Текст книги "Аметист"

Глава 3

Тихим жарким вечером 1978 года Джесс сидела в своей крохотной восьмиугольной спальне и пристально смотрела на вернувшийся к ней портрет Стефана.

Как и предполагала Джесс, она никогда больше не увидела Джерико Рея. Он больше не приезжал в Напа-Вэлли и не пытался поддерживать с ней отношения, не считая необходимых деловых звонков, а теперь вот – умер.

Джерико скончался в марте, и Джесс летала в Амарилло на похороны.

В своем завещании Джерико Рей оставил портрет Джесс – это была единственная вещь, отошедшая ей в собственность и единственно нужная Джесс.

Дом в Напа-Вэлли сняла престарелая пара – доктор и мисс Янгблад из Миннеаполиса. Находя ее прекрасной художницей, они считали, что она слишком много работает и совершенно не имеет развлечений. Янгблады приглашали Джесс на обеды, коктейли, пикники, но их хозяйка неизменно отказывалась, объясняя это тем, что в имении для нее слишком много призраков.

Следуя указанию Джерико Рея, Джесс рисовала как проклятая. Она упорно пыталась вновь обрести собственный стиль и выработать новую технику цвета и компоновки.

В сюжетах для картин недостатка не было: ее окружало изобилие контрастных ландшафтов – от голых, выжженных солнцем гор до сочных цветущих пастбищ и виноградников. Все это, разумеется, уже множество раз было нарисовано и до Джесс – Напа-Вэлли в Калифорнии было известным местом паломничества художников, но Джесс хотела привнести во все это что-то новое, что-то потрясающее и принадлежащее только ее кисти – кисти Джессики Хантер.

Первую свою картину Джесс продала небольшой галерее в Сент-Элене. После этого пришел успех, и у Джесс появился очень влиятельный агент по продаже картин. Первые победы воодушевили Джесс, и она с еще большей энергией продолжала трудиться. О Джессике Хантер стали говорить, что она реалистична, у нее богатая палитра и на ее картинах отдыхает глаз. Картины Джесс теперь украшали вестибюли банков, рестораны и офисы компаний.

Именно в это время – летом 1977 года – в жизни Джесс произошел коренной перелом, который она осознала только через год.

В конце июня Джесс позвонила Франческа де Ренза и сообщила, что Гвиннет серьезно больна и лежит в больнице. Ее буквально вытащили с того света («Этот козел почти угробил Гвин»). Джесс нужна здесь. Больше помочь некому. Престарелые родители Гвиннет погибли в автокатастрофе на деревенской дороге, когда возвращались домой с субботней вечерни.

– Ты знала об этом, Джесс?

Нет, она не знала. Джесс практически потеряла связь с подругами. Она жила в своем маленьком обособленном мире, как и Гвиннет, должно быть, жила в своем. За год подруги обменивались едва ли более чем дюжиной слов.

Джесс немедленно вылетела в Нью-Йорк. Она стояла у постели Гвиннет и смотрела на слезы, беспомощно струившиеся по исхудалым щекам подруги, и тонкие, как у скелета, руки, сложенные крестом на цветастом покрывале, покоящемся на плоской груди.

– Виктория была права, – сказала Гвиннет.

Джесс взяла руку Гвин. Пальцы были горячими и сухими, кожа на руке дряблая – натуральная старушечья рука.

– Поправляйся. Обещай мне, что поправишься, – еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, промолвила Джесс.

Как только Гвиннет достаточно окрепла, Джесс сняла дом в Истхемптоне на Лонг-Айленде. Гвиннет спала, часто, но понемногу ела и гуляла по обезлюдевшему сентябрьскому пляжу. В начале октября Джесс и Гвиннет улетели в Англию.

Несколько недель они провели у Катрионы. Барнхем-Парк теперь был великолепен – перепланировка и упорный труд принесли свои плоды. Дети росли. Было ясно, что Катриона достигла какого-то нового взаимопонимания с Джонатаном и выглядела достаточно счастливой.

Джесс вернулась в Калифорнию только в начале весны и почувствовала непонятное беспокойство и неспособность на чем-либо сосредоточиться.

