Текст книги "Добывайки (сборник)"

Глава четвёртая

Хороший рассказ повторяй хоть десять раз.

Из дневника Арриэтты. 26 марта

«И теперь нужно одно, – думала Кейт, лёжа в тот вечер в постели и слушая бульканье то холодной, то горячей воды в трубах, – нужно, чтобы старый Том рассказал ей, Кейт, всё в таких же мельчайших подробностях, в каких, без сомнения, Арриэтта рассказала всё ему самому».

Кейт чувствовала, что он согласится на это, несмотря на свой страх перед тем, что записано на бумаге, раз уж он так далеко зашёл. «От меня-то никто ничего не узнает, – твёрдо решила Кейт, – во всяком случае при его жизни». (Хотя почему его это так волнует, ведь всё равно все считают, что он врёт как сивый мерин.) Особенно большие надежды Кейт возлагала на дневник Арриэтты. Старый Том не забрал его обратно; маленькая книжечка лежала сейчас у неё под подушкой, и уж в ней-то, во всяком случае, было полно того, что «записано на бумаге». Правда, Кейт далеко не всё могла тут понять. Записи были слишком краткие и беглые, похожие на заголовки, видно, Арриэтта делала их только для того, чтобы они вызвали в её уме то или иное событие. Некоторые звучали особенно таинственно и непонятно… «Да, – внезапно решила Кейт, – так вот и надо сделать: она уговорит старого Тома объяснить ей эти записи… Что Арриэтта имела в виду, спросит она его, когда, например, писала: «Черные люди. Мама спасена»?»

И её желание сбылось. Пока миссис Мей говорила о делах со стряпчим или спорила с плотниками и водопроводчиками, Кейт уходила одна через луга в маленький домик к старому Тому.

Случались дни (как через много лет объясняла Кейт своим детям), когда старый Том не проявлял ни к чему интереса и из него было трудно вытащить хоть словечко, но бывало и так, что какая-нибудь запись в дневнике подстёгивала его память и из её глубин, словно чудом, всплывали такие воспоминания (не вернее ли будет сказать: он так высоко взлетал на крыльях фантазии?), что Кейт порой спрашивала себя, уж не был ли он сам когда-нибудь добывайкой… Кейт подумала, что это самое миссис Мей говорила о своём брате, том самом брате, которого знал Том Доброу (он сам в этом признался). Хоть тот и был на три года его младше, они вполне могли быть друзьями. Даже – кто знает! – закадычными друзьями. Одно бесспорно – они были два сапога пара. Один, как известно, любил рассказывать небылицы, чтобы подразнить сестёр, про другого попросту говорили, что он врёт как сивый мерин. Но так или иначе, много лет спустя, когда Кейт стала совсем взрослой, она решила рассказать всем на свете, что, по словам Тома, случилось с Подом, Хомили и маленькой Арриэттой после того ужасного дня, когда их выкурили из их дома под кухней и они были вынуждены искать убежище в чистом поле.

Вот её рассказ – «записанный на бумаге». Просеять факты, отделить правду от вымысла вы можете сами.

Глава пятая

Терпенье и труд всё перетрут.

Из дневника Арриэтты. 25 августа

Сперва, по-видимому, они просто бежали, но не куда глаза глядят, а как раз туда, куда надо, – вверх по склону холма, где росла азалия и где (как давно это было!) Арриэтта впервые встретила мальчика, а затем по вершине, поросшей густой травой.

Как они пробрались там, частенько говорила потом Хомили, она не может и ума приложить – сплошной частокол из стеблей. И насекомые… Хомили и в голову не приходило, что на свете так много разных насекомых. Одни неподвижно висели, прицепившись к чему-нибудь, другие проворно бегали туда и сюда, третьи (эти были хуже всех) глядели неподвижным взглядом и не трогались с места, а затем, все ещё не спуская с вас глаз, медленно пятились назад. Казалось, говорила Хомили, что сперва они хотели вас укусить, а потом передумали, но не из доброты, а из осторожности. «Злющие, – говорила она, – вот они какие были. Да, злющие-презлющие!»

