Текст книги "Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи"

Одно поколение Шиндлеров и Дубски ушло на войну, а другому пришлось научиться переживать и потери, и ощущение пустоты: 2 мая 1915 года Самуил умер в возрасте семидесяти трех лет, оставив Софию вдовой. Конечно же ей трудно было пережить это горе одной, ведь пятеро ее детей были далеко от Инсбрука. Наверняка Марте в Вене часто снился покойный отец.

Война многое изменила для женщин. Мужчины постепенно уходили из сельского хозяйства, промышленности, бизнеса и транспорта, и женщины Инсбрука вышли из тени и стали заметнее в общественной жизни. По фотографиям заметно, что они начинают работать контролерами в трамваях, трудятся в цехах, пробуют себя в бизнесе.

У Софии четверо сыновей были на фронте, а муж умер, и ей пришлось встать во главе семейного бизнеса. Марта осталась в Вене, чтобы помогать Зигфриду в делах, а дочь, Маргариту, отправила в Инсбрук, к бабушке, пережидать войну[14]14
  McLanathan Richard. The Art of Marguerite Stix. P. 15.


[Закрыть]. Наверное, семилетней девочке было очень страшно приехать и узнать, что все ее дяди отправились воевать.

Весной 1915 года положение Австро-Венгрии на фронте стало настолько тяжелым, что ее солдат уже требовалось спасать. Германия согласилась начать наступление одновременно в Польше и Галиции, но сделала это, чуть ли не стиснув зубы. Австро-Венгрия оказалась младшим партнером в очень неустойчивом союзе. Немецкому генералу Эриху Людендорфу приписывают известное выражение о Германии, «прикованной к трупу» империи Габсбургов. И тем не менее выход Австро-Венгрии из войны или хотя бы отказ от сражений с русскими обернулся бы для нее катастрофой.

Новая операция, так называемое Горлице-Тарновское наступление, началась в Галиции, юго-восточнее Кракова. Немецкие и австро-венгерские части скрытно соединились в этом районе и значительно превзошли русских по численности. 2 мая 1915 года короткая, но ожесточенная бомбардировка возвестила о начале атаки. По меркам Западного фронта, количество орудий было весьма скромным, но на Восточном ничего подобного пока еще не видели и не слышали.

Стремительная атака раздробила силы русских, катком прошла по галицийским равнинам. В прорыв пошли многочисленные войска.

К концу «великого отступления», в сентябре 1915 года, пала вся российская часть Польши, и русских в Галиции почти не осталось. Более миллиона военнопленных нужно было где-то разместить, и их рассовали по самым разным уголкам империи. Некоторые оказались в крошечной тирольской деревне Штейнах, рядом с которой я жила в Тринсе, и работали на местной кожевенной фабрике[15]15
  Morscher Lukas. Tiroler Alltagsleben im Ersten Weltkrieg. P. 69.


[Закрыть]. Прочие обосновались в Игльсе и Инсбруке.

Австро-Венгрия торжествовала. Эта победа, как ластик, стерла память о прежних унижениях. Полки Эриха, Эрвина и Гуго входили в Третью армию, которая юго-восточнее Горлице пробивалась к северной оконечности Карпатских гор. Полк Гуго, похоже, в июне вернулся в Тироль, где ему тоже пришлось несладко, но Эрих с Эрвином остались на Восточном фронте.

Когда в Соединенных Штатах я познакомилась с Томом Зальцером, он показал мне две фотографии моего двоюродного дедушки Эрвина и его однополчан – их я никогда раньше не видела. На одной серьезные, изнуренные солдаты поздно вечером собрались вокруг небольшой бочки, похожей на ту, в которой держат ром. Я не сразу поняла, кто из них Эрвин – так не похож он стал на веселого юношу, которого я видела на снимках, сделанных в Игльсе в 1914 году.

