Текст книги "Летние истории"

В общем, я сказала маме только: «Хорошо, я поняла». А уже потом накатили слезы… Они просто текли ручьями и не останавливались. Мне вдруг стало так обидно, так грустно, я даже сама не ожидала от себя такого… но плакать в голос было нельзя, поэтому я спряталась в углу и зажала между зубами полотенце. По мне, может, и не видно, но довести меня до слез было непросто даже в детстве. А тогда будто плотину прорвало – я обливалась слезами как не знаю кто. И чего я так горевала по какому-то винограду… я ведь до этого никогда не собирала виноград и даже, честно говоря, смутно представляла, каково это. Да и вкус меня особо не привлекал. Я и сейчас иногда вспоминаю и думаю – почему же меня тогда так заклинило на этом винограде?

Может, дело в чудесном ощущении, когда держишь на ладони гроздь винограда. Как бы объяснить… Виноградинки как будто приклеены друг к дружке, даже совсем маленькие, ни одна не падает. А потом одно движение – и они легко сыплются вниз, не слишком легкие, не слишком тяжелые… понимаешь? Нет? Ха-ха. Ну ладно. Не знаю, может, для меня уже тогда виноград был связан с ощущением чуда, а может, я придумала это потом – типа, раз уж я так из-за этого винограда расстроилась, значит, что-то в нем есть.

И вот через пару часов мама ушла на работу, и отец тоже куда-то ушел, что случалось редко. А я так и сидела, сжавшись в углу, и плакала с полотенцем в зубах. Сколько же Маки тогда было лет? Бедная Маки – пришлось ей все бросить и меня утешать, но я никак не могла успокоиться.

Тогда она велела мне: «Нацуко, закрой глазки и не открывай, пока я не скажу». Я спрятала лицо в колени и продолжила плакать. Не знаю, сколько я так просидела, когда Маки снова подошла ко мне и говорит: «Пойдем со мной, только глаза пока не открывай». Она взяла меня за руку, помогла встать и повела. Мы прошли три шага, и она торжественно сказала: «Открывай!»

Открыв глаза, я не узнала нашу комнату: она была увешана носками, полотенцами, салфетками, мамиными трусами – в общем, всем, что оказалось у Маки под рукой. Все это свисало из ящиков, болталось на ручках шкафа, на абажуре, на веревке для сушки белья, и Маки мне сказала: «Сейчас будем вместе собирать виноград! Смотри, сколько его тут! Это особенный виноградник, только для нас с тобой». После этого она взяла меня на руки, подняла повыше и такая: «Ну, давай, попробуй сорвать вон ту гроздь!» Я послушалась, а Маки принялась считать, сколько я собрала: «Одна, две, три…»

Сидя на руках у сестры, я одну за другой срывала так называемые грозди: сначала носок, потом трусы, потом еще что-то… Маки принесла с кухни дуршлаг, и мы складывали туда мою добычу, как в корзинку. Наверняка Маки было тяжело меня держать, но она терпела, улыбалась, показывала, где еще остались несобранные «грозди». В общем, устроила для меня поездку на виноградник, почти как настоящую. Мило, но грустно, а? Но я старательно собирала все, что Маки развесила. Я знала, это ненастоящий виноград. Его нельзя съесть, и на ощупь он совсем другой, но это воспоминание о сборе винограда у меня есть. Благодаря сестре.

Мидорико молча смотрела в окно. За рассказом я и не заметила, что наша кабинка успела миновать верхнюю точку. Небоскребы за окном становились все выше, земля – все ближе. Куда ни посмотри, везде мерцали бесчисленные огоньки.

– Даже не знаю, с чего я все это рассказала. – Я тряхнула головой, издав виноватый смешок.

Подумав немного, племянница взяла ручку и написала в своем блокноте: «Потому что цвет такой».

Она показала рукой на фиолетовую дымку над городом, коротко взглянула на меня и снова уткнулась в окно. Небо растекалось между дорогим сердцу прошлым и пока еще неизвестным будущим, оставляя позади штрихи облаков, точно проведенные усталым пальцем. Последние лучи солнца нежно подсвечивали их края оттенками фиолетового, розового и ультрамарина. Казалось, стоит вглядеться, и увидишь ветер, стоит протянуть руку, и пальцы коснутся оболочки нашего мира. На ней все новые цвета играли неповторимую мелодию этого вечера.

– И правда, мы как будто внутри огромной виноградины, – улыбнулась я.

День подходил к концу. Наша кабинка была уже недалеко от земли и с негромким поскрипыванием опускалась все ниже. С платформы нам махал рукой служащий. Когда мы подъехали, он открыл дверцу, и Мидорико легко выпрыгнула наружу. Дневной зной ушел, и потная футболка слегка холодила кожу. В воздухе стоял густой аромат летнего вечера.