Пока Под, Хомили и Арриэтта пробирались между стеблями, они чуть не задохнулись от цветочной пыльцы, которая облаком сыпалась на них сверху. То и дело на их пути вставали обманчиво сочные, колышущиеся листья с острыми краями, которые резали руки. Они скользили по коже нежно, как смычок по струнам скрипки, но оставляли кровавый след. Не раз им встречались высохшие узловатые стебли, о которые они спотыкались и падали головой вперёд, и частенько не на землю, а на похожее на подушку растение с серебристыми, тонкими, как волос, шипами, уколы которых причиняли жгучую боль. Высокая трава… Высокая трава… До конца жизни она преследовала Хомили в самых страшных снах.

Чтобы попасть в сад, им надо было пробраться сквозь живую изгородь из бирючины. Мёртвые листья под тёмными ветвями… мёртвые листья и гниющие сморщенные ягоды, среди которых, утопая в них чуть не по пояс, они прокладывали путь, а кругом под живыми листьями, шуршавшими над головой, влажная духота. И здесь тоже были насекомые: они переворачивались на спину, или внезапно подпрыгивали, или коварно уползали прочь.

Дальше по саду идти было легче. Здесь всё лето гуляли куры, и в результате, как обычно, осталась голая, вытоптанная земля цвета лавы, без единой травинки. Ничто не заслоняло дорогу. Но если добывайкам было хорошо видно, то и их самих было видно не хуже. Фруктовые деревья стояли далеко друг от друга, за ними было трудно укрыться, любой, кто выглянул бы из окна, вполне мог удивлённо воскликнуть: «Что это там такое движется в саду, как вы думаете? Там, у второго дерева справа… будто листья под ветром. Но сейчас нет никакого ветра. Скорее это напоминает бумажку, которую тащат на нитке… И на птиц не похоже, те скачут в разные стороны…» Вот какие мысли проносились в уме Пода, когда он уговаривал Хомили идти дальше.

– Не могу я, – со слезами говорила она. – Мне надо присесть. Хоть на минуточку. Ну, пожалуйста. Под!

Но он был непреклонен.

– Посидишь, – говорил он, подхватывая её под локоть и подталкивая вперёд, – когда доберёмся до леса. Арриэтта, возьми маму под руку с той стороны и не давай ей останавливаться.

Когда добывайки наконец очутились в лесу, они бросились на землю у самой тропинки – они слишком устали, чтобы искать более укромный уголок.

«Ах, батюшки!.. Ах, батюшки!» – повторяла Хомили (но говорила она скорее по привычке), и по её выпачканному землёй лицу и блестящим тёмным глазам Под и Арриэтта видели, что она вовсю шевелит мозгами. И она держала себя в руках, это они тоже видели, другими словами, Хомили вовсю старалась.

– Ни к чему так бежать, – сказала она наконец, немного отдышавшись. – Нас никто не заметил; они, верно, думают, что мы всё ещё там, под полом, словно в ловушке.

– Я не так в этом уверена, – сказала Арриэтта. – Когда мы поднимались на холм, в кухонном окне мелькнуло чьё-то лицо. Похоже, что это был мальчишка. А в руках он держал что-то вроде кота.

– Если бы нас хоть кто-то заметил, – возразила Хомили, – они бы уже давно кинулись в погоню, вот что я тебе скажу.

– Верно, – согласился Под.

– Ну, в какую сторону мы теперь пойдём? – спросила Хомили, оглядываясь и не видя ничего, кроме деревьев. На щеке у неё была большая царапина, волосы растрепались и висели неровными прядями.

– Пожалуй, сперва разберём поклажу, – сказал Под. – Давайте посмотрим, что мы захватили с собой. Что у тебя в мешке, Арриэтта?

Арриэтта развязала мешок, который спешно собрала два дня назад на случай крайней необходимости – как раз такой случай, как сейчас, – и принялась выкладывать вещи на дорожку. Чего там только не было! Три металлических крышечки от пузырьков с пилюлями, все три разного размера, так что они аккуратно вкладывались одна в другую; довольно большой огарок свечи и семь восковых спичек; смена нижнего белья и шерстяная фуфайка, связанная Хомили на тупых штопальных иголках из распущенного на нитки, много раз стиранного носка; и, наконец, главные сокровища Арриэтты – карандашик, снятый с бальной программки, и записная книжка-календарь с пословицами и поговорками, в которой она вела дневник.

– Ну зачем тебе понадобилось тащить её с собой? – проворчал Под, кидая мельком взгляд на этот увесистый фолиант, в то время как он вытаскивал свои пожитки.

