Текст книги "Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи"

Артиллерийские дымы – это было еще не так страшно; больше боялись газа. Когда позволяла погода, обе стороны начинали газовые атаки, и люди массово и мучительно гибли от удушья, не успевая даже надеть противогазы. Почти все оставшиеся в живых вернулись домой с навсегда испорченными легкими.

Одной из жертв газа стал линцский двоюродный брат моего дела, Карл Унгар, который мальчиком лечился у доктора Блоха. В 1917 году, сразу же по достижении призывного возраста, он ушел в армию. Через месяц он попал под газовую атаку в Доломитах и был отправлен на лечение в Инсбрук, где его окружила заботами вся семья. Особенно старались две тетки, София и Вильгельмина (жена Леопольда Дубски) вместе с дядей Леопольдом. Мне это точно известно из его дневника[17]17
  Цит. по: Wagner Verena. Linz 1918/1938. Archiv der Stadt Linz, 2018. P. 81.


[Закрыть]:

[В] 1.30 милая тетя София принесла увесистую сумку (большой кусок телятины с двумя ломтями хлеба, два больших куска штруделя, кило яблок, две банки абрикосового варенья и т. д.). Конечно, пришлось тут же при ней есть и подробно рассказывать о себе. Милая тетя пробыла у меня с час. В три часа дня появилась тетя Дубски (Вильгельмина) (с печеньями, сыром, белым хлебом с ветчиной и сигаретами для моих товарищей), и снова пришлось приниматься за еду. Эта тетушка пробыла у меня полтора часа […]. В четыре подали кофе с хлебом. В половине шестого горничная тети Софии принесла три отличные книги, чтобы читать, и ящик яблок (два килограмма), чтобы угощать. (Все радовались), в половине седьмого чай (суп с мясом: очень хороший). Желудок сегодня переполнен. В половине восьмого заглянул дядя Дубски (Леопольд), угостил всех сигаретами, принес большой кусок пирога, а еще орехов, каштанов, яблок. Он не задержался, потому что мы все уже лежали. Заснули в восемь вечера. 20 ноября, в восемь утра подъем и кофе (от переедания понос).

Я очень удивлена, что Шиндлеры и Дубски раздобывали столько хорошей еды во время строгих ограничений и что Вильгельмина не видела ничего странного в том, чтобы потчевать племянника ветчиной. Эти евреи явно не соблюдали кошерных предписаний. Как только Курт поправился, его отправили обратно в Линц – и опять под медицинское наблюдение того, кто много лет назад знал его еще ребенком, то есть доктора Блоха.

И там же, в Линце, 23 марта 1917 года Марта сумела встретиться с Гуго. Очевидно, войну оба переживали тяжело:

Вчера мы были в Линце. Мне уже давно страшно хотелось повидаться с Гуго. Оказалось, он очень бледен, и я почувствовала, что мысль о скором возвращении на фронт его очень угнетает, хотя об этом он не сказал ни слова. Он утверждает, что ему все равно, что ему нисколько не страшно, однако…

Меня же это пугает, и очень. Страдая от открытой кровоточащей раны (то есть от смерти Эрвина), я прямо-таки ужасаюсь. На Южном фронте все гибнут и гибнут люди, а мир пока еще где-то очень далеко.

Одиннадцатое – самое крупное – сражение при Изонцо в августе 1917 года начали пятьдесят две итальянские дивизии. В бой сразу же бросили штурмовиков, знаменитых «ардити» (по-итальянски «смельчак, «храбрец»), которые помогли пододвинуть линию итальянского фронта вплотную к плато Байнзицца севернее Гориции и продвинуться вперед на юге. Сложное положение Австро-Венгрии теперь заставило Германию помочь ей на Южном фронте, хотя это нужно было сделать уже очень давно.

Все закончилось совместным контрнаступлением Германии и Австро-Венгрии, которое называют по-разному. Это было двенадцатое (и последнее) сражение при Изонцо; но многим оно помнится как сражение при Капоретто; оно разыгралось у подножия горы Крн, а в историю вошло благодаря роману Хемингуэя «Прощай, оружие!».