7
Все, что кажется нам привычным

Макико говорила, что вернется к семи, но не появилась ни к восьми, ни к девяти. Я много раз пыталась до нее дозвониться, но сразу включался автоответчик. Телефон у нее либо сел, либо был выключен.

– Маки, привет! Я волнуюсь… Перезвони мне сразу, как это услышишь, – записала я сообщение и нажала на кнопку завершения разговора.

Надо было решать насчет ужина. Последнего совместного застолья в Токио… Наверное, я зря драматизирую, ведь Макико и Мидорико приехали всего на пару дней. Но все же можно, например, выбраться в другой район ради такого случая. Я предполагала дождаться Макико, а потом решить – вдруг у нее есть какие-то особые пожелания. Но Макико все не возвращалась. Можно было бы сходить с Мидорико в магазин, купить продукты, приготовить что-нибудь несложное и перекусить с ней дома. Но у меня дома нет даже риса, придется столько всего покупать. Да и готовить, если честно, мне не хотелось: поздно, я устала, да и вообще я это не люблю. К тому же и смысла нет: только-только мы разовьем всю эту бурную деятельность, как Макико явится домой.

– Когда Маки вернется, пойдем в тот китайский ресторанчик? Конечно, мы там вчера уже были, но сегодня можно заказать другие блюда, – предложила я Мидорико. – Вот увидишь, она вернется с минуты на минуту.

Чтобы скоротать время, я рассматривала книжные полки, прикидывая, что из книг можно предложить племяннице, потом принялась листать журналы. Мидорико терпеливо ждала, строча что-то в своем блокноте-дневнике. Но прошло десять минут, потом двадцать, потом час, а от Макико так и не было никаких новостей.

– Мидорико, пойдем купим чего-нибудь, – обратилась я к девочке.

Подождав до пятнадцати минут десятого, я оставила на столике записку со словами: «Мы в магазин, скоро будем» – и вместе с Мидорико вышла из квартиры. Поколебавшись, дверь я решила не запирать.

Нас окутала теплая летняя ночь, напоенная влагой. В воздухе витал легкий запах дождя. Сквозь тонкие подошвы сандалий, которые я несколько лет назад купила в магазине «Все по 100 иен», ощущалась шероховатая поверхность асфальта. Воображение тут же нарисовало мне красочную картину из гипотетического будущего: осколок стекла дырявит подошву, вонзается в свод стопы, хлещет кровь… Мидорико шла чуть впереди меня. На ее тонких прямых ногах белели гольфы до колен – в темноте казалось, что это просвечивают кости. Я вдруг вспомнила о книге, которую пыталась писать. Она у меня застопорилась на полпути, и вот уже несколько месяцев ни туда ни сюда. От одной мысли о ней на душе вновь повисла тяжесть.

Кондиционер в мини-маркете работал на полную катушку, так что кожа покрылась мурашками. Разглядывая товары на полках, мы обошли все секции. Мидорико следовала за мной с абсолютно безучастным видом: ни разу не остановилась, не взяла ни один из товаров в руки, чтобы рассмотреть получше. «Может, хочешь печенья? Или мороженого?» – спрашивала я, но девочка почти не реагировала на мои вопросы. Только медленно качала головой, и то не сразу, а после внушительной паузы. Наконец я сняла с полки упаковку хлеба из шести ломтиков, объяснив Мидорико:

– Возьмем пока хлеба на завтрак… а с сегодняшним ужином еще немного подождем, Маки же все-таки должна вернуться.

Тут автоматические двери магазина раскрылись, радостным «динь-дон!» оповещая продавца о прибытии новых посетителей. Сперва вбежали дети, а вслед за ними, переговариваясь между собой, вошли несколько взрослых – видимо, их родители. По раскрасневшимся щекам взрослых и их заливистому смеху я поняла, что некоторые из них уже пьяны. Судя по донесшимся до меня разговорам, вся эта дружная компания пришла сюда докупить петард, чтобы потом всем вместе отправиться их запускать. Дети, все как на подбор загорелые, сгрудились у тележки с пиротехникой возле кассы и радостно галдели. Мидорико впилась в них сосредоточенным взглядом.

– Хочешь, мы тоже купим фейерверк? – предложила я, но моя племянница не шелохнулась.

Подождав, пока дети отойдут, я заглянула в тележку. Там лежали упаковки с самой разной пиротехникой: бенгальские огни, крутящиеся «волчки», маленькие ракеты с парашютами, петарды… В голове пронеслись воспоминания. Вот мы с Макико, еще совсем маленькие, зажигаем от свечки бенгальские огни. Пламя свечи дрожит под вечерним ветерком, мы осторожно прикрываем его ладонями, чтобы не погасло. Смотрим, как огонек перепрыгивает на черный конец палочки. Запах пороха, шипение искр. Отблески огня выхватывают лица из темноты, много человеческих лиц, колышущихся в клубах дыма.

Когда я вернулась в реальность, Мидорико уже стояла рядом.

– Смотри, сколько всяких, – указала я на фейерверки, и девочка заглянула в тележку.

Сжав губы в ниточку, она некоторое время изучала ее содержимое, а потом вдруг выудила оттуда упаковку ракет.

– Мидорико, а такое ты видела? Это просто отпад! – Я показала ей «фараонову змею», и она от удивления разинула рот.

Мидорико стала поочередно вытаскивать из тележки упаковки петард, подвергая каждую внимательному осмотру. В конце концов мы купили один набор за пятьсот иен и направились домой.

На часах было уже десять, но Макико до сих пор не вернулась. Она, конечно, могла заблудиться в незнакомом городе, но очень вряд ли: сложно представить, что она забудет название станции, где я живу, а от станции до дома тут по прямой. Если у Макико что-то случилось, она бы позвонила. Даже если у нее села батарейка в телефоне, пауэрбанки продаются на каждом шагу. Значит, она потеряла либо телефон, либо кошелек, или есть какая-то веская причина, по которой она не хочет мне звонить. А если с ней произошел несчастный случай и теперь она лежит где-то без сознания? Нет, такого не может быть. Или может…

Я прокручивала в голове разные варианты, но ни один из них не выглядел реалистичным. В Токио столько людей – если бы с моей сестрой случилась беда, со мной наверняка бы кто-нибудь уже связался. К тому же Макико почти сорок лет, она взрослая адекватная женщина. Если от нее нет никаких весточек, это может означать только то, что она не хочет мне ничего сообщить. В таком случае переживать тут особо не о чем. Во сколько приходить домой – дело ее. Только вот согласится ли с этим ее одиннадцатилетняя дочь?.. Я видела, что с каждой минутой сердце Мидорико наполняется волнением, как наполняется водой таз, поставленный под протекающую крышу. Она продолжала молчать, но чувствовалось, что внутри у нее все дрожит от напряжения.

Едва с лестницы доносилось что-то, напоминающее звук шагов, мы с Мидорико тут же вскидывали головы в надежде, что сейчас отворится дверь и на пороге появится Макико. Но дверь не двигалась. Я прикрутила звук телевизора до минимума и вновь уставилась на экран своей «раскладушки». Каждые несколько минут я обновляла список входящих, чтобы точно не пропустить сообщение от сестры.

– Слушай, Мидорико, я так больше не могу… умираю с голоду. Давай перекусим? – предложила я. – У нас хлеб есть.

Девочка, сидевшая на полу, обняв руками колени, только неопределенно помотала головой. Но в следующий момент произошло то, чего я никак не могла ожидать, – она вдруг резко выпрямилась, вскочила и устремила на меня такой решительный взгляд, будто собралась признаться в чем-то очень важном… Впрочем, даже если она и хотела мне что-то сказать, то явно передумала, потому что тут же опустилась обратно на пол, вновь принимая позу эмбриона.

– Не пугай меня так, – проговорила я, отходя от шока.

Мидорико прикусила нижнюю губу и шумно втянула носом воздух.

– Хм, в какую же клинику Маки поехала… – принялась я размышлять вслух. – Она говорила, на Гиндзе. Но вот название…

Я попыталась припомнить разговоры с Макико, в которых фигурировала выбранная ею клиника, но ничего, кроме названия района, в голове не всплывало.

Как же она называлась… упоминала ли Макико вообще ее название… Я зажмурилась и изо всех сил постаралась вспомнить хоть какие-то детали. Явно раскрученное место, еще и проспект необычный – черный с золотом, как у какого-нибудь элитного ночного клуба. Вот и все, что мне удалось выудить из памяти.

– Мидорико, – обратилась я к девочке, – а ты, случайно, не знаешь название клиники?

Однако, как и следовало ожидать, племянница покачала головой.

– Ну да, еще бы! Если бы ты сказала, что знаешь, я бы сильно удивилась, – поспешно ответила я и рассмеялась, стараясь подбодрить девочку.

Но все же где Макико? Удалось ей попасть в клинику или нет? Что и где она может делать сейчас? И вдруг меня поразила внезапная догадка. Нет-нет, это полный бред. В здравом уме такое даже вообразить невозможно. Но все же… Что, если Макико решила сделать операцию сразу, чтобы не приезжать в Токио несколько раз? Нет. Так не бывает. Никто не будет вставлять ей импланты вот так сразу, в день первой консультации. Это же не зуб запломбировать, это серьезная операция. Я все прекрасно понимала, но отделаться от своего предположения уже не могла. Беспокойство во мне нарастало. Тайком от Мидорико я включила в телефоне интернет и набрала в поиске: увеличение груди за один день амбулаторно.

Для начала я кликнула на сайт под названием «Пышный бюст за один день!», который отобразился в списке первым. Главная страница гласила: «Всего один визит, и вы обретете грудь своей мечты. Никаких волнений и лишних трат! План визита по этой ссылке». Перейдя по ссылке, я попала на страничку, оформленную в розовых тонах. Там висела табличка с расписанием:

То есть при желании уложиться в один день вполне реально… Я захлопнула телефон и отложила в сторону.

По телевизору шла юмористическая викторина с участием звезд. В студии все сверкало и переливалось, то и дело на экране появлялись титры с самыми эффектными высказываниями. Удивительно, но, несмотря на громкость, убавленную почти до нуля, я будто всем телом чувствовала эту какофонию из голосов и аплодисментов. Мидорико так и сидела истуканом, насупив брови.

– Мидорико, дорогая, – обратилась я к ней, – ты сейчас, наверное, прокручиваешь в голове всякие ужасы.

Девочка подняла голову, взглянула на меня.

– Но беспокоиться не о чем, я тебе точно говорю, – улыбнулась я. – И вообще, никогда не бывает того, что ты себе вообразил. Это называется «сглазить». Когда ты представляешь себе какой-нибудь вариант развития событий, неважно, хороший или плохой, это как бы мешает ему воплотиться в жизнь. Я этот закон уже давно заметила, и он меня ни разу не подвел. Просто жизнь не любит следовать нашим ожиданиям. Например… – Я откашлялась: – Ну, например, землетрясение. Не бывает такого, чтобы кто-то подумал: «Вот сейчас произойдет землетрясение» – и сразу началась тряска. Нет, землетрясение подгадывает момент, пока никто, ни один человек на земле не будет о нем думать, и вот тогда уже случается, вопреки всем нашим ожиданиям.

Мидорико слушала меня с недоверием.

– Смотри, вот сейчас никакого землетрясения не происходит. Это потому, что как минимум мы с тобой о нем разговариваем, а может, и кто-нибудь еще, просто мы не знаем, – продолжала я. – Конечно, невозможно доказать, что землетрясение начинается тогда, когда о нем не думает абсолютно никто. Для этого пришлось бы прочитать мысли всего человечества. Но ведь доказательств обратного тоже нет. Не исключено, что каждый человек может своими ожиданиями немножко сглазить происходящее в мире…

Мидорико задумалась. Слово «сглазить» вдруг показалось мне недостаточно точным, и я решила посмотреть в словаре. Увидев, как я встаю, Мидорико задрожала всем телом, снова вскочила, так же как в прошлый раз, и крепко уцепилась за край моей футболки.

– Ты чего?! Я никуда не ухожу! Не надо так, а то меня удар хватит, – рассмеялась я.

Вынув электронный словарь из ящика стола, я уселась обратно и нажала на кнопку. Несколько лет назад я очень удачно выиграла этот словарь в лотерею на местной торговой улочке. Функции подсветки экрана у него не было, но в остальном это оказалась довольно удобная штука.

По слову «сглазить» словарь выдал мне длинное определение. К нашему контексту максимально, хоть и не совсем точно, подходил пункт второй:

2. Похвалами, предсказанием чего-н. хорошего накликать плохое. Повлиять на судьбу в негативную сторону.

Тогда я набрала в поиске слово «судьба». С ней, видимо, все обстояло еще сложнее. Экран словно затянуло черными тучами – сверху донизу его покрыли иероглифы. Слегка сощурившись, чтобы разглядеть в этом частоколе из черточек слова, я прочла Мидорико определение «судьбы», а потом определение «кармы». В нем говорилось, что у всего происходящего есть свои причины – внутренние и внешние. Слушая меня, девочка несколько раз кивнула. Потом словно бы задумалась, взяла у меня словарь и застучала по клавишам сама. Сначала она прилипла к экрану и, едва пробежав взглядом одно определение, тут же вводила новое слово. Но вскоре подняла голову и в изумлении захлопала глазами. Мне показалось, что девочка сейчас облекает бродящие в голове мысли в слова, а потом проверяет каждое – действительно ли оно подходит. Видимо, это привело к какому-то неожиданному открытию, потому что она распахнула глаза еще шире и вновь уставилась на экран.

– Что случилось? – спросила я.

Племянница замотала головой, но выглядела необычно возбужденной. Я забрала у нее словарь и тоже стала вбивать туда разные слова.

– Ой, а иероглиф «карма» похож на «зелень», как в твоем имени[5]5
  По-японски имя «Мидорико» записывается двумя иероглифами – (мидори – зелень) и (ко – ребенок).


[Закрыть]. Давай посмотрим… А, про карму мы уже читали. Тогда лучше зелень… О, тут рядом «злоба». Даже очертания выглядят пугающе, бр-р-р. А тем более «ненависть»… Вот, кстати, пример – «