Текст книги "Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)"

– Что сделал царь?

– Похоронил его.

– Нет, с Павсанием?

Мальчики смущенно зашептались.

– На самом деле никто не знает, он ли…

– Конечно, это сделал он!

– Тебя убьют за такие слова.

– Что ж, он не может сожалеть…

– Нет, это был Аттал и друзья юноши; так сказал мой брат.

– И что они сделали?

– Однажды вечером Аттал мертвецки напоил Павсания. Его отнесли к конюхам и сказали, что те могут позабавиться, парень пойдет с любым из них без всякой платы. Думаю, с ним здорово позабавились, да еще и побили изрядно. Он проснулся на следующее утро во дворе конюшни.

Кто-то осторожно присвистнул. Все уставились на Павсания. Он выглядел старше своих лет и не казался неотразимо привлекательным.

– Царь хотел казнить Аттала. Конечно, Филипп не мог этого сделать, даже если ему и хотелось; вообразите только, как бы он объяснил это Собранию. Но что-то сделать он был должен. Павсаний – орестид. Царь подарил ему земли и назначил вторым начальником царской стражи.

Высокий мальчик, молча выслушавший весь рассказ, спросил:

– Александру рассказывают подобные вещи?

– Мать рассказывает ему обо всем, чтобы настроить против царя.

– Да, но царь оскорбил его в зале. Вот почему он уехал и убил человека.

– Это Александр тебе сказал?

– Нет, конечно нет. Он не говорит об этом. Мой отец был там; он часто ужинает с царем. Наши земли неподалеку.

– Значит, вы с Александром встречались прежде?

– Только однажды, когда были детьми. Он не узнал меня, я слишком вырос.

– А если он узнает, что вы ровесники? Ему это не понравится.

– Кто сказал, что мы ровесники?

– Ты сам говорил, что вы родились в одном месяце.

– Но не говорил, что в один год.

– Ты это сказал в первый же день, когда сюда приехал.

– Хочешь сказать, что я лгу? А ну, повтори!

– Гефестион, глупец, ты не можешь здесь драться!

– Пусть не называет меня лжецом! – вспыхнул Гефестион.

– Ты выглядишь на четырнадцать лет, – сказал миротворец. – В гимнасии я даже подумал, что ты еще старше.

– Ты знаешь, на кого похож Гефестион? На Александра. Не в точности такой, но, скажем, как его старший брат.

– Ты слышишь, Гефестион? Как близко твоя мама знакома с царем?

Обидчик напрасно рассчитывал остаться безнаказанным, несмотря на место и на время. В следующую минуту он уже лежал на земле с рассеченной губой. В суматохе, вызванной прибытием царя, мало кто обратил на это внимание, но Александр постоянно следил за мальчиками краем глаза. Он уже чувствовал себя в ответе за них, как военачальник за свое войско. Однако Александр решил сделать вид, будто не заметил стычки. Мальчики не несли никакой службы в точном понимании слова, и оказавшийся в пыли нравился ему меньше всех.

Филипп подъехал в сопровождении первого начальника стражи – Соматофилакса. Павсаний отсалютовал и отступил в сторону. Мальчики почтительно замерли; один облизывал губу, другой – костяшки пальцев.

Конские торги всегда проходили легко; они сочетали в себе и дело, и праздник, на котором мужчины были мужчинами. Филипп, в простой одежде для верховой езды, поднял хлыст, приветствуя знать, солдат, землевладельцев и барышников; поднялся на помост, дружелюбно окликая то одного, то другого из своих друзей.

Взгляд его упал на сына; Филипп дернулся, но увидел маленькую свиту вокруг Александра и отвернулся. Александр продолжал разговаривать с Гарпалом – смуглым живым юношей, обаятельным и бесцеремонным. Злая судьба наградила его искривленной стопой, и Александр всегда восхищался спокойствием, с которым Гарпал переносил свое уродство.