Мглистым утром 24 октября тонкие цепи усталых и деморализованных итальянцев не выдержали неожиданного интенсивного артобстрела, газовой атаки, стремительного штурма. Молодой немецкий офицер Эрвин Роммель овладел горой Монтежур южнее Капоретто, встав на первую ступень своей головокружительной карьерной лестницы.

В ноябре войско Австро-Венгрии атаковало из Южного Тироля, окончательно зажав итальянцев в клещи. Всего за несколько дней итальянцы лишились того немногого, что завоевали на Изонцо; за три недели сотни тысяч итальянских солдат попали в плен или дезертировали, а итальянский фронт перестал существовать на всем протяжении вплоть до реки Пьяве, милях в двадцати севернее Венеции.

В книге «Белая война» (The White War) Марк Томпсон называет Капоретто «крупнейшей территориальной уступкой из всех сражений той войны и величайшей угрозой Итальянскому королевству со времен его объединения». По его данным, итальянцы потеряли 14 000 квадратных километров территории и 1 150 000 человек[18]18
  Thompson Mark. The White War. Faber and Faber, 2008. P. 324.


[Закрыть]. Британцы и французы пришли в ужас от столь стремительного падения Италии. Для итальянцев же это была катастрофа такого масштаба, что выражением «разгром при Капоретто» они стали обозначать самое унизительное поражение. Спасением стало бы перестроение войск, ведь итальянцы отступали так поспешно, что немцы просто-напросто не могли за ними угнаться.

Полк императорских стрелков Гуго перебросили по железной дороге в город Филлах, севернее Изонцского фронта; 24 октября он участвовал в прорыве у города Флитш (теперь словенский Бовец) и потом несколько недель упорно сражался. Мы были в Бовеце в августе 2018 года: этот красивый бежево-розовый городок у подножия высоких гор сейчас стал центром рафтинга и гребного спорта.

Сражение при Капоретто стало пиком всей австро-венгерской кампании на Южном фронте. Не сомневаюсь, что Гуго ликовал, отмечая эту блестящую победу, и предполагаю, что он видел в ней признак быстрого окончания войны. И тем не менее столетия этого сражения в 2017 году в Австрии никто не заметил.

Гора Крн, Словения, лето 2018 года

Проще всего взойти на Крн с юго-запада, но даже с легким рюкзаком эти 7410 футов покорять нужно четыре-пять часов. Гора, которую итальянцы называют Монте-Неро, по очертаниям очень похожа на акулий плавник. Примерно половину ее скрывает густой лес, потом начинаются голые, почти отвесные склоны, и только с юга путь к вершине более или менее пологий (см. илл. 5 на вкладке).

С высоты две трети видно все, вплоть до побережья Адриатического моря; с вершины открывается потрясающий вид на Национальный парк до Триглава, высочайшей горы Словении. Ниже расположился городок Капоретто, ныне Корабид. Сейчас в воздухе парят десятки разноцветных дельтапланов, а мы подкрепляемся гороховым супом в домике на вершине горы. Все так мирно и красиво. Мне приходит в голову, что это место, эта земля, за которую сто лет назад схлестнулись Австрия и Италия, не принадлежит теперь ни той, ни другой стороне.

Я проверяю свои знания по истории. 16 июня 1915 года итальянцы ухитрились стремительно захватить гору Крн. Третий полк «альпини» (горных стрелков), обернув ботинки соломой, чтобы они меньше стучали, в темноте взобрался на гору. В рукопашной схватке они победили австрийцев на маленьком пятачке у вершины, где еле уместились бы два человека, не то что целое воинское подразделение. Свою Монте-Неро они удерживали два года, но так и не сумели сполна воспользоваться преимуществом и изгнать австрийцев с соседних горных хребтов. А потом случилось то, что случилось Капоретто…

Поднявшись выше дома на склоне горы, я нахожу пещеру, которая переходит в небольшую систему туннелей. Проходя по ним, обнаруживаю множество ржавых остатков консервных банок и понимаю, что солдаты здесь спали, ели и искали укрытия за их сырыми, покрытыми мхом стенами. Совсем неподалеку от вершины я обретаю военный сувенир: гильзу от пули, покрытую зеленоватой патиной. Ее длина примерно 5 сантиметров.

