Текст книги "Женщины, о которых думаю ночами"

После всего этого я еще раз перечитываю «Из Африки», и все вновь выглядит иначе. Своим девизом Карен избрала возвышенную цитату из Геродота: «Скакать верхом, стрелять из лука и говорить правду». Но теперь я знаю, что это литературное произведение, это художественное переосмысление действительности. Я знаю, что ее спокойствие – блеф. Мимоходом Карен пишет, что ферма переживает плохие времена, как если бы речь шла о параллельном сюжете в счастливой истории. На самом деле она подразумевает все восемнадцать лет безнадежной борьбы с неподходящим для выращивания кофе климатом, испепеляющей засухой, кузнечиками, безденежьем, одиночеством и болезнями, с кризисом человеческих отношений и вечно висящей над головой угрозой ужасного конца.

Одновременно эта Африка словно потерянный рай, совершенно идеальная картинка того, как могло быть и что порой было на самом деле. Эта Карен не боится, не лежит неделями, рыдая. Эта Карен умная и смелая. Эта Карен справилась с утратами и смотрит на жизнь спокойно, словно с аэроплана Дениса – свысока, издалека! И тогда даже страдание выглядит красиво. О такой Карен я думаю ночами, за такой Карен люди едут в Африку, чтобы восхититься ею.

И пожалуй, это та Карен, о которой сама Карен думала ночами. Это ее образцовое «я», тот идеал, к которому она стремилась всю жизнь, но которого так и не достигла. Такой образец самих себя есть в каждом из нас – тот, кем мы хотели бы стать.

Я возвращаюсь в гостевую комнату в доме Олли и Флотеи в состоянии полной разбитости и нестерпимой тоски. Здесь все как прежде: на стройплощадке ничего не случилось, электричество так и не подключено. У Флотеи новые рыжеватые косы, красиво уложенные вокруг головы. Только я еще не здесь. Я побывала в иной вселенной и никак не хочу возвращаться. Олли понимает мое ощущение. В утешение он показывает мне свое сокровище, когда-то купленное им у масаи. Это невероятная вещь: коричневый и плотный комок шерсти, похожий на шарик для гольфа, совершенно круглый из-за того, что ветер гонял его по саванне. Принюхиваюсь к нему с ощущением легкой грусти. Слышу древний запах дикой природы.

Олли расспрашивает о поездке, что удалось увидеть. Я силюсь, но все кажется сном и даже не получается рассказать о самом важном моменте, каким он запечатлелся в памяти. На пути из Ндуту в Нгоронгоро мы остановились посреди бесконечной саванны, вышли из машины и просто пошли пешком. Мы шли и шли, пока машина не превратилась в точку на горизонте. В том мире, куда ни глянь, не было никого, кроме нас, ветерка, зебр, антилоп, где-то лежащих шакалов и затянутой туманом горы Нгоронгоро. Время остановилось. На фотографии я выгляжу крохотным, ничего не значащим существом, невесть откуда взявшимся посреди простирающегося во все стороны бескрайнего моря трав. Событие произошло за три дня до окончания сафари: микроскопичность человека и освежающая мысль, что я всего лишь ничтожно малая частичка, окруженная природой!

Я планировала провести последнюю неделю своего путешествия в Кении, но там произошли теракты, так что поездка туда казалась не слишком заманчивой. Прочитала в новостях, что США запретили своим гражданам въезд в Кению, что британцы эвакуируют туристов и отменяют полеты и что посольство Финляндии в Кении призывает путешественников проявить максимальную бдительность, ибо сохраняется угроза новых терактов и захвата заложников. Печально. Я принимаю решение сократить свою поездку в Найроби до нескольких дней и побыть здесь совсем недолго.

Олли, наслушавшись моих историй про сафари, начал проявлять желание выехать на природу, и у меня появилась тайная мысль вытащить его на пару дней прокатиться, тем более что время есть. На следующий день по моем возвращении Олли начинает подсчитывать, во что обошлась бы нам дружная поездка в национальный парк Мкомази. Если прихватить с собой повара, автослесаря, палатки, сто пятьдесят литров воды, еды и, может быть, полевой душ, то три ночи и четыре дня – а еще бензин, плата за въезд на территорию парка, зарплата и питание сопровождающих – будут стоить 800 долларов, то есть 600 евро. Как у меня со средствами? Мне дается пара часов на размышления, ехать можно послезавтра. О боги! Неужели получится выехать на палаточное сафари в стиле Карен Бликсен?!

