, ни увлечения политикой, но жизнь Элен в тот период была исключительно веселой и беззаботной. Что же касается творчества, то и на этом пути первые шаги Элен были намного легче и приятнее, чем у Ли. Элен была беззаботной молодой и очень красивой начинающей художницей. Ее учителя (сплошь одни мужчины) с радостью, если не с восторгом, поощряли и направляли ее. В то же время Ли была их сверстницей и общалась с ними на равных. И все же, когда Элен делала первые шаги в мир авангардного искусства, который им с Ли предстояло делить не одно десятилетие, различия между этими двумя женщинами были менее значительными, нежели общие для них качества. В ряду остального их объединяли талант, сильный характер и безграничная смелость.

Элен с головой погрузилась в жизнь школы. Девушка училась, по ее словам, с 10 утра до 10 вечера, причем не только рисунку и живописи, но еще и скульптуре и литографии. А еще она начала работать натурщицей. Иными словами, Элен стала одной из женщин, наготу которых все воспринимают как должное – только вот к ней это ни в коем случае не относилось. Члены Союза художников единодушно признали Элен «самой красивой натурщицей». А она тем временем подружилась с Милтоном Резником, а позднее они стали любовниками. Этот измученный романтическими порывами юноша с точеными чертами лица и глубоко посаженными черными глазами был первым серьезным бойфрендом Элен[281]281
  Munro, Originals, 252; Stevens and Swan, De Kooning, 161–162; Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть]. «Мы вместе сидели на бурных собраниях Союза художников, слушали буги-вуги в Café Society Downtown[282]282
  Café Society Downtown – первый нью-йоркский клуб без сегрегации. Работал с 1938 по 1948 г. Прим. ред.


[Закрыть]… ходили на зарубежные фильмы в “Риальто” на 42-й улице и на танцы в “Вебстер-холл” или гарлемские танцзалы, – вспоминала Элен. – Наконец-то каждую минуту своей жизни я делала то, что выбирала сама. Я освободилась от ограничений»[283]283
  Munro, Originals, 252.


[Закрыть].

Вскоре к паре присоединилась еще одна девушка, которая станет ближайшей подругой Элен на всю оставшуюся жизнь. Этой, как она сама себя описывала, «малюткой из Луизианы» была художница из Шривпорта. Как и Резник, во всех проделках и увлечениях она не отставала от Элен. Новую знакомую звали Эрнестина, но Элен, у которой не было времени на четырехсложные формальности, быстро урезала ее имя до Эрни[284]284
  Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть].

Девятнадцатилетняя Эрнестина Блумберг приехала в Нью-Йорк на поезде в 1934 г. с 600 долларами. Деньги ей дал отец. Он позволил дочери жить вдали от дома, пока не кончатся эти деньги, а потом наказал возвращаться домой. (Спустя 81 год она все еще оставалась в Нью-Йорке.) Эрнестина приехала на север, чтобы принять участие в деятельности Лиги студентов-художников Нью-Йорка, но в итоге оказалась в Школе американских художников, где и подружилась с Милтоном и его девушкой Элен. «Я сразу подумала, что это одна из самых красивых и умных женщин, которых я когда-либо встречала, – рассказывала Эрнестина. – И она ни разу меня не разочаровала»[285]285
  Ernestine Lassaw, interview by author; Ernestine Lassaw, “A Few Statements by Elaine’s Friends”, Elaine de Kooning Memorial Tribute, March 12, 1990, the Great Hall at Cooper Union, New York, transcript courtesy Doris Aach.


[Закрыть].

Элен быстро реализовала первый из, как показало время, великого множества планов, связанных с Эрнестиной. Она заявила, что они должны вместе снять чердак. «Милтон с другом жил где-то по пути в Аптаун, и Элен решила, что тоже хочет иметь собственное гнездышко в Нью-Йорке, подальше от родительского дома, – вспоминала Эрнестина. – И они убедили меня (а я единственная из них работала) снять вместе чердак». Эрнестина работала «редактором по цвету» в Famous Funnies – первых современных американских комиксах, продававшихся в супермаркетах. Зарабатывая колоссальные 35 долларов в неделю, по стандартам своих друзей времен Великой депрессии она считалась настоящей богачкой. Их первый чердак находился на пересечении Четвертой авеню и 29-й улицы. «Люди, которые к нам приходили, не могли понять, что это за любовь втроем», – рассказывала Эрнестина[286]286
  Ernestine Lassaw, interview by author; Denise Lassaw, e-mail to author, September 6, 2016.


