Автор книги: Мэри Рено
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 88 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]
В предрассветном сумраке пьеса началась мрачно[32]32
«Вакханки» рассказывают о мести бога Диониса-Вакха, сына Зевса и дочери фиванского царя Семелы, правителю Фив Пенфею, который противился введению культа Диониса.
[Закрыть]. Бог в обличии прекрасного юноши со светлыми волосами возжигал огонь на гробнице своей матери и строил планы мести фиванскому царю, который насмехался над его обрядами. В юном голосе актера мальчик различил искусную игру взрослого человека; у менад-вакханок были плоские груди и звонкие мальчишеские голоса. Но Александр отверг реальность и всецело отдался иллюзии.
Юный темноволосый Пенфей глумился над менадами и их таинствами: бог был обязан убить его. Друзья Александра заранее пересказали ему сюжет. Смерть Пенфея представлялась самым ужасным из всего, что можно себе вообразить, но Феникс обещал, что ее никто не увидит.
Пока слепой пророк упрекал царя, Феникс шепнул Александру, что этот старческий голос, доносящийся из-под маски, принадлежит тому же актеру, который представлял юного бога: таково было искусство протагониста. Когда Пенфей умрет за сценой, игравший его роль актер также переменит маску и превратится в безумную царицу Агаву.
Заключенный царем в темницу, бог вышел на свободу под блеск молний и грохот землетрясения. Сценические эффекты, устроенные афинскими мастерами, привели Александра в восторг.
Пенфей, презирающий чудеса, ослепленный гордыней себе на погибель, по-прежнему отвергал божество. Когда упрямец истощил терпение Диониса, тот с помощью ужасного волшебства похитил у Пенфея разум. Безумец видел два солнца на небе, воображал, что может двигать горы; позволил богу-насмешнику переодеть себя в женское платье, чтобы подглядывать за менадами-вакханками. Мальчик смеялся вместе со всеми, но в смехе ощущалось предчувствие близящегося ужаса.
Царь покинул сцену, чтобы умереть; пел хор; потом вестник появился с новостями. Пенфей залез на дерево, чтобы следить оттуда за вакханками, те увидели его и в своей божественной одержимости, удесятерившей их силы, вырвали дерево с корнем. Обезумевшая мать царя Агава, приняв сына за дикое животное, позволила менадам разорвать несчастного на куски. Это убийство произошло за сценой. Феникс сказал, что нужды смотреть на него не было. Достаточно слов.
Вестник возвестил о явлении Агавы с трофеем. Менады пронеслись через парод[33]33
Парод – широкий проход между параскенией (крылом сцены) и боковой стеной зрительного зала.
[Закрыть] в окровавленных одеждах. Царица Агава несла голову сына, насадив ее на копье, как делают охотники. Голова была сооружена из чем-то набитых маски и парика Пенфея и красных лохмотьев, свисавших вниз. На Агаве была устрашающая маска сумасшедшей, с мучительно сморщенным лбом, глубокими, широко раскрытыми глазами и яростно искаженным ртом. Из-под маски раздался голос. При первых же звуках Александр застыл, словно тоже увидел два солнца на небе. Он сидел не слишком высоко над сценой, его слух и зрение были острыми. Под великолепными струящимися локонами парика отчетливо виднелись настоящие волосы актера – темно-рыжие. Руки Агавы были обнажены. Александр узнал их, узнал даже браслеты.
Актеры, разыгрывая потрясение и ужас, отступили назад, освобождая сцену. Зрители загудели. Впервые после бесполых мальчиков перед ними предстала настоящая женщина. Кто?.. Что?.. Александру казалось, что он долгие часы пробыл один на один со своим открытием, прежде чем на вопросы появились ответы и шепоток побежал по рядам. Гул распространялся, как пламя в подлеске; остроглазые просвещали тех, кто видел неважно; женщины переговаривались высокими тонкими голосами и негодующе шипели; глубокий, как шум отлива, ропот несся из верхних рядов; внизу царило гробовое изумленное молчание.