Маленький мальчишка-нубиец в полосатой тунике вывел гарцующую скаковую лошадь. Пеллу облетела молва, что в этом году царь будет покупать только боевого коня. Как-то Филипп уплатил баснословную сумму – тринадцать талантов – за рысака, принесшего ему потом победу на Олимпийских играх. Барышник решил рискнуть. Филипп улыбнулся и покачал головой; нубиец, надеявшийся, что его купят вместе с лошадью и он будет носить золотые серьги и есть по праздникам мясо, понуро повернул назад. Подвижное личико его изобразило скорбную гримасу.

Постепенно стали выводить строевых лошадей. Споры о порядке прохождения длились между барышниками всю первую половину дня и были наконец разрешены путем сложных соглашений и взяток. Царь спустился с помоста, осматривал зубы и копыта, ощупывал плюсну, прослушивал дыхание. Одних лошадей отсылали прочь, других отводили в сторону на тот случай, если ничего лучшего не подвернется. Потом произошла заминка. Филипп нетерпеливо оглядывался. Крупный барышник-фессалиец, Филоник, суетившийся рядом, раздраженно бросил своему слуге:

– Скажи им, что я намотаю их кишки на колья, если скотину не приведут сейчас же.

– Господин, Китт говорит, что привести его они могут, но…

– Мне пришлось самому укрощать эту тварь, я что, должен и выезжать его? Передай Китту, что если я упущу эту сделку, то со всех них шкуру сдеру и пущу на сандальные подметки.

С почтительной улыбкой фессалиец приблизился к царю:

– Государь, его ведут. Ты увидишь, что я ни в чем не приукрасил его, когда писал из Лариссы. Он много лучше. Прости за промедление. Мне только что сказали, что какой-то дурак позволил ему сорваться с привязи. Конь в отличной форме, с ним нелегко справляться. А! Вот и он!

Коня, черного с белой отметиной, вели ровной рысью. Остальных лошадей гоняли по кругу, чтобы в выгодном свете показать их шаг. Хотя конь блестел от пота, он дышал не так, как если бы запыхался от бега. Когда его подтащили ближе к царю и главному конюшему, ноздри коня раздулись и черный глаз закатился. Он попытался вздернуть голову, но конюх пригнул ее вниз. Сбруя на коне была богатой – прошитая серебром красная кожа, – но седло отсутствовало. Скрытые бородой губы барышника злобно зашевелились. В воцарившейся тишине спокойный голос за помостом произнес:

– Взгляни, Птолемей. Взгляни на него.

– Вот, государь! – сказал Филоник с наигранным восхищением. – Вот Гром. Едва ли есть на свете иная лошадь, достойная нести царя…

И действительно, это во всех отношениях была совершенная лошадь, о каких писал Ксенофонт. Начиная, как тот и советовал, с копыт каждый мог увидеть, что роговая подошва толста спереди и сзади; когда Гром, как сейчас, переминался на месте, его копыта глухо звенели. Ноги были сильными, но подвижными, грудь – широкой, шея, как и требуют каноны, – изогнутой, словно у бойцового петуха, грива, весьма плохо расчесанная, – длинной, густой и шелковистой. Спина крепкая и широкая, позвоночник хорошо развит. Черная шкура сияла, на боку виднелся рогатый треугольник – изображение бычьей головы, служившее клеймом знаменитой породы. Поразительно, что на лбу лошади светилось белое пятно, почти в точности повторяющее очертания клейма.

– Вот, – сказал Александр с благоговением, – совершенная лошадь. Совершенная во всем!

– У него злобный нрав, – заметил Птолемей.

За рядами лошадей главный конюх Филоника, Китт, сказал сотоварищу-рабу, бывшему свидетелем его мучений:

– Дни, подобные этому… я хотел бы, чтобы и мне, как моему отцу, перерезали горло в тот час, когда разоряли наш город. Спина у меня еще не зажила от прошлых побоев, а я получу новую порцию прежде, чем зайдет солнце.

