Текст книги "Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи"

3
Компот

Инсбрук, 2019 год, Андреас-Гофер-штрассе, 13

Танцевать у шеста мне как-то не доводилось, но сейчас я пришла в одну из лучших студий Инсбрука, где обучают «танцам у шеста, упражнениям в воздухе, акробатике и вольным упражнениям»; это все деликатно обозначает танцы для стриптиз-клубов. Вывеска, написанная по-английски – Pole Dance Playground, – висит рядом с входом в эту бывшую штаб-квартиру империи Шиндлеров. Любопытство решительно берет во мне верх. Поднявшись по каменным ступеням в красивую комнату со стеклянным потолком и окнами, выходящими на внутренний двор, я решаюсь на 75-минутный урок для начинающих. Как вертеться у шеста, я понятия не имею: мне по душе йога, упражнения с отягощениями и бег.

Прежде всего меня проводят в раздевалку, где я с ужасом обнаруживаю целые ряды бежевых, красных и розовых кожаных ботинок на платформе. Я начинаю задумываться, не пойти ли на попятный, но тренер перехватывает мой взгляд и поясняет, что начинающие занимаются босиком. У меня свой план: расположиться где-нибудь в уголке полного зала, выполнить упражнения и потом погрузиться в атмосферу этого места, бывшего давным-давно квартирой моих бабушки и дедушки.

Меня провожают в большой зал с деревянным полом и вертикальными, сверкающими стальными шестами; почему-то мне кажется, что я попала в вагон поезда лондонского метро. Я ожидала, что окна выходят на улицу, но утыкаюсь взглядом в бордовую стену с озорно мигающими фонариками. Соседство у студии курьезное: на том же этаже расположена юридическая контора; видимо, как раз ее окна и выходят на улицу.

В расчете на то, что меня здесь никто не знает, а значит, и тренер обращать особого внимания не будет, я выбираю шест сзади, в самом углу. И тут замечаю, что кроме меня здесь только одна девушка. Как на малолюдной лекции, меня просят перейти в первый ряд. Я снова прикидываю, как бы смыться, но ведь неучтиво исчезать, когда занятие еще и не начиналось.

Итак, я собираюсь с силами, беру свои нервы в узду и начинаю считать фонарики в протянутой на стене гирлянде. Тренер начинает разминку, скручивая свое тело, как скручивают лист бумаги в оригами, и каждая следующая поза превосходит по замысловатости предыдущую. Я даже не надеюсь суметь это повторить. Свет приглушен, музыка погромыхивает в навязчивом, трудно поддающемся описанию ритме ночного клуба. Такое ощущение, как будто сейчас вечер, хотя на самом деле сейчас всего десять утра.

И вот первое упражнение на шесте. Со всей грацией, на которую способна, я пробую выполнить крутку «пожарный».

– Ничего сложного! – подбадривает тренер – Левая нога, правая, шаг в сторону шеста, обхватываем шест одной ногой, другую одновременно поднимаем для равновесия и элегантно соскальзываем на пол.

Если бы… Я постыдно, мешком, плюхаюсь на пол, по спине катится пот, и, как ни старается тренер, ни одна из моих попыток не увенчивается успехом. Раз за разом я съезжаю с шеста и не свожу глаз со стрелки часов: не могу дождаться, когда же закончится занятие.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я начинаю думать о другом, представляю себе, как в начале прошлого, XX века здесь носились дети Шиндлеров, как снизу, со двора, волнами плыл запах варенья, которое тут варили. Я представляю, как София призывает всех к порядку и просит не очень шуметь, потому что внизу, в магазине, работает Самуил. Я как будто слышу, как по мостовой сначала цокают лошадиные копыта, а позднее шуршат шины автомобилей, доставляющих на задний двор фрукты и другие припасы.

А вот другая картинка: замешательство, а потом и ужас на лице моей прабабушки Софии при виде одной из семейства Шиндлер в раю для танцовщиц на шесте, которым сделался в наши дни дом № 13 по Андреас-Гофер-штрассе.