[Закрыть]. На самом деле это было сожительство не втроем, а вдвоем, только в разных конфигурациях. Милтону и Элен нужно было место для работы и встреч. Чтобы лишний раз не волновать родителей Элен, они пригласили Эрнестину присоединиться к ним в качестве прикрытия. Но на самом деле Элен на этом чердаке не жила: ее мать требовала, чтобы дочь каждый вечер к 10 часам была дома. Поэтому Эрнестина и Милтон ночевали там вдвоем. «Все это выглядело со стороны ужасно странно, – рассказывала она. – У нас вечно толпились люди. Мы были молоды и немного безумны»[287]287
  Elaine de Kooning, interview by Antonina Zara, 5; Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть].

В Гринвич-Виллидж нужно было хорошенько потрудиться, чтобы привлечь чье-то внимание. Обитатели Вашингтон-сквер всегда ценили нечто действительно незаурядное и нетрадиционное. А еще они были немного избалованы красивыми женщинами: в Гринвич-Виллидж их было в избытке. Но Элен и Эрнестина всегда притягивали взгляды. Девушки были примерно одинакового роста (Элен чуть выше, 1,68 м) с почти одинаковыми фигурами (стройными и мальчишескими). А вот волосы у них были разные: у Элен ярко-рыжие, а у Эрнестины – светлые, чуть золотистые. Вместе они были на редкость яркой парочкой, особенно когда бежали по улице в цветных колготках, диковинных туфлях и нарядах, собранных из вещей, купленных по дешевке в универмаге на Юнион-сквер. «Мы вечно что-то замышляли», – вспоминала Эрнестина.

Как-то, прогуливаясь по Девятой улице, они подошли к одной двери. «Элен сказала: “Я ненавижу парня, который тут живет. Это Макс Спивак… Давай заставим его спуститься, – вспоминала Эрнестина. – Мы позвонили в звонок и удрали”». Макса дома не оказалось, зато был парень, с которым он делил свой чердак. Бесконечно терпеливый скульптор Ибрам Лассоу прервал работу, преодолел пять лестничных пролетов и открыл дверь – никого. «Это, наверное, был единственный раз, когда он спустился, а внизу его не ждала девушка», – сказала Эрнестина о человеке, с которым она в то время не была знакома, но за которого спустя пять лет вышла замуж[288]288
  Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть].

Жизнь Элен и Эрни текла быстро и свободно: темп задавала Элен. «Она была смелой до безрассудства, – рассказывала Эрнестина. – Летом в жару мы часто забирались на крышу нашего чердака, чтобы немного остыть. Элен становилась на самом краю и ходила по нему, балансируя. Когда мы переходили улицу, я ждала зеленого света. А Элен мчалась напролом, прямо между машинами, рискуя быть сбитой. И она никогда не признавалась в том, что испугалась»[289]289
  Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть]. В 1960 г. искусствовед Лоуренс Кэмпбелл написал об Элен: «Она походила на человека эпохи барокко, так как совершенно не чувствовала собственных ограничений. Она вела себя так, будто могла стать чем и кем угодно»[290]290
  Campbell, “Elaine de Kooning Paints a Picture”, 41.


[Закрыть].

Ко второй половине 1930-х гг. в американском искусстве преобладали три стиля. Многие художники уцепились за обнадеживающий посыл так называемого регионализма. Это направление поощрялось проектом, когда он заказывал монументальную живопись: счастливые фермеры, пашущие тучные поля, или бригады рабочих, объединившихся ради общего дела. Другие отвечали на призыв коммунистической партии к соцреализму. На их картинах изображались все те же фермеры и рабочие, что и на полотнах регионалистов, только уже не такие радостные. Соцреалисты считали своим долгом сделать темой своих работ социальные проблемы. Поэтому их картины заполнялись в основном истощенными мужчинами и женщинами на полях, выжженных засухой, или фабричными рабочими, доведенными до ручки бездушными капиталистами. Но была еще третья группа художников – абстракционисты. Они стремились к тому, что выходило бы за рамки существующего дискурса. Эти мастера не хотели, чтобы их работы рассказывали какую-то историю. Они желали, чтобы их картины ценились как живопись как таковая, так же как концерт мы хвалим за звучание. Ли, Горки и Билл входили в третью группу. Элен, Эрни и Милтон писали в духе соцреализма. «Это меня захватило с головой, – рассказывала Элен. – Я начала писать сцены гражданской войны в Испании – женщин, в отчаянии воздевающих к небу руки, по которым стекает кровь»[291]291
  Elaine de Kooning, interview by Molly Barnes, 3; Elaine de Kooning, interview by Antonina Zara, 6; Munro, Originals, 252.