В марте умер Джерико Рей. Через два месяца после его похорон пришел портрет Стефана.

В Техасе, в старом доме Рея, Джесс едва осмелилась взглянуть на собственное произведение. Теперь же, внимательно изучая портрет, она ощутила трепет, вызванный вернувшимся ощущением стремительности стиля и творческого возбуждения.

– Вот оно, – вслух сказала Джесс, теребя кончиком пальца толстые кисти. – Да.

Она повесила портрет на стену в спальне. Теперь Стефан постоянно смотрел на Джесс, стоило ей лечь на кровать.

Несколько следующих не по сезону жарких дней Джесс провела в бесконечных хождениях по виноградникам, пока однажды, повинуясь порыву, она не легла на спину в горячую пыль и, уставившись в сияющее сквозь густую листву небо, не почувствовала, что мир перевернулся.

* * *

Три дня Джесс проработала, почти не отходя от мольберта.

Увидев законченную картину, агент из Сан-Франциско был потрясен.

Джесс не позволила ему продавать картину, поскольку она что-то предвещала, Джесс это твердо знала. Она повесила новую картину рядом с портретом Стефана, легла на кровать, закинула руки за голову и принялась переводить взгляд с одного полотна на другое. Она почти физически снова чувствовала пышущую жаром землю у себя под спиной, но теперь в том месте, где над Джесс тогда склонялось лицо Стефана, было только пустое металлическое небо.

– Почему я никогда не знала тебя? – шептала Джесс, глядя на портрет. – Почему нет никого, кто мог бы рассказать мне о тебе?

И тут она вспомнила. Такой человек существует. Собственно говоря, два человека.

Виктория Рейвн была аккредитована в столице Никарагуа – Манагуа. Джесс провела несколько дней в бесполезных попытках связаться с Викторией по телефону: линия постоянно обрывалась, была занята или взрывалась такими помехами, что после них еще долго не смолкал звон в ушах. Джесс так и не удалось поговорить с Викторией. Она оставила сообщение для Рейвн и принялась с надеждой ждать. Через неделю, рано утром, Виктория позвонила из Сан-Франциско и рассказала, что занимается интервьюированием беженцев из Никарагуа, община которых располагается в Бэй-Эйриа. Да, она может приехать в Напу.

Виктория и Карлос Руис приехали в воскресенье вечером, когда совсем уже стемнело, в неописуемом микроавтобусе-радиостанции «пинто».

Виктория же нисколько не изменилась: все такая же холодная и элегантная в своих широких оливкового цвета штанах, бейсбольной кепке и белой рубашке, узлом завязанной на животе. У нее снова была короткая стрижка («От вшей, – мимоходом пояснила Виктория. – И от жары, конечно»). Они исколесили всю Никарагуа, брали интервью у крестьян, солдат, школьных учителей, врачей и священников. Два раза Викторию чуть не убили: один раз в отряде партизан, другой – охрана дворца Сомосы.

– Солдат уткнул дуло карабина прямо в ее долбаную голову, – не стесняясь в выражениях, рассказывал Карлос. – Я находился в двух шагах от них и ничего не мог сделать. А она просто стояла и смотрела ему в глаза.

Джесс представила себе Викторию, хладнокровно глядящую в лицо разъяренного солдата. Солдат испугался Виктории? Решил, что она ведьма? Или побоялся, что призрак этой девушки станет преследовать его после ее смерти?

– Кто знает? – словно прочтя мысли Джесс, тихо сказала Виктория. – Как бы там ни было, а я все еще жива.

– Вопреки здравому смыслу. Опять везение, – сверкнул глазами Карлос.

Виктория усмехнулась и, закурив «Балканское собрание», принялась расхаживать в маленькой гостиной Джесс.

– Мне здесь нравится. Тебе должно быть здесь хорошо. Как я понимаю, твоя мастерская наверху. Можно посмотреть? Я не видела твоих картин с самого Твайнхема.

Еще несколько месяцев назад Джесс была бы счастлива показать свои работы Виктории. Но теперь уже нет. Все, что сейчас осталось у нее в мастерской, – проклятые четыре времени года, вполне приличные, но сегодня кажущиеся такими дурацкими и банальными. Виктория просила вежливо, но без особого чувства, и Джесс постаралась убедить себя в том, что ей совершенно безразлично, жаждет Виктория увидеть ее работы или нет.