Эрвин на этом снимке сидит на земле в грязных ботинках и держит небольшую жестяную кружку; улыбки нет и следа, он пристально смотрит куда-то за правое плечо фотографа. Сначала я подумала, что алкоголь в кружке напомнил ему об отце и семейной винокурне, но он, кажется, был склонен глушить свои горести, а не предаваться воспоминаниям и размышлениям.

22. Эрвин Шиндлер (сидит на земле, четвертый справа)

Эрих и Эрвин, уже к тому времени лейтенанты, остались в живых после первых, самых страшных дней Горлице-Тарновского наступления. Эрвин был убит 9 июля 1915 года, в возрасте двадцати двух лет, и как раз тогда, когда было объявлено прекращение огня. Его подразделение стояло северо-восточнее Кракова, в городе Красник, на территории русской Польши. Приветствуя командира, он получил пулю в голову. Стальные каски только еще входили в употребление – и пока только на Западном фронте. У Эрвина и его однополчан были только матерчатые кепки (Feldkappe), совершенно не защищавшие от пуль.

Его старшему брату Отто пришлось везти тело в Инсбрук, чтобы похоронить. Марта записала: «Бедный Отто был вынужден смотреть на останки этого некогда цветущего человека. Он привез его домой, достав из временной могилы в чужой земле»[16]16
  Дневник Марты, 16 октября 1915 года


[Закрыть].

В местной прессе семья поместила траурное объявление, скорбя о потере «всеобщего любимца, нашей гордости» Эрвина. Там указывалось, что его военные заслуги были отмечены бронзовой и серебряной медалями «За храбрость». И вот теперь «жизнь, исполненная цветущих надежд, сошла в могилу». Объявление подписали члены семьи: сначала София, потом Отто, Эрих, Гуго и Марта с мужем Зигфридом.

Всего за четыре месяца София потеряла и мужа, и сына. Война пришла к Шиндлерам.

Еврейское кладбище, Инсбрук, 2018 год

На могильном памятнике моей семьи имя Эрвина идет сразу за именем Самуила. Я обнаруживаю его также и в списках на памятнике еврейским солдатам, павшим на Первой мировой войне. У некоторых из этих солдат есть свои могильные памятники. Ровными рядами они стоят по правой стороне еврейского кладбища. Помня о том, как мало тогда в Инсбруке жило евреев, я удивлена такому большому количеству погибших, среди которых не только местные еврейские юноши, но и те, кто прибыл в Инсбрук на лечение и умер от ран.

Я думаю, именно София распорядилась выбить имя Эрвина на могильном камне. В душе она, наверное, была благодарна судьбе, что Самуил умер, так и не узнав, что его младший сын погиб на войне.

23. Траурное объявление о гибели Эрвина Шиндлера

Марту совершенно подкосила смерть младшего брата. 16 августа 1916 года она записала в дневнике: «Почти все время неотступные мысли о нем. Мне больно оттого, что так мало времени мы провели вместе». Ее очень волновали частые сны о покойном отце, однако она задавалась вопросом: «Почему мне никогда не снится дорогой Эрвин? Солнечный мальчик в тирольском костюме, который вместе с нами в Игльсе ходил по грибы, или надевающий теннисный костюм, увенчанный копной кудрей, падающих ему на лицо».

Вероятно, София старалась себя утешить, что Эрвин погиб не напрасно и что смерть его была героической; и наверняка она молилась, чтобы остальные три ее сына вернулись домой живыми и невредимыми. Враги множились. Теперь и Южный Тироль стал прифронтовым: шла война против Италии. И настоящих тирольцев, таких как Гуго и Эрих, уже призвали встать на его защиту.

5
Шнапс на Южном фронте

Лондон, Австрия, Словения, 2018 год

На два года я с головой погружаюсь в военную историю Австрии времен Первой мировой войны. Я покупаю книги, хожу в музеи, вожу свою семью в долгие походы по горам. Хочется понять, каково было молодым жить, сражаться и умирать с 1915 по 1918 год на австрийско-итальянской границе, на театре военных действий, почти не удостоенном внимания в написанных по-английски книгах о Первой мировой. Я хочу увидеть, что стоит за доставшимися мне в наследство фотографиями деда, снятыми в годы его военной службы.