– Этот конь – убийца. Чего хозяин хочет? Лишить царя жизни?

– С лошадью все в порядке, уверяю тебя… если не считать недостатком неукротимый дух. Виноват сам хозяин, он теряет рассудок, видя это. Он как дикий зверь, когда напьется, и изливает злобу на людях, потому что мы дешевле лошадей. Вина на нем самом. Он убьет меня, если я осмелюсь сказать, что это его злобный нрав портит коня. Хозяин купил его у Кройза всего месяц назад, специально для этих торгов. Заплатил два таланта…

Слушатель присвистнул.

– …и рассчитывает получить здесь три, а если это ему не удастся, он на коне живого места не оставит. Я ручаюсь.

Видя, что конь норовист, Филипп обошел его, держась на расстоянии нескольких шагов:

– Да, он мне нравится. Посмотрим, как он ходит.

Филоник сделал несколько осторожных шагов по направлению к коню. Тот издал пронзительное яростное ржание, подобное звуку боевой трубы, вскинул голову, пересилив повисшего на поводьях конюха, и ударил передней ногой в землю. Барышник выругался и отскочил в сторону, конюх крепко держал узду. Несколько капель крови упали изо рта лошади на землю.

– Посмотри на удила, которые ему подобрали, – сказал Александр. – Посмотри на эти шипы!

– Кажется, даже это не может его сдержать, – заметил большой Филот беспечно. – Красота – еще отнюдь не все.

– И все же он поднял голову.

Александр подался вперед. Свита толпилась сзади, глядя поверх его головы: Александр едва доставал Филоту до плеча.

– Ты видишь его нрав, государь! – воскликнул Филоник нетерпеливо. – Коня вроде этого легко можно приучить вставать на дыбы и топтать врага.

– Простейший способ дать убить под собой коня, – отрезал Филипп безжалостно, – это заставить его показать брюхо. – Он кивнул сопровождавшему его конюшему – кривоногому, затянутому в кожу человечку. – Попробуешь, Язон?

Царский слуга остановился перед конем и вкрадчиво, нежно заговорил с ним. Тот попятился, фыркнул и покосился на человека. Язон прищелкнул языком.

– Гром, мальчик, ну же, Гром.

При звуке своего имени конь задрожал всем телом; он казался разгневанным. Язон что-то успокаивающе промурлыкал.

– Держи его голову, – сказал он конюху, – пока я не сяду. Похоже, это работа для мужчины.

Он подошел к коню сбоку, готовясь уцепиться за основание гривы. Злого умысла в этом не было. Не имея под рукой копья, на которое он мог опереться в прыжке, Язон прибег к единственно возможному способу. Конь не был оседлан, но седло – каким бы удобным и роскошным оно ни казалось – мало бы помогло без стремян. Стремена годились для стариков и персов, чья изнеженность вошла в поговорку.

В последнюю минуту тень Язона упала перед лошадью. Конь яростно дернулся и взбрыкнул. Тяжелое копыто просвистело у самого лица Язона. Конюший отпрянул и прищурился. Его рот искривился. Царь встретился с Язоном взглядом и приподнял бровь.

Александр, следивший за происходящим затаив дыхание, сказал, оборачиваясь к Птолемею:

– Он не купит коня. – Голос его странно зазвенел.

– А кто купит? – отозвался удивленный Птолемей. – Не могу понять, почему этого коня вообще сюда ввели. Ксенофонт бы его не купил. Ты только что цитировал, как там? Норовистая лошадь не причинит вреда твоему врагу, она причинит вред тебе.

– Норовистый? Он? Да это храбрейший конь из всех, что я видел! – воскликнул Александр. – Он боец. Посмотри, как его били, и по животу тоже – видишь рубцы? Если отец его не купит, барышник сожрет его живьем. Это написано у него на лице.