«Затем же, – подумала про себя Арриэтта, глядя на вещи, которые вынимал отец, – зачем ты сам взял сапожную иглу, молоток (сделанный из язычка электрического звонка) и моток шпагата. У каждого своё увлечение, каждому нужны орудия своего ремесла». (А её собственным увлечением была литература.)

Помимо сапожных принадлежностей Под взял из дому половинку ножниц, осколок лезвия от безопасной бритвы, обломок детского лобзика, бутылочку из-под аспирина с завинчивающейся крышкой, полную воды, небольшую скрутку тонкой проволоки и две стальные шляпные булавки, одну из которых, ту, что покороче, он дал сейчас Хомили.

– Поможет тебе забираться наверх, – сказал Под, – возможно, часть пути нам придётся идти в гору.

Хомили взяла с собой вязальные иглы, остаток нераспущенного носка, три куска сахару, палец от лайковой перчатки, набитый смесью соли с перцем и завязанный крепко-накрепко ниткой, несколько кусочков сухого печенья, маленькую жестяную коробочку, в которой когда-то держали граммофонные иглы и где теперь был чай, брусочек мыла и зеркальце.

Под хмуро осмотрел всю эту разнокалиберную груду.

– Вполне вероятно, что мы взяли не то, что надо, – сказал он, – но теперь ничего не попишешь. Кладите всё обратно, – продолжал он, подавая им пример, – нам пора двигаться. Это ты хорошо придумала, Арриэтта, засунуть крышку в крышку. Пожалуй, будь их побольше хоть на одну, на две, было бы и того лучше.

– Но ведь нам только надо добраться до барсучьей норы, – принялась оправдываться Арриэтта. – Я хочу сказать, ведь у тёти Люпи всё, наверно, есть, ну, всякая там кухонная утварь и посуда.

– Лишняя кастрюля ещё никому никогда не помешала, – сказала Хомили, запихивая обратно остаток носка и завязывая мешок куском синего шёлка для вышивания, – в особенности если живёшь в барсучьей норе. А кто сказал, что твоя тётя Люпи вообще там? – продолжала Хомили. – Я думала, она потерялась… заблудилась… или ещё что… в этих полях.

– Вполне возможно, что она уже нашлась, – сказал Под. – Ведь прошло около года – не так ли? – с тех пор, как она ушла из дома.

– И так или иначе, – добавила Арриэтта, – кастрюли она с собой вряд ли взяла.

– Никогда не могла понять, – сказала Хомили, вставая с земли и проверяя, не слишком ли тяжёл мешок, – и никогда не пойму, кто бы что бы ни говорил, что ваш дядя Хендрири нашёл в этой гордячке и воображале Люпи.

– Хватит, – сказал Под, – сейчас не время косточки перемывать. – Он тоже встал и, повесив свой походный мешок на шляпную булавку, перекинул его через плечо. – Ну, – сказал он, осматривая их с ног до головы, – у вас всё в порядке?

– И не скажешь положа руку на сердце, – продолжала Хомили, – что она злая. Но уж больно она нос дерёт.

– Как ботинки? – спросил Под. – Не жмут?

– Пока нет, – сказала Хомили.

– А как ты, дочка?

– У меня всё в порядке, – откликнулась Арриэтта.

– Перед нами долгий путь, – сказал Под. – Торопиться мы не будем, пойдём потихоньку. Но без остановки. И ворчать тоже не будем. Ясно?

– Да, – сказала Арриэтта.

– И глядите в оба, – продолжал Под, в то время как они уже шли по тропинке. – Если увидите что-нибудь опасное, делайте то же, что я… и быстро… поняли? Только не разбегаться по сторонам. И не визжать.

– Да знаю я всё это, – сердито сказала Арриэтта, прилаживая на спину мешок, и двинулась вперёд, словно хотела, чтобы до неё не долетали его слова.

– Ты думаешь, что знаешь, – сказал Под ей вслед. – На самом деле ты совсем ничего не знаешь, ты не умеешь прятаться, и мать твоя – тоже. Это требует тренировки, это, если хочешь, искусство…

– Как это не знаю? – повторила Арриэтта. – Ты же мне рассказывал.