Отец безмерно гордился тем, что Гуго служил, хотя сам не стал пользоваться такой же возможностью, когда она ему представилась. Курт вспоминал, как в детстве он любил слушать о фронтовых подвигах отца, но больше он почти ничего не рассказывал, а я, к сожалению, не догадалась его как следует расспросить. Фотографии давно погибших людей в военной форме, которые хранил Курт, казались совсем неинтересными. А вот теперь, вооружившись лупой, я вглядываюсь в них, определяя звание, полк, место и дату съемки. Теперь мне нужно как следует рассмотреть фотографии и памятные вещи, проштудировать книги, побывать в музеях, и тогда, надеюсь, на большом историческом полотне я найду то место, где сражался мой дед.

У меня есть три снимка Гуго, сделанных во время службы в горах. На первом он снят с двумя солдатами и немецкой овчаркой. На псе хитроумное устройство: одновременно и поводок, и подъемник в случае падения в расщелину. Кожаные лямки наверняка выдержат вес, если вдруг его придется тянуть с силой. Гуго обнял пса и в порыве веселья водрузил ему на голову свою кепку. Его ружье валяется рядом, на земле. Поверх формы на Гуго и его сослуживцах белые комбинезоны, обязательные для ношения зимой, чтобы быть незаметными на снегу.

На втором снимке, сделанном в конце весны или в начале лета, Гуго и два солдата позируют на фоне каких-то высоких гор. Снега еще довольно много, но кое-где видны проталины с зеленой высокогорной травой. Гуго сидит на камне в расстегнутой серой горной тужурке; это явно потому, что из-за трудного подъема ему стало жарко. Он смотрит прямо в камеру, на глаза падает прядь волос. Гуго слегка прищуривается от яркого света: наверное, фотограф просит смотреть прямо на него и на солнце. Здесь Гуго выглядит старше и изнуреннее, чем на снимках 1914 года, сделанных в саду дома в Игльсе.

24. Зимняя кампания, Гуго Шиндлер

25. Весенняя кампания

Справа от него сидит солдат помоложе, с невыразительным лицом: на нем трудно прочесть эмоции. Он скован – возможно, ему не слишком хочется фотографироваться, а может быть, ему просто страшно. За ними стоит третий солдат, с моноклем, небольшой круглой фляжкой шнапса в правой руке и сигарой – в левой. На каком-нибудь полковом обеде он смотрелся бы очень уместно. Все трое явно позируют. Наверняка из металлической фляжки был сделан не один глоток, чтобы подкрепить силы при подъеме.

Композиция снимка превосходна: Гуго с однополчанами образуют треугольник на фоне горных склонов, окутанных дымкой. И здесь у их ног лежит пес – наверное, тот же самый. Снимок напечатан в крупном размере и наклеен на паспарту. Я хотела бы разглядеть этикетку на фляге, потому что это, вполне возможно, ненавязчивая реклама продукции С. Шиндлера. Нарочно ли Гуго позировал на фотографии именно так, словно желая передать привет матери в Инсбрук?

Как бы я ни старалась, я не могу точно определить, где это снято. Я только знаю, что этот снимок, в поцарапанной рамке, у Курта был всегда с собой; где бы он ни жил, он ставил его на рабочий стол.

Третий снимок – студийный портрет Гуго по случаю получения награды; он явно очень доволен, на груди сияет новенькая медаль (см. илл. 8 на вкладке). Она называется «За храбрость» (Tapferkeitsmedaille), того же типа, которая была и у Эрвина, но я не могу сказать точно, бронзовая она, серебряная или золотая. Это не единственная награда Гуго. У меня есть еще его золотой крест «За заслуги». Он изготовлен из 18-каратного золота с красной и белой эмалью и украшен инициалами Франца Иосифа, который и учредил его за добросовестную службу стране и короне. Год учреждения – 1849 – был выбит на оборотной стороне креста.

