Текст книги "Превратности судьбы"

– Хорошо. Господи! У тебя действительно больной вид! Ладно, пойду переоденусь. Почему бы тебе не позвонить Мэгги, чтобы она принесла чего-нибудь перекусить и выпить?

– Наверное, я так и сделаю.

Когда Аманда ушла, я закрыла глаза, стараясь не вспоминать недавно пережитый ужас, и, наконец, забылась тяжелым сном. Через час Мэгги принесла мне горячего молока и бутерброд с курицей. Марш услышал, как Аманда объясняла, почему я не спустилась к ужину, и прислал Мэгги с закуской и пожеланиями скорейшего выздоровления.

Я боялась, что мне будут сниться кошмары. Даже если так и было, я не помнила ничего, когда проснулась, за исключением небольшого эпизода. Я снова была в Китае и бродила по темной покинутой миссии, в руках у меня потрескивал факел на шляпной шпильке, а голос в темноте шептал: «Под ним – нож великана…» – голос Николаса Сэбина.

Весь следующий день у меня тупо болела голова, но, хорошо выспавшись, я еще через день чувствовала себя нормально. Я запретила себе вспоминать о том, что произошло во время фейерверка. Во-первых, потому, что это происшествие казалось все неправдоподобнее день ото дня, а во-вторых, потому что боялась и не хотела думать об этом.

В конце недели Аманда уехала в Челтнем. Рождество будет только через шесть недель. Впереди у меня бесконечные пустые дни. В миссии я бы уже что-то планировала и выкраивала, чтобы сэкономить еду и деньги на рождественский ужин, делала бы украшения, штопала, шила, готовила бы всем подарки.

Здесь, в «Высоких зарослях», еще не начинали готовиться. А когда начнут, слуги все сделают. Мистер Грешем великодушно выделил мне деньги на карманные расходы: по шиллингу в неделю. Я купила тонкого полотна в деревне, чтобы сделать носовые платки всем в подарок. Но вышивка занимала мало времени, а дни казались такими длинными. Мои руки скучали по работе, а ноги – по ходьбе, и даже спина, казалось, ныла, соскучившись по работе на огороде или арыке.

Обстановка в «Высоких зарослях» лучше не стала. Казалось, что мы с миссис Грешем обречены на взаимное непонимание. Она не понимала и не хотела понять, что человек может страдать от ничегонеделанья. Ее возмущала моя неблагодарность. Она не могла себе представить, как можно не наслаждаться чудесной жизнью в семействе Грешем после стольких трудностей, которые я пережила в Китае. Ее возмущение росло с каждым днем. Я, со своей стороны, считала, что все, что бы она ни говорила, делалось лишь с одной целью – к чему-нибудь придраться. Боюсь, я не всегда была права.

В середине ноября Эдмунд получил сообщение от банка Николаса Сэбина. Оказалось, что, когда завещание вступит в законную силу, я получу более тысячи шестисот фунтов. Это известие нашло во мне лишь один отклик. Я хотела убежать из «Высоких зарослей». С такими деньгами я легко подыщу себе жилье, а затем и работу. Мне была невыносима мысль о том, что я должна жить с Грешемами, да еще в такой обстановке.

Я хотела сбежать и чувствовала себя виноватой. Конечно, я оказалась в Англии из-за мистера Грешема и его планов. Но он предоставил мне кров и хорошо со мной обращался. Я была ему обязана. Я успокаивала себя тем, что, если я уйду, они вздохнут с облегчением, а я могу, по крайней мере, заплатить им за все, что они на меня потратили.

По-прежнему самыми счастливыми были часы, проведенные в комнате для шитья. Наши с Маршем занятия продолжались. Однажды, во вторую неделю декабря, Марш задержался. Я занялась носовыми платками. Услышав, как открылась дверь, я сказала:

– Здравствуйте, Марш! Посмотрите, я не сижу по-турецки, а изящно, колени вместе, как воспитанная барышня.

Дверь закрылась. Не услышав ничего в ответ, я подняла голову. Марш не улыбался. Он был бледен. Он подошел к креслу, как-то странно посмотрел на меня и сказал:

– Можно мне сесть, мисс Люси?

– Ах, Марш! Никогда не ведите себя, как слуга, когда мы одни, – я вскочила. – Да, садитесь, пожалуйста. Вам нехорошо?