Она поглядела в сторону, в тёмные глубины зарослей куманики возле тропинки, и увидела огромного паука, висящего в воздухе (паутины его не было видно). Паук, казалось, смотрел прямо на неё – Арриэтта увидела его глаза и смерила его вызывающим взглядом.

– За пять минут не расскажешь, – настаивал Под, – того, чему учиться надо на собственном опыте. То, что я рассказал тебе, дочка, в тот день, когда взял тебя наверх добывать, даже не азбука в нашем деле. Я старался тебя научить, потому что твоя мать попросила меня. И видишь, куда это нас привело?

– Перестань, Под, – отдуваясь, сказала Хомили (они шли слишком быстро), – к чему вспоминать прошлое?

– Но это именно я и хочу сказать, – возразил ей Под. – Прошлое и есть опыт, на прошлом учишься. Понимаешь, когда идёшь добывать…

– Но ты занимался этим всю жизнь, Под… ты прошёл выучку, а Арриэтта поднялась наверх всего один раз…

– Это я и хочу сказать! – сердито вскричал Под, приостанавливаясь, чтобы Хомили могла его догнать, и упрямо продолжал: – Это именно я и хочу сказать. Если бы она знала хоть азбуку того, как надо прятаться…

– Берегись! – раздался резкий возглас Арриэтты, опередившей их на несколько шагов.

Послышался нарастающий шум и громкое хриплое карканье. Их покрыла большая тень… и внезапно на тропинке остался стоять один Под – лицом к лицу с огромной чёрной вороной.

Птица глядела на него злобно, но немного опасливо, кривые когти были слегка повёрнуты внутрь, большой клюв приоткрыт. Под, замерев на месте, тоже глядел на птицу. Он был похож на короткий и толстый гриб, выросший вдруг на тропинке. Огромная птица повернула голову набок и с любопытством поглядела на Пода другим глазом. Под не двигался и по-прежнему пристально смотрел на неё. Ворона издала горлом тихий звук, похожий на блеянье, и, удивлённая, сделала шаг вперёд. Под по-прежнему не двигался. Ворона сделала один косой прыжок… второй… и тут – всё с тем же неподвижным лицом – Под заговорил.

– Убирайся туда, где ты была, – сказал он спокойно, даже дружески, и птица приостановилась в нерешительности. – И, пожалуйста, без глупостей. Нам это ни к чему, – продолжал Под ровным голосом. – Косолапая ты, вот что я тебе скажу! Я раньше и не замечал, что вороны косолапые. Выпялилась на меня одним глазом и голову набок свернула… Верно, думаешь, это красиво… – Под говорил вежливо, даже любезно. – А вот и нет, при таком-то клюве…

Ворона застыла на месте. Каждая линия её оцепеневшего тела выражала теперь не любопытство, а полнейшее изумление. Она не верила своим глазам.

– Прочь отсюда! Убирайся! – вдруг закричал Под, делая к ней шаг. – Кыш!..

И огромная птица, бросив на него безумный взгляд, испуганно каркнула и поднялась в воздух, хлопая крыльями. Под вытер лоб рукавом. Из-под листа наперстянки выползла Хомили, всё ещё бледная и дрожащая.

– О, Под, – тяжело дыша, проговорила она, – это просто чудо! Ты – настоящий герой.

– Это совсем не трудно… Главное – держать себя в руках.

– Но она такая огромная! – сказала Хомили. – Когда они в воздухе, даже представить трудно, что они такой величины.

– Величина тут ни при чём, – сказал Под, – они разговора боятся. – Он смотрел, как Арриэтта выбирается из пустого пня и отряхивает платье. Когда она тоже посмотрела на него, он отвёл глаза. – Ну, – сказал он, немного помолчав, – пора двигаться.

Арриэтта улыбнулась и после секундного колебания подбежала к отцу.

– Ну, это уже зря, – еле слышно проговорил Под, когда она обвила руками его шею.

– Ах! – воскликнула Арриэтта, прижимаясь к отцу. – Ты заслужил медаль за отвагу… Я хочу сказать: ты не растерялся перед этой вороной.