На гильзе нет шляпки, значит, она стреляная, и поэтому ее корпус перекручен от нагрева при разрыве; она похожа на тюбик, из которого выжали краску. Тупой конец гильзы совершенно не поврежден, на нем хорошо видны штампованные цифры и буквы: «1914», «VIII», «IBM». Потом музей в Корабиде устанавливает, что пуля изготовлена в Австро-Венгрии. Миллионы таких же пуль усеивали склоны после войны, и туристы находят их даже сейчас.

Там же, в музее, я обнаруживаю необычную рельефную карту горы Крн, на которой красным и синим пунктиром обозначены итальянские и австро-венгерские позиции. На самой вершине горы и хребтах, расходящихся от Крна, их разделяет всего-навсего несколько метров. Та война иногда велась на очень близком расстоянии, можно сказать, интимно. Проходя по залам и пристально вглядываясь в поразительные черно-белые фотографии, я слышу, как мальчик лет семи поворачивается к маме и громко говорит по-немецки: «Мам, война – ведь это же ужас!» (Aber Mutti, Krieg ist schrecklich!)

6
Голодные бунты

Инсбрук, лето 2019 года

В том году я провела немало времени в Инсбруке и, роясь в архивах, установила, что оказалась здесь ровно через сто лет после переломного момента в истории Австрии, когда члены моей семьи в одночасье перестали быть подданными империи. И этой даты в Инсбруке не заметили тоже.

Я перебираю в памяти основные события. Поначалу триумф как будто возможен. За решительной победой при Капоретто в ноябре 1917 года следует своеобразный подарок к Рождеству: Россия выходит из войны. Большевики начинают переговоры о мире, условия которого закрепляют положения Брест-Литовского договора, подписанного 3 марта 1918 года. Теперь Австро-Венгрия может сосредоточиться на Южном фронте.

Проходит всего-навсего две недели, и Германия начинает масштабное «сражение кайзера» (Kaiserschlacht) на западе в надежде вырвать победу до прибытия американских войск. Триумф немецкого и австро-венгерского кайзеров, кажется, не за горами.

Но так именно только кажется. Да, победа при Капоретто – неоспоримый факт, но Австро-Венгрия разваливается на части. Моральный дух армии стремительно падает, солдаты дезертируют. Страну сотрясают забастовки, голодные бунты, гневные требования покончить с войной. Нарастание продовольственного кризиса я отслеживаю по статьям в газете Innsbrucker Nachrichten за 1917 и 1918 годы, где пишется о нехватке картофеля, о необходимости преодолеть предубеждения насчет употребления в пищу конины, о том, что в кофейнях пора запретить подавать сахар к напиткам – так посетители обходили ограничения на его употребление.

В июне 1918 года захлебывается последнее наступление Австро-Венгрии на Италию. Италия уже оправилась от катастрофы Капоретто благодаря стремительной переброске французских и британских частей для укрепления фронта по реке Пьяве – и для того, чтобы загнать в мешок упрямого итальянского главнокомандующего, генерала Кадорна. 23 октября 1918 года наступает очередь Австро-Венгрии пережить собственную версию Капоретто в сражении при Витторио-Венето: эта единственная крупная победа итальянцев за два с половиной года войны может стереть память о прошлогоднем позоре страны.

Войско Австро-Венгрии отступает, пленных итальянцы берут сотнями тысяч. Солдаты армии империи голодают и теряют волю к борьбе – причем не только славяне, чехи, венгры, но и чистокровные австрийцы. Гуго и Эрих возвращаются домой, в Инсбрук, пусть оборванные и обессиленные, но зато счастливые оттого, что их окружают родные, знакомые горы.