Глубоко вздохнув, Джесс повела их по лестнице на крышу башни.

– Это все, что у меня сейчас имеется, – предупредила Джесс, зажигая свет в мастерской. – Они почти закончены.

– Они прелестны. – Сняв очки, которые, как теперь поняла Джесс, были лишь маскировкой, Карлос внимательно рассматривал полотна.

– Очень хорошие картины, – похвалила Виктория и выпустила идеально круглое колечко дыма. – Поздравляю, – спокойно произнесла Виктория.

«Кончай делать из меня дуру», – захотелось сказать Джесс. Но, с другой стороны, чего еще она ожидала услышать от Виктории? Джесс разозлилась на себя.

Они осторожно спустились друг за другом по узкой лестнице, и Виктория остановилась в спальне.

– А вот это… это страшно. Превосходно. Мне хотелось бы иметь этот портрет.

– Нет, – отрезала Джесс.

– Ну разумеется. Я полагаю, ты хотела поговорить о Стефане. Ведь именно за этим мы сюда и приехали?

Они сели друг против друга в гостиной. Карлос ушел, но Джесс даже не заметила когда.

– Он что-то услышал на улице, – пояснила Виктория. – Привык присматривать за мной, хотя ему это удается не так часто.

– Он очень тебя любит, – неожиданно для себя выпалила Джесс.

– И я его люблю. Мы прожили вместе довольно долго.

– Так вы… – начала Джесс и с трудом спросила напрямую: – Вы – любовники?

Вряд ли стоило задавать подобный вопрос Виктории. Собственно говоря, сама Джесс практически не могла представить себе Викторию, охваченную страстью, дрожащую, покрытую капельками пота, в постели с мужчиной.

– Нет, – спокойно ответила Виктория. – Не любовники.

– Кажется, ему бы этого хотелось, – предположила Джесс.

– Не исключено. Но это невозможно. И Карлос все прекрасно понимает. – Виктория налила себе вина из графина. – Когда ты нарисовала портрет Стефана?

– После случившегося.

– По памяти?

Джесс кивнула.

– Все это очень печально. Стефан был очаровательным мальчиком.

– Расскажи мне о нем, – попросила Джесс.

– Ну хорошо, – кивнула Виктория. – Я расскажу о Стефане все, что смогу. Если ты считаешь, что тебе это необходимо.

Мы с Танкреди встретили Стефана в кафе на Монмартре холодной январской ночью. Было где-то около двух часов.

Танкреди влюбился в Стефана с первого взгляда. Танкреди редко доводится встречать людей, равных ему по интеллекту. У Стефана же была светлая голова: он превосходно играл в шахматы – выигрывал даже у Танкреди, говорил на четырех языках и мастерски играл на гитаре и рояле. И кроме того, Стефан был исключительно оригинален – искушенная невинность, совершенно чужд высокомерия или амбициозности. Стефану просто хотелось играть, и он возвел игру до степени высокого искусства.

Несколько недель мы были почти неразлучной троицей.

Потом мне пришлось их покинуть. А Танкреди и Стефан, устав от Парижа, решили отправиться куда-нибудь, где тепло. Они сняли дом в Танжере.

Виктория посмотрела на пятно на стене над головой Джесс.

– Тогда-то Стефан и начал экспериментировать с наркотиками. Раньше он баловался гашишем и марихуаной, но они приелись ему. Он перешел на ЛСД и кокаин. Вскоре, – Виктория пожала плечами, – кажется, и они ему наскучили. Стефану хотелось пойти дальше. В Танжере легко найти то, что вам хочется. Танкреди знал, где можно достать все что угодно.

В комнате воцарилось молчание. Походив вдоль окна, Виктория остановилась и уставилась в темноту летней ночи.

– И они пошли дальше, – глухим голосом подсказала Джесс.

– Только Стефан. Танкреди никогда не употреблял наркотики.

Джесс поморщилась.