– Нет, девочка, – возразил Под, – ты вовсе не это хотела сказать. Ты хотела сказать, что я её прозевал, что она поймала меня врасплох, в то самое время, как я рассуждал о том, что надо всегда быть начеку. – Он похлопал её по руке. – Но в главном ты права: мы действительно не растерялись. Вы с мамой не потратили ни одной лишней секунды, и я вами горжусь. – Он отпустил её руку и закинул мешок за спину. – Но в следующий раз, – добавил он, внезапно оборачиваясь, – не прячься в пень. Он может быть пустым и в то же время полным, если ты меня понимаешь, и ты попадёшь из огня да в полымя…

Они шли всё вперёд и вперёд, не сходя с тропинки, проложенной рабочими, когда те рыли ров для газопровода. Тропинка вела через пастбище, постепенно взбираясь вверх. Так они миновали два луга, проходя без труда под нижней перекладиной любых накрепко запертых ворот и осторожно пробираясь между высохшими на солнце следами от коровьих копыт. Следы были похожи на кратеры, края у них осыпались, и один раз Хомили, покачнувшись под тяжестью ноши, оступилась и оцарапала колено.

На третьем лугу газопровод пошёл налево, и Под, увидев далеко впереди перелаз через живую изгородь, решил, что они могут спокойно оставить газопровод и идти дальше по тропинке у изгороди.

– Уже недолго осталось, – успокаивающе произнёс он, когда Хомили стала умолять, чтобы он дал им немного отдохнуть, – но останавливаться нам нельзя. Видишь вон тот перелаз? Мы должны прийти к нему до захода солнца.

И они потащились дальше. Для Хомили этот последний отрезок пути был самым тяжёлым. Её натруженные ноги двигались механически, как ножницы; согнувшись под поклажей, она с удивлением смотрела, как её ступни попеременно выступают вперёд – она вообще больше не чувствовала ног, не понимала, как они тут оказались.

Арриэтта жалела, что им виден перелаз, ей казалось, что они топчутся на месте. Уж лучше глядеть на землю и лишь время от времени поднимать глаза – тогда видишь, насколько ты продвинулся.

Наконец они достигли вершины холма; направо, в дальнем конце пшеничного поля, за живой изгородью лежал лес, а прямо перед ними простиралось – сперва чуть спустившись вниз, затем полого поднимаясь к горизонту – огромное пастбище, испещрённое тенями от деревьев, позади которых на розовом небе садилось солнце.

Добывайки стояли на кромке пастбища, не в силах отвести от него глаз в благоговейном страхе перед его необъятностью. Посреди этого бесконечного моря дремлющей травы плавал зелёный островок деревьев, почти погрузившийся в тень, которую он отбрасывал далеко от себя.

– Это и есть Паркинс-Бек, – сказал после долгого молчания Под.

Они стояли все трое под перелазом, страшась выйти из-под его гостеприимного крова.

– Паркинс… что? – тревожно спросила Хомили.

– Паркинс-Бек. Это название пастбища. Здесь они и живут – Хендрири и его семейство.

– Ты хочешь сказать, – медленно проговорила Хомили, – здесь и есть барсучья нора?

– Вот-вот, – отозвался Под, глядя вперёд.

В золотом свете заходящего солнца усталое лицо Хомили казалось жёлтым, челюсть отвисла.

– Здесь… но где – здесь? – спросила она.

Под махнул рукой.

– Где-нибудь на этом поле, – сказал он.

– На этом поле… – тупо повторила Хомили, вперив взгляд в его едва различимые границы и далёкие группки утонувших в тени деревьев.

– Ну, само собой, нам придётся поискать эту нору, – смущённо сказал Под. – Не думала же ты, что мы направимся прямо к ней.

– Я думала, ты знаешь, где она, – сказала Хомили. Голос её звучал хрипло. Арриэтта, стоявшая между родителями, непривычно для себя самой молчала.

– Я привёл вас сюда, не так ли? – сказал Под. – На худой конец, переночуем на открытом воздухе, а завтра с утра начнём искать.

– А где ручей? – спросила Арриэтта. – Кажется, тут где-то должен быть ручей.

– Так оно и есть, – ответил Под. – Он течёт с той стороны пастбища вдоль живой изгороди, а потом сворачивает – вон там – и пересекает тот дальний угол. Та густая зелёная полоса – неужели не видишь? – это камыш.

– Да-а, – неуверенно протянула Арриэтта, изо всех сил напрягая глаза, затем добавила: – Я хочу пить.