На Андреас-Гофер-штрассе Самуил перевел свое дело в 1887 году, а к 1908 году решил расширяться. В городском архиве Инсбрука я разыскала стопку копий связанных с этим документов, в том числе обращение за разрешением эксплуатировать вновь установленный им лифт и письмо с возражениями против расширения бизнеса. Меня удивило, что Самуилу разрешили открыть винокурню и производство варенья в плотно застроенном жилом районе Инсбрука, ведь шум транспорта, пары винокурни и жар от варки наверняка раздражали бы соседей. В принявшем его городе Самуил теперь сделался фабрикантом (Fabrikant), что и написано на его надгробном камне.

Видно, тогда была мода на длинные названия компаний, в которых перечислялся весь ассортимент их продукции. Например, зять Самуила, Леопольд Дубски, назвал свою так: «Братья Дубски, первое тирольское производство винного уксуса и спиртных напитков, винокурение, переработка фруктов» (Brüder Dubsky, Erste Tiroler Essigsprit und Likörfabrik sowie Branntweinbrennerei, Obstverwertungsindustrie).

Придумывая название для своего предприятия, Самуил столь же мастерски обыграл слово «первый», подразумевающее и превосходство, и первенство: «Первое тирольское производство соков прямого отжима, винокурение из зернового сырья, ликеры Самуила Шиндлера». По-немецки это звучит очень солидно: Erste Tiroler Fruchtsaftpresserei, Landesproduktenbrennerei und Liqörfabrik Samuel Schindler. В детстве мне очень нравилась эта скороговорка, и со временем я научилась произносить ее быстро и без малейшей запинки.

Эмблемой компании Самуил выбрал орла и гордо разместил у него на груди собственные инициалы, SS. Он символизировал и прошлое, и настоящее: орел был и на гербе Силезии, и, в красном цвете, на флаге Тироля. Через сорок лет, после всех исторических катаклизмов, семья без лишнего шума убрала две эти буквы с логотипа.

Кроме того, Самуил разработал приметную кубическую форму для бутылок, в которые разливал свой алкоголь, – именно такую мой отец держал на своей прикроватной тумбочке – с фамилией «Шиндлер», написанной выпуклыми буквами примерно на одной трети высоты от основания. По крайней мере одна шиндлеровская бутылка сохранилась в Австрии и сейчас находится в архивах еврейского музея города Хоэнемс на западе страны. В бутылке отца на самом дне сохранились уже ни на что не годные остатки кофейного ликера, музейный же экземпляр пуст.

Самуил продолжал выводить свой бизнес за пределы Андреас-Гофер-штрассе. Он открыл новое производство варенья на Кармелитергассе (Karmelitergasse), по соседству с главным пассажирским вокзалом и магазином на Кибахгассе (Kiebachgasse) в старой части города. Варенье из абрикоса, клубники и красной смородины делали и протертым, на австрийский манер, и непротертым, «по-английски». Это последнее оказалось особенно популярным, и к классическому апельсиновому добавили красносмородиновое, сливовое и клубничное. Эти виды фруктов и ягод доказывают, что Курт говорил правду: Самуил возил сырье преимущественно по железной дороге из Южного Тироля, теперь итальянского, а тогда почти целиком принадлежавшего Австро-Венгерской империи.

11. Логотип Самуила Шиндлера

Кроме варенья, фабрика Шиндлеров делала и компоты (Kompott), типичное для Центральной Европы блюдо из фруктов и ягод, отваренных в сахарном сиропе, из которых лучше всего раскупались абрикосовый, вишневый и персиковый. София часто давала его своим детям; компот фигурирует и во сне, который ее дочь, Марта, записала в своем дневнике: «Мне снилось, как будто мама давала мне компот, а я смеялась и отказывалась. «Ну пожалуйста! – просила мама. – Ведь это теперь моя единственная радость»[3]3
  Дневник Марты Зальцер, 19 октября 1915 года


[Закрыть].

Самуил оказался способным винокуром и постоянно экспериментировал, изобретая все новые ликеры. Одним из самых изысканных его творений стал сладкий ликер, который изготовляли из цельного тирольского молока, разливали в элегантные бутылки и предназначали специально для женщин. Полагаю, что нелегко было придумать, как смешать алкоголь с молоком так, чтобы получился напиток с длительным сроком хранения. Мне нравится думать, что это был австрийский предок ирландского ликера Bailey’s.