– Ну хорошо, Стефан. И до чего же он дошел?

– Героин. Собственно говоря, – медленно произнесла Виктория, – дело не совсем в наркотиках. Мозг пострадал от кислородного голодания.

– Что ты имеешь в виду?

Виктория вздохнула.

– Джесс, ты действительно хочешь, чтобы я продолжала?

Джесс кивнула.

– Ну хорошо, – неохотно согласилась Виктория. – Стефан схватил передозировку героина. Вышло это случайно: он не знал, что препарат обладает такой высокой концентрацией. Все выглядело ужасно. Стефан бился в конвульсиях, его всего выворачивало. Танкреди говорит, что первым делом попытался помочь Стефану, запихнув его в холодную ванну. Танкреди где-то слышал, что в подобных случаях надо погрузить человека в ледяную воду. Я могла бы дать ему лучший совет. – Виктория печально покачала головой и продолжала: – Стефану нужно было дать какое-нибудь рвотное средство. Он был в коме. Танкреди отвез Стефана в госпиталь, но, кажется, было слишком поздно. Кислородное голодание продолжалось около получаса.

– И что же Танкреди делал после этого? Оставил Стефана и умыл руки?

– Конечно же, нет. Он убедился в том, что доктор знает, кто такой Стефан и какой это был наркотик. Затем он оплатил лечение и только после этого уехал. А что еще мог сделать Танкреди?

– Он оплатил лечение! Какое великодушие! – От ярости у Джесс закружилась голова. – Боже, если бы не Танкреди…

– Стефан не знал меры, понимаешь? Он был безудержен во всем. Вся жизнь – игра.

– Игра! Дерьмо! – Джесс с такой силой поставила бокал на стол, что он треснул. И как только Виктория может с таким спокойствием говорить ей, что все это была игра? Сейчас Джесс ненавидела Викторию больше всех на свете. У Виктории совершенно нет чувств. Она просто не человек.

– Прости, Джесс. Но ты сама хотела знать правду.

У Джесс от бешенства помутился разум. Рука с силой впилась в треснувший бокал. Неожиданно почувствовав острую боль, она увидела, что ее пальцы в крови.

Карлос Руис, появившийся столь внезапно, что могло показаться, будто он обладает способностью проходить сквозь стены, ловко взял разбитый бокал из руки Джесс.

– Иди на улицу, – обратился Карлос к Виктории. – Жди меня там.

Виктория послушно направилась к двери. Выглядела она, как всегда, спокойной, но опечаленной.

– Теперь ты должна будешь отпустить его, – мягко посоветовала она Джесс, взявшись за ручку двери. – Но тебе следует куда-нибудь выбраться отсюда. Тебе нужно начать сначала, как он тебе и говорил, где-нибудь там, где ты никогда прежде не была.

Сказав это, Виктория вышла.

– Я знаю, что ты не хотела обидеть Викторию, – несколько раз заверил Карлос Джесс.

Чуть позже он приготовил для нее чашку крепкого горячего чая. Пока она пила этот ароматный успокаивающий напиток, Карлос написал на листке номер телефона в Сан-Франциско.

– Позвони мне. Если меня не будет, оставь сообщение Эсперансе. Она говорит по-английски.

– Мне так жаль, – пробормотала Джесс. – Но сейчас… сейчас я не хочу ее видеть.

– Ладно, когда захочешь, я найду тебе Викторию. Позвони мне.

Карлос тихо затворил за собой дверь. Через несколько секунд Джесс услышала звук удаляющегося автомобиля.

Глава 4

«Июль 1978 года,

Нью-Йорк.

Дорогая Виктория!

Никогда не писала кому-нибудь в страну, где идет революция. Надеюсь, что ты в безопасности и соблюдаешь осторожность. От твоих статей волосы на голове дыбом становятся, и человек, их читающий, чувствует, будто он сам там побывал.

Посылаю это письмо в Лондон, в надежде, что ты как-нибудь случайно его получишь. Мне необходимо встретиться с тобой и поговорить.

Ты очень точно все угадала, или ты на самом деле видишь будущее?