[Закрыть].

Должно быть, Элен очень гордилась своими работами. В 1938 г. она случайно столкнулась с Биллом на улице возле дома с новым чердаком, который они недавно сняли с Эрни и Милтоном на перекрестке 22-й улицы и Пятой авеню. Девушка тут же пригласила де Кунинга посмотреть на ее картины. Потом Элен рассказывала, что работы, которые она ему тогда показала, были «ужаснее некуда… Он просто постоял перед ними некоторое время, а потом спросил: “Слушай, а почему бы тебе не попробовать написать простой натюрморт?” …И предложил как-нибудь прийти к нему в мастерскую, вместе поставить натюрморт и вместе его написать»[292]292
  Munro , Originals, 252–53.


[Закрыть]. Билл сказал: «Потом мы оба посмотрим на твою работу, и я смогу о ней что-нибудь сказать. А глядя на такого рода живопись, я не могу о ней говорить. Я могу только сказать, нравится мне или нет». «Так я и поступила»[293]293
  Elaine de Kooning, interview by Antonina Zara, 6; Elaine de Kooning, interview by Molly Barnes, 4.


[Закрыть], – вспоминала Элен. Вскоре она начала писать бок о бок с Биллом и второй раз за жизнь испытала огромное влияние со стороны близкого человека. Первый раз судьбоносным образом на Элен воздействовала ее мать. Явление в мире искусства, которым со временем станет Элен де Кунинг, было в значительной степени делом рук Мари Фрид[294]294
  Elaine de Kooning, interview by Minna Daniels, 16; Hess and Baker, Art and Sexual Politics, 62–63. Elaine said, “As far as I’m concerned, nobody had to grant me anything to become an artist, except for my mother”.


[Закрыть]. В сущности, чтобы понять Элен, нужно сначала познакомиться с Мари.

Мать Элен при рождении получила имя Мэри Эллен О’Брайен, но в какой-то момент поменяла его на Мари Кэтрин. Девушке казалось, оно ей больше подходит. Мари была из тех неуправляемых ирландских женщин вроде «королевы пиратов» Грейс О’Мэлли или англо-ирландской революционерки и феминистки Мод Гонн. Ей была уготована в жизни важная роль. Отец Мари держал бар на пересечении 28-й улицы и Восьмой авеню, и Манхэттен был ее царством. Девушка знала тут каждый уголок и наслаждалась всеми интеллектуальными и культурными плодами города. К 1917 г. Мари изучала право в Хантерском колледже, что по тем временам было великим достижением для женщины. Но вскоре она обнаружила, что беременна от молодого бизнесмена по имени Чарльз Фрид, добившегося успеха своими силами[295]295
  Elaine de Kooning, interview by Antonina Zara, 3; Elaine de Kooning, interview by Minna Daniels, 14; Munro, Originals, 249; Jill Rachelle Chancey, “Elaine de Kooning: Negotiating the Masculinity of Abstract Expressionism,” 18–19; Maud Fried Goodnight, telephone interview by author; Dr. Guy Fried, telephone interview by author.


[Закрыть]. Они поженились, и в течение следующих пяти лет Мари сидела с детьми. (Элен была старшей из четырех детей, родившихся практически один за другим: сначала две девочки, потом два мальчика.) Мари, должно быть, думала, что, как только дети подрастут, она сможет вернуться к своим интеллектуальным исканиям. Женщина ошибалась. Заботясь о детях, Чарльз перевез семью с Манхэттена в настоящее культурное болото – район Бруклина Шипсхед-Бей[296]296
  Elaine de Kooning, interview by Minna Daniels, 14; Munro, Originals, 249.


[Закрыть].