Еще одно творение Самуила прославило и его штаб-квартиру, и местного тирольского героя, в честь которого оно было названо: «Травяной ликер Андреаса Гофера». Из альпийских трав и корней Самуил создал напиток и для «возбуждения аппетита», и для «оздоровления желудка». В 1908 году на международной кулинарной выставке в Вене за этот рецепт он получил золотую медаль, а в 1910 году ее изображение украсило фирменные бланки компании.

Этот бланк красноречиво доказывает, насколько уверенно бизнес-империя смотрела в будущее. Человек, получивший письмо от Самуила, тут же видел перед собой фасад здания на Андреас-Гофер-штрассе, поставленного под прямым углом к Nordkette, наиболее известному горному пейзажу Инсбрука.

На фоне гор изображена огромная многопрофильная фабрика, где изготавливали шнапс и бренди, отжимали фруктовые соки и обжаривали кофе. На среднем плане дымят трубами остальные фабрики – верный знак успеха. Понятно, что это было преувеличение. В реальности двор дома № 13 по Андреас-Гофер-штрассе совсем не так просторен, как на картинке: это я смогла разглядеть и на снимках, и на уроке танца с пилоном.

12. Фирменный бланк Шиндлеров, 1913 г.

13. Андреас-Гофер-штрассе, 13, штаб-квартира Самуила Шиндлера

В те годы процветания и успеха семейство Шиндлер значительно расширилось и в демографическом, и в географическом отношении. В Вене 1 июля 1900 года уроженка Богемии Марта сочеталась браком с Зигфридом Зальцером. Подробное описание этого события я обнаружила в архиве еврейской общины Вены. Свадьба состоялась в главной синагоге города, на Сайтенштеттенгассе. Зигфрид с родителями совсем недавно переехал в Вену из Венгрии и жил в гостинице Central. Профессия Зигфрила была названа словом Prokurist, то есть агент. Из его деловых бумаг я узнала, что он торговал одеждой и специализировался на шелке и бархате.

14. Марта и Зигфрид Зальцер. Снимок, вероятно, сделан во время медового месяца в Инсбруке, после их свадьбы в Вене в 1900 г.

У меня есть и студийный портрет молодоженов, сделанный в Инсбруке. Он не датирован, но я думаю, София заказала его вскоре после свадьбы, потому что именно в Инсбруке прошел их медовый месяц. На моей двоюродной бабушке Марте элегантное бежевое платье, к которому тщательно подобраны шляпка и зонтик от солнца. Она стоит рука об руку с Зигфридом, спокойно и уверенно глядя прямо в камеру; Зигфрид, напротив, задумчиво смотрит куда-то вдаль.

У Марты с Зигфридом родилось двое детей, Эрвин (1901 г.р.) и Маргарита (1904 г.р.); на них Марта изливала всю свою любовь, потому что во всех других отношениях этот брак уж никак не был счастливым. Судя по всему, Зигфрид был человеком не из легких. В записях Марты значится: «Часто я совсем не могу слышать громыхающего голоса Зигфрида. Это буквально невозможно физически, и я настолько раздражаюсь, что становлюсь противна сама себе»[4]4
  Дневник Марты, 27 июля 1917 года


[Закрыть]. На взгляд Марты, ее супруг был скрягой: «Я хотела бы смотреть на все одними с ним глазами, но не могу… Мы расходимся и в вопросах воспитания. Решительно во всем Зигфрид руководствуется только одним – дешевизной»[5]5
  Дневник Марты, 8 августа 1916 года


[Закрыть].