Он опустился в кресло, облокотился на колени, сцепив руки. Он, казалось, смотрел сквозь меня.

– Мне… мне не по себе, мисс Люси. Буквально несколько минут назад… – он опустил руку в карман, – Битти нашла это на лестничной площадке рядом с вашей комнатой и принесла мне. Это ваше, мисс Люси?

Он протянул руку. На ладони лежало кольцо Николаса Сэбина. Я носила его, не снимая, на тонкой ленточке под платьем. Ничего не понимая, я поднесла руку к груди, словно хотела удостовериться, что его там нет.

– Да, это мое. Слава богу, Битти нашла его! – Я пальцем нащупала ленточку и вытащила ее из-за воротника. – Посмотрите, ленточка порвалась, и кольцо, должно быть, проскользнуло под одеждой, а я не почувствовала.

Я протянула руку, но Марш не торопился отдавать мне кольцо. Он держал его большим и указательным пальцами и смотрел на него с болью и сомнением.

– Можно… можно мне узнать, как вам досталось это кольцо, мисс Люси?

Я замялась.

– Я не могу вам все объяснить. Мистер Эдмунд сказал, чтобы я никому не говорила. Но его мне дал человек, о котором я вам рассказывала, тот в Китае, который попросил меня привезти документы в Англию.

– Человек, который… умер?

– Да. Марш, в чем дело? На вас лица нет!

– Я знаю это кольцо, мисс Люси, – тихо заговорил он, – у него форма необычная. Я купил его в Гонконге, когда был молодым солдатом, а потом подарил его своей жене.

– Вашей жене? Я не знала, что вы женаты. Но как? То есть если вы подарили его своей жене, то как оно могло?.. – я не закончила.

Марш повернул кольцо. Казалось, он меня не слушал.

– Подарок на память, – сказал он тихо и с трудом. – Это было давно. Тогда на нем были мои инициалы. Теперь здесь другие буквы – НС. – Он заморгал. Наконец, он оторвался от кольца и посмотрел на меня: – Они означают Николас Сэбин?

Я, потрясенная, смотрела на него, не мигая.

– Да, – наконец, сказала я. – Но… но как вы узнали?

– Я знаю кольцо, мисс Люси. Человек, который обратился к вам с просьбой перед смертью —…мой сын.

Я не могла в это поверить. Но и не поверить я тоже не могла, потому что Марш не мог говорить неправду, в этом я была уверена. Десятки вопросов возникали в голове, но я ни один не решалась задать. Я смотрела в скорбные глаза Марша, и сердце сжималось от боли. Я опустилась перед ним на колени и взяла его руку, державшую кольцо. Он тяжело вздохнул и его плечи еще больше опустились.

– Это был Ник? – ровным голосом спросил он. – Вы совершенно уверены? Может, кто-то другой, кому каким-то образом досталось это кольцо? Черные, вьющиеся волосы. Сильный. Узкие скулы, как у матери. И глаза. Кажется, что они все время смеются какой-то, только ему понятной, шутке.

Я крепко сжала его руку, чувствуя кольцо на своей ладони.

– Это был Ник. Мне так жаль, мистер Марш. Слово «мистер» получилось как-то само собой. Этот добрый человек за несколько минут стал для меня гораздо важнее, чем слуга. Гораздо важнее. Я больше не могла скрывать от него, что случилось в Ченгфу.

– Я должна рассказать вам о Нике, о том, что произошло в Ченгфу. Но, пожалуйста, не могли бы вы мне сначала объяснить, почему у него другая фамилия? И почему вы никогда не говорили о нем?

Он кивнул, заметил, что я стою на коленях.

– Пожалуйста, сядьте, мисс Люси!

– Нет. Мне так удобно. И вы не должны больше называть меня мисс Люси. Я объясню. Но сначала – вы.

– Хорошо… – в его глазах была скорбь, но лицо приняло обычное, спокойное выражение. – Грустная и простая история. Видите ли, у нас был неравный брак, и моя бедная жена расплатилась за него сполна. Я был молодым солдатом и должен был отслужить двадцать один год. Я, в основном, служил за границей, а моя жена оставалась одна. Когда мы поженились против воли ее родителей, те от нее отказались. У нас был один ребенок, Николас, и за первые десять лет его жизни мы с ним виделись всего три раза, – он поморщился. – А потом он не желал видеть меня даже в тех редких случаях, когда я приезжал в отпуск. Его мать тоже не хотела меня видеть.