– И я, – сказала Хомили и вдруг села на землю, как будто из неё выпустили воздух. – Всю дорогу вверх шаг за шагом, час за часом я говорила себе: «Ничего, как только мы доберёмся до этой барсучьей норы, я сяду и первым делом выпью чашечку горячего крепкого чая», – только это меня и подбадривало.

– Что ж, и выпьешь, – сказал Под, – у Арриэтты есть свечка.

– И я тебе ещё кое-что скажу, – продолжала Хомили, глядя перед собой. – Я не могу идти через это поле, ни за что на свете не пойду, придётся нам обходить его кругом.

– Так мы и сделаем, – сказал Под, – посреди поля барсучьей норы не найдёшь. Мы обойдём его вокруг постепенно, одна сторона за другой, и начнём завтра с утра. Но сегодня нам придётся спать не раздеваясь, это точно. Сейчас начинать поиски нет смысла, скоро совсем стемнеет, солнце вот-вот зайдёт за холм.

– И собираются тучи, – сказала Арриэтта, глядевшая на закат. – Как быстро они мчатся!

– Дождь! – вскрикнула Хомили в ужасе.

– Надо спешить, – сказал Под, закидывая мешок за спину. – Давай сюда твой, Хомили, тебе будет легче идти…

– В какую нам сторону? – спросила Арриэтта.

– Пойдём вдоль этой, более низкой изгороди, – сказал Под, трогаясь с места. – Постараемся добраться до воды. Если нам это не удастся до того, как пойдёт дождь, укроемся где сможем.

– Что значит – где сможем? – спросила Хомили, ковыляя следом за ним по кочкам в густой траве. – Осторожно, Под, крапива!

– Вижу, – сказал Под. (Они шли сейчас по дну неглубокого рва.) – Что это значит? Ну, в ямке или ещё где-нибудь, – продолжал он, – например, в такой, как эта. Видишь? Под тем корнем.

Подойдя к корню, Хомили заглянула внутрь.

– Ой, нет, я туда не полезу, – сказала она, – там внутри может кто-нибудь быть.

– А то заберёмся под изгородь, – сказал Под.

– Ну, там от дождя не укрыться, – сказала Арриэтта. – Она шла немного в стороне от родителей по склону рва, где трава была ниже. – Мне отсюда видно: там одни стволы и ветки. – Ей стало зябко от свежего ветерка, под которым вдруг закачались листья на кустах, загремели сухие стручки, стукаясь друг о друга. – Небо уже почти совсем затянуло! – крикнула Арриэтта.

– Да, скоро стемнеет, – сказал Под, – ты лучше спускайся сюда к нам, не ровён час – потеряешься.

– Не потеряюсь, мне отсюда лучше видно. Глядите-ка! – вдруг закричала она. – Тут лежит старый ботинок. Он нам не подойдёт?

– Старый – что? – не веря своим ушам, переспросила Хомили.

– Возможно, – сказал Под, оглядываясь по сторонам. – Где он?

– Слева от тебя. Вон там. В высокой траве…

– Старый ботинок! – вскричала Хомили, увидев, что он скидывает на землю оба мешка. – Ты в своём уме, Под?

Но не успела она кончить, как хлынул дождь, по траве запрыгали огромные капли.

– Возьмите мешки и станьте обе под лист щавеля, а я пока посмотрю.

– Старый ботинок… – повторила Хомили, всё ещё не веря сама себе, в то время как они с Арриэттой скорчились под широким листом. Ей пришлось кричать во всё горло – дождь не шуршал, а грохотал по листу. – Ну и шум! – жалобно сказала Хомили. – Прижмись ко мне, Арриэтта, ты простудишься, это уж как пить дать. Батюшки, мне попало за шиворот!..

– Смотри, – сказала Арриэтта, – папа нас зовёт. Пойдём.

Хомили наклонила голову и выглянула из-под качающегося листа. Там в нескольких ярдах от них стоял Под, еле видный среди мокрой травы за завесой дождя. «Как в тропиках», – подумала Арриэтта, вспомнив свой «Географический справочник». Она представила себе, как человек борется со стихиями, болота в джунглях, дышащие миазмами леса… А она смогла бы?..

– Что твоему отцу нужно? – раздался недовольный голос Хомили. – Не можем же мы выйти из-под листа в такой ливень… Ты только взгляни.