Александр сидел так, словно на копье болталась его собственная голова. Его мать откинула волосы и жестом указала на кровоточащий трофей. Она вросла в свою ужасную маску, маска стала ее лицом. Мальчик ломал ногти, вцепившись в край каменного сиденья. Музыкант дунул в свою флейту. Царица запела:
Двумя рядами ниже мальчик видел спину отца. Филипп повернулся к сидевшему рядом гостю. Лицо царя было скрыто от глаз Александра.
Обряд в гробнице, кровь черной собаки, пронзенная шипом куколка, страшные ритуалы. Сейчас Александр видел, как мать заклинает Гекату при свете дня. Жертвенная голова на копье царицы была головой ее сына.
Рев голосов исторг Александра из этого кошмара, чтобы ввергнуть в новый. Ропот усиливался, как гудение потревоженных над падалью мух, перекрывая произносимые актерами стихи.
Обсуждали ее, а отнюдь не царицу Агаву в пьесе. Обсуждали Олимпиаду! Обсуждали южане, называвшие Македонию варварской страной, люди благородного происхождения, простые охотники и землепашцы. Обсуждали солдаты.
Колдунья, вот как все назвали ее. Богини тоже колдовали. Но это – совсем другое дело; Александр знал эти голоса. Так солдаты из фаланги говорят в караульной о женщине, с которой спала половина из них, или о деревенской бабе, прижившей незаконного ребенка.
Феникс тоже страдал. Скорее непоколебимый в своих убеждениях и привязанностях, чем сообразительный, он сперва был ошеломлен: старик не предполагал, что Олимпиада способна на подобную дикость. Без сомнения, царица дала этот обет Дионису, когда голова у нее закружилась от танцев и выпитого вина на одной из мистерий. Феникс хотел было протянуть руку, чтобы подбодрить мальчика, но посмотрел на него и воздержался.
От ярости царица Агава перешла к отчаянию. Появился, заканчивая драму, безжалостный бог. Хор пел заключительные строки.
Драма закончилась, но никто не торопился уходить. Как поступит царица? Олимпиада поклонилась культовой статуе Диониса, стоявшей в орхестре, и исчезла вместе с остальными; кто-то из статистов поднял голову Пенфея. Было ясно, что Олимпиада не вернется. Из верхних рядов раздался долгий пронзительный свист.
Протагонист вернулся, чтобы сорвать рассеянные рукоплескания. Он был не в лучшей своей форме. Все эти капризы царицы! Однако играл так хорошо, как мог.
Александр поднялся, не глядя на Феникса. Вздернув подбородок, глядя прямо перед собой, он шел сквозь гудящую толпу, которая не спешила расходиться. При его появлении разговоры смолкали, но недостаточно быстро. Сразу же за пропилеями Александр обернулся, посмотрел Фениксу в глаза и сказал:
– Она была лучше всех актеров.
– Ну конечно же. Бог вдохновлял ее. Это было ее посвящением Дионису. Подобные жертвы милы сердцу сына Зевса.
Они вышли на небольшую площадь перед театром. Женщины, сбившись в щебечущие кучки, расходились по домам, мужчины толпились на утрамбованной земле. Совсем рядом стояла стайка гетер, хорошо одетых, свободных от условностей, дорогих девушек из Эфеса и Коринфа, обслуживавших знать в Пелле. Одна из них пропела сладким тонким голоском:
– Бедняжечка! Что ему пришлось пережить!
Не оборачиваясь, Александр прошел мимо.
Они почти выбрались из давки; Феникс уже начинал дышать свободней и вдруг обнаружил, что мальчик исчез. Где он, в самом деле? Старик увидел своего питомца в двадцати футах в стороне, подле кучки переговаривающихся мужчин. Феникс услышал смех, бросился к группке, но было уже слишком поздно.
Человек, произнесший последнее и самое недвусмысленное слово, не почуял ничего неладного. Но его товарищ ощутил, как со спины его быстро рванули за перевязь с кинжалом. Он оглянулся, но, ожидая увидеть взрослого, успел только оттолкнуть руку мальчика. Вместо того чтобы вонзиться в живот говорившему, кинжал распорол тому бок.