Если честно, мне всегда хотелось пожить в палатке, но – вот она возможность, и я трушу – такого опыта нет, ходить по лесам я не особо умею. Говорят, в Мкомази мало животных и бояться их не стоит. Но там жарко – жарче, чем в Серенгети, и бороться с обезвоживанием придется на полную. А туалет? Такого в списке Олли нет, а спросить я не решаюсь. Ходить в кустики я научилась, но в течение четырех дней придется ходить и по большой нужде. Очень интересно: когда Карен выезжала на сафари, брала ли она с собой переносной туалет, хоть горшок. Выводит из себя, почему она ни словом не обмолвилась об этом?! Где были вы, биографы? Ведь именно такие вещи интересуют читателей: каким образом люди ходили в туалет?!

Мои опасения подтверждаются: туалета не будет. Есть лопата, с ней – в кусты, но это уже кажется меньшей из проблем. Олли сказал, что в Мкомази почти не увидеть животных, а я подумала, что их там нет. Но они там есть, просто место настолько дикое и нетронутое, что они не показываются людям. В Мкомази слон на расстоянии сотни метров начинает совершать атакующие движения, потому что расценивает человека как угрозу. В Серенгети львы привыкли к туристам и их автомобилям, но в Мкомази Олли не доводилось увидеть ни одного льва, хотя по ночам их рычание разносится отовсюду. А еще львы те же, что и в парке Цаво – это в Кении, на другой стороне от границы. «Это знаменитые львы-людоеды из Цаво!» – весело говорит Олли. О них еще сто лет назад писала Карен, когда прочитала книгу «The Man-eaters of Tsavo», от которой стынет кровь в жилах. «Да, доходят слухи, что львы вытащили людей из палаток и сожрали их, но все это ерунда, – успокаивает Олли. – Всякий раз молнию на палатке оставляли расстегнутой. Или же человек высунул голову наружу. А нам нечего бояться. Думаю, ночью сходить по нужде можно будет без всякой опаски!» Господи, помилуй! Рискнуть и поехать? Я могу объяснить себе такую необходимость только желанием приблизиться к условиям, в которых находилась Карен сто лет назад: никаких лоджей, никаких привыкших к туристам животных, никакой защиты, кроме автомобиля – ничего такого не было.

Мне страшно, говорю я. Олли отвечает, что страх является «естественной составляющей эмоциональной шкалы человека», но человек с условного Запада обычно не знает, что это такое. И только оказавшись в африканском городе или в палатке посреди саванны, можно понять, что такое бояться до смерти. Всего-то речь идет о том, сможешь ли ты обуздать свой страх. Олли, по его словам, не испытывает страха, находясь на природе, но в Аруше ему страшно. Его грабили уже много раз.

Я не знаю, испытывала ли Карен на сафари страх. Не помню, упоминала ли она где-нибудь об этом. Может быть, с Брором и Денисом страшно не было. Возможно, и не ощущаешь страха, путешествуя с возлюбленным, которому можешь полностью довериться.

Олли начинает подготовку к поездке: со слесарем они осматривают автомобиль, с поваром планируют покупки. Он грузит в машину палатки для ночлега, отдельную – для питания, а также спальные мешки и коврики, походные стулья, посуду, кухонные принадлежности, тазики для умывания, фонарики, воду для мытья и питья, запаску, домкрат, инструменты. Я стираю белье в ведре и собираю вещи. Пару дней назад у меня началось расстройство желудка, и теперь становится только хуже. Приходится согласиться на антибиотики – до завтрашнего утра все должно быть в порядке. От антибиотиков наступает усталость, появляются отеки. Но в этих условиях все равно, что глотать, лишь бы хоть как-то держаться в строю.

Рано утром Флотея упаковывает нам завтрак, и мы отправляемся. Она желает нам доброго пути и говорит, что ни за что на свете не решилась бы поехать ни на какое палаточное сафари в саванну. Говорит, что умерла бы со страху.

Я стараюсь думать только о том, что на сафари все выглядит таким чарующим, что не передать словами.