На студийной фотографии форма у Гуго чистая, выглаженная, серебряные пуговицы посверкивают, на них видна цифра 1, указывающая номер полка. Заметнее всего оказывается серебряный эдельвейс на воротнике – символ его принадлежности к «защитникам отечества» (Landesschützen).

В крошечном полковом музее, расположенном в Инсбруке, я узнаю, что история полка начинается с тех времен, когда у Тироля возникло особое положение в части службы в армии, дарованное ему указом императора Максимилиана в 1511 году. Тирольцы дали обязательство выставлять за императора определенное количество людей на случай войны, а взамен получили особые привилегии, включая право на владение оружием и освобождение от службы за пределами Тироля. Кроме того, император согласился не вести в Тироле военных действий без согласия его жителей. Уступка была значительной и очень помогла формированию чувства независимости и единения у тирольских горцев.

Эти добровольные стрелковые объединения со временем превратились в «защитников отечества», а потом и во вторые в мире специализированные горнострелковые части; первыми считались итальянские «альпини». В 1917 году их переименовали в императорских стрелков (Kaiserschützen). Новобранцев интенсивно обучали скало– и ледолазанию, ходьбе на лыжах, спуску по канату, боевой тактике в горных условиях, передвижению по крутым склонам и ледникам, геологии и метеорологии. Одной из целей обучения было выявление молодых людей, способных к выполнению специальных и разведывательных операций в условиях высокогорья, а это требовало высокого уровня горной подготовки, выносливости и умения действовать самостоятельно. Не могу утверждать с уверенностью, но, по-моему, оба снимка Гуго были сделаны как раз тогда, когда он выполнял какое-нибудь особое задание.

На студийной фотографии Гуго, стоящий со сложенными руками, излучает спокойную уверенность. Он красив и прекрасно это понимает. Тонкая улыбка трогает его губы, он смотрит прямо на фотографа; вспышка отражается в зрачках. С этого снимка я считываю глубокое чувство гордости и ощущения себя частью страны. Именно этого горячо желали многие молодые евреи Габсбургской империи. Военные успехи Гуго – в реальности, скорее всего, весьма скромные – стали вершиной его достижений в области ассимиляции.

Этот снимок совершенно никак не вяжется с антисемитскими выпадами, с которыми его семья сталкивалась в Инсбруке, с малоприятными листовками, где их обвиняли в безродности, космополитизме, себялюбии и вероломстве. Он убедительно доказывает, что Гуго прежде всего отважный, патриотично настроенный подданный Австро-Венгрии, потом тиролец и только в последнюю очередь – еврей.

И вот, вооружившись этими тремя снимками, я начинаю розыски по части того, что австрийцы называли своим Южным фронтом. Я рассчитываю обнаружить, какую роль играл там Гуго и что выпало на долю ему и его товарищам, но для начала мне нужно понять, почему вообще все это происходило. Зачем Италии понадобилась эта горная война?

23 мая 1915 года Италия объявила войну Австро-Венгерской империи. Теоретически она должна была быть союзницей Германии и Австро-Венгрии: Тройственный союз между этими странами был заключен в 1882 году. Он формально признавал границы молодого Итальянского королевства, объединенного и получившего независимость совсем незадолго перед тем, в 1870 году. В некоторых отношениях он существовал только на бумаге. Итальянские патриоты скорбели о «потере», как они это понимали, земель на северо-востоке (Italia irredenta), населенных людьми, говорившими по-итальянски и оставшихся под Габсбургами, хотя раньше они принадлежали сначала Римской империи, а потом Венецианской республике.

К 1915 году националисты в Италии не только возжаждали восточного побережья Адриатики с австро-венгерским портом Триест, но и носились с планами прийти к власти на Балканах. Экспансионистские мечтания простирались и на Южный Тироль, где жило много италоговорящих, называвших этот регион «Трентино».