Марш, казалось, был очень далеко.

– Моя жена ожесточилась. Это понятно. Она снимала квартиру в бедном районе в Лондоне – самое большее, что позволяло мое солдатское жалованье. Ей еще приходилось работать белошвейкой, чтобы сводить концы с концами. Но мальчика она хорошо воспитала, занималась с ним, пока он был маленьким, учила его вести себя, как джентльмен. Это ее заслуга. Он получил стипендию и поступил в хорошую школу. Я спросила:

– Он учился вместе с Робертом Фолконом и Эдмундом, да?

Озадаченный, Марш устало посмотрел на меня.

– Откуда вы знаете, мисс Люси?

– Люси. Пожалуйста, просто Люси. Эдмунд мне сказал. Они с Ником дружили в школе. А Эдмунд знает о вас? О том, что вы отец Ника?

– Нет, нет! – он быстро покачал головой. – Никто не знает. Когда я уволился из армии десять лет назад и стал работать здесь, у мистера Грешема, я с изумлением обнаружил, что молодой хозяин, мистер Эдмунд, учился в Белвуде вместе с Ником, – он грустно улыбнулся. – Моя жена Клара не хотела меня знать, но я отправлял ей все до последнего пенни, ведь нужно было покупать одежду и книги для Ника. Бедняжка! Она работала день и ночь, чтобы обеспечить Нику учебу и рано слегла в могилу. Я всегда себя винил… глупо жениться на девушке не своего круга.

– А разве Ник не говорил никогда Эдмунду, что вы здесь служите?

– Ник не знал.

– Не знал, где его отец?

– Нет. Видите ли, он рос с большим предубеждением против меня. Даже когда ему было всего десять лет, он уже презирал меня. Ему была ненавистна сама мысль о том, что его отец – слуга. Думаю, это у него – от матери, хотя убежден, что она никогда плохо обо мне ему не говорила. Когда я видел его в последний раз, ему было четырнадцать лет. Он разговаривал со мной очень резко, сказал, что никогда не будет служить никому: ни военному, ни гражданскому. Я попробовал объяснить ему, что это то общественное положение, которое я получил по рождению, и что я горжусь тем, что я – отличный слуга. Способный, надежный, заслуживающий доверия. Но Ник не видел в этом ничего хорошего. Когда он поступал в Белвуд, он взял девичью фамилию матери – Сэбин, с тех пор его так и зовут. Он не хотел иметь ничего общего с отцом, который не был сам себе хозяином.

– Это очень жестоко, – огорченно сказала я.

– Возможно. Но молодые часто склонны оценивать прошлое по меркам будущего, и сейчас я стал лучше понимать сына. Сегодня не многие гордятся тем, что у кого-то служат. И кто может утверждать, что они не правы? Но мне кажется, что за презрением Ника скрывалось что-то большее. Он видел, что о его матери забыли, как он считал, не заботились, что муж-солдат бросил ее на произвол судьбы, а сам проводит большую часть времени в колониях. Конечно, он был прав. Для жены солдата или моряка, брак – это одиночество.

– Значит… вы не видели его с тех пор, как он был ребенком?

– Я видел его случайно три года назад. Но я слышал о нем время от времени. Часто, прислуживая за столом, я слышал, как мистер Эдмунд рассказывал родителям о последних подвигах Ника, поэтому мне было кое-что известно о его приключениях.

– Когда вы его встретили, вы с ним разговаривали?

– Да. У меня был выходной. Мы столкнулись с ним лицом к лицу на Пиккадилли. Я сразу его узнал, но самое потрясающее, что он меня тоже узнал.

– Как он вел себя? Был рад видеть вас или нет?

– Я до сих пор не знаю, – Марш пожал плечами. «Привет, отец! – сказал он. – Вижу, ты все так же прямо держишь спину». Я не понял, что же он имел в виду, и не смог найти, что ответить, мисс Люси. По правде говоря, я едва сдержал слезы. Мы поговорили несколько минут, и я сказал, что служу дворецким у Грешемов. «Будь я проклят! – сказал он. – Надеюсь, они хорошо к тебе относятся, все-таки я пару раз спас от кровопролития нос этого сморчка Эдмунда».