Язон сделал еще одну попытку. Прежде чем он сумел приблизиться к коню, тот начал отчаянно лягаться. Конюший посмотрел на царя. Царь пожал плечами.

– Все из-за тени, – сказал Александр нетерпеливо. – Конь боится даже своей собственной тени. Язону следовало бы это заметить.

– Конюший уже достаточно нагляделся на этого зверя. Ему приходится думать о безопасности царя. Ты сел бы на такую лошадь в бою?

– Да. Я – да. Особенно в бою.

Филот поднял брови, но ему не удалось перехватить взгляд Птолемея.

– Ну, Филоник, – сказал Филипп, – если это и есть гордость твоей конюшни, не будем тратить времени. У меня много дел.

– Еще минуту, государь! Он очень резв, э… дерзок. С его силой, он…

– За три таланта я могу купить кое-что получше сломанной шеи.

– Мой господин, только для вас… Я назначу особую цену.

– Я занят.

Филоник поджал толстые губы. Конюх, изо всех сил уцепившись за утыканные шипами удила, потащил коня прочь.

Александр не выдержал.

– Какая потеря! – крикнул он своим высоким срывающимся голосом. – Лучшая на этих торгах лошадь!

Гнев и безысходность исторгли этот дерзкий выкрик. Все повернулись на голос. Филипп изумленно оглянулся. Никогда прежде мальчик не позволял себе проявлять грубость на людях. С этим можно разобраться позднее. Конюх уводил грозного коня.

– Лучшая лошадь из всех, каких когда-либо здесь выставляли! Надо только знать, как с ней обращаться. – Александр выбежал на поле. Все его друзья, даже Птолемей, не посмели последовать за ним; он зашел слишком далеко. Толпа обратилась в зрение и слух. – На лошадь, одну из десяти тысяч, нет покупателя!

Филипп, оглядев сына, пришел к выводу, что наглость мальчика была ненамеренной. Просто сын стал слишком самоуверен, особенно после своих хваленых подвигов. Они вскружили парню голову. Никакой урок не принесет и половины пользы, чем тот, который человек дает себе сам.

– Язон занимается выездкой лошадей уже двадцать лет, – сказал Филипп. – А сколько возишься с лошадьми ты, Филоник?

Глаза барышника перебегали с отца на сына; он оказался в щекотливом положении.

– Ах, государь, я вырос при лошадях.

– Ты слышишь, Александр? Ты полагаешь, что справишься лучше этих людей?

Александр смотрел на Филоника. Смущенный этим пристальным холодным взглядом, барышник отвернулся, испытывая беспокойство.

– Да. С этой лошадью – да, – холодно сказал Александр.

– Отлично, – кивнул Филипп. – Если тебе это удастся, она твоя.

Мальчик смотрел на коня влюбленными глазами, чуть приоткрыв рот. Конюх остановился. Конь фыркнул через его плечо.

– А если не получится? – резко бросил царь. – Каков залог?

Александр глубоко вздохнул, не отрывая глаз от лошади:

– Если даже я не смогу на нем ездить, то все равно заплачу за него.

Филипп поднял свои густые темные брови:

– Три таланта?

Александру только что назначили содержание, полагающееся юноше. На покупку коня ушла бы вся сумма, причитающаяся за год, а может, и за два.

– Да, – подтвердил Александр.

– Надеюсь, ты понимаешь, на что идешь. Я не шучу.

– Я тоже.

На секунду оторвав взгляд от коня, Александр наконец понял, что на него все смотрят: солдаты, вожди, конюхи, барышники, Птолемей, Филот, Гарпал, мальчики, с которыми он провел утро. Самый высокий из них, Гефестион, привлекавший внимание изяществом движений, выступил на шаг вперед. Их взгляды встретились.

Александр улыбнулся:

– Тогда по рукам, отец. Он мой! Проигравший платит.