Хороший, хотя и отстраненный, Чарльз каждый день уезжал на работу на Манхэттен: он трудился бухгалтером в хлебной компании. А дома весь его мир вращался вокруг сада и животных. Некоторых мужчина заводил сам, другие просто прибивались с улицы. В 1920-е гг. американская женщина и мать четырех маленьких детей вроде Мари могла найти самовыражение разве что в готовке, стирке да глажке. Словом, в том, чтобы сделать дом крепостью для мужа и надежным убежищем от всех жизненных невзгод для детей. Но к Мари все это ни в коем случае не относилось. Она хотела вести жизнь интеллектуальную и творческую, такую, какая была у нее раньше, на Манхэттене. «Она презирала Бруклин», – объясняла Элен[297]297
  Maud Fried Goodnight, telephone interview by author; Dr. Guy Fried, telephone interview by author; Stevens and Swan, De Kooning, 156; Munro, Originals, 249–50.


[Закрыть].

Пока дети были маленькими, Мари делала все возможное, чтобы привнести дорогую ее сердцу культуру в их дом. В этом она видела смысл материнства. Мари повесила на стенах большие репродукции картин в красивых рамах: Микеланджело, Рафаэля, Рембрандта, Розы Бонёр, Элизабет Виже-Лебрен. «Я просто росла в этой атмосфере… с раннего возраста предполагая, что… добрую половину художников на Земле составляют женщины», – рассказывала Элен. Мари начала давать детям «роскошные книги по искусству», как только те достаточно окрепли, чтобы их держать[298]298
  Elaine de Kooning, interview by Charles Hayes, 4; Elaine de Kooning, interview by Molly Barnes, 6; Munro, Originals, 250.


[Закрыть]. А что же в отношении литературы? «До 16 лет мама была моим главным гидом по чтению», – говорила Элен. Мари не просто давала ей одну книгу того или иного автора. Она приносила дочери все, что этот человек написал. Так Элен могла осознать масштаб его гения и увидеть, как его талант развивался. Диккенс, Шоу, Пруст, Джордж Элиот, Джейн Остин, Шарлотта Бронте. И опять же Элен подчеркивала: ее мать вовсе не ставила перед собой целью знакомить ее с произведениями, написанными женщинами. «Это был просто естественный порядок вещей», – говорила де Кунинг[299]299
  Munro, Originals, 251; Elaine de Kooning, interview by Charles Hayes, 5.


[Закрыть]. Когда ей исполнилось пять лет, Мари решила, что дочь готова встретиться с оригинальными произведениями искусства, и повела ее в Метрополитен-музей. «Я помню тот день на удивление живо, – рассказывала Элен. – Атмосфера захватила меня немедленно… но мне даже в голову не приходило, что все это [картины на стенах музея] – дело рук человеческих». Так продолжалось до тех пор, пока мама не попросила Элен, которой в то время было лет семь-восемь, постоять неподвижно на месте, чтобы она могла ее нарисовать. Де Кунинг вспоминала: «Мама меня нарисовала. И, как только она закончила рисунок, который был очень примитивным, мной овладел дух соперничества. Я подумала, что могу нарисовать лучше, чем мама. И, начав, вдруг поняла, что эти мои маленькие рисуночки… [являются частью гораздо большей традиции]»[300]300
  Hess and Baker, Art and Sexual Politics, 66; Elaine de Kooning, interview by Antonina Zara, 3–4.


[Закрыть].

Мари дала такое образование всем своим детям. Она им не помогала, а бросала вызов. Брат Элен Конрад вспоминал, как однажды их мама объявила: «Мы все должны выучить греческий алфавит»[301]301
  Elaine de Kooning, interview by Charles Hayes, 4; Maud Fried Goodnight, telephone interview by author; Stevens and Swan, De Kooning, 156.


[Закрыть]. Когда Конрад достиг нужного возраста, Мари записала его по очереди сначала в лучшую среднюю школу в Нью-Йорке, а потом в худшую. «Она думала, что это станет для него наукой», – рассказывал сын Конрада Чарльз Фрид. (Кстати, повзрослев, Конрад разработал прототип вездесущего ныне штрихкода[302]302
  Charles Fried, telephone interview by author.