Италию тянули в разных направлениях. Германия давила на нее, вынуждая присоединиться; но в цену сотрудничества входил и Южный Тироль, который австрийцы весной 1915 года уж точно не собирались выпускать из рук, ведь он был одной из самых ценных и развитых ее провинций. Австро-Венгрия вела войну, чтобы сплотиться, а не развалиться на части.

И в довершение всего британцам и французам удалось искусить итальянцев посулами земли и денег. Короля Италии и премьер-министра Саландру без труда убедили, что падение Австро-Венгрии будет им только на руку, – и уже в начале 1915 года казалось, что оно вот-вот произойдет, потому что австро-венгерские армии истекали кровью на Восточном и Сербском фронтах.

Саландре принадлежит выражение «священный эгоизм» (sacro egoismo), которое добавило религиозного авторитета и чувства национального долга притязаниям страны на Italia irredenta, хотя частью этих земель Габсбурги владели еще со Средних веков. Социалист Бенито Муссолини, некогда ярый противник войны, теперь не менее пламенно высказывался в ее пользу и ратовал за «возврат» восточных и северных земель. В совсем недавно объединенной стране некоторые воспринимали империалистическую войну как возможность сплотиться и создать новую, коллективную память.

В тайном Лондонском соглашении от 26 апреля 1915 года Италия обязалась объявить войну. Британия и Франция за стремительное наступление обещали ей немалые куски Австро-Венгрии, в том числе Южный Тироль от озера Гарда до перевала Бреннер. Они посчитали, что в уплату за свои требования Италия вполне может выставить миллион штыков. В то же время алчность новоявленного союзника вызывала нескрываемое презрение. Премьер-министр Герберт Асквит называл Италию «жадной и ненадежной», его Первый лорд Адмиралтейства, Уинстон Черчилль, – и вовсе «шлюхой всей Европы».

Многих тирольцев объявление Италией войны буквально ошеломило; они почувствовали себя преданными, разъяренными и беззащитными. Война разгоралась на их заднем дворе, сосед вставал на соседа. Император Франц Иосиф обиженно заметил: «После союза, которому было больше тридцати лет, Италия могла бы процветать так, как ей и не снилось, но она бросила нас в час опасности и с развевающимися знаменами переметнулась на сторону противника».

Война с Италией могла бы обернуться катастрофой для сильно перенапрягшейся Австро-Венгрии. Бескомпромиссный итальянский главнокомандующий Луиджи Кадорна в 1914 году несколько месяцев готовил свою армию к легкой «прогулке до Вены» – наращивал численность, улучшал вооружение, набирал молодых офицеров, от которых требовал беспрекословного подчинения. Он полагал, что численное преимущество Италии решит все.

Однако по сравнению со своими новыми союзниками Италия была еще недостаточно подготовлена и вооружена для современной войны. Более того, ко времени вступления в войну в мае 1915 года события обернулись невыгодным для нее образом. Успешное Горлице-Тарновское наступление предотвратило катастрофу Австро-Венгрии на Русском фронте и высвободило войска, которые теперь можно было бы перебросить на юг – в особенности хорошо подготовленных горных стрелков, таких как Гуго, знавших и понимавших Альпы.

Стрелки (Landesschützen) Гуго вернулись обратно в Тироль в июне 1915 года. Изнуренные, потерявшие треть своего состава на Восточном фронте части отправляли прямо в горы и размещали на крутых, коварных склонах. Этот новый Южный фронт змеился на целых 600 километров: от швейцарской границы через Альпы, вокруг U-образного горного выступа Южного Тироля, а последние 60 километров резко шел на юг, вдоль скалистого плато, к побережью Адриатики. Итальянцы наступали с равнин на укрепленные горные районы.

Основные сражения велись на самом восточном, 70-километровом участке, потому что итальянцы пытались прорваться в Истрию и овладеть Триестом. Два года по всему фронту им оказывалось ожесточенное сопротивление, своего рода смертельная война на истощение, так же ненасытно пожиравшая людей, как и Западный фронт. В первые же полгода всего за несколько миль территории погибло почти 160 000 итальянцев.