Царская свита с облегчением засмеялась; послышались рукоплескания. Скандал обернулся забавной шуткой. Но Филипп хорошо разглядел лицо сына. Он понимал, что так улыбаются заклятому врагу, когда весь остальной мир уже не имеет значения.

Филоник с трудом верил в столь счастливый поворот судьбы. Он поспешил догнать Александра, направившегося прямо к коню. Выиграть заклад мальчик не мог, оставалось позаботиться, чтобы парень не сломал себе шею. Вряд ли царь расплатится с ним в этом случае.

– Мой господин, ты увидишь, что… – начал барышник.

Александр обернулся:

– Прочь!

– Но, мой господин, когда ты…

– Убирайся. Туда, в подветренную сторону, чтобы он не мог увидеть тебя или почуять. Ты и так уже сделал достаточно.

Филоник глянул в его широко распахнутые, затянутые дымкой глаза и поспешил выполнить приказание.

Александру пришло на ум, что он не узнал настоящее имя лошади. Может, Громом его прозвал сам Филоник. Это имя насилия и страданий. И значит, нужно новое.

Не забывая следить, чтобы его тень не пугала лошадь, Александр подошел совсем близко, глядя на белое рогатое пятно коня под длинной, развевающейся челкой.

– Бычья голова, – сказал он, переходя на македонский, язык правды и любви. – Букефал, Букефал.

Конь насторожил уши. При звуке этого юного голоса ненавистное настоящее поблекло и рассеялось, подобно туману. Но Букефал утратил всякое доверие к людям. Он фыркнул и предостерегающе ударил копытом.

– Царь пожалеет, что вынудил сына пойти на это, – заметил Птолемей.

– Александру всегда везет, – возразил Филот. – Хочешь, побьемся об заклад?

– Я справлюсь сам, – сказал Александр конюху. – Тебе здесь нечего делать.

– О нет, господин! Только когда вы сядете. Господин, я в ответе за…

– Теперь он мой. Просто передай мне поводья. Не дергай за удила. Я сказал, дай мне. Немедленно.

Александр взял поводья, чуть-чуть ослабив их для начала. Конь опять фыркнул, потом повернул голову и шумно принюхался. Переднее копыто нетерпеливо заскребло землю. Держа поводья в одной руке, ладонью другой мальчик провел вверх по влажной шее животного и ловко ослабил зажим удил, так что они вообще перестали давить коню на губы. Букефал только переступил с ноги на ногу.

– Отойди, – сказал Александр конюху. – Не выходи на свет.

Мальчик развернул коня в сторону сияющего весеннего солнца. Их тени упали, невидимые, за спиной. Запах конского пота, шкуры, дыхания накрыл мальчика горячим потоком.

– Букефал, – сказал Александр нежно.

Конь подался вперед, увлекая мальчика за собой. Александр придержал поводья, провел рукой по морде коня, сгоняя присосавшуюся муху. Пальцы мальчика коснулись мягких губ лошади. Теперь конь тянул его почти умоляюще, словно говоря: «Скорее, прочь отсюда».

– Да, да, – сказал Александр, похлопывая его по шее. – Всему свое время. Подожди, пока я скажу. Ты ведь не понесешь?

Александру надо было снять плащ. Вынимая одной рукой булавку, он продолжал говорить, не давая коню отвлечься.

– Запомни, кто мы такие. Александр и Букефал.

Плащ упал на землю, рука Александра скользнула с шеи коня на спину. Букефал был примерно в четырнадцать ладоней ростом: высокий для греческих лошадей. С ним мог сравниться разве что конь Филота, бывший неисчерпаемой темой для разговоров. Рост прежней лошади Александра не достигал и тринадцати ладоней.

Черный глаз коня подозрительно покосился на мальчика.

– Тише, тише. Я скажу когда.

Чувствуя, как лошадь мгновенно подобралась, Александр левой рукой, на которую были намотаны поводья, ухватился за свисающую прядь гривы, правой – за ее основание на холке коня. Пробежав вместе с Букефалом несколько шагов, он прыгнул, перебросил ногу – и вот уже был наверху.