Марта вовсе не была ленивицей: она вела все счета предприятия Зигфрида. Из-за этого она очень переживала за детей и их образование. Она была работающей матерью и винила себя, что на детей у нее остается мало времени:

Если бы у меня было больше склонности к педагогике, я бы лучше воспитывала своих детей, получала бы удовольствие даже от того недолгого времени, которое мы проводим вместе, не расстраивалась бы и не сердилась на небрежного Эрвина и нетерпеливую Грету. Не позволять жизни пролетать мимо. Искать красоту в каждом часе, стараться постичь его смысл. Смотреть, как бежит день, а вслед за ним и жизнь, как проходит детство, как за углом поджидает отрочество. В то время, когда я хотела бы создавать в их душах основание для всего, что есть хорошего и прекрасного, хотела бы развивать в них понимание возвышенного и чистого, я погружена в зряшную суету, не имея времени на то, что считаю самой важной работой из всех[6]6
  Дневник Марты, 26 октября 1915 года


[Закрыть].

Марта была благодарна матери, что та разрешила ее детям ездить летом к Софии в Инсбрук, а особенно за то, что ее дочь, Маргарита, могла проводить время с ее двоюродной сестрой Труди из Линца. Марта очень тепло относилась к своим линцским кузинам и надеялась, что девочки вырастут настоящими подругами. «Трудерле – прелестный ребенок и благодаря своей милой натуре по-детски чиста и скромна. Мне бы очень хотелось, чтобы для Гретль она стала подругой на всю жизнь»[7]7
  Дневник Марты, 23 августа 1917 года


[Закрыть].

В одном из своих альбомов я обнаружила несколько фотографий дочери Марты, Маргариты: она стоит на заднем дворе дома по Андреас-Гофер-штрассе рядом с Тассо, огромным сенбернаром Самуила. На них Маргарите примерно четыре года, она лишь чуть-чуть выше собаки, которую обнимает правой рукой. Девочка одета в традиционный австрийский костюм, дирндль – блузку с корсетом и пышную юбку, который носят в Тироле. К тому времени Маргарита уже хорошо говорила по-немецки и по-французски; кроме того, девочка приохотилась к чтению, а потом, как писал ее биограф, «читала все, что только попадалось ей под руку в доме культурной семьи с интеллектуальными запросами»[8]8
  McLanathan Richard. The Art of Marguerite Stix. Harry N. Abrams, New York, 1977. P. 15.


[Закрыть].

Отто, старший сын Софии и Самуила, тогда еще холостой, был врачом по кожным болезням и работал также и в Вене, где у него была большая медицинская практика. В альбомах отца есть фотографии, где он делает вскрытие или посещает больных в палате. Если верить отцу, лечению этих болезней он учился в Париже вместе с Марией Кюри и первым в Австрии стал применять радиотерапию.

Младшие сыновья Софии и Самуила, Эрих, Гуго и Эрвин, представляли собой неразлучное трио. В квартире Софии и Самуила в доме № 13 по Андреас-Гофер-штрассе насчитывалось семь комнат, но не было сада, а задний двор был не лучшим местом для мальчишеских игр: там постоянно то нагружались, то разгружались телеги и грузовики. Поэтому каждый год с наступлением лета Шиндлеры перебирались в большую съемную виллу в деревне Игльс, расположенную на солнечном горном плато выше Инсбрука, у подножия горы Патшеркофель.

Зигфриду Зальцеру принадлежала соседняя вилла «Фихтенгоф», и туда они часто всей семьей ходили в гости. Часто из Линца приезжала семья Эрмины, чтобы тоже насладиться летними днями в Игльсе. Лето в Игльсе стало традицией, сохранявшейся в нескольких поколениях семьи. Внучка Марты, Марианна, совсем недавно рассказывала мне, что она часто бывала там; а когда мои родители в первый раз попробовали жить вместе в Австрии (мне тогда было три года), они тоже предпочли Игльс.

15. Маргарита Зальцер, дочь Марты и Зигфрида, во дворе № 13 по Андреас-Гофер-штрассе, с собакой Самуила, Тассо

Когда Эрих, Гуго и Эрвин стали молодыми людьми, все трое включились в семейный бизнес вместе с Самуилом, ездили в деловые поездки как представители своего отца, посещали гостиницы, таверны и рестораны по всей Западной Австрии и Германии, продавая продукцию Шиндлеров. Скорее всего, они должны были пойти на обязательную военную службу – теоретически с 1868 года все подданные империи мужского пола должны были учиться сражаться за кайзера. На практике призывали не всех. Гуго все же пошел добровольцем в элитный горный полк и прослужил с 1908 по 1912 год. Подозреваю, что на такой выбор сильно повлияла его любовь к горам.