Австро-Венгрия подписывает перемирие с Италией 3 ноября 1918 года в городе Вилла-Джусти, близ Падуи, но спасать разваливающуюся империю слишком поздно. Народы, составляющие Австро-Венгрию, уже расходятся в разные стороны, заявляют о своей независимости. Участники протестов в Вене и Будапеште требуют радикальных перемен: кто-то за большевизм, кто-то хочет новых либеральных режимов, многие ратуют за республику.

11 ноября 1918 года кайзер Карл смиряется с неизбежным и отрекается от престола, хотя всячески избегает этого слова. В тот же день в железнодорожном вагоне во французском лесу Германия признает поражение и подписывает сепаратный мир; кайзер Германии уже успел бежать. Империи больше нет. Первая мировая война закончена.

Временное Национальное собрание в Вене несколько поспешно объявляет о создании «республики Германии и Австрии» и заявляет, что она, в свою очередь, войдет в состав новой Германской республики. Огромное количество людей всех политических убеждений выступают за то, чтобы Австрия сделала это. В конце концов, они ведь сражались и умирали бок о бок. В вакууме после исчезновения империи объединение с немцами кажется вполне логичным для немецкоговорящих народов. Этим планам не суждено сбыться.

Я полагаю, что Гуго, образцово-показательный подданный Габсбургов в первом поколении, очень опечален падением империи, за которую так беззаветно сражался. В одночасье его медали устарели, ведь на них стоят титулы и инициалы переставшего править монарха. С 12 ноября 1918 года он, как и все австрийцы, числится гражданином хрупкой, только что появившейся на свет небольшой республики. В правых и консервативных кругах уже звучат призывы к наказанию козлов отпущения, виновных в поражении, начинаются поиски не внешних, а внутренних врагов.

Однако Гуго жив. И ничего нет чудесного в том, что трое из четверых сыновей Софии живыми вернулись с войны. В вашингтонском архиве Холокоста я обнаружила копию письма, написанного моему двоюродному брату Джону Кафке после Второй мировой войны, в котором автор пишет, что София обладает всеми качествами «абсолютного правящего матриарха» и управляет семейством Шиндлер «подобно королеве-матери». Возвращение ее сыновей к гражданской жизни означает, что в шестьдесят два года она может наконец-то отойти от руководства семейным бизнесом.

Пока еще без Софии не принимается ни одно важное решение, но Гуго и Эрих уже начинают осваиваться в новой экономической обстановке, когда мало у кого есть средства на что-либо, кроме самого необходимого.

Я обнаруживаю несколько снимков, сделанных в 1918 году инсбрукским фотографом Рихардом Мюллером, на которых женщины и дети стоят в очереди за молоком. Свет поставлен прекрасно, а по качеству это почти постановочная съемка. Люди послушно смотрят на фотографа, но их исхудавшие, неулыбчивые лица красноречиво говорят о том, что в последние четыре года они жили бедно и питались скудно.

Конец войны не означал конца бедствий Австрии. Перемирие еще не было миром, и Австрия оставалась в блокаде. Договор, подписанный 10 сентября 1919 года, назвали Сен-Жерменским; подобно Версальскому, заключенному с Германией, его условия победители обсуждали очень долго и дотошно, и фактически они обескровили Австрию. Договор подтвердил исчезновение империи и возникновение независимых Чехословакии, Югославии («Королевства словенцев, хорватов и сербов») и Польши. Австрия лишилась 60 % своей территории, а Венгрия – в следующем году с ней разделались Трианонским договором – уступила соседям целых 72 %.

Австро-Венгрия, дуалистическая монархия, некогда третье по численности государство Европы, сократилась до двух не слишком богатых государств, лишенных к тому же выхода к морю. Австрии было строго-настрого запрещено объединяться с Германией и даже не мечтать об этом – по крайней мере, пока. Меня поразила одна фраза в воспоминаниях Эрика Хобсбаума «Интересное время. Жизнь в XX веке» (Interesting Times: A Twentieth-Century Life). Видный историк, живший в Вене ребенком, описал Австрию того времени так: «Крошечная провинциальная республика огромной красоты, которой никак не верилось в собственное существование»[19]19
  Hobsbawm Eric. Interesting Times: A Twentieth-Century Life. Pantheon, New York, 2002. P. 8.