Все это произошло так быстро и тихо, что ни один прохожий не обернулся. Мужчины застыли наподобие скульптурной группы: раненый, по ноге которого змейкой струилась кровь; владелец кинжала, оттолкнувший мальчика, еще не видя, кто это, и теперь тупо уставившийся на окровавленное оружие в руке Александра; позади мальчика, положив обе руки ему на плечи, – Феникс; сам мальчик, вглядевшийся в своего обидчика и увидевший, что это один из его приятелей. Раненый, зажимая бок, из которого сочилась теплая липкая влага, тоже смотрел на Александра – сначала с изумлением и болью, потом потрясенно, узнав.
Наконец все перевели дыхание. Прежде чем кто-либо успел заговорить, Феникс поднял руку, словно посреди боя; он набычился, и его простое лицо изменилось до неузнаваемости.
– Будет лучше для всех вас держать рты на замке!
Феникс дернул Александра за плечо, прерывая молчаливый диалог взглядов, и повел мальчика прочь.
Не зная другого места, где он мог бы спрятать Александра, Феникс завлек его в свое собственное жилище на одной из чистых улиц маленького города. В небольшой комнате стоял затхлый запах старой шерсти, древних свитков, несвежего постельного белья и мази, которой Феникс натирал свои негнущиеся колени. Александр упал на кровать, уткнувшись в одеяло из синих и красных квадратов, и лежал беззвучно. Феникс гладил его по плечам и голове. Когда Александр разразился судорожными рыданиями, старик приподнял его.
Загадывать дальше этого мгновения Лисимах не видел необходимости. Его любовь, будучи бесполой, казалась ему залогом бескорыстия. Наверное, он отдал бы за этого ребенка все, что имел, пролил бы собственную кровь. Много меньше требовалось сейчас – только сочувствие и утешительные слова.
– Мерзкий парень. Невелика потеря, если бы ты и убил его. Ни один мужчина, которому ведомо чувство чести, не оставил бы этого так… Безбожник, насмехающийся над жертвой… Так что, мой Ахилл, не плачь. В тебе проснулся воин. Парень поправится, хотя он этого и не заслуживает, и будет молчать для своего же блага. От меня же и слова никто не услышит.
Александр уткнулся ему в плечо:
– Этот парень сделал для меня лук.
– Выброси его. Я достану тебе лучший.
Последовала пауза.
– Он сказал это не мне. Он не видел, как я подошел.
– И кому нужен такой друг?
– Он не ожидал.
– И ты не ожидал услышать такие речи.
Мягко, с вежливой осторожностью мальчик освободился из объятий Феникса и снова растянулся на кровати, пряча лицо. Вскоре он сел и вытер рукою глаза и нос. Феникс сдернул с кувшина полотенце и обтер мальчику лицо. Александр сидел с широко открытыми глазами, время от времени бормоча слова благодарности.
Феникс достал из ларя для подушек свой лучший серебряный кубок и остатки вина, которое пил за завтраком. Мальчик выпил, слегка закашлявшись; вино, казалось, мгновенно прилило к искаженному лицу, к горлу, к груди. Наконец Александр сказал:
– Он оскорбил мою семью. А я застал его врасплох. – Мальчик встряхнул волосами, одернул смявшийся хитон, перевязал ослабший шнурок на сандалии. – Спасибо, что принял меня в своем доме. Теперь я поеду верхом.
– Ну, это глупо. Ты еще не завтракал.
– Мне этого достаточно, спасибо. Прощай.
– Тогда подожди. Я переоденусь и присоединюсь к тебе.
– Нет, спасибо. Мне хочется побыть одному.
– Нет, нет. Передохни немного, почитай или прогуляйся…
– Пусти меня.
Феникс отдернул руку, словно испуганный ребенок.
Отправившись позднее повидать мальчика, он обнаружил, что сапоги Александра для верховой езды исчезли, так же как и его пони и учебные дротики. Кинувшись расспрашивать, Феникс узнал, что Александра видели за городом. Мальчик направлялся к Олимпу.
До полудня оставалось еще несколько часов. Феникс, ожидая возвращения Александра, слышал, как люди наконец сошлись на том, что нелепая выходка царицы – обычное жертвоприношение. В Эпире люди впитывают мистицизм с молоком матери, но что хорошо для Эпира, худо для Македонии. Царь старался не показывать вида и был в меру сил вежлив с Неоптолемом-актером. И где юный Александр?
Он ездит верхом, ответил Феникс, скрывая нарастающий страх. Что его дернуло позволить мальчику разъезжать одному, как взрослому мужчине? Он ни на секунду не должен был упускать ребенка из виду. Нет смысла искать мальчика теперь: в огромном массиве Олимпа могли бы спрятаться две армии. Там зияли бездонные провалы в скалах, к подножиям которых было не подступиться; там водились вепри, волки, леопарды, даже львы все еще встречались там.
Солнце клонилось к западу; крутые восточные склоны, под которыми стоял Дион, потемнели; облако окутало скрывшиеся вершины. Феникс рыскал за городом. У подножия священного дуба он простер руки к вечно освещаемой солнцем вершине, трону Зевса, омываемому прозрачным эфиром. Плача, старик возносил молитвы к богу и давал обеты. С наступлением ночи ему не удастся скрыть правду.
Величественная тень Олимпа, наползая на линию берега, гасила предвечернее сияние моря. Сумрак сгустился в дубраве; дальше за нею чаща уже почернела. Между сумерками и ночью что-то двигалось. Феникс взлетел на лошадь, превозмогая боль в старческих суставах, и поскакал в этом направлении.
Александр спускался вниз между деревьями, ведя в поводу своего пони. Изнемогшее животное ковыляло рядом с ним, понурив голову и слегка припадая на одну ногу. Они не спеша пересекали поляну; увидев Феникса, мальчик поднял руку в приветствии, но промолчал.
Дротики были привязаны к чепраку – мальчик еще не имел права на колчан. Пони уткнулся мордой в лицо Александра, словно заговорщик. Одежда Александра была разодрана, на расцарапанных коленях коркой засохла грязь; руки и ноги покрыты ссадинами; казалось, что с утра он весь как-то осунулся. Спереди хитон потемнел от крови. Глаза запали и казались огромными. Александр ступал легко, свободно, устрашающе спокойный и безмятежный.
Феникс спешился, схватил мальчика, осыпая упреками и вопросами. Александр провел рукой по носу пони и сказал:
– Он охромел.
– Я все здесь изъездил, чуть не сошел с ума. Во что ты себя превратил? Откуда кровь? Где ты был?
– Крови уже нет.
Александр вытянул руки, которые, судя по всему, ополоснул в каком-то горном ручье; кровь запеклась вокруг ногтей. Его взгляд, в котором ничего нельзя было прочитать, устремился в глаза Феникса.
– Я сделал алтарь и святилище и принес жертву Зевсу. – Александр поднял голову. Белый лоб под всклокоченной копной волос казался полупрозрачным, почти светящимся. Его глаза расширились и вспыхнули в глубоких глазницах. – Я принес жертву богу. И он говорил со мной. Он говорил со мной!
Глава 3
Библиотека царя Архелая, дорогая его сердцу, была роскошнее зала Персея. Здесь царь принимал поэтов и философов, привлеченных в Пеллу его щедрым гостеприимством и богатыми подарками. На сфинксоголовых подлокотниках египетского кресла в свое время покоились руки Агафона и Еврипида.
На грандиозной фреске, занимавшей целиком одну из стен, пели, окружив Аполлона, музы, которым посвящался этот зал. Играющий на лире Аполлон с загадочной улыбкой смотрел на отполированные полки с драгоценными книгами и свитками. Тисненые переплеты, позолоченные и украшенные драгоценными камнями футляры; флероны из слоновой кости, агата и сардоникса; закладки из шелка и канители. От царствования к царствованию, даже во времена непрекращающихся войн, за этими сокровищами следили, стирая с них пыль, хорошо обученные рабы. Поколение сменилось с тех пор, как еще чьи-либо руки прикасались к ним. Они были слишком большой ценностью; обычные книги хранились в библиотеке.
Здесь же стояла прелестная афинская бронзовая статуэтка изобретающего лиру Гермеса, приобретенная у какого-то несостоятельного должника в последние годы величия города; две напольные лампы в форме колонн, оплетенных ветвями лавра, помещались рядом с огромным письменным столом, инкрустированным лазуритом и халцедоном, с ножками в виде львиных лап. Все это мало переменилось за прошедшие со дня смерти Архелая годы. Но украшенные живописью стены читальни, куда вела дверь в дальнем конце библиотеки, исчезли за рядами стеллажей и полок, доверху набитых свитками документов; ложе и столик уступили место заваленной бумагами конторке, за которой трудился над дневной почтой начальник писцов.
Был ясный мартовский день с пронзительным северо-восточным ветром. Украшенные резьбой ставни закрыли, чтобы бумаги не сдувало; лучи холодного, слепящего солнца, дробясь, пробивались внутрь вместе с бродящими по залу ледяными сквозняками. В плаще начальника писцов был спрятан горячий кирпич, о который тот грел руки; его помощник, полный зависти, дул себе на пальцы, но так, чтобы не услышал царь. Филипп сидел расслабившись. Он только что вернулся из похода во Фракию, и после проведенной там зимы его дворец представлялся ему новым Сибарисом[36]36
Сибарис – город-колония на берегу Тарентского залива. Вел широкую торговлю и славился своими богатствами. Жители колонии считались изнеженными любителями наслаждений – «сибаритами».
[Закрыть].
Владычество Филиппа достигло древнего пути зерна через Геллеспонт, эту глотку всей Греции. Он окружил колонии, отторгнув от Афин зависимые родовые земли, и взял в осаду города их союзников. Его мощь неуклонно возрастала. Но южане по-прежнему считали горчайшей несправедливостью нарушение старого доброго обычая, понуждавшего прекращать войны зимой, когда даже медведи впадают в спячку.
Филипп сидел за массивным столом; его потемневшая, в шрамах, ладонь, растрескавшаяся от холода и огрубевшая от поводьев и древка копья, сжимала серебряный стиль, которым царь ковырял в зубах. Писец, поджав ноги и держа наготове дощечку на коленях, ждал, когда царь начнет диктовать письмо фессалийскому вождю, через которого Филипп намеревался укрепить свою власть на юге. Именно дела на юге и привели его домой.
Наконец-то Филипп нашел путь к успеху. В Дельфах нечестивые фокейцы, как бешеные псы, накинулись друг на друга, истощенные войной и погрязшие в грехах. Они отчаянно нуждались в деньгах и расплавляли храмовые сокровища, чеканя монету на плату солдатам; теперь они прогневали далекоразящего Аполлона. Бог умел выжидать; в день, когда святотатцы рылись уже под самим треножником, Аполлон послал землетрясение. Паника, безумные взаимные обвинения, изгнания, пытки. Терпящий поражение военачальник сейчас удерживал со своими отверженными сторонниками укрепления Фермопил – человек, доведенный до отчаяния, вскоре он пойдет на переговоры. Он уже прогнал присланный ему на помощь отряд из Афин, хотя афиняне и были союзниками фокейцев: он боялся, что его выдадут правящей партии. Скоро, скоро он созреет. Царь Леонид[37]37
Леонид – легендарный спартанский царь, давший с тремястами воинами сражение многотысячной армии персов в Фермопильском ущелье.
[Закрыть] под своим курганом, думал Филипп, должен ворочаться в смертном сне. «Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне…» Иди расскажи им, что вся Греция подчинится мне через десять лет, потому что город больше не доверяет другому городу, человек – человеку. Они забыли даже данные тобой уроки: как стоять насмерть и умирать. Зависть и жадность предадут их мне. Они последуют за мной и благодаря этому возродятся; под моей властью к ним вернется былая гордость. С благодарностью они пойдут за мной, указывающим дорогу, а их сыновья пойдут за моим сыном.
Это мышление напомнило ему, что он послал за Александром уже какое-то время назад. Без сомнения, он явится, как только его найдут; никто и не ждет, чтобы в десять лет мальчишки спокойно сидели на месте. Филипп вернулся к своему письму.
Прежде чем он закончил, за дверью послышался голос его сына, приветствовавшего стражника. Сколько десятков – или сотен – человек знал мальчик по имени? Этот воин всего лишь пятый день состоял в страже.
Высокие двери открылись. Между их створками Александр казался совсем маленьким. Сияющий и собранный, он стоял босиком на холодном узорчатом мраморном полу, скрестив под плащом руки – не для того, чтобы согреть их, но по всем правилам приличествующей скромным спартанским мальчикам благовоспитанности, внушенной ему Леонидом. В этой комнате, на фоне свитков и бледных, зарывшихся в бумаги людей, отец и сын выделялись своей наружностью, как дикие животные среди домашних. Смуглый солдат, загоревший почти дочерна, с руками, исполосованными розовыми шрамами, и светлой полосой на лбу, оставшейся от края шлема; незрячий глаз белел под полуопущенным веком. И мальчик – со следами ссадин и царапин, спутников детских приключений, на бархатистой смуглой коже; с густыми взъерошенными волосами, заставлявшими казаться тусклой позолоту Архелая. Домотканая одежда мальчика, ставшая мягче и белее после многих стирок на речных камнях, уже давно сидела на нем, будто намеренно сшитая по вкусу царевича, как если бы он из прихоти выбрал ее сам. Серые глаза Александра, в которых холодное солнце зажгло искорки, затаили какую-то мысль.
– Входи, Александр.
Мальчик уже вошел. Филипп, обиженный отстраненным взглядом, говорил только для того, чтобы что-то сказать. Александр приблизился, про себя отметив, что ему дается позволение войти, словно слуге. Кровь отхлынула от его лица, разгоревшегося под порывами ветра; нежная кожа потемнела, стала менее прозрачной.
Стоя в дверях, Александр думал, что у Павсания, нового телохранителя, как раз такая внешность, какая нравится отцу. Если из этого что-нибудь выйдет, некоторое время не будет новой женщины. Существовал особый взгляд, выдававший двоих, как только они встречались глазами; время таких взглядов еще не пришло.
Мальчик остановился у столика писца и ждал, держа руки под плащом. Леониду не удалось навязать ему одну важную спартанскую манеру: мальчику следовало держать глаза опущенными до тех пор, пока старшие сами не заговорят с ним.
Встретившись с твердым взглядом спокойных серых глаз, Филипп почувствовал резкий толчок знакомой боли. Даже ненависть была бы лучше этого. Подобный взгляд он видел у людей, приготовившихся умереть, прежде чем сдать ворота или ущелье: не вызов, но сосредоточенность души. «Чем я заслужил это? – думал царь. – Все проклятая ведьма, которая всякий раз, стоит только мне отвернуться, крадет у меня сына».
Александр намеревался расспросить отца о боевом порядке фракийцев: мнения расходились, и кто-кто, а Филипп должен был знать точно… Не сейчас, впрочем.
Царь отослал писца и указал сыну на пустую скамью. Мальчик, прямой как свеча, опустился на алую овчину. Во всей его позе легко угадывалось ожидание того момента, когда ему позволят уйти.
Ненависть еще более слепа, чем любовь; врагам Филиппа доставляла удовольствие мысль, что его приверженцы в греческих городах все до одного куплены. Но хотя никто из услуживших царю не оставался внакладе, было и немало таких, которые ничего бы от него не приняли, не будь они сперва покорены его обаянием.
– Ну, – протянул Филипп, беря со стола блестящий спутанный клубок мягкой кожи, – что ты об этом скажешь?
Мальчик развернул странный предмет; его длинные, с коротко обстриженными ногтями пальцы заработали, выпуская и убирая ремни, натягивая, пробуя на прочность. Когда из первоначального хаоса возникло что-то определенное, его лицо стало напряженно-сосредоточенным, полным сурового удовлетворения.
– Это праща и сумка для камней. Ее цепляют к поясу, вот за это. Где делают такие вещи?
Сумка была расшита золотыми дисками с рельефно вырезанными стилизованными фигурками скачущих оленей.
– Ее нашли на фракийском вожде, – сказал Филипп, – но привозят такие вещи с дальнего севера, из степей. Это скифское.
Александр задумчиво разглядывал трофей с окраин киммерийской пустыни, пытаясь представить бесконечные просторы за Истром, легендарные курганы царей, погребенных в кольце мертвых всадников, пронзенных стрелами; лошадей и воинов, иссохших в сухом холодном воздухе. Не в силах больше справляться со жгучим любопытством, он забросал отца накопившимися вопросами. Они немного поговорили.
– Ну, испытай пращу, я привез ее для тебя. Посмотрим, что тебе удастся сбить. Но не уходи слишком далеко – афинские послы уже в пути.
Праща осталась у мальчика на коленях; теперь о ней помнили только руки.
– Переговоры о мире?
– Да. Послы остановились в Гале и попросили о безопасном проезде через границы, не дожидаясь вестника. Кажется, они спешат.
– Дороги плохие.
– Да, придется послам слегка оттаять, прежде чем явиться ко мне. Когда я буду с ними разговаривать, можешь прийти послушать. Все это достаточно серьезно; пришло тебе время узнать, как делаются дела.
– Я живу рядом с Пеллой. Мне бы хотелось прийти.
– Наконец-то, возможно, мы услышим что-либо, кроме пустой болтовни. С тех пор как я взял Олинф, они гудят, как пчелы в перевернутом улье. Половину прошлого года они собирали голоса в южных городах, стараясь сколотить враждебную нам лигу. Ничего из этого не вышло – только ноги сбили в кровь.
– Они все боятся?
– Не все, но все они не доверяют друг другу. Некоторые верят преданным мне. И их доверие окупится.
Чудесные золотисто-коричневые брови мальчика сдвинулись, почти сойдясь на переносице, подчеркнув мощный лоб над глубоко посаженными глазами.
– Даже спартанцы не будут сражаться?
– Служить под афинянами? Во главе войска они не станут: накушались уже, но никогда не согласятся подчиняться другим. – Филипп улыбнулся своим мыслям. – И они неподходящая аудитория для оратора, со слезами бьющего себя в грудь или бранящегося, как рыночная торговка, обсчитанная на обол.
– Когда Аристодем вернулся сюда с выкупом за этого человека, Йотрокла, он сказал мне, что везде думают, будто афиняне проголосуют за мир.
Филипп уже давно перестал изумляться подобным замечаниям сына.
– Что ж, чтобы подбодрить их, я еще до его приезда отпустил Йотрокла без всякого выкупа. Пусть присылают послов – пожалуйста. Если они думают, что смогут вовлечь в свой союз Фокиду или даже Фракию, они просто глупцы; но так даже лучше, пусть голосуют, а я буду действовать. Никогда не мешай своим врагам впустую тратить время. Послами будут Йотрокл да Аристодем; это нам на руку.
– Аристодем декламировал из Гомера за ужином, когда был здесь. Ахилл и Гектор перед боем. Но он слишком стар.
– Нас всех ждет старость. Да, и Филократ явится, разумеется.
Филипп не стал терять время, объясняя, что Филократ был его главным ставленником в Афинах: Александр это наверняка знал.
– С ним будут обращаться так же, как и со всеми остальными. Если здесь его начнут как-то выделять, ему припомнят это дома. Всего послов десять.
– Десять? – поразился мальчик. – Для чего? Они все будут вести переговоры?
– О, они ведь вынуждены следить друг за другом. Да, все будут говорить, никто не согласится быть обойденным. Будем надеяться, что они заблаговременно распределят темы. Одно хорошее представление, по крайней мере, нам обеспечено. Демосфен приезжает.
Мальчик навострил уши, как собака, которую позвали на прогулку. Филипп посмотрел на его загоревшееся лицо. Не становится ли каждый его заклятый враг героем для сына?
Александр думал о красноречии гомеровских воинов. Он представлял Демосфена высоким и смуглым, как Гектор, с пылающими глазами и голосом, в котором звенели раскаты грома.
– Он храбр? Как те, при Марафоне?
Филипп, которого этот вопрос застал врасплох, запнулся, приходя в себя, и кисло улыбнулся в черную бороду.
– Посмотришь на него и решишь сам. Только не спрашивай его об этом напрямик.
Александр покраснел. Краска медленно поднялась от шеи к волосам. Губы плотно сомкнулись. Он ничего не сказал.
В гневе Александр был точной копией матери. Это всегда раздражало Филиппа.
– Ты что, – сказал царь нетерпеливо, – не можешь понять, когда люди шутят? Ты обидчив, как девчонка.
«Как он смеет, – думал мальчик, – упоминать при мне о девчонках?» Его руки так сжали пращу, что в пальцы впилось золото украшений.
И теперь, думал Филипп, все пошло насмарку. Он проклял в глубине души жену, сына, себя самого и, стараясь говорить спокойно, заключил:
– Ладно, нам обоим стоит на него посмотреть. Я знаю Демосфена не лучше, чем ты.
Филипп лукавил: благодаря донесениям шпионов царю казалось, что он уже годы прожил бок о бок с этим человеком. Однако, затаив обиду, он не отказал себе в легком коварстве. Пусть мальчик, если ему так хочется, держится в стороне – и прибережет свои надежды.
Несколькими днями позже Филипп снова послал за сыном. Для обоих время было насыщено до предела. Отец погрузился в дела, сын – в постоянные поиски новых, все более трудных испытаний: прыжки с утесов в горах, полуобъезженные лошади, упражнения в беге и метании копья. Кроме того, Александр разучивал пьесу на своей новой кифаре.
– Послы должны прибыть до наступления сумерек, – объявил Филипп. – Утром пусть отдохнут, после обеда я их выслушаю. Вечером ужин для всех; их красноречие будет ограничено во времени. Ты, разумеется, наденешь парадное платье.
Лучшие одежды Александра хранились у матери. Он нашел Олимпиаду в ее комнате. Мать писала брату в Эпир, жалуясь на мужа. У Олимпиады было немало дел, которых она не доверяла писцам, поэтому царица сама вела свою переписку. Когда Александр вошел, она сложила диптих и обняла сына.
– Мне нужно одеться для афинских послов, – сообщил он. – Я надену голубое.
– Я прекрасно знаю, дорогой, что тебе пойдет.
– Нет, это должно прийтись по вкусу афинянам, – возразил Александр. – Я буду в голубом.
– Ну что же, моему господину нужно повиноваться. Значит, голубое, брошь из лазурита…
– Нет, в Афинах драгоценности носят только женщины… кроме колец.
– Но, дорогой мой, тебе приличествует быть одетым лучше, чем афиняне. Они всего лишь послы.
– Нет, мама. Они считают драгоценности варварской забавой, я ничего такого не надену.
В последнее время Олимпиада все чаще слышала эти новые властные нотки в голосе сына. Они радовали царицу. Олимпиада не могла предположить, что рано или поздно это обернется против нее.
– Ты совсем мужчина, мой господин. – Сидя, она могла бы положить руки ему на плечи. Олимпиада подняла глаза, улыбнулась, потом пригладила взъерошенные волосы сына. – Приходи заранее. Ты дикий, как горный лев; мне придется самой приглядеть за сборами.
Когда наступил вечер, Александр сказал Фениксу:
– Я хочу остаться, чтобы посмотреть на въезд афинян.
Феникс с отвращением выглянул в сгущающийся сумрак.
– Что ты ожидаешь увидеть? – проворчал он. – Кучку людей в петасах[38]38
Петас – дорожная шляпа.
[Закрыть], натянутых до самых плащей. Вечером от земли поднимется туман, в нем ты не отличишь хозяина от слуги.
– Все равно. Я хочу посмотреть.
Ночь спустилась, сырая и промозглая. Воды озера затопили прибрежные тростники. Лягушки безостановочно выводили трели, так что от их кваканья шумело в ушах. Ветра не было, туман повис над камышами, обволакивая лагуну до самого ее края, где пелену разгонял бриз с моря. На улицах Пеллы дождевая вода уносила по забитым грязью сточным канавам накопившиеся за десять дней отбросы и нечистоты. Александр стоял у окна в комнате Феникса. Он явился к учителю, чтобы поторопить старика. Сам Александр уже был одет в плащ с капюшоном и сапоги для верховой езды. Феникс сидел за своей книгой; лампа и жаровня горели, словно впереди ждала целая ночь.
– Взгляни! – воскликнул Александр. – Факелы верховых уже за поворотом.
– Хорошо, не теряй их из виду. Если уж мне суждено выйти за порог в такую погоду, я выйду, когда придет время, и ни минутою раньше.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