Почти все тяжелейшие сражения происходили на крутых берегах реки Изонцо (ныне Сока). Австрийцы нумеровали их, и итальянцы последовали этому примеру. В первых одиннадцати итальянцы отвоевали самое большее километров тридцать.

Итальянцы, жаждавшие завоеваний, были сторонниками идеи непрерывного наступления. Вот почему они не озаботились созданием столь же мощной инфраструктуры, как австрийцы, которые готовились к обороне. Та же самая модель вскоре повторилась и в боевых действиях. Генерал Кадорна обладал почти двукратным численным преимуществом и, соответственно, недооценивал мощь австрийских позиций.

В первые годы войны итальянцы придерживались одной и той же тактики: артобстрел, теоретически для того, чтобы снести ряды колючей проволоки; потом наступление шеренг пехоты, нередко трудное, в гору, когда часто обнаруживалось, что проволоке ничего не сделалось. И тут австрийцы начинали теснить наступавших. Если иногда итальянцам и удавалось захватить первую линию обороны, австрийцы отступали на вторую, потом на третью, отходили за исходную позицию и, если нужно, еще дальше, за непроходимые ряды колючей проволоки. Оттуда они могли начать контратаки, пользуясь тем, что австрийская артиллерия стояла выше, на склонах, и легко теснили итальянцев с занятых ими позиций.

Более того, итальянская армия была очень неоднородна в смысле боевых качеств и целеустремленности, в общем отражая разнородность страны. Среди рядовых пехотных полков было непропорционально много бедных, необразованных призывников с юга, которым порядком поднадоело быть пушечным мясом в этих лобовых атаках. Кадорна насаждал страх, нередко расстреливал старших офицеров, жестокими наказаниями вынуждал солдат выполнять свои приказы. Так действовал не он один. Винченцо Гариони, командовавший итальянским корпусом на Изонцо, называл огромные потери итальянской пехоты «необходимой жертвой».

Моральный дух начал стремительно падать, подрывая убежденность, что война за освобождение земель предков из цепких лап империи Габсбургов справедлива.

Вена, 2019 год

Я вижу, как Южный фронт поглощает моих предков – Гуго, его братьев Эриха и Отто, их двоюродных братьев Эгона Дубски из Инсбрука и Эгона Кафку из Линца. Из объявления 1915 года о смерти Эрвина мне известно, что и Эрих, и Гуго были повышены в званиях, из лейтенантов (Leutnant) стали обер-лейтенантами (Oberleutnant) и получили награды за храбрость. После долгих и нудных розысков я прихожу к досадному выводу, что вряд ли когда-нибудь дознаюсь, за что именно. Ни в одном из австрийских военных архивов нет сведений, где и когда они были награждены. В конце Первой мировой войны все австро-венгерские архивы были отправлены на хранение государствам, составлявшим империю; тогда никто ведь и представить себе не мог, что следующая война мало что от них оставит.

Несколько дней я стараюсь выяснить, где же сражался Гуго. Задачка оказалась не из легких. Я хожу в самые разные музеи и архивы, тщательно просматриваю все, что написано о войне, выискивая упоминания о его полке, и внимательно рассматриваю все фотографии, ища его лицо. Архивист Венского военного архива недоумевает, когда я спрашиваю, сохранились ли документы по каждой отдельной кампании. Чуть снисходительно он напоминает мне, что на Южном фронте сражались миллионы человек. Я смущаюсь и понимаю наивность своего вопроса. Вероятность найти точное место, где сражался мой дед, куда меньше, чем вероятность обнаружить иголку в стоге сена. Стога хотя бы стоят на месте, а военные действия – это постоянные перемещения. Южный фронт продолжал перемалывать. Крайняя усталость и суровая зима 1915/16 года ослабили напряженность обстановки, но в 1916 году на Изонцо состоялось еще пять сражений, тогда как в предыдущем году их было четыре. В августе итальянцы наконец овладели городом Гориция, стоявшем на этой реке, и захватили очередные три мили территории; но следующие три сражения того же года не принесли ровно ничего фронту, каждый метр которого в человеческих жизнях стоил все еще больше, чем фронт Западный.

Потом – впервые на Южном фронте – Австро-Венгрия пошла в наступление, отказавшись от успешной, но досадной тактики оборонительной войны. Это наступление, так называемая Битва при Азиаго, развернулось в середине мая 1916 года. Его прозвали «штрафным ударом» (Strafexpedition) – в том смысле, что Италию нужно было проучить за развязывание войны, а еще потому, что эти слова как нельзя лучше выражали гнев Австро-Венгрии на наглость итальянцев. Те, выказав изрядное мужество и стойкость, сумели перегруппироваться и заслонили прорыв на фронте. Был ли там Гуго? Очень похоже, что был. Наверняка ведь многие подразделения его стрелкового полка (Landesschützen) воевали, наступали и отступали в этих долинах, проходах и горах.

В июне 1916 года «штрафной удар» закончился, в том числе и потому, что Россия возобновила наступление на Восточном фронте, а без вмешательства Германии это было чревато для Австро-Венгрии коллапсом. Помощь Германии (и Болгарии) в 1916 году способствовала разгрому Сербии, когда нашествие сразу нескольких стран вынудило короля и измотанные остатки его армии отступить по всему фронту.

Одна из фотографий, которую я получила от Тома Зальцера, доказывает, что мой двоюродный дед Отто, военный врач, был в Белграде. Дата не указана, но Отто в военной форме стоит в помещении, похожем на аптеку. С пояса у него свисает длинная шашка, и мне кажется, что он зашел, чтобы подобрать какие-то порошки для лечения своих пациентов.

26. Отто Шиндлер в Белграде

1916 год закончился для Германии и Австрии завоеванием Сербии и Румынии, Россия же воевала на Восточном фронте. Все больше и больше дивизий Австро-Венгрии поглощал Южный фронт; туда стянули чуть ли не половину всей армии.

Тот год ознаменовался концом эпохи: в ноябре 1916 года скончался восьмидесятишестилетний Франц Иосиф, и империя погрузилась в траур. Почти никто уже не помнил, как жилось до него. Императором стал его внучатый племянник, Карл. В 1917 году новый император переименовал три стрелковых полка (Landesschützen) в императорских стрелков (Kaiserschützen). Все подразделения полка Гуго присягнули новому императору.

Коловрат, Словения, 2019 год

Пробелы и скудная информация о военном прошлом Гуго вызывают у меня сильную досаду, и я утешаюсь местными красотами и духом места. Постепенно я прихожу к заключению, что в общем-то не так уж и важно, где именно Гуго сражался. Важно погрузиться в атмосферу и выстроить картину того, как это могло происходить, и не только с Гуго, а со всеми, кто воевал в этих местах. И вот вместе с семьей я совершаю в 2018 и 2019 годах несколько горных походов туда, где сто лет назад погибали люди. Мы отправляемся в Словению, потому что почти весь фронт по Изонцо находится теперь на ее территории.

В жаркий августовский день 2019 года мы ходим по остаткам итальянских окопов у деревни Коловрат, расположенной выше города Кобарид, который раньше назывался Капоретто по-итальянски и Карфрайт по-немецки, что свидетельствует о его мультиэтничности. Люди, говорившие по-немецки, жили здесь рядом с итальянцами, славянами и фриулийцами. За состоянием окопов следит местный музей Первой мировой войны. Издалека они похожи на волны из мелких камней, катящиеся то вверх, то вниз по крутым склонам. Когда подходишь поближе, оказывается, что это узкие щели. Глубиной они едва по пояс и вряд ли могли защитить от точных попаданий снарядов.