[Закрыть].

При весьма сократившихся минеральных и сельскохозяйственных ресурсах Австрии было очень трудно накормить свой народ. Летом 1919 года нехватка продуктов так обострилась, что местные правительства Верхней Австрии и Зальцбурга в приказном порядке заставили всех отдыхающих покинуть их регионы. В Линце отпускникам на сборы и отъезд дали восемь дней, в противном случае им грозил штраф. Даже, казалось бы, радостное событие – возвращение 80 000 австрийских военнопленных из Италии в сентябре 1919 года – не радовало: ведь их нужно было кормить.

Линцские евреи и так уже с большим трудом кормили 20 000 еврейских беженцев, интернированных и военнопленных – всех тех, кто оказался здесь в 1914 году и не мог вернуться домой. Они ютились в бараках по окраинам города. Лили и Эдуард Блох почувствовали подъем антисемитизма и с беспокойством ждали погромов и всплеска насилия.

Для гораздо меньшей еврейской общины Инсбрука дела обстояли по-другому; здесь горе от людских потерь в годы войны усугублялось травмой от потери территории. По условиям договора Италии удалось отхватить себе Южный Тироль, и его скорая потеря воспринималась с большой горечью. Северный Тироль изо всех боролся за то, чтобы удержать Южный, но все его старания оставались втуне. Большинство тирольцев чувствовали себя одураченными. Они задавались вопросом: как согласовать разделение государственной границей соседей, семей, общин с пунктом 10 широко разрекламированных «Четырнадцати пунктов» Вудро Вильсона, написанных для установления справедливого мира? С тем, что «народы Австро-Венгрии, место которых в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития»?

Южный Тироль окончательно оторвали от Северного в октябре 1920 года. Старинный местный герой, Андреас Гофер, строго взирал с плаката на Вильсона, требуя ответа на вопрос: «Кто я – немец или итальянец?» У Вильсона озадаченный вид. Понятно, что об этом он почти не думал. Вудро Вильсону жить оставалось совсем недолго, но один историк утверждал, что он успел пожалеть именно об этом решении.

Итальянцы не теряя времени закрыли тирольско-австрийскую границу и запретили доставку товаров и почты из Италии в Австрию. Это была не только унизительная потеря территории, но еще и совершенно неожиданное прекращение поставок сельскохозяйственного сырья, много десятилетий доставлявшегося с плодородного юга в северные районы страны вплоть до Инсбрука. Разделение стало и человеческой трагедией: на железнодорожных станциях разыгрывались душераздирающие сцены, когда южные тирольцы штурмом брали поезда, чтобы успеть уехать, пока не захлопнется ловушка; бывало, что люди гибли, падая с крыш вагонов, на которых не могли удержаться.

В Южном Тироле началась итальянизация. С 1922 года было запрещено говорить по-немецки в школах и государственных учреждениях, притом что мигрантов с юга Италии всячески поощряли и приветствовали. Ширился размах этнических чисток немецкоговорящего населения, и оно волей-неволей вынуждено было бежать в Северный Тироль[20]20
  Morscher Lukas. Tiroler Alltagsleben. P. 131.


[Закрыть]. Что же до Тироля Северного, он страдал от итальянского оккупационного корпуса численностью 15 000 человек. Местные газеты издевательски написали, что это даже хорошо, ведь продовольствие у них будет с собой и к тирольской еде «привередливые итальянцы» даже не притронутся[21]21
  Ibid. P. 143.


[Закрыть].

В ответ на потерю Южного Тироля заметно росло желание всячески подчеркивать свою немецкость. На популярном изображении 1920-х годов по одну сторону недостроенного моста стоят тирольцы, а по другую человек приветственно машет им немецким флагом (см. илл. 6 на вкладке)[22]22
  Ibid. P. 188.


[Закрыть]. Гигант в традиционных кожаных бриджах (Lederhosen) устанавливает на место недостающую секцию моста с надписью «аншлюс» (Anschluss), чтобы люди могли перейти к себе домой, в Германию. Это желание никак не предусматривалось положениями Сен-Жерменского и Версальского договоров, однако не ослабело и оставалось очень горячим.

27. Плакат, изображающий воображаемую встречу Вудро Вильсона и Андреаса Гофера. Гофер обращается к президенту США: «А скажите прямо в лицо, господин Вильсон, кто я такой: немец или вальш [итальянец, говорящий на южнотирольском диалекте]?»

В плебисцит 1921 года население Тироля и Зальцбурга отвечало на вопрос: «Считаете ли вы необходимым союз с Германским рейхом?» Положительно ответили 98,5 % участников. Этот результат отразил и отсутствие уверенности в новом австрийском государстве, и сомнения в способности Тироля прокормить себя без чудесных виноградников и садов Южного Тироля.

Для Шиндлеров отделение Южного Тироля, скорее всего, означало прекращение поставок фруктов для изготовления шнапса, компота и варенья. Но, подозреваю, именно изготовление напитков и производство продуктов питания сделали их уровень жизни выше, чем у большинства тирольцев. И то, чем угощался раненый Эгон Кафка в 1917 году в госпитале, свидетельствует, что даже в разгар войны они не голодали. Это могло возбуждать ненависть людей не столь обеспеченных, которым труднее было доставать еду.

И тут мне становится понятнее, как люди могли смотреть на то, что кто-то сумел не только выжить, но и продолжить свой бизнес. Нечто темное, безобразное, затаившееся во время войны, выходило на свет теперь, когда война закончилась – поражением, унижением и голодом.

Тироль, 1918–1919 годы

2 августа 1918 года, когда все чаще проходили антисемитские сборища и все настойчивее звучали беспочвенные обвинения, еврейские общины Австрии сочли своим долгом выпустить декларацию о том, что евреи «в прошедшей войне самоотверженно и без всяких оговорок жертвовали своим благосостоянием и кровью. Для снабжения армии и государства во время войны они сделали гораздо больше прочих». Общины утверждают – не слишком мудро, с сегодняшней точки зрения, – что «материально они пострадали гораздо больше остального населения» и что «их страдания усугублялись еще больше оттого, что беспринципные главари антисемитски настроенных масс предприняли небезуспешную попытку заразить ненавистью к евреям и армию, даже фронт. Успехи почти всегда приписывались людям нееврейского происхождения, тогда как вина за ошибки возлагалась почти исключительно на евреев, и она была непропорционально большой по сравнению с ошибками, сделанными неевреями».

Декларация предупреждает, что, если власти не защитят австрийских евреев от погромов, они вынуждены будут «организовать самооборону»[23]23
  Цит. по: Morscher Lukas. Tiroler Alltagsleben. P. 117. Innsbrucker Nachrichten, 2 August 1918. No. 147. P. 2.


[Закрыть].

Это был не единственный такой случай; в прессе замелькали заметки и статьи о том, что на полях сражений погибли не только христиане, но и почти 12 000 евреев и что матери-христианки не должны быть безразличными к насмешкам над матерями-иудейками. От этих статей столетней давности делается неуютно и тоскливо; ревниво подсчитывая количество жертв, друзьями не станешь. В то же время я понимаю, что вокруг участия австрийских евреев в войне выстраивается целый сюжет, основную линию которого они будут всячески выдерживать.

Когда австрийцы осенью 1919 года знакомятся с условиями Сен-Жерменского договора, антисемитские политиканы умело придают направление вспышке их гнева. К довоенным пасквилям о чистоте крови и злобствованиям из-за коммерческих интересов добавились и новшества: евреи, мол, виноваты в поражении Австрии, от него выиграли еврейские банкиры и предприниматели, тогда как австрийцы-патриоты претерпели множество страданий и теперь голодают. В этом угаре ненависти евреев воспринимают одновременно и как ненасытных капиталистов, и как большевиков.

Антисемитов не волнует, что крошечная еврейская община Инсбрука оказалась на грани нищеты. Она вложила немало своих средств в поддержку военных действий императора. Теперь никаких шансов на возврат денег нет. Евреям Инсбрука нужно распроститься с мечтами о новой синагоге[24]24
  Schreiber Horst. Die Machtübernahme. Innsbruck.