Я постоянно об этом думаю. И знаешь ли ты о том, что мне сейчас тридцать, и моя карьера модели принесла мне миллионы долларов, и что я знаменита благодаря «безупречному телосложению»?

На следующей неделе я лечу в Европу – небольшая работа на Канарских островах, – потом заеду в Лондон. Катриона будет знать, где меня искать. Предполагаю, что время от времени ты «возвращаешься на базу». И если ты сейчас в Англии, не могли бы мы встретиться?..»

– Джонс! Ты – как деревянная кукла. А здесь должно быть движение, запомнила?

Фотохудожник Марио Саверини схватил Гвиннет за плечи и развернул к себе лицом, после чего установил руки Гвин в нужном положении и несколько изменил композицию тканей.

– Ну вот, теперь совсем другое дело. Али, встань спина к спине с Джонс, прогнитесь, словно вы танцуете, потя-я-янулись, двинулись – ткань должна парить в воздухе, да, о-о-отлично!

Гвиннет и красавица Анара Али подходили друг другу как нельзя лучше. Светлые глаза и огненные волосы Гвиннет создавали непередаваемо великолепный контраст с темнокожестью Анары и ее внешностью древнеегипетской жрицы.

Марио Саверини мог поздравить себя с удачей: девушки, наряды и место съемки – остров Лансароте в четырехстах милях от побережья Африки – были великолепны.

«Никому, – удовлетворенно думал Саверини, – не удастся «зарезать» эти снимки для ноябрьского номера «Вог».

Нанятый на день сын крестьянина из Аррекифе подвел к девушкам мрачного вида верблюда, тяжело навьюченного торчащими во все стороны вязанками хвороста.

– Ближе не надо, – распорядился Саверини. – Баста!

Съемка прошла отлично. Саверини вручил Хуанито (так звали мальчишку) пачку грязных бумажных песет, и довольный парнишка потащился со своим верблюдом по каменистой пустыне в сторону холмов, на которых были возделаны виноградники.

А съемочная группа направилась к пустынному берегу, где пенящиеся буруны волн с шипением накатывались на черный песок.

Переодевшиеся Гвиннет и Анара прислонились спинами к испещренному трещинами огромному камню; вода кипела пеной вокруг их ног, доходя до колен; ветер развевал тонкие одежды. Взявшись за руки, девушки наклонились вперед, навстречу дующему с моря ветру, предоставив ему возможность бешено трепать изысканные ткани их костюмов. А чрезвычайно собой довольный Саверини без конца щелкал и щелкал затвором фотокамеры, прекратив съемку лишь далеко за полдень, когда наконец смог сказать, что вполне удовлетворен.

Закончился еще один съемочный день.

«И один из лучших, – с удовольствием думал Саверини. – Точно одна из лучших съемок, а если принять во внимание все обстоятельства, то одна из самых легких».

Анара, с ее величественной, неторопливой грацией и крепким худощавым телом была любимой моделью Марио, а Джонс, к удивлению Саверини, теперь стала второй. Марио уже третий раз снимал этих девушек вместе; смотрелись они великолепно, из них получилась прекрасная пара. Обе – профессионалки, без «выкрутасов», по крайней мере не выказывают своих капризов, как большинство топ-моделей, среди которых почти каждая подобна нервной породистой скаковой лошади с великолепными физическими данными и полным отсутствием мозгов.

Долгое время Гвиннет пыталась забыть Бейлода, но воспоминания о нем, казалось, жили сами по себе: с редким упорством Гвин мысленно возвращалась к тем временам, когда Бейлод был неотъемлемой частью ее жизни.

Ну и заваруху же он затеял!

Через несколько минут после того, как обливающуюся слезами Гвиннет увезли в клинику доктора Левина, в офис Франчески вломился взбешенный и опасный Бейлод.

– Где она? Что вы с ней сделали? Я убью тебя, ты – долбаная лесбиянка!

– Девочки, выйдите, – приказала Франческа перепуганным насмерть манекенщицам.