Конь ощутил легкого, уверенного седока на своей спине; мягкие движения невидимых рук, сдержанную, но уверенную силу; нечто равное природе божественного. Он тонко почувствовал это, потому что сам принадлежал к сверхсуществам. Смертные не справились с конем, но он подчинился богу.

Толпа смолкла. Здесь были подлинные знатоки лошадей, люди, которым здравый смысл не позволил бы даже приблизиться к этому бешеному. Затаив дыхание, все ожидали, когда конь покажет свой норов. Если он понесет, останется только молить богов, чтобы мальчик не упал под копыта и сумел продержаться. Тогда рано или поздно зверь выдохнется. Но к всеобщему изумлению, конь повиновался мальчику, он ждал знака. По толпе пронесся гул изумления. Все видели, как мальчик наклонился вперед и с криком ударил пятками в бока лошади, пустив ее рысью к пойменным лугам. Гул перерос в восторженный рев. Вскоре всадник исчез вдали, и только по взмывающим стайкам птиц можно было определить, где он находится.

Наконец Александр вернулся. Солнце теперь светило ему в спину, и копыта Букефала, гулко ударяясь о землю, победно топтали тень, как благородные кони фараонов топтали когда-то поверженных врагов.

На поле Александр придержал Букефала. Конь тяжело дышал и тряс уздечкой. Мальчик сидел свободно, приняв рекомендуемую Ксенофонтом позу: ноги опущены вниз, бедро напряжено, голень расслаблена. Александр направил коня к помосту. Человек, который ждал его там, сошел вниз. Это был его отец.

Александр спешился в армейском стиле: через шею, спиной к лошади – наилучший способ во время боя. Если лошадь обучена. Букефал помнил все уроки, которые он получил до того, как попал к Филонику. Филипп протянул обе руки, и Александр упал в его объятия:

– Будь осторожнее, отец, не трогай его рот. Он ободран.

Филипп похлопал мальчика по спине. Царь плакал. Даже из-под века слепого глаза текли настоящие слезы.

– Сын мой! – выговорил Филипп, задыхаясь. Упавшие в его жесткую бороду слезы влажно блестели. – Хорошая работа, сын мой. Мой сын.

Александр ответил на поцелуй. Он чувствовал, что этой минуты ничто не может омрачить:

– Благодарю, отец. Спасибо за моего коня. Я назову его Букефал.

Лошадь неожиданно дернулась. Сияющий, рассыпающий похвалы, к ним подступал Филоник. Александр обернулся и мотнул головой, приказывая ему удалиться. Барышник мгновенно исчез. Покупатель всегда прав.

Вокруг собиралась возбужденная толпа.

– Отец, ты не прикажешь им отойти? Букефал еще не привык к людям. Я должен отереть его, иначе он простудится.

Во дворе конюшни было тихо и пусто; торги продолжались. Раскрасневшийся от верховой езды и работы со скребком, с всклокоченными волосами, пропахший лошадиным потом, Александр наконец остался один. Только последний докучливый зритель следил за ним сияющим взглядом, в котором читались торжество и смущение, – Гефестион. Александр улыбнулся, давая понять, что узнал его. Мальчик улыбнулся в ответ и, поколебавшись, подошел ближе. Оба молчали.

– Он тебе понравился?

– Да, Александр… Конь словно узнал тебя. Я это почувствовал, это знак судьбы. Как его зовут?

– Я называю его Букефал.

Мальчики говорили по-гречески.

– Это лучше, чем Гром. Он ненавидел прежнее имя.

– Ты живешь неподалеку, правда?

– Да. Я могу тебе показать, отсюда видно, – сказал Гефестион. – Видишь вон тот холм – не первый, а второй, и за ним…

– Ты был здесь раньше, я тебя помню. Ты помог мне закрепить пращу… нет, то был колчан. И твой отец увел тебя.