Кемпинговая зона Диндера в парке Мкомази находится на вершине холма. Со смотровой площадки открывается вид вниз на зеленую саванну и на озеро, сплошь покрытое водяными лилиями. Пасмурно, а в солнечную погоду между горами проглядывала бы вершина Килиманджаро. На въезде нам сообщают, что мы единственные гости парка. Туристический ажиотаж чужд этому месту, за год здесь бывает горстка посетителей – настолько место дикое и нетронутое, наверное, как и вся Восточная Африка сто лет назад. Контактов с внешним миром никаких, все свое приходится нести с собой.

Мы добрались до места. Наш повар Алоиз, низкорослый представитель племени каре (?), тут же разворачивает кухонный несессер прямо на камнях выступа скалы, начинает раздувать огонь на древесном угле, варить чай, чистить овощи и мариновать куриные окорочка. Вскоре выясняется, что Алоиз ошибся с количеством дней и взял с собой припасов на три дня – вместо четырех. Я уже нервничаю. Вечно страшась низкого сахара, я уже нарисовала себе вечер последнего дня и ужин, состоящий из одного куриного яйца и чашечки горячей воды. А может, мы, подобно Карен, решим поохотиться на антилопу? После некоторого размышления наш повар сообщает, что всего хватит. Правда, он жалуется на скудость нашего пищевого бюджета – ишь ты, привык работать с премиум-клиентами, где не нужно лишний раз подбирать крошки! Да и поездка, на его взгляд, слишком коротка: говорит, что его умения и поварской талант сумели бы полностью раскрыться только на десятый день сафари. Он определил нашу поездку как «бюджетный люкс». Оказавшись за столом с блюдами его приготовления, я поняла, что Алоиз имел в виду.

С точки зрения финна, нанять повара в палаточное сафари – это чуть ли не верх безумного роскошества, но здесь это считается в порядке вещей. Здесь в походе никто не греет консервы на примусе, да и Олли все шестнадцать лет своей трудовой деятельности пользовался услугами повара. С его слов, Олли может провести аж семь недель в походе без душа и туалета, но на ужин из трех блюд он не поскупился бы. Мне все ясно: если хочется поработать, то приготовление пищи будет отнимать слишком много времени и сил. А рабочая сила здесь дешевая. Плата за услуги повара и автослесаря – 20 000 шиллингов, то есть меньше десяти евро в день.

А если какой-нибудь скандинавский скупердяй и захочет сэкономить на поваре, то автомеханик – просто жизненная необходимость. Из лагеря мы никуда без нашего Макса и пятилитровой канистры с водой. Если машина поломается – а такое здесь случается часто, – напрасно ждать чьей-нибудь помощи. Телефоны не работают, людей нет в радиусе десятков километров. Днем в Мкомази температура воздуха поднимается за тридцать градусов, так что долго в крякнувшей машине не высидишь, а пешком никуда не добраться.

Олли с Максом ставят палатки. Импровизированная столовая выглядит как обычный навес с покрытым скатертью столом и стульями. На стол ставятся кувшины с соком и чайник. У помощников своя палатка. Олли ночует в персональном мешке с сеточкой, чтобы всю ночь любоваться звездным небом над головой. Конструкция настолько легкая, что никто из его помощников ни за что не согласился бы ночевать в такой же. Перед отъездом Олли предлагал такую же и мне, но я сказала, что хочу максимально крепкую палатку из толстого материала. Так что для меня выставляется палатка на четверых шведской фирмы «Фьялравен» с двумя контурами, отдельно наружным и внутренним. Стадо слонов такая, ясное дело, не удержит, если те решат пройти надо мной. Но хоть ощущение более безопасное, чем когда спишь в прозрачном мешке.

Вот, собственно, и вся наша «хозчасть». На ветке дерева висит полотенце, под ним – тазик с водой. На камне перед палаткой – рулон туалетной бумаги, если захочется «в кустики». Олли показывает мне, где находятся местные удобства: на некотором удалении среди травы имеется бетонная плита с прикрытой камушком дыркой. Из камней вокруг можно соорудить себе некоторое подобие сиденья.

Еще до захода солнца мы отправляемся в небольшую поездку. Олли говорит, что нужно обязательно доехать до лучшей в Танзании смотровой площадки, но у нас ничего не получается – река вздулась, и дорогу размыло. Мы оставили Алоиза в лагере готовить ужин, хотя ему явно не хотелось оставаться одному, без укрытия в виде автомобиля. Он говорит, что если заявится в гости лев, то единственным, хотя и не самым надежным способом найти спасение, будет забраться на дерево. Зато ужин он приготовил – фантастика! Солнце заходит здесь около половины седьмого, после наступает кромешная тьма, и в ней слышны только сверчки и лягушки, но зато какое удовольствие! Мы сидим под навесом при свете лампы.

На первое Алоиз подает в металлических мисочках суп из кориандра и лука-порея с хлебом. На горячее приготовлен таз жареной тилапии, картофель в кориандре, восхитительный салат «качумбари» и бобы с морковью в масле. На десерт – сладкие кусочки ананаса. Позже я узнаю, что с того момента Алоиз «включил» экономичный бюджет: Олли вычеркнул из его списка «все ненужное и глупое», например шоколадный мусс. «Уж как-нибудь обойдемся там и без шоколадного мусса, – шипел на Алоиза перед поездкой Олли. – А может, тебе хотелось мусса?» – спрашивает он у меня теперь.

На часах нет и восьми, но мы уже разошлись по палаткам, и я веду эти записи в свете налобного фонарика – в такой темнотище ничего другого и не сделаешь. Переодеваюсь и потная валюсь на спальный мешок. (Меня предупредили, что ночью еще похолодает настолько, что захочется в него забраться.) Из соседней палатки слышится тихий разговор мужчин, перебиваемый зевками Олли. Палатка на удивление кажется безопасной, словно находишься в материнской утробе. Словно ты в окружении всего мира и одновременно – в собственной уютной норке.

Около часу ночи где-то вдали раздается львиный рык – тот самый металлический гул, будто идущий из недр земли, от которого стынет кровь в жилах. Всю ночь самец занят патрулированием своей территории, мощный рев раздается где-то каждые четверть часа до самого утра, огибая нашу скалу понемногу с востока на запад. Мне так и не удается сомкнуть глаза, не говоря о том, чтобы выйти по нужде. А еще в палатку проникла тьма клещей, с которыми я воюю до самого рассвета.

Утром выясняется, что в это время в Мкомази сезон клещей. Наша короткая ознакомительная прогулка с отхожим местом сделала свое дело: мы принесли клещей на одежде в наши палатки. Олли говорит, что дважды заболевал здесь клещевым энцефалитом, и только в Финляндии ему подобрали подходящий антибиотик, «правда, его производство уже прекращено». Меня утешает тот факт, что клещи не впиваются мгновенно, а скрытно сидят пару дней, и что если всех их успеть собрать, то бояться в общем-то нечего.

В пять утра Алоиз приступил к приготовлению завтрака. У Олли тоже не получилось уснуть – из-за рычания льва и клещей. Еще толком не рассвело, а он отправляется к импровизированному туалету, дико крича и шлепая в ладоши, потому что ночью ему почудилось, что там леопард. Мысль о леопарде напрочь убивает мое желание справить нужду – придется быстренько сбегать в дороге.

Восход солнца просто восхитителен! Горы на востоке купаются в красно-оранжевом пламени. Над горами на западе висит покрывало тумана, так что кажется, будто горы покрыты белым пухом или поросли гигантской плесенью. Сквозь нее проглядывает синева вершины Килиманджаро. Алоиз готовит омлет с овощами, жарит колбаски и помидоры, хлеб, авокадо и нарезает овощи ломтиками. И если здесь нам суждено будет выжить, то от голода мы точно не помрем.

Немного пасмурно. Всего восемь часов, но уже влажно и жарко. Мы разбираем лагерь и отправляемся дальше.

Цветущий ландшафт Диндеры вскоре сменяется сухой пустыней, где на фоне красноватого песка сверкают всеми оттенками серого и серебряного кусты акации и непроходимые колючки. Нам попадаются антилопы куду, конгони, ориксы и геренук-антилопы с длинной шеей. Эти питаются листьями и веточками, растущими на вершинах деревьев, для чего они встают на задние ноги, а передними перебирают по стволу вверх. Многие из них уникальны, их не встретишь в остальных частях Танзании.

Мы направляемся в Маоре на границе с Кенией. Ехать еще много часов, но по пути мы заезжаем в Кисиму набрать воды в канистры и заодно посмотреть, работает ли еще старый друг Олли Тони. Есть такой. Вооруженные «калашами» охранники пропускают нас на закрытую территорию, где на вершине холма виднеется идеально встроенный в ландшафт каменный дом, пожалуй, единственный в этих краях.

Его зовут Тони Фицджон, ему около семидесяти, что тоже редко встречается здесь. В молодости он проработал восемнадцать лет вместе с Джорджем Адамсоном в Кении на охраняемой природной территории среди львов, в суровых условиях. Джордж известен тем, что посвятил свою жизнь охране львов. В частности, он адаптировал выросших в зоопарках животных к возвращению в природу, а его супруга Джой Адамсон[15]15
  Джой Адамсон (ур. Фридерике Виктория Гесснер, 1910–1980) – натуралистка, писательница, художница, защитница живой природы. Автор нескольких книг, в которых описала свою жизнь среди диких животных в Африке и усилия по их защите от браконьеров.


[Закрыть] написала известную историю о львице Эльзе. После того как лев загрыз помощника Джорджа, его место занял 26-летний Тони, до этого промышлявший где попало. Фотографии молодого человека с оголенным торсом, позирующего вместе со львами, просто нереальны. Он вылитый Тарзан. Потом в Кении накалилась политическая ситуация, Джорджа Адамсона убили браконьеры (Джой погибла таким же образом за десять лет до этого), и Тони стал персоной нон грата. Ему пришлось покинуть страну и перебраться в Танзанию, где он стал развивать находившийся тогда в удручающем состоянии парк Мкомази. Это был проект, направленный на возрождение почти истребленных майконгов и возвращение их в естественную среду. Позже он решил защищать носорогов и построил огражденную территорию, такую огромную, что внутри можно расположить целую гору. Первых животных доставили туда из ЮАР на самолете, на сегодня популяция включает в себя двадцать пять особей. На территории действует образовательный центр, рядом с водопоем сооружен подземный бункер, из которого можно наблюдать за животными. И все это Тони сделал практически в одиночку, благодаря своей невероятной упертости и стальной воле, то есть именно тем качествам, которые необходимы, чтобы здесь заниматься охраной природы и бороться против вечных проблем – коррупции, браконьерства и незаконного выпаса. По большей части именно благодаря ему Мкомази получает наконец-таки в 2008 году статус национального парка. Сегодня у Тони работают около пятидесяти местных. С ними он общается по рации, раздавая указания тихим, низким голосом, не вызывающим желания противоречить.

Тони – до мозга костей защитник животных, но назвать его «лапонькой» никак нельзя. Дядька славится своей вспыльчивостью и несговорчивостью – рубит с плеча, одним словом. Местные боятся его, некоторые – прямо ненавидят. Со слов Олли, когда он много лет назад впервые появился у того в поместье, то приветствием послужило fuck off, преподнесенное под дулом автомата охранника. Особенно Тони ненавидит людей от науки, приезжающих к нему со своими теориями и совершенно ничего не смыслящих в ситуации. Если зависит от Тони, то исследователей сюда даже не пускают. Он говорит: «I don’t do people»[16]16
  «Я не люблю людей» (англ.).


[Закрыть], но отмечает, что нынче он куда спокойней, чем прежде. Он уже не пьет, не ворует, не принимает наркотики и не колотит жену. Нежданных гостей и навязчивую публику он по-прежнему терпеть не может, так что Алоиз и Макс остаются ждать нас в машине. Тони знает, что его ненавидят, и не хочет, чтобы местные знали об его образе жизни. Полагаю, он повидал всякого: «защита природы» не слишком популярное словосочетание среди изгнанного со своих родных мест населения, особенно если речь идет о злобных «бледнолицых» мцунгу. Видимо, по этой причине Тони считает первейшей задачей деятельности своего фонда экологическое воспитание детей.

В харизме ему не откажешь. Его юмор черней черного, и, берусь предположить, он иногда кокетничает. Who’s she, бросает он, не глядя в мою сторону (спасибо, хоть не ткнул дулом автомата). Но когда Олли позже несколько раз оговаривается насчет меня she или that lady, Тони просит называть меня по имени. «We have to treat her nicely, then she will feel comfortable and we can boil and eat her later»[17]17
  Нам нужно обращаться с ней вежливо, чтобы она расслабилась, а позже мы ее сварим и съедим (англ.).


[Закрыть], – говорит он, и в его глазах мелькает чертовщинка. На мой вопрос, можно ли приобрести его два года назад изданную автобиографию «Born Wild», о переводе которой на финский задумался Олли, но еще не нашел в Финляндии издателя, он отрезал: «Do I look like a bookseller to you?»[18]18
  По-твоему, я похож на книготорговца? (англ.)


[Закрыть] – но после сразу же рявкает кому-то по рации принести экземпляр и вписывает: For Mia (Missing in Action?)[19]19
  MIA – военная аббревиатура, буквально означает «пропавший без вести».


[Закрыть] If you don’t get my book published in Finnish, I want this back![20]20
  «Если не добьешься публикации моей книги на финском, потребую этот экземпляр обратно!» (англ.)


[Закрыть] Однако, как только Олли роняет, что все это послужит чудным материалом для главы моей книги, Тони по-настоящему вспыхивает. I don’t need any nice chapter![21]21
  Мне не нужно никакой «миленькой» главы! (англ.)


[Закрыть] – шипит он, на что мне приходится пообещать, что не напишу ничего «чудно́го».

Тони демонстрирует редкостное гостеприимство, просит нас отобедать с ним, а до этого везет посмотреть на носорогов. Его стиль вождения соответствует его темпераменту, так что я чуть не вылетаю в кусты дикой акации с заднего сиденья. Поначалу я немного расстроилась, узнав, что самолет Тони находится на техобслуживании в Найроби, иначе можно было бы устроить демонстрационные полеты в духе Карен Бликсен. Но узнав от Олли, что самолетом Тони управляет еще более радикально, чем автомобилем – может перевернуть его вниз головой на высоте десятка метров над землей, – я быстро успокаиваюсь. Олли говорит, что если местные его однажды не прикончат, то он рано или поздно сам погубит себя, разбившись о землю.

Дом Тони построен на вершине холма, снаружи он практически неприметен и от глаз в ландшафте, но оттуда вид потрясающий. Здесь Тони и живет с женой Люси и четырьмя детьми. Точнее, девочки подросткового возраста отправлены в Англию в закрытый пансион. Восемнадцатилетний сын поступает в университет, и Люси с детьми как раз сейчас в отъезде в Англии. Вместо семьи Тони представляет двухлетнего слоненка, попавшего к ним сюда в недельном возрасте. Его мать умерла, и как-то ночью он просто появился около будки охранника и попросил о помощи. Бронзового цвета слоненок относится к нам с Олли с опаской, но позволяет погладить себя. Тони говорит, что еще недавно у нас была бы возможность поздороваться за лапу с его львом по кличке Джип – тот куда страшнее.

Мы обедаем под тентом на смотровой площадке. «Use your hands, Mia», – говорит мне Тони и начинает обгладывать обжаренные на барбекю куриные окорочка, периодически облизывая пальцы. Кости бросаются мангустам, появившимся у террасы как по команде: они жадно бросаются за костями размером почти что с них самих. После обеда Тони запросто объявляет, что ему надо вздремнуть: «Можете еще посмотреть майконгов и заглядывайте на обратном пути послезавтра». Потом он исчезает, унося рацию.

Вечером мы разбиваем лагерь в Маоре посреди саванны в тени огромного дерева. До захода солнца успеваем сделать небольшую вылазку к ближайшему озерку. Олли пытается привлечь мое внимание: вот следы зебры, вот буйвола, вот льва, но я неотрывно смотрю на горизонт и стараюсь дышать ровно. Наш автомобиль остался в лагере, и кажется, что ты раздет.

После ужина мы идем спать. Над головой изогнутое небо с его туманностями, Млечным Путем и перевернутыми Медведицами. Поразительно: мне совсем не страшно, я проваливаюсь в какие-то глубины и мгновенно засыпаю. Ни клещей, ни рычания льва, совсем ничего. И вот на часах семь, тучи расходятся, солнце взошло. По прогнозам Олли, день будет жаркий.

По утрам я только умываю лицо из тазика, а вчера вечером я смыла красную пыль со своих рук. Завтра надо хотя бы помыть голову. Каждое утро я надеваю новую блузку, носки и белье, но уже попахиваю, хотя этого, как утверждает Олли, на ветру никто не замечает. Периодически обсуждается ситуация с работой пищеварительной системы участников экспедиции – здесь это почти обязательно, – Олли выступает в роли специалиста в области биологии и медицины, задавая мне все более уточняющие вопрос о состоянии моего кишечника. Всякий раз, как я отправляюсь с рулоном туалетной бумаги в кусты, он спрашивает, нужна ли мне лопата. Не нужна. Мой кишечник словно замер, и эта «психосоматика» вызвана тем еще страхом перед леопардом.

Еще нет восьми, когда мы отправляемся к далекому холму Камакота. Алоиз остается в лагере, Макс сидит за рулем, я стою в открытом люке, а Олли – на своем любимом месте на крыше автомобиля. В лучах солнца сверкают серебром ветки колючих кустарников и стволы акций. Местные, окрашенные в оранжевый, ржавый и местами розовый цвет, латеритные почвы настолько сильно сверкают на солнце, что режет глаза. Местами ландшафт выглядит совершенно нереальным, будто из ужастика или постапокалиптического фильма. Я начинаю понимать, почему место названо Мкомази. Слово означает «нет воды». То здесь, то там попадаются птицы-секретари, колпицы, грифовая цесарка, кафрские рогатые вороны – Олли просвещает меня. Попадаются животные, которые как один бросаются врассыпную: канны, жирафы, зебры, бородавочники. Они красно-оранжевые, как и эта земля. Черно-белый страус здесь черно-оранжевый. Бегущий за ним с задранным хвостом бородавочник оранжевый. Зебры с оранжевыми полосами, жирафы словно отлиты в оранжевую бронзу. Наш автомобиль окрашен оранжевым, как мы сами и все наши вещи. Все в оранжевой пыли.

Периодически останавливаемся, чтобы сделать фотографии или подобрать с земли опять же красные деревяшки, ставшие с течением времени и под воздействием ветра твердыми, как камень. На Камакоте мы взбираемся на огромный копье, откуда во все стороны открываются великолепные виды. По саванне тянется уходящая к горизонту прямая граница. Кустарник справа от нее сухой и посеребренный, а слева зеленый и пышный – дождь прекратился в этом месте.

Жара стоит невыносимая, когда мы возвращаемся в лагерь. После обеда Олли удаляется в тень от дерева подремать, а я усаживаюсь на складной стул и начинаю листать книжку мемуаров Тони. Меня не отпускают мысли о Джой Адамсон: она, как и Карен, «выбрала львов». В одном из документальных фильмов ее близость с львицей Эльзой объяснялась ее бездетностью. Я думаю, отчего же бездетность воспринимается как трагедия, почему ее деятельность подается как компенсация отсутствия детей. Ведь речь не обязательно должна идти о трагедии, но о выборе пути, когда иной путь остается непройденным. И если бездетность закрывает одни двери, то она открывает другие. К тому же почему деятельность мужчин никогда не рассматривается под таким углом зрения? Мне лично не приходилось сталкиваться с утверждениями, будто Джордж Адамсон посвятил свою жизнь львам из-за того, что у него не было детей.

Пожалуй, утром я слишком активно впитывала в себя окружающие пейзажи и слишком долго стояла на солнце в открытом люке автомобиля – теперь голова раскалывается, меня подташнивает. Однако беру себя в руки и заставляю поехать на вечернюю прогулку, потому что нет ничего красивее вечернего освещения, в котором природа выглядит словно покрытая позолотой. Нам попадается боевой орел, присмотревший себе в качестве добычи птенца африканской дрофы. Потом мы долго едем по кенийской границе, проходящей всего в нескольких сотнях километров от нашего лагеря. Границей является дорога, стрелой проходящая сквозь холмистую равнину в сторону горизонта. Если мне и приходилось раньше удивляться границам африканских государств, выглядящих на карте словно отмеренными по линейке, то теперь все ясно: если в погранзоне нет ничего, кроме саванны или пустыни, вряд ли найдется повод делать границу извилистой.

По возвращении в лагерь идем мыться. На полноценный душ воды не хватает, но одним тазиком удается обойтись двоим. Наступает ощущение свежести.

Вечером, чтобы улучшить свое состояние, я выпиваю слишком много воды и ночью мой мочевой пузырь переполнен. Вариантов тут немного, надо просто идти в туалет. Сажусь в палатке, прислушиваюсь к темноте – ничего. Открываю застежку-молнию и сканирую светом налобного фонарика пространство вокруг на предмет львов-людоедов Цаво, словно спецагент, делаю несколько шагов вприсядку, спускаю штаны, справляю нужду настолько быстро, насколько это возможно, затем сдаю назад, затягиваю застежку и перевожу дух. Сердце колотится. Тут не до изяществ, если речь идет о жизни и смерти.

Светает. Утро обещает быть невероятно красивым. Из-за близости к Индийскому океану в этих местах по утрам стоит настолько густой туман, что наши палатки и вещи выглядят как после ливня. Косые лучи солнца высвечивают сотни растянутых среди желтой травы паутинок. Они покачиваются на ветру, словно развешенные сохнуть маленькие округлые кружева.

Последнее утро, и я уже начинаю тосковать по палаточной жизни (мой леопардовый запор наконец-то прошел, и я готова задержаться еще на целую неделю). Все проще простого и чуток сложно, но одновременно все ясно и понятно. Удивительным образом в палаточном лагере куда больше времени, чем в лодже, где то вечная спешка на ужин, то не хватает электричества или воды. То скоро закат – надо смотреть на часы, чтобы поспеть в душ, высушить волосы, накраситься, переодеться к ужину или пойти на смотровую площадку наблюдать за закатом или восходом. Здесь же ничего такого нет. Сиди себе на складном стульчике, наслаждайся пейзажем, читай или пиши. Волосы можно не мыть, переодеваться тоже не требуется. Солнце просто восходит и заходит, становится светлее или темнее, туман опускается и рассеивается. А потом ты идешь под навес ужинать, когда смеркается или зачинается день. Вот оно: все вокруг тебя, и ты посреди всего. Когда ты ночуешь в лоджах и проводишь целый день в саванне без единого человека в пределах досягаемости, вечером ты становишься объектом культпросвета. Здесь же никто не вмешивается в мои взаимоотношения с природой. Да, Карен, я понимаю это счастье.

Вернувшись домой, я иду в душ, смываю с себя цвет животных парка Мкомази. Стекающая с меня вода окрашивает пол душевой в оранжевый цвет.

[письма Карен]

21.9.1930. Дорогая матушка… Я провела два совершенно изумительных дня: в прошлый четверг приезжал Денис и уехал только вчера… Вчера мы летали: я не знаю, что может подарить мне большее счастье, чем полет с ним вдвоем над Нгонгом. Африку следует увидеть с воздуха – только так увидишь ее бескрайнюю равнину, игру света и тени над ней… Денис хотел попробовать некоторые фигуры и перевернул машину набок несколько раз. К счастью, я была привязана…

В мае 1930 года Денис написал из Англии, что подыскивает себе самолет, на котором он смог бы приземлиться на лужайке Карен со стороны Нгонга. В сентябре Денис прибыл на новом аэроплане, названном «Нзиге», кузнечик (кстати, до сих пор рядом с домом Карен проходит дорога Нзиге Роуд, проложенная там, где Карен и Денис обычно сажали свой самолет). В свой первый совместный полет они пролетели над холмами Нгонга, осмотрели сверху кофейные плантации, дома африканцев, распугали зебр и импал. Позже иногда они поднимались в воздух на пятнадцать минут, так что к их возвращению кофейник не успевал остынуть, а иногда улетали за озеро Натро, или в Найвашу, или на побережье до Такаунгу, чтобы провести уик-энд вдвоем. Денис сказал, что самолет он купил только для того, чтобы показать Карен Африку с воздуха, а Карен казалось, что, поднявшись в воздух, она наконец все осознала в полной мере. И действительно, в те времена (до программ о природе) полет не мог не казаться чем-то невероятным: они впервые увидели всю бескрайность африканской равнины.