[Закрыть].) Почти каждую неделю Мари возила детей на Манхэттен: посмотреть постановку, сходить в музей или поискать интересные книги в библиотеке. Но Элен она уделяла особое внимание. «Она научила Элен мечтать с размахом. Однажды Мари на такси повезла дочь в Канаду. Она сама была эксцентричной и всячески поощряла эксцентричность в Элен», – рассказывал ее племянник доктор Гай Фрид. Он добавлял, что Мари «была невероятна в передовом и необычном, а вот на кухню у нее времени не оставалось»[303]303
  Elaine de Kooning, interview by Minna Daniels, 14; Stevens and Swan, De Kooning, 157; Dr. Guy Fried, telephone interview by author.


[Закрыть]. Несмотря на хорошую зарплату Чарльза, детям приходилось «клянчить еду»[304]304
  Dr. Guy Fried, telephone interview by author; Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть]. И, самое плохое, соседи начали замечать, что дети Фридов ходили грязными и растрепанными и выглядели вечно голодными.

Разумеется, в этом районе для среднего класса, с аккуратными домиками, сохнущей на веревках одеждой, запахом свежего печенья в сверкающих чистотой кухнях и обменом рецептами на крыльце, соседи относились к Мари с подозрением. Она явно не вписывалась в их тесный мирок. Ее лицо было густо покрыто белой пудрой. По словам одной из ее подруг, это выглядело так, будто Мари сунула голову в бочку с мукой. На щеки мать Элен наносила яркие румяна. Она обвязывала голову шарфами и носила массивные кольца в ушах. А ведь в то время большинство женщин довольствовалось сдержанными миниатюрными сережками с жемчугом. Браслетов на руках Мари бывало так много, что они доходили до локтей[305]305
  Stevens and Swan, De Kooning, 156; Elaine de Kooning, interview by Minna Daniels, 17; Clay Fried, interview by author; Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть]. Эту загадочную и экстравагантную личность часто видели разъезжающей по окрестностям на велосипеде.

И вот однажды, когда Элен было шесть лет, а ее отец находился в городе, на работе, к ним в дом пришла полиция. Они хотели забрать Мари. К ним поступила жалоба на невыполнение родительских обязанностей. По утверждению соседей, малыши выглядели так, будто систематически недоедают. Но Мари отказалась куда-либо идти. Конрад, брат Элен, вспоминал: «Тогда они схватили ее и с криками вытащили из дома». А дети стояли и наблюдали за тем, как Мари пинала полицейских и хваталась за перила в тщетных попытках не позволить им ее увести. «Она не была сумасшедшей, – рассказывала Эрнестина. – Мари была просто абсолютно выведенной из равновесия женщиной, которой не удалось самореализоваться»[306]306
  Stevens and Swan, De Kooning, 157; Ernestine Lassaw, interview by author.


[Закрыть]. Около года мать художницы провела в психиатрической больнице в Квинсе. «Это было одно из учреждений, предназначенных для богатых женщин, которые не подчинялись своим мужьям, – утверждал племянник Элен Гай. – Их свободу якобы “ограничивали ради их же блага”. Но по прошествии времени приходит понимание того, что, возможно, это было неправильно»[307]307
  Stevens and Swan, De Kooning, 157; Dr. Guy Fried, telephone interview by author.


[Закрыть].

Этот опыт не изменил Мари. Выйдя из лечебницы, она не перестала быть эксцентричной, какой была до того, как ее заперли в четырех стенах. Женщина осталась «плохой» матерью: она занималась образованием своих детей, вместо того чтобы сдувать с них пылинки. А вот Элен в результате всех этих событий действительно изменилась[308]308
  Stevens and Swan, De Kooning, 158.


[Закрыть]. Став взрослой, она никогда никому не позволяла отобрать у себя свободу и не давала ограничивать или сдерживать свои порывы. Она делала то, что хотела, невзирая на последствия своих решений и поступков. «Мари и Элен обе были свободными женщинами. А в те времена такой революционный взгляд на жизнь таил в себе риск и опасность, – рассказывал Гай. – Они всегда делали то, что подсказывало сердце. Общество со временем кардинально изменило отношение к подобным людям и даже стало стараться идти с ними в ногу»[309]309
  Dr. Guy Fried, telephone interview by author.


[Закрыть]. Но вначале Элен и другим женщинам-художницам приходилось преодолевать огромное множество преград на пути к творчеству.