Франческа надеялась только на то, что у Патриции достанет ума немедленно вызвать охрану здания. Сцена длилась не более минуты, но и она показалась Франческе вечностью. Она смотрела на Бейлода с напускным спокойствием и незаметно нащупывала в ящике стола что-нибудь, чем можно было бы оборониться от разъяренного фотографа, и не нашла ничего более существенного, чем запасная пара вечерних туфель. Наконец в комнату ворвались двое охранников – бывшие полицейские, мускулистые, крепкие парни, они подхватили Бейлода под руки и, приподняв его над полом, понесли через приемную мимо выстроившихся в ряд, ничего не понимающих девушек-конкурсанток, пришедших на еженедельный просмотр.

* * *

Теперь Гвиннет опять приглашали на роль «дамы», но очень осторожно, тщательно подбирая «кавалера» – мужчину типа Габриэля Халдайна, магната с Уолл-стрит, чьи сексуальные потребности полностью сублимировались в бурную деятельность по руководству несколькими компаниями, но ему время от времени требовалась «красавица дама» для особых случаев. После приема или обеда Халдайн отправлял Гвиннет домой на собственном лимузине, а на следующий день в квартире Гвин появлялся букет из двух дюжин роскошных алых роз с визитной карточкой Габриэля.

Гвиннет такой расклад вещей очень даже устраивал. Одна мысль о сексуальных отношениях с кем бы то ни было заставляла Гвин съеживаться от страха. Секс для нее ассоциировался с подавлением и унижением… и болезнью.

Сейчас, сидя на кровати и наблюдая, как подруга укладывает вещи, Гвиннет страшно захотелось побыть Анарой, ведь ее жизнь так проста.

– Счастливая ты, – вздохнула Гвиннет. – Ты сама-то это понимаешь?

– Что? – Анара бережно укладывала белоснежную шелковую сорочку с кружевными оборками. – А тебя кто заставляет тащиться в Шотландию? Скалы, дождь, овцы да волынки. – Анара поморщилась. – По мне, так ты чокнутая. – Анара пожала плечами. – Впрочем, хозяин – барин.

Два дня спустя, сидя в арендованном пикапе «моррис», Гвиннет внимательно следила за насыпной дорогой, ведущей в замок Данлевен. Данлевен, как она себе и представляла, оказался громадным и мрачным сооружением.

Подъехав к замку, Гвиннет припарковала автомобиль на мощенной булыжником площадке внутреннего двора у массивных, обитых железом ворот. Ветер жутко завывал в проеме возвышающихся гранитных стен. Единственными окнами в стене были узкие бойницы, из которых когда-то лучники отстреливались от полчищ мародеров.

«Пожалуй, мне лучше убраться отсюда подобру-поздорову, – подумала Гвиннет. – Нелепость какая-то».

Но было уже поздно. Большая дверь бесшумно отворилась.

В темном проеме стояла Виктория Рейвн.

Встретив столь неожиданно пристальный, проникновенный взгляд кристально чистых глаз подруги, Гвиннет невольно сделала шаг назад. И только через секунду после этого Гвиннет увидела, что обращенное к ней тонкое лицо – лицо пожилой женщины.

– Вы, должно быть, Гвиннет, – улыбнулась тетушка Камерон. – Заходите, моя милая, пока дождь не начался. Я ждала вас.

Тетушка провела Гвин по выложенному каменными плитами коридору в очень милую комнату, из широкого окна которой открывалась панорама на пролив и величественные пурпурные горы Малла.

В пролете между окнами стояли два стула, обтянутые кретоном, и круглый стол с изящными чайными приборами на двоих. Из носика серебряного чайника вился легкий султан пара. На тарелочках лежали поджаренные хлебцы, варенье и фруктовый пирог.

Гвиннет уставилась на чайные приборы.

– Не понимаю. Как вы могли ожидать меня?

Тетушка указала на стул справа от стола. Гвиннет послушно села.

– Вы как пьете чай, моя милая? Молоко и сахар? – Тетушка передала Гвиннет хлебцы. – Кирсти испекла их сегодня утром. У нее золотые руки. Попробуйте хотя бы один. Не беспокойтесь сегодня о своей фигуре.

Ошеломленная Гвиннет намазала хлебец джемом, откусила и кивнула:

– Действительно, очень вкусно.