Итальянские новобранцы сражались почти необученными. Нередко им даже не давали команду пригнуться, и они тысячами гибли и здесь, и в других местах. Я живо представляю себе, как артиллерийские снаряды оставляли глубокие воронки в склонах холмов, сейчас заросших крапивой и кустами. Я обхожу их, чтобы случайно чего-нибудь не найти. На здешних плодородных полях фермеры во время пахоты до сих пор обнаруживают человеческие кости.

Оглядываясь, я вижу почти всю долину Изонцо – теперь ее называют долиной Сока – вплоть до гор на другой стороне. От жары в воздухе висит марево. Под нами, внизу, еле виднеется река, и бирюза воды в ее извилистом русле резко контрастирует с серо-белыми скалами и пятнами зелени. Облака скрывают противоположные горы почти до половины и кое-где, под лучами солнца, сползают по склонам.

Новые открытия. Цепляясь руками за жесткий грунт окопов, мы обнаруживаем вырубленное в одной из скал двухъярусное укрытие, соединенное винтовой лестницей. Внутри прохлада, очень приятная после дневного зноя. Можно даже сказать, уютно. Снаружи я слышу раскаты грозы, но непонятно, откуда она идет, потому что звук будто отражается от камней на склоне. Вдруг становится очень легко вообразить, как страшно было слушать грохот артиллерии и ожидать неминуемой смерти от австрийских солдат, вооруженных огнеметами. Укрыться здесь негде. То, что строилось для защиты, становится смертельной ловушкой.

Проходя дорогами солдат Первой мировой, нетрудно на себе прочувствовать весь ужас той жесточайшей горной кампании. Инженеры тогда сконструировали длинные и ненадежные канатные дороги для доставки артиллерии, снарядов и многого другого высоко в горы. В Военном музее Вены есть допотопная черно-белая кинохроника того, как разобранные артиллерийские орудия тащат вверх по крутым заснеженным склонам. На позиции солдаты с великим трудом поднимались по узким каменистым тропам с 35-килограммовыми рюкзаками на плечах. Бесшумно передвигаться было почти невозможно. В лесу выдавал хруст сухих листьев под ногами; на голых склонах подбитые гвоздями ботинки грохотали по камням.

Погода и тогда, и теперь меняется стремительно. Летом подъем в гору был, очевидно, изнурительным: форму шили из толстой шерсти, которая быстро промокала от пота. Летними ночами, бывало, температура уходила в минус, и тогда мокрая форма, наверное, примерзала к коже. Осенью и зимой передвижения были почти невозможны из-за тумана, града и снега.

Но случалось и кое-что похуже. Из-за снежных лавин солдаты сбивались с троп, попадали в расщелины. В своей работе об императорских стрелках (Kaiserschützen) Хайнц фон Лишем приводит страшные цифры: под завалами погибло чуть ли не 60 000 однополчан Гуго. Многие замерзали, погибали от голода, умирали от болезней, вполне излечимых в мирное время (тонзиллита, незалеченного зуба, перелома кости), потому что оказались в тяжелых условиях; с долинами, лежавшими внизу, связи не бывало по целым неделям. Частые туманы и дожди совсем отрезали солдат от внешнего мира и сильно мешали ориентироваться на местности.

Когда представлялась возможность, раненых переправляли вниз по канатной дороге и на носилках, но и под наблюдением медиков смертность была весьма высока. А мертвых часто просто негде было хоронить. Бывало, трупы закладывали камнями и оставляли разлагаться; летом было некуда деваться от мух и невыносимого запаха. Единственное, что было можно, – скатывать трупы по склону вниз.

Пока мы двигались вдоль линии фронта, я живо представляла себе, как Гуго, скорчившись, сидел за одной из этих самодельных каменных стен, укрывался в мелком окопе, выкопанном на почти вертикальном склоне, и с ужасом думал, что их могут смять итальянские войска. Я буквально слышала, как артиллерийские снаряды разрываются на склонах из песчаника и гранита, как дрожат горы, как во все стороны летят шрапнель и смертоносные осколки. Только через несколько месяцев после начала кампании на Южном фронте и у австрийцев, и у итальянцев появились металлические каски.