[Закрыть].

Тем временем на июньские федеральные и местные выборы 1919 года Народная партия Тироля идет под лозунгом «Тироль для тирольцев». По их риторике, если люди не проголосуют за них, власть в Тироле приберут к рукам евреи и социалисты из Вены, и уж они-то растопчут последние остатки тирольской независимости. В августе 1919 года пятеро советников из Народной партии Тироля требуют удаления всех неарийцев из Инсбрука[25]25
  Pitscheider Sabine. Gaismair-Jahrbuch, 2018. P. 164.


[Закрыть].

В Инсбруке начались беспорядки и грабежи. 4 декабря 1919 года большая толпа голодных людей, по большей части женщин, собравшись перед зданием администрации, требует встречи с местным главой по фамилии Шрафль. Люди очевидно «истощены и изнурены». Несколько сотен женщин врываются в здание и требуют наладить снабжение самыми элементарными продуктами – хлебом, мукой, картофелем – и дровами для обогрева жилищ. Газета Innsbrucker Nachrichten на следующий день сообщает, что звучали также требования покончить с черным рынком, закрыть кафе «Ленер» (известное своей активной торговлей из-под полы) и, что особенно существенно для Шиндлеров, запретить выставлять дорогостоящее продовольствие в витринах магазинов.

Голодные бунты становятся темой первой страницы следующего выпуска Innsbrucker Nachrichten от 6 декабря 1919 года, где во всех красках описывается, что натворили демонстранты в Инсбруке. Так, одна группа людей устремилась на Кармелитгассе и растащила все запасы с фабрики Шиндлеров, где делали варенье. Другая отправилась к штаб-квартире Шиндлеров на Андреас-Гофер-штрассе, где Гуго и Эрих не дали ей разграбить магазин:

Мальчик принялся срывать ставню с витрины, чтобы разбить стекло, когда явились владельцы… уговорили людей прекратить разрушения, и им это почти удалось, потому что сами хозяева брали с прилавков магазина банки с вареньем и другие консервы и швыряли их толпе. Этот странный спектакль привлек внимание множества зевак, и они, быстро поделив между собой добычу, удалились… Собравшихся рассеял итальянский военный патруль[26]26
  Innsbrucker Nachrichten, no. 280, 6 December 1919.


[Закрыть].

Хотя кафе, гостиницы и магазины во всем Инсбруке разграблены, а их окна и витрины разбиты, политики соглашаются, что сделать почти ничего нельзя, так как в беспорядках участвуют женщины и молодежь. Предпринимателям остается только вывезти мусор и продолжать работу, если получится.

Газеты, и среди них Tiroler Anzeiger, быстро обнаружили огромную несправедливость в распределении продуктов питания и принялись обвинять в этом спекулянтов и участников черного рынка[27]27
  Tiroler Anzeiger. 6 December 1919.


[Закрыть]. Прочие издания, и среди них Deutsche Zeitung, орган Национал-демократической партии, делают более общие заявления о том, что их читатели пострадали не только от исчезновения монархии, военного, экономического и финансового провала, но также и от моральной разобщенности[28]28
  Deutsche Zeitung. 7 December 1919.


[Закрыть]. Автор указывает, что все эти проблемы родом из Венгрии, Галиции и Польши.

Настрой понятен. Шиндлеры больше не могут укрыться уютным одеялом ассимиляции. Представление о том, что евреи богатеют на несчастьях других, становится все более распространенным.

После бунтов декабря 1919 года Гуго и Эрих зря ждали сочувствия от своих собратьев-евреев. Гуго Орнштейн, сионист из еврейской общины Инсбрука, высказался в газете Jüdische Nachrichten («Еврейские новости») в том смысле, что даже ассимилированным евреям, которых христианское население любит за труды на ниве благотворительности, нельзя надеяться, что их не ограбят. Фамилия Шиндлеров не называлась, однако Орнштейн пишет о налете на фабрику по производству варенья, и все сразу становится понятно.