– Я не знал, кто ты, – смутился Гефестион.

– Ты показывал мне эти холмы в тот раз, я вспомнил. И ты родился в месяце Льва, в том же году, что и я.

– Да.

– Ты на полголовы выше. Твой отец высок, да?

– Да, и дядья тоже.

– Ксенофонт говорит, что уже по жеребенку можно определить, будет ли он высоким, – по длине ног. Когда мы вырастем, ты все равно будешь выше.

Гефестион взглянул ему в глаза; Александр смотрел уверенно и искренне. Гефестион вспомнил, что отец как-то сказал: сын царя мог бы подрасти, если бы этот болван, его наставник, не перегружал мальчика и получше кормил. О царевиче нужно заботиться; рядом должен быть друг.

– Но ты единственный, кто сможет ездить на Букефале, – сказал Гефестион.

– Пойдем, посмотришь на него, – предложил Александр. – Совсем близко не подходи; мне придется на первых порах быть рядом, пока конюхи его чистят. Конь должен привыкнуть.

Александр внезапно обнаружил, что говорит на македонском. Мальчики переглянулись и засмеялись.

Они еще какое-то время поговорили о том о сем, прежде чем Александр вспомнил, что прямо из конюшен, в чем был, хотел бежать с новостями к матери. Впервые за всю его жизнь мысль о ней совершенно вылетела у него из головы.

Через несколько дней Александр принес жертву Гераклу.

Герой был великодушен к мальчику и заслуживал более щедрых даров, чем козел или ягненок.

Олимпиада согласилась. Если ее сын считал, что Геракл достоин большего, то сама она полагала, что ее мальчику положено только лучшее. Царица написала письма всем своим друзьям и родне в Эпир, красочно изложив, как царь Филипп снова и снова пытался оседлать лошадь и наконец благородное животное, придя в негодование, сбросило его в пыль перед всем народом; как зверь свирепствовал, подобно льву, но ее сын укротил коня. Олимпиада развязала новый тюк с афинскими товарами и предложила Александру самому выбрать ткань для нового парадного хитона. Мальчик выбрал простую, тонкую белую шерсть. Олимпиада заметила, что такая небогатая одежда мало приличествует столь великому дню. «Зато она приличествует мужчине», – возразил Александр.

Он принес свой дар в золотом кубке к гробнице героя в саду. Это была официальная церемония, на которой присутствовали и его отец, и его мать.

Перечислив в обращении к полубогу все положенные титулы и именования, Александр поблагодарил Геракла за его дары человеческому роду и заключил:

– Ты почтил меня своей благосклонностью; не покидай меня, будь во всем моим покровителем и защитником; обрати слух к моим молитвам.

Александр опрокинул кубок. Полупрозрачные крупицы ладана, вспыхнув в лучах солнца, упали на горящие уголья. Облако сладкого голубого дыма поднялось к небесам.

Все присутствующие, за исключением одного, вознесли хвалу. Леонид, который счел себя обязанным явиться на жертвоприношение, поджал губы. Приближался день его отъезда; бремя забот о мальчике должно было перейти к другому. Хотя Александру еще не сообщили об этом, его возбуждение казалось вызывающим. Арабское благовоние сыпалось из чаши – десятки и десятки драхм. И это после многолетней проповеди аскетизма, после постоянных предостережений от излишеств. Посреди изъявлений благочестия Леонид проговорил кислым голосом:

– Трать с меньшим расточительством драгоценные смолы, Александр, пока не станешь властителем тех земель, где они произрастают.

Александр обернулся, держа в руках опустевший кубок. Он посмотрел на Леонида сначала с удивлением, потом – серьезно и внимательно.

– Да, – сказал он наконец. – Я запомню.

Спускаясь вниз по ступеням гробницы, Александр встретился глазами с выжидающим взглядом Гефестиона, который тоже верил в знамения. Им не было нужды обсуждать происшедшее.