– Гвиннет Джонс, – мягко сказала тетушка Камерон, – чисто валлийское имя. Из кельтов, как и я. Я рада, что вы приехали, и нисколько не удивлена, что приехали именно вы.

– Но откуда вы знаете мое имя?

– Ах, милочка моя, – тетушка издала довольный смешок, – долгими зимними вечерами чем мы еще здесь занимались, как не сплетнями? Я все о вас знаю. О вас и о Джессике, и о Катрионе тоже, бедные вы мои.

– Знаете? – Гвиннет испытывала двойственное чувство: с одной стороны, ей было приятно, что ее относят к настоящим друзьям, с другой же – то, что ее обсуждали здесь, явно смущало. Ведь Танкреди мог делиться интимными секретами о ней с тетушкой Камерон и Викторией!

– Но конечно, я уже очень давно не видела детишек. – Тетушка Камерон отхлебнула из своей чашки. Кожа на руках старушки была гладкой, без морщин, и выглядела на удивление молодой. – Они все еще наезжают временами, но никогда вместе. Они избрали совершенно разные пути. Вот сейчас девочка находится в самом центре войны, а мальчик развлекается в свое удовольствие в компании богатых бездельников где-то на пляжах Карибского моря… Думаю, вы об этом знали, прежде чем приехали сюда. И теперь вы здесь, – тетушка задумчиво взглянула на Гвиннет, – чтобы получить ответы, не так ли? Прежде всего, милая моя, скажите мне, какие у вас вопросы?

– Иногда я чувствую, что моя жизнь мне не принадлежит. Что Виктория и, возможно, Танкреди тоже знают, что со мной случится, лучше, чем я сама. Это выглядит так, словно они имеют некую власть надо мной. Они ведь не такие, как все, не так ли? – тихо прибавила Гвин. – Почему? Откуда они так много знают? Это правда, что Виктория обладает даром предвидения?

Тетушка Камерон ласково улыбнулась Гвиннет:

– Ты права. Они необычные люди. Их привезли ко мне совсем еще маленькими. Мальчику было шесть лет, девочке – три годика. Похоже, мальчик сызмальства вел себя слишком вызывающе по отношению к Скарсдейлу. И Скарсдейл вынужден был подавлять строптивого сына…

Гвиннет сдержала готовый вырваться возглас ужаса.

– Но мальчик обладал сильной натурой. – Тетушка печально задумалась. – Он никогда не сдавался и в конце концов нашел способ защиты, который не мог предвидеть даже Скарсдейл. И потому, когда умерла его жена, граф отослал детей ко мне. Скарсдейл стремился избавиться от мальчика любой ценой. – Старушка слабо усмехнулась. – Дети были совершенными дикарями, когда приехали в замок. Все, что я могла сделать, – так это предоставить им полную свободу.

Но конечно же, было уже слишком поздно. Мальчик отлично усвоил преподанные ему уроки. Он глазом не моргнув покидает и разрушает жизнь того, кто его любит. Он гораздо опаснее самого Скарсдейла. Ты должна расстаться с ним, милая моя. Он не для тебя. Он вообще ни для кого.

– Танкреди все вам рассказал! – выпалила Гвиннет.

Тетушка Камерон покачала головой:

– Нет, милая моя. Ему и не надо было.

– Тогда… – Гвиннет беспокойно заерзала на стуле. Ну разумеется, тетушка Камерон сама была ясновидящей. Ей и не надо было ничего рассказывать.

– Теперь о девочке, – заговорила тетушка Камерон после недолгого молчания. – Вот она любить умеет. Только сверх меры.

– Умеет? – с сомнением переспросила Гвиннет.

– В самом деле умеет. Вы трое очень много для нее значите, – мягко подтвердила тетушка.

– Для Виктории? – вытаращила глаза пораженная Гвин. – Тетушка Камерон, пожалуйста, скажите мне: Виктория действительно способна видеть будущее?