Мои австрийские предки находили в Тирольских горах что-то особое, и это ощущение передалось мне. Помню, когда мне было лет тринадцать, однажды утром я распахнула деревянные ставни в гостиничном номере и вдруг прямо перед собой увидела горы. Всю ночь мы ехали на машине из Англии, и в темноте я не видела предгорий, которые предшествуют этим величественным пикам. То, что я сейчас видела, было совершенно не похоже на абстрактные пирамидки, нарисованные мной в начальной школе. Суровые гиганты неправильной формы властно возвышались над долиной. Я была сражена наповал.

Летом семейство ходило в горы, облачась в длинные платья, шляпы и твидовые костюмы; зимой катались на санях. Разглядывая самые ранние снимки, доставшиеся мне в наследство, я поражаюсь нарядам женщин, в том числе и Марты: все, как одна, в длиннополых пальто, в шляпах с лентами, туго завязанными под подбородком, и в перчатках готовятся съехать по крутому склону на деревянных санях с железными полозьями. Ботинки на них теплые, крепкие, но все равно меня удивляет, до чего не соответствует эта одежда тому, чем они собираются заняться.

На прогулках и вообще на воздухе Шиндлеры запечатлены с собаками и лошадьми. На одной совершенно необычной фотографии, загадку которой я так и не разрешила, мой дед Гуго вроде бы покупает леопарда. Скорее всего, покупка оказалась не из удачных: ни на одной фотографии этого зверя больше нет.

Гуго очень любил горы – и активный образ жизни вообще. Есть множество фотографий, где он сидит на велосипеде и часто рядом с ним собака. На фотографиях подросток Гуго всегда одет в Lederhosen – практичные, можно сказать, вечные кожаные бриджи с подтяжками, незаменимые для лазания по деревьям и горам, тогда столь же привычные в тех местах, как теперь джинсы. На одной из фотографий повзрослевший Гуго стоит на голове в снегу; на другой он, без рубашки, лежит, широко раскинув руки, и явно наслаждается контрастом холодного снега за спиной и теплыми лучами солнца на лице. В горах он чувствует себя как дома, ему явно комфортно.

Мне представляется вполне логичным, что мой дед вместе с братом Эрихом и дядей Леопольдом были членами Немецко-австрийского альпийского клуба (Deutscher und Oesterreichischer Alpenverein). Альпинизм – от нетрудных походов до покорения горных пиков – начал активно развиваться в 1860-х годах. Не думаю, что Самуил был таким уж любителем прогулок; по крайней мере, у меня нет соответствующих фотографий. Зато на них множество мужчин в твидовых или кожаных бриджах, идущих по ледникам или штурмующих горные вершины.

16. Марта с друзьями катается на санках

Совместный Немецко-австрийский альпийский клуб был создан в 1873–1874 годах. Кажется, из всей семьи Леопольд первым вступил в него. Одной из самых значительных фигур в бывшем Немецком альпийском клубе был Иоганн Штадль, торговец из Праги, и возможно, что именно с его помощью Леопольд вступил в него еще до того, как в 1870-х годах переехал в Инсбрук. К 1899 году он уже точно входил в состав клуба; я узнала это, побывав в красивом читальном зале Государственного Тирольского музея (Ferdinandeum), расположенного в Инсбруке. Там хранятся списки членов клуба и отчет за 1908 год с подробными сведениями о Леопольде.

Тонкий серо-зеленый том, с оттиском эдельвейса на обложке, всем своим видом говорил о серьезности этой организации. Альпийский клуб отвечал за содержание горных домиков и троп; он составлял реестры проводников, выдавал карты, проводил тренировки для членов клуба, служил информационным центром по части гор, походов и скалолазания. А кроме всего прочего, проводил балы, лекции и другие мероприятия.

Членство в каком-нибудь клубе было и остается обязательным элементом общественных отношений в крепко спаянных между собой культурах Германии и Австрии. И сегодня едва ли не половина немцев – члены какого-нибудь клуба, чаще всего спортивного, а бывает, что и не одного. Не просто так цитату известного американского актера-комика Граучо Маркса – «Мне все равно, в какой клуб вступать» – мои австрийские друзья встречали с некоторым недоумением. А если вы поищете в англо-немецком словаре перевод слова unclubbable, то одним из первых вариантов будет ungesellig – чуть ли не «антиобщественный».

Саму мысль, что кто-то может не желать участвовать в том, что считается забавным и общественно полезным, оставаться в стороне, быть индивидуалистом, здесь не вполне понимают, а уж ценят совсем невысоко. А для моих предков, строивших новую жизнь в новом для них Инсбруке, необходимость вписаться была главной движущей силой.

Коннектикут, США, 2018 год

«Я помню Вашего отца. Жулик он был и скользкий тип».

Это было первое, что я услышала от Тома Зальцера, когда мы познакомились. С подсказки моего сына-подростка после смерти отца я залезла в интернет в попытке найти следы неизвестных мне родственников. Так я вышла на Тома, высокого, хорошо выглядящего, несмотря на его семьдесят, усатого мужчину. Он приходится внуком Марте и Зигфриду Зальцер, то есть, как и я, правнуком Софии и Самуилу Шиндлер.

Перед встречей мы обменялись несколькими электронными письмами, и вот я, вся на нервах, звоню осторожному Тому, который все удивляется, с чего это вдруг я через столько лет решила наладить с ним контакт. Я объясняю, что решила заняться историей семьи. Том отвечает, что от отца ему досталось множество семейных снимков, которые, возможно, будут мне интересны. И вот я прилетела в Америку, чтобы познакомиться с ним и его женой, Бетти.

Солнечным октябрьским днем я вхожу в его дом в Коннектикуте, и хозяин с порога встречает меня словами, которые я привела в начале главы. Оказывается, Том видел моего отца лишь раз, в пятидесятых годах, когда был еще ребенком, а Курт ездил в гости к своему отцу, Эрвину. Тогда, по словам Тома, Эрвин и Курт разругались вдрызг. Эрвин вышвырнул моего отца из дома и не хотел даже говорить о нем. Подробностей Том не знает. Поэтому я обещаю хорошенько порыться в бумагах Курта, когда вернусь в Англию. Об этой ссоре я никогда ничего не слышала. Впрочем, она была всего лишь одной из многих.

Я сижу в гостиной Тома, и он протягивает мне несколько фотографий, которых я раньше не видела. На одной я вижу Марту в расшитом бисером платье и широкополой шляпе, но куда интереснее для меня оказывается другая. Я впервые вижу сразу всю семью Софии и Самуила. Мы с Томом внимательно рассматриваем наших общих предков, и мало-помалу исчезает неловкость первых минут знакомства. София стоит с левого края, за Самуилом, который сидит вполоборота к камере. Три молодых человека – Гуго, Эрвин и Эрих – выстроились справа, а бабушка Тома, Марта, стоит рядом между Софией и Отто. Все они при параде: женщины в лучших платьях, мужчины в крахмальных воротничках и выходных костюмах.

Самуил держится и чопорно, и настороженно. Патриарху семейства тогда было почти семьдесят: мы с Томом прикидываем, что снимок сделан примерно в 1912 году; Марте и Отто далеко за тридцать, а три младших брата еще молоды. Мы обращаем внимание на композицию: она противоположна обычному семейному портрету, когда женщины сидят, а мужчины стоят позади них. Снимок придает Софии некоторую солидность. По-моему, именно она организовала съемку и велела Самуилу сидеть спокойно.

София считалась настоящей красавицей. Мой двоюродный брат Джон Кафка говорил, что Эрмина вспоминала Софию светловолосой, прекрасной сестрой, а себя называла «гадким утенком». Здесь волосы Софии уложены в высокую прическу, открывая высокий лоб и темные глаза. На ее губах заметна тонкая улыбка. Я представляю себе, как потрясающе она выглядела, когда была помоложе. Теперь же передо мной женщина средних лет, уверенная в себе, спокойная, настоящая хозяйка, излучающая любовь и довольство своей большой семьей.

Обожаю эту фотографию.

17. Марта Шиндлер, ок. 1912 г.

18. София Шиндлер с Мартой, Отто, Гуго, Эрихом (стоят), Самуилом и Эрвином (сидят), ок. 1912 г.

Как мне кажется, членство в Альпийском клубе оказалось единственным признаком успешного вхождения Шиндлеров в жизнь и общество Тироля. К 1914 году в Инсбруке проживало примерно 66 000 человек, а Шиндлеры пополнили ряды местных евреев, которых насчитывалось менее пятисот, то есть менее 1 %, – примерно такая же пропорция была и в Линце. Большинство этой еврейской общины, подобно Софии, Самуилу и Леопольду, составляли успешные предприниматели, представители среднего класса. А раз дела шли хорошо, семьи по праву стали и достойными членами инсбрукского общества.

Подозреваю, что в религиозной жизни они участвовали в лучшем случае по большим праздникам. У еврейской общины города тогда еще не было своей синагоги, службы совершались в частных домах, и только спустя некоторое время молельный зал появился в пристройке здания в переулке Сильгассе.

Бизнес Шиндлеров и их адрес на Андреас-Гофер-штрассе, казалось, символизировал ассимиляцию в традиционную жизнь Инсбрука и полное принятие тирольской идентичности. В начале XIX века Андреас Гофер был известным в Южном Тироле хозяином гостиницы и винокуром. Уже одно это прекрасно согласовывалось со сферой деятельности моего семейства. Гораздо важнее, что Гофер был борцом за свободу и национальным героем.

Именно он собирал народное ополчение после поражения Австрии в Аустерлицком сражении 1805 года, возглавлял сопротивление тирольцев правлению баварцев, бывших союзниками Наполеона. Самую крупную свою победу Гофер одержал как раз над баварцами, во второй битве при Бергезеле, в 1809 году. Его совершенно не оценил император из династии Габсбургов, который по договору передал Тироль под управление французам и этим фактически подписал Гоферу смертный приговор. Гофер не сложил оружия, но в конце концов все же был побежден и 20 февраля 1810 года казнен по приказанию Наполеона.

Мученическая смерть сделала из него легенду. О Гофере мало знали за пределами Австрии, но он занял особое место в сердцах тирольцев, сделавшись для них символом независимости и храбрости. Сегодня его изображения можно увидеть буквально везде: от читального зала земельного архива до бывшего олимпийского трамплина. Его воинственный клич на местном диалекте – «Люди, пора!» (Manders isch Zeit!) – вспоминали потом еще несколько десятилетий; в этих словах воплотилась вся решимость небольшого горного народа защищаться до последней возможности. Для бизнеса моей семьи такой адрес, наверное, казался очень уместной и весьма полезной ассоциацией.

Шиндлеры безоговорочно поверили в легенду о Гофере, явно считая, что она хороша для их бизнеса, и я нашла фотографию, которая может подтвердить это. Отмечая столетие возглавленного им Тирольского восстания 1809 года, они украсили свою штаб-квартиру гирляндами, цветами и огромным красно-белым флагом. Тогда они еще не представляли, насколько сильно повлияет на их будущее наследие Гофера, попавшее не в те руки.

К концу 1880-х годов Шиндлеры стали солидными и респектабельными, однако тогда уже появились тревожные признаки, что полное равенство в правах, пожалованное евреям Австрийской империи в 1867 году, все чаще оказывалось под вопросом. Другие имена из истории тоже подпитывали чувство тирольской идентичности. В 1620 году врач Ипполит Гваринони опубликовал повесть о том, как в XV веке был убит маленький мальчик по имени Андерль, уроженец деревни Ринн, расположенной километрах в десяти юго-восточнее Инсбрука.

Гваринони очень способствовал созданию католического религиозного культа вокруг Андерля, в убийстве которого он обвинил евреев. Камень, на котором ребенка якобы принесли в жертву, назвали «еврейским» (Judenstein); к нему стали ходить католические паломники. В Ринне выстроили большую церковь. Среди ее росписей были изображения двух смуглых бородатых мужчин с характерными прядями волос, свисающими из-под тюрбанов, которые крепко держат маленького мальчика в длинной белой рубашке, а он протягивает к ним руки, моля о милосердии; третий участник этой зловещей сцены затачивает нож. В музее Раттенберга выставлены копии деревянных скульптур, стоявших когда-то в церкви. Одна из них тоже изображает человека, точащего нож; от усердия он даже высунул язык.

В 1752 году папа Бенедикт XIV причислил Андерля к лику святых, хотя до канонизации дело так и не дошло. Люди не забыли о ребенке. Представления об этом – якобы ритуальном – убийстве разыгрывались на деревенских праздниках по всему Тиролю. Братья Гримм даже включили эту историю в свой сборник немецких сказок. Пожалуй, самым странным мне показалось то, что только в 1944 году епископ Инсбрукский наложил запрет на этот культ и католики официально объявили, что обвинения евреев в убийстве ребенка не подтвердились.

С конца 1880-х годов, то есть с того времени, когда моя семья приспосабливалась к жизни в Инсбруке – хотя во всем Тироле евреев можно было пересчитать по пальцам, – история Андерля и несколько других, похожих на нее историй все чаще начали использоваться для разжигания антисемитских настроений. В 1890-х годах венский священник Йозеф Деккерт напечатал несколько памфлетов, среди них один с жутковатым названием «Четверо маленьких тирольцев – жертвы хасидского фанатизма» (Four Tyrolean Children: Victims of Hassidic Fanaticism). Несмотря на протесты нескольких раввинов, утверждавших, что истории о так называемых жертвах не имеют абсолютно никакой исторической подоплеки, католическая церковь осталась при мнении, что ей не следует влиять на «живую народную память».

Одновременно с распространением замешанного на религии яда антисемитизма все наглее становились нападки на коммерческие интересы евреев. В октябре 1889 года в Тироле широкое хождение получил анонимный четырехстраничный памфлет[9]9
  Albrich Thomas. Jüdisches Leben im Historischen Tirol. Vol. 2. P. 310.


[Закрыть]. На обложке стояло название «Осторожно – евреи!!!» (Vorsicht vor Juden!!!) и строгое требование «Прочти и передай другому!» (Lesen und weitergeben!). На первой же странице читателей предупреждали, что покупки следует делать «только у честных немецких торговцев-христиан» и ни в коем случае не у евреев. Им внушали, что за евреев ни в коем случае не нужно голосовать ни на каких выборах, призывали не сдавать им жилье для проживания и на летнее время.

Дальше весьма популярно разъяснялось, что евреи начали приезжать в Тироль в «ужасных» количествах, в особенности же из Вены, и притом чуть ли не каждый день. Как только в Инсбруке стали появляться еврейские магазины, он, по словам автора, сделался похожим на «грязный дом» (ein schmuziges Heim). Евреев он честит не иначе как «отвратительными паразитами» (gefährliche Schmarotzer), которых следует вымести за дверь. Кроме того, он советовал, какие газеты следует покупать обязательно, а какие (принадлежавшие евреям) – ни в коем случае.

Я в шоке рассматривала этот анонимный текст, изрыгавший злобу. На первой же странице приводился список всех еврейских магазинов Инсбрука и окрестностей, совершать покупки в которых не рекомендовалось. Мой прадед Самуил, появившийся в конце второй трети списка, был назван производителем уксуса из Вильтена, тогда еще пригородного района. Мой двоюродный дед Леопольд указан как производитель бренди.

Как отметил инсбрукский историк Мартин Ахрайнер, с появлением именно этого памфлета нападки на евреев вообще сменились выпадами в адрес вполне конкретных людей, хорошо известных в городе[10]10
  Achrainer Martin. Jüdisches Leben im Historischen Tirol. Vol. 2. P. 291.


[Закрыть]. Уже очень скоро антисемиты начали выходить из тени и совершенно позабыли про анонимность.