– Мы скоро будем по колено в воде, – сказала Арриэтта, – ты разве не видишь? Ведь это ров. Ну же, мама, вылезай. Нам надо со всех ног бежать туда, папа нас зовёт.

Они кинулись бегом, пригнувшись к земле и чуть не оглохнув от грохота дождя. Под помог им подняться повыше, туда, где росла более высокая трава, подхватил их мешки, и они принялись, скользя и падая, пробираться следом за ним через «дебри», как говорила сама себе Арриэтта.

– Вот он, – сказал Под, – забирайтесь.

Ботинок лежал на боку; попасть внутрь можно было только ползком.

– Батюшки! – не переставая повторяла Хомили. – Батюшки!.. – И боязливо оглядывалась вокруг. Но внутри ботинка было темно. – Интересно, кто его раньше носил, – сказала Хомили и остановилась на месте.

– Ну что ты застыла, – сказал Под, – двигайся дальше! Не бойся.

– Дальше? Ни за что, – сказала Хомили, – я не сделаю дальше ни шага. Там, в носке, может что-нибудь быть.

– Не бойся, – повторил Под, – я смотрел. В носке нет ничего, кроме дыры. – Он сложил мешки с одного бока. – Можно будет прислониться к ним, – сказал он.

– Ах, если бы знать, кто его носил, – повторила Хомили, вытирая мокрое лицо ещё более мокрым передником и боязливо всматриваясь в темноту.

– Ну и что бы это тебе дало? – спросил Под, развязывая самый большой мешок.

– Знать бы, чистюля он был или грязнуля, – сказала Хомили, – и отчего он умер. А вдруг от какой-нибудь заразной болезни.

– С чего ты взяла, что он умер? – спросил Под. – Скорее всего он здоров как бык и, возможно, в эту самую минуту, вымыв руки, садится за стол пить чай.

– Чай? – переспросила Хомили, и лицо её просветлело. – Где свеча, Под?

– Вот она, – сказал Под. – Арриэтта, дай-ка мне восковую спичку и среднюю крышку от пузырька из-под аспирина. Мы должны экономно расходовать заварку. Впрочем, мы всё должны расходовать экономно.

Хомили протянула палец и дотронулась до изношенной кожи.

– Завтра утром я устрою тут, внутри, генеральную уборку, – сказала она.

– Совсем неплохой ботинок, – сказал Под, вынимая из мешка половинку ножниц. – Если хочешь знать, нам повезло, что мы его нашли. Можешь не волноваться, он чистый – чище не надо. И солнце его пекло, и дождь промывал, и ветер проветривал – и так год за годом. – Он воткнул лезвие ножниц в дырочку для шнурка и крепко привязал.

– Зачем ты это делаешь, папа? – спросила Арриэтта.

– Чтобы поставить на него крышку, понятно, – ответил Под, – это будет вроде кронштейна над свечой. Треноги-то у нас здесь нет. Пойди теперь набери в крышку воды, снаружи её предостаточно… Вот умница.

Да, снаружи воды было предостаточно, она низвергалась с неба потоками, но вход в ботинок был с подветренной стороны, и на земле перед ним остался крошечный сухой пятачок. Арриэтта без труда набрала воду, наклонив над крышкой остриём вперёд большой лист наперстянки. Вокруг слышался ровный шум дождя, из-за света свечи внутри ботинка мрак снаружи, казалось, ещё сгустился. Пахло травой и листьями, луговыми просторами и лесными зарослями, а когда Арриэтта повернулась, чтобы отнести воду, на неё повеяло ещё одним запахом – душистым, пряным, пьянящим. «Надо будет утром об этом вспомнить», – подумала Арриэтта; так пахла дикая земляника.

После того как они напились горячего чаю и съели по хорошему куску сладкого рассыпчатого печенья, они сняли верхнюю одежду и развесили её на половинке ножниц над горящей свечой. Затем ещё немного побеседовали, накинув на плечи – один на троих – старый шерстяной носок…

– Вот смешно, – заметила Арриэтта, – сидеть в носке внутри ботинка.

Но Под, глядя на пламя свечи, тревожился, что они зря её тратят, и, когда одежда их немного просохла, погасил свечу. Уставшие до предела, они легли наконец на мешки и прижались друг к другу, чтобы было теплее. Последнее, что услышала Арриэтта перед тем, как уснуть, был ровный шум дождя, барабанившего по коже ботинка.