Его статья, по сути, напрямую обращается к Гуго и Эриху: ассимиляцией и отказом от своей религии ничего не добьешься; они должны встать во главе еврейской общины Инсбрука. Им нечего стесняться своих еврейских корней.

Весьма любопытно открытое противостояние сионизма и ассимиляции в такой крошечной еврейской общине. Гордость ассимиляцией мой отец унаследовал от Гуго. Понятно, что в 1919 году такие взгляды были не по вкусу остальным евреям Инсбрука. Я всегда думала, что наше семейство отмечало, по крайней мере, большие еврейские праздники. Критический настрой Орнштейна заставил меня сомневаться. Я тщательно просмотрела фотографии разных торжеств, проводившихся еврейской общиной, и нашла на них жену Леопольда Дубски, Вильгельмину, но Шиндлеров не увидела нигде.

Похоже, члены моей семьи не были активными членами местной еврейской общины и вообще вряд ли ощущали себя евреями. Но, как предупреждал Орнштейн, разве это было важно для того, какими их видели другие? Орнштейн соглашался, что бунты были не исключительно антисемитскими, так как в тот же день было совершено нападение на иезуитский монастырь. Именно запасы продуктов и напитков у Шиндлеров делали их заманчивой целью. Но ведь было же что-то еще?

Я долго размышляла, как зараза антисемитизма расползлась по Инсбруку, и старалась не перекраивать историю с позиций сегодняшнего дня, когда цепь неких событий подгоняется к известному нам всем заключению. Чем больше я читала, тем больше понимала, что причин было несколько и все они взаимосвязаны. Причем многие ранее предложенные объяснения просто не подходят для Инсбрука.

В одной из статей об «антисемитизме в Европе до начала Холокоста» авторы называют «четыре области (религиозная, расовая, экономическая и политическая), в которых антисемитизм разжигался падением экономического благосостояния, увеличением еврейской иммиграции, ростом симпатий к левым и восприятием евреев как вождей левых политических движений всякого рода»[29]29
  Brustein William, King Ryan. Anti-Semitism in Europe Before the Holocaust// International Political Science Review. Vol. 25, No. 1. 2004. P. 35–53.


[Закрыть].

Но из четырех важнейших факторов, обусловивших подъем антисемитизма в Европе, только один – бедность – кажется мне существенным для Тироля и инсбрукских голодных бунтов 1919 года; моя семья издавна занималась ввозом, производством и продажей продуктов питания и напитков. Думаю, что для голодных, обездоленных, разъяренных людей именно это, а вовсе не происхождение делало Шиндлеров естественной целью нападения, по крайней мере тогда.

А вот «увеличения еврейской иммиграции» в Инсбруке, можно сказать, не заметили. В отличие от Вены и даже Линца и до и после Первой мировой войны восточноевропейские евреи в Инсбрук почти не приезжали. Не только в Тироле боялись иммиграции, даже если ее и не существовало. Возможно, дело тут в географическом положении. Почти с каждой улицы Инсбрука хорошо просматриваются окружающие его горы. Они образуют величественную, надежную, неприступную преграду между городом и окружающим миром. Живя в таком замкнутом пространстве, ощущаешь страх, как бы этот внешний мир тебя не раздавил.

Прочие два фактора – все возраставшая поддержка левых политических движений и видная роль в них евреев, – приведшие к подъему антисемитизма в Вене, тоже были не столь уж важны в этих местах. В политическом отношении Тироль – консервативный, аграрный, провинциальный, глубоко католический – ощущал себя весьма далеким от радикальной «красной Вены». Тироль всегда гордился своей отдельностью, независимым умонастроением, подчеркнутой непохожестью на Вену.

Но нельзя забывать, что после войны в Европе бушевали политические бури, сталкивались противоположные взгляды на то, как жить дальше старым, распавшимся империям. Возможно, в такой обстановке кое-кто в Тироле и испугался, что евреи окажутся этаким троянским конем левых. А может быть, утрата Южного Тироля настолько угрожала идентичности Северного, что даже самый тихий шепоток о различиях мог пробудить враждебность к евреям.