– Вот это настоящий вопрос. Ну кто знает? Кто может с точностью сказать, когда одно чувство идет на смену другому? Какова в предсказании доля предположения и какова доля приложения простой психологии? – Тетушка ласково улыбнулась Гвиннет. – Знаешь, когда человек вынужден довольствоваться жизнью, полностью уединенной от людей, без каких-либо развлечений, в нем развивается привычка думать. Он становится настоящим прозорливцем. – Тетушка слегка пожала плечами, укрытыми шалью. – Замечательная тренировка как для газетного репортера, так и для того, кто стремится привязать к себе людей, раскрывать их душу и использовать их слабости. Может быть, это и есть то, что ты называешь ясновидением?

После чая Гвиннет в сопровождении тетушки Камерон совершила экскурсию по Данлевену.

– Как ты знаешь, библиотека Скарсдейла достаточно известна. Мальчик забрал некоторые книги в Лондон, но большинство все же осталось в замке. Скарсдейл так и не закончил составление каталога. Книги всегда были его друзьями, – заметила тетушка. – Он всегда находил в них свое убежище. И до сих пор находит. Он – настоящий грамотей, как и его отец. Бедный мальчик, – уверенно добавила старушка. – И бедный Скарсдейл. Такой злой. Такой жестокий. Но их обоих нельзя представить без книг.

Гвиннет и тетушка Камерон поднялись по узкой лестнице на следующий этаж и пошли по коридору, стены которого, если к ним прикоснуться, были влажными.

– Моя комната. – Тетушка открыла одну из дверей.

Гвин увидела на стенах множество акварелей и светлых картин, написанных маслом. Но ее взгляд привлекла фотография в серебряной рамке, стоявшая на прикроватном столике: крепкий мальчик с взъерошенными черными вьющимися волосами и маленькая девочка со светлыми глазами, крепко вцепившаяся пальчиками в нижний край курточки мальчика.

– Здесь ему восемь, – тетушка Камерон проследила за взглядом Гвиннет, – а ей пять. Она ходила за ним как привязанная и делала все точно так же, как он. Первое время, когда они приехали, она закатывала истерики, стоило ему только оставить ее на секунду. А вот это была их комната.

Гвиннет увидела длинную камеру с единственным высоким арочным окном, одной кроватью, заправленной синим одеялом, подвернутым в ногах, дубовый стул, платяной шкаф с мраморной крышкой и зеркалом, светлый квадратный ковер на полу, обшитом широкими досками. В комнате не было ни картин, ни личных вещей, но она странным образом говорила о Танкреди гораздо убедительнее, чем его пышные апартаменты в Лондоне.

– Он все еще спит здесь, – сообщила тетушка Камерон, – хотя она, разумеется, давно переехала.

Новая комната Виктории, выходящая окном на запад, такая же светлая и ухоженная, как и комната тетушки, ничего не говорила о своей хозяйке. Комната для транзитных пассажиров – не более. Гвиннет сразу же поняла, что в этой комнате не случалось ничего интересного, никаких сильных эмоций, никакой жизни.

– Я распорядилась, чтобы Кирсти приготовила тебе постель в этой комнате. Ты, конечно же, останешься на ночь. Здесь тебе будет гораздо удобнее, чем в гостинице в Обане.

Кирсти накрыла стол для ужина в той же комнате, где проходило чаепитие.

Затем тетушка Камерон налила себе и Гвиннет великолепного мозельского вина, заметив, что винные погреба Скарсдейла вполне могли бы посоперничать с его библиотекой по количеству единиц хранения, несмотря на то что мальчик отправил в Лондон довольно значительную партию бутылок.

Когда поздним вечером они поднялись наверх, Гвиннет не смогла удержаться от вопроса:

– Тетушка Камерон, вы так и не сказали мне, откуда узнали, что надо приготовить чай на две персоны?

Старушка смотрела на Гвин из полумрака коридора.

– Откуда узнала? Ну, милая моя, тут нет никакой загадки. Телефонная связь в наших местах очень ненадежна; друзья-соседи могут явиться к вам на чай без предупреждения в любой день, как, например, доктор Макнаб, который имеет обыкновение заглядывать в Данлевен не меньше двух раз в неделю. – Увидев выражение лица Гвиннет, тетушка Камерон совсем по-детски рассмеялась. – Кирсти всегда ставит на поднос вторую чашку, тем самым избавляя себя от необходимости лишний раз покидать кухню.