Мистер Марш покачал головой.

– Чуть не сказал, что Нику со мной было неловко. Сомневаюсь, чтобы он хоть когда-нибудь себя неловко чувствовал. Он, возможно, по-своему насмехался надо мной. Я так никогда и не смог понять. На следующий день он отправился в Южную Америку. Легко догадаться, что мы не договаривались встретиться.

Мы долго молчали. Наконец, мистер Марш очнулся от воспоминаний и посмотрел на меня. Я все еще держала его руку.

– Пожалуйста, теперь сядьте, мисс Люси, – беспокойно сказал он. – Нехорошо, что я сижу, а вы стоите на коленях. Мне не положено.

Я не сдвинулась с места.

– Вам положено, мистер Марш. Странно чувствовать боль и счастье одновременно, но это так. Я вам сочувствую и себе сочувствую, но я уже привыкла к мысли, что Ника нет. И я счастлива. Я однажды сказала, что хотела бы иметь такого отца, как вы. Мистер Марш, по закону вы – мой отец. Мы поженились тогда в тюрьме в Ченгфу. Это – мое обручальное кольцо.

Мистер Марш замер, затем потер глаза, медленно покачал головой и посмотрел так, словно он не может понять смысла моих слов.

– Вы… поженились? – наконец произнес он.

– Да. Тогда он и подарил мне это кольцо, с тех пор я его ношу. – Теперь я рассказывала. Я повторила то, что уже говорила ему в поезде. Рассказала, как Роберт Фолкон предупреждал меня о Николасе Сэбине. Я закончила тем, как мы с доктором Ленгдоном пришли на могилу Ника. Мистер Марш немного пришел в себя и наблюдал за мной. Он печально улыбнулся.

– Люси, дитя мое, – прошептал он после долгого молчания, – для меня это – большая честь, – он наклонился и поцеловал меня в щеку.

Я поднялась и обняла его.

– Теперь встань, – хрипло сказал он и помог мне подняться, затем отошел и одобрительно посмотрел на меня, склонив голову набок. – Мы не должны говорить об этом никому, Люси. Пусть это будет нашей тайной. Ничего хорошего не выйдет, если хозяева узнают, что ты вышла замуж за сына их дворецкого.

Я удивилась.

– Почему нет? Я не стыжусь этого! – сердито сказала я.

– Просто не нужно говорить, – очень твердо сказал он. – Это невозможно по твоему положению в обществе, Люси. Ты – барышня, член семьи. А я – слуга. У тебя может быть еще больше неприятностей. Я прошу, послушай моего совета.

– Хорошо… конечно, я сделаю так, как вы хотите, мистер Марш, – неохотно ответила я. – А мы не могли бы с вами куда-нибудь уехать? Разве я не могла бы работать где-нибудь вместе с вами? Я не думаю, что из меня получится настоящая дама. Через несколько месяцев все изменится. Я получу деньги, много денег, которые мне оставил Ник. А позже я получу и «Луноловов», хотя мне этого и не хочется, честно говоря.

– «Луноловов»? Что ты хочешь этим сказать, Люси?

Я рассказала ему о завещании и о том, что получу закладную на «Луноловов». Он почесал лоб и озадаченно вздохнул. Не удивительно: за последний час Марш сделал не одно открытие.

– Мы еще об этом поговорим, Люси, а сейчас у меня голова идет кругом. – Он вынул часы. – Мне нужно работать. Вот, дитя мое, – он отдал мне кольцо. – У меня есть серебряная цепочка матери Ника. Я отдам ее тебе, и ты сможешь повесить кольцо на нее. – Он положил мне руку на плечо: – Мы оба не знали Ника, но он был моим сыном и твоим мужем. Мне приятно, что ты носишь это кольцо в память о нем.

Он расправил плечи, и лицо его приняло обычное спокойное выражение. Только бледность свидетельствовала о пережитом потрясении. Он снова был Маршем – дворецким, когда сказал:

– А теперь, с вашего разрешения, я уйду, мисс Люси. – Он поклонился, не спеша подошел к двери и тихо закрыл ее за собой.

Я сидела, делая вид, что занята вышивкой, и старалась привести в порядок мысли. Я решила, что не хочу теперь иметь никаких секретов от Марша и расскажу ему о Метью Фолконе. Другое дело с вечером пятого ноября. Я так и не знаю, что же все-таки произошло. Но я никому не смогу об этом рассказать, не упоминая того, что я видела, или мне показалось, что я видела, Николаса Сэбина. Я очень отчетливо, как в те страшные минуты, снова увидела его в клубах дыма. Но воображение могло сыграть со мной злую шутку. Ник Сэбин умер. И говорить его отцу о том, что мне померещилось – жестоко.

Мне было обидно, что я не могу сказать Грешемам, что мистер Марш – мой свекор. Я понимала, что его, скорей всего, сразу уволят. Нельзя было этого допустить, у меня еще не было денег, чтобы ему помочь, пока он будет искать новое место. Нужно терпеть, решила я, но как только у меня будут деньги, я попрошу мистера Марша увезти меня отсюда.

Я надеялась, что настроение мое станет лучше и мне будет легче прожить оставшееся время у Грешемов. Ведь теперь я знала, что Марш мне больше, чем друг. Но я ошиблась. Наше положение оказалось невыносимым. Мне было неприятно, когда он прислуживал мне в столовой или гостиной. Но еще тяжелее было наблюдать, как он прислуживает Эмили. Она была всегда недовольна слугами, постоянно дулась и вздыхала, как будто их глупость превращала ее жизнь в невыносимые страдания. Я видела, как краснел Альберт от ее колких замечаний, как она доводила Мэгги до слез. Мистер Марш всегда оставался невозмутимым. Но когда Эмили делала ему язвительное замечание, у меня чесались руки: мне хотелось вцепиться ей в волосы и услышать, как она завизжит.

Как-то после обеда я рассказала об этом мистеру Маршу. Он удивился.

– Господи, дитя мое! Неужели ты думаешь, что замечания мисс Эмили меня трогают? Хозяева срывают свое раздражение на слугах. Это часть нашей работы.

Я не стала спорить, но сама идея была мне ненавистна, и я поняла, что должен был чувствовать Ник Сэбин.

Аманда вернулась домой за неделю до Рождества, через день приехал Метью. Я не знала точно, когда он приедет, поэтому каждый день после обеда ждала его в нашем убежище, хотя уже было холодно. В этот день он уже был на месте, когда я пришла. Как я обрадовалась! Мы вместе приготовили горячий шоколад, и он с гордостью продемонстрировал мне ручного кролика, которого привез из школы. Садовник Фолконов сделал из старой корзины клетку и сетку из проволоки. Метью пронес все это по дорожке, которая идет через покрытый деревьями склон у подножия «Луноловов». Он без труда протащил свое имущество по мокрым листьям.

Я держала кролика, пока Метью устилал клетку соломой. Он поставил две небольшие плошки с водой и пищей.

– Вот, – наконец сказал он, – теперь можно посадить его сюда. Как ты думаешь, ему понравится, Люси?

– Это – крольчиха, – сказала я. – Уверена, что ей понравится. Но воду и пищу нужно приносить хотя бы раз в два дня. И Нужно сделать длинный поводок, чтобы она могла гулять.

– Я буду приходить каждый день.

– Разве ты сможешь прийти на Рождество?

– Да. У мамы с папой будут гости, и они не станут возражать, если я исчезну ненадолго, даже на Рождество. Они разрешают мне делать что захочу. Послушай, а ты сможешь прийти, Люси? Я принесу печенье, и мы с тобой отпразднуем. Приходи хоть на чуть-чуть.

– Мне бы очень хотелось, Метью. Я постараюсь, но боюсь, трудно будет уйти, а ты замерзнешь, пока будешь ждать.

Я шла домой и думала о том, что будет с Метью, когда Фолконы потеряют «Луноловов» из-за меня – его друга. Я стану предательницей. Я была в отчаянии, но ничего не могла сделать: Эдмунд был настроен решительно.

Вечером я снова страдала. Мистер Марш спросил Эмили, не желает ли она еще кусок ростбифа, и получил в ответ саркастическое замечание. Я легла спать с единственным желанием уехать из «Высоких зарослей» и никогда сюда не возвращаться.

Накануне Сочельника мы собрались после ужина в гостиной поиграть в анаграммы. Из-за сильного снегопада Эдмунд приехал позже чем обычно. До полудня небо было ясным, затем всего за час его заволокло серыми тучами. Снег повалил огромными белыми хлопьями, да так сильно, что к тому времени, когда мы сели пить чай, все было укрыто толстым белым покровом. Поезда задерживались, экипажи не могли проехать на холм со станции в Чизлхесте. Эдмунд сказал, что в сугробах прорыли дорожку, чтобы пассажиры могли выйти из вокзала. Из-за метели ему пришлось двадцать минут подниматься на холм, увязая по колено в снегу. Наверху в гостинице он нашел экипаж. Они не доехали двухсот ярдов до «Высоких зарослей»: извозчик отказался ехать дальше. Эдмунд считал, что тогда еще можно было проехать, но спорить не стал.

Снег все шел. В гостиной было тепло: в камине полыхали поленья. Нам было сытно и уютно, ночью мы будем спать в теплых постелях. Я вспомнила миссию. Интересно, что они сейчас делают, как празднуют?

У меня на коленях лежала карточка, на ней были записаны слова для анаграммы. Сейчас была очередь Эдмунда. Он дал нам слова «сан», «ритм» и «горн», нужно было составить одно слово. Аманда, забыв о том, что она теперь взрослая, выкрикивала слова, а потом обнаруживала, что в них есть другие буквы. Эмили смотрела на карточку, поедая шоколадные конфеты. Миссис Грешем сонно вертела в руке карандаш, а мистер Грешем сосредоточенно поджал губы.

Мне в голову ничего не шло. Я подумала, что эта игра невозможна в китайском языке, потому что там нет алфавита. Каждое слово – иероглиф или несколько иероглифов. Это все, что я знала, писать по-китайски я не умела. Без всякой цели я написала «Ченгфу», расположив буквы по кругу. В кружок у меня были записаны и другие слова, я считала, что так легче составить анаграмму. Все еще не задумываясь, я сделала еще один кружок из «Цин Кайфенг», а затем из слов «Тянь-цзинь» и «Шанхай». Интересно, получится ли английское слово из названия китайского города.

– Ох, я сдаюсь, – сказала Аманда. – Скажи, Эдмунд.

– Три минуты еще не прошли. У вас есть пятнадцать секунд, – подбодрил ее Эдмунд, глядя на часы. – Отец, что-нибудь придумал?

– Вертится на языке, – медленно сказал мистер Грешем, хмуро глядя в свою карточку. – Погоди…

– Время! – закричала Аманда. – Да, время вышло. Давай, Эдмунд, называй свое дурацкое слово.

– Морнингстар, – самодовольно улыбнулся Эдмунд.

– Но это же два слова! Папа, так нечестно! Это два слова, правда?

Эдмунд не дал мистеру Грешему вмешаться.

– А вот и нет, Аманда. Я имел в виду не звезду на небе[2]2
  Morning star (англ.) – утренняя звезда. (Прим. перев.)


[Закрыть], а древнее оружие типа булавы или дубинки с шипами, которое называется морнингстар.

– Все равно нечестно! Откуда мы можем знать такие слова? Папа, скажи, чтобы он не задавался!

Я не слышала, что ответил мистер Грешем, потому что, не мигая, смотрела на буквы в своей карточке. Остальной мир перестал существовать. Почему я раньше не увидела? Ведь это же так просто! Я затаила дыхание. Часть головоломки, которую шестьдесят лет назад составил Джон Фолкон, вдруг стала понятна. А за ней встали на место и остальные фрагменты. Я знала ответ.

Я судорожно вдохнула воздух, готовая победоносно закричать, что я решила загадку. Дверь гостиной отворилась, и вошел мистер Марш. Он был чем-то обеспокоен и, не дожидаясь, когда на него обратят внимание, вмешался в разговор.

– Прошу прощения, сэр. Дело особой важности. Мистер Гарри Фолкон просит вас уделить ему минуту внимания.

Стало тихо. Мистер Грешем медленно поднялся.

– Гарри Фолкон? Здесь?

– Да, сэр. Он ждет на крыльце. Весь в снегу.

– Неужели! – воскликнула миссис Грешем. – Скажите ему, нас нет дома, Марш.

– Прошу прощения, мадам. Это не простой визит, а неотложное дело. Так он мне сказал. Он очень обеспокоен.

– Мне лучше самому сходить и узнать, в чем дело, – неохотно сказал мистер Грешем.

Как только они вместе с мистером Маршем вышли и дверь за ними закрылась, в гостиной начался оживленный разговор. Мне было трудно переключиться на загадочный визит мистера Фолкона, я была одурманена ошеломляющим открытием, которое сделала несколько минут назад.

В это время Эдмунд говорил:

– Все ваши предположения, дамы, совершенно беспочвенны. Мы все узнаем в свое время, предлагаю приберечь свое любопытство и продолжить игру. Давай, Аманда. Твоя очередь. Ты что-нибудь приготовила?

Никто не хотел больше играть, но Эдмунд настоял, и мы продолжили в полсилы. Я пришла в себя, но слушала невнимательно. Теперь я была рада, что внезапное появление мистера Марша не дало мне выпалить о своем открытии. Я была не уверена, что хочу, чтобы разгадку знали одни Грешемы. Если изумруды китайского вождя существуют, если они спрятаны там, где я думаю, и если их можно привезти, то я хочу, чтобы они достались обеим семьям поровну, как этого и хотели Уильям Грешем и Джон Фолкон. Дело почти безнадежное. Но я решила не торопиться и хорошенько обдумать свое открытие.

Мистера Грешема не было целых десять минут. Мы слышали, как он звал кого-то из слуг, но, как мы ни прислушивались, больше ничего услышать не удалось. Он вернулся взволнованный. Жена и дочери засыпали его вопросами. Он нетерпеливо махнул рукой, чтобы они замолчали.

– Похоже, сын Фолконов пропал, – сказал он, часто моргая. – Они ищут, но такая метель, что двигаться трудно.

– Роберт? – изумленно спросила Эмили.

– Нет, нет. Младший, Метью. Он был дома около часу назад, а сейчас его нет. Фолкон говорит, он обычно много гуляет сам по себе, но они и представить себе не могли, что он выйдет в такую погоду, – мистер Грешем пожал плечами. – Ребенок, видимо, тоже ненормальный, как и родители. Роберт Фолкон со слугами сейчас его ищет.

– Зачем Фолкон-старший приходил к нам? – спросил Эдмунд.

– Для того, во-первых, чтобы узнать, не нашел ли мальчик у нас укрытие, ведь мы ближайшие соседи, и во-вторых, чтобы попросить помощи. Я велел Маршу и Альберту надеть пальто и резиновые сапоги и отправил их с Фолконом. – Он виновато посмотрел на жену: – Я должен был… при сложившихся обстоятельствах.

– И обсуждать нечего, – решительно сказал Эдмунд и встал. – Дело плохо. Если ребенок упал в сугроб, найти его будет трудно. Он долго не протянет на таком холоде. Я оденусь потеплее и пройдусь от конца аллеи до главной дороги.

– Ради всего святого, будь осторожен, дорогой! – крикнула ему вслед встревоженная миссис Грешем.

Слова доносились до меня издалека: я оцепенела. Мне было страшно, мои руки были холодными и влажными. Однажды ко мне в миссию пришла молодая женщина. Рыдая, она сказала, что муж отнял у нее дочь и выбросил в снег. Мы побежали с ней к роще у реки и через десять минут нашли ребенка, потому что снега было немного, не больше двух дюймов толщиной. И все равно мы опоздали.

Что-то мелькнуло в голове, но что? Что-то очень важное. Я закрыла глаза: нужно сосредоточиться и вспомнить. Время остановилось. Я вскрикнула, вскочила и побежала к двери. Рванув дверь, я закричала:

– Эдмунд! Эдмунд!

Мэгги, проходившая в это время мимо, подпрыгнула, а затем сказала:

– Он ушел, мисс Люси. Минуту или две назад.

– Что с тобой, Люси, ради всего святого? – сердито спросил мистер Грешем. – Ты нас всех до смерти перепугала! Разве можно так вопить?

– Я знаю, где он! – крикнула я в отчаянии. – Я знаю, где Метью! Он в своем тайном убежище. Он пошел туда из-за кролика! Он испугался, что кролик погибнет от холода!

Мистер Грешем смотрел на меня, как на сумасшедшую. Гневно сжав губы, он схватил меня за руку, закрыл дверь и промаршировал со мной до камина. Мы стояли лицом к лицу. Он погрозил мне пальцем и сказал:

– Как ты можешь? Я надеялся, что ты выросла, наконец, из того возраста, когда сочиняют небылицы! А в такой момент это просто безнравственно!

Я сказала прерывающимся голосом:

– Это не небылицы, мистер Грешем. Пожалуйста, пойдемте со мной. Я знаю, где Метью.

Он яростно выдохнул.

– Чепуха! Тайное убежище? Кролик? Что ты из меня дурака делаешь?!

– Это правда. В долине есть место, там, где густой кустарник. У него там зоопарк, и я часто хожу туда, когда он приезжает на каникулы. Он готовит шоколад на спиртовке…

– Чушь! – почти прокричал мистер Грешем, от гнева лицо его покрылось красными пятнами. – Ты никогда бы не посмела общаться с ребенком Фолконов!

– Может быть, он делает шоколадных кроликов на спиртовке, папа, – сказала Эмили и хихикнула, от этого звука во мне закипела злость.

– Мне все равно, верите вы или нет, – заикаясь сказала я. – Я сама пойду, если вы не хотите помочь!

– Ты пойдешь в свою комнату. Ты – бессовестная, лживая женщина, и я проклинаю тот день, когда решил взять тебя в этот дом. А теперь марш в свою комнату! И больше ни слова!

Наступила жуткая тишина. С большим трудом я взяла себя в руки и тихо сказала:

– Очень хорошо, мистер Грешем. Приношу свои извинения за то, что рассердила вас.

Я повернулась и вышла из комнаты. Как только дверь закрылась, я, подхватив юбки, помчалась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Мэгги перестилала постели, и, когда я бежала в свою комнату, она вышла из спальни Эдмунда.

– Мэгги! Иди сюда! – прошептала я и убежала к себе. Она вошла с округлившимися от удивления глазами. Я торопливо снимала платье. – Мне нужны брюки, Мэгги! Да, брюки. Иди в комнату мистера Эдмунда и принеси. Самые старые, какие найдешь.

– Ой, мисс Люси, я не смею!

– Я скажу, что сама взяла. Я обещаю. Пожалуйста, Мэгги! Ты сэкономишь мне несколько минут. Сынишка Фолконов может замерзнуть в снегу. Я знаю, где его искать, но они мне не верят.

Она заморгала, ее худое острое лицо стало серьезным.

– Хорошо, мисс. Я – мигом.

Через три минуты она сторожила дверь гостиной, пока я, крадучись, бежала по лестнице и через холл на половину прислуги. Я сняла платье и нижнюю юбку и надела три блузки и шерстяной жакет под пальто. Брюки Эдмунда были крепко затянуты ремнем от моего чемодана, штанины заправлены в высокие китайские сапоги. Руки – в перчатках, а на шею и голову я намотала длинный шерстяной шарф, под мышкой у меня было свернутое одеяло.

В доме была боковая дверь, это меня устраивало, мне не хотелось тратить время на объяснение с миссис Троубридж и Битти, которые были на кухне.

Пройдя всего пятьдесят ярдов через сад, я начала сомневаться, что мне вообще удастся добраться до тайного убежища Метью в низине. Снегу намело больше чем на двенадцать дюймов. Идти было нетрудно, но я знала, что на дорожке в долине будут сугробы. Снегопад продолжался, и сильный ветер, круживший по долине, швырял мне в лицо хлопья снега. Ни луны, ни звезд не было, но от снега, огромным покрывалом накрывшего долину, было светло, и дорожку было видно на дюжину шагов вперед. Я прошла через сад и свернула в сторону, чтобы не идти по тропинке. Мне придется залезать на камни и обходить кусты, согнувшиеся от снега, которые попадались на возвышении, окаймлявшем дорожку, но так все равно лучше, чем продираться через сугробы, глубиной в несколько футов.

Я скатывалась, падала, больно ударялась о камни, притаившиеся в снегу, но все же продвигалась вперед: сейчас я шла под гору. Я не думала о том, как пойду обратно. Я добралась до деревьев, их ветки стонали под тяжестью снега, идти было трудно, но здесь не было сугробов и других препятствий, и я пошла быстрее.

Наконец я добралась до кустарника, за которым – тайное убежище Метью. Ветки под тяжестью снега так низко наклонились, что под ними можно было только проползти. Здесь снега не было, земля была влажной. Я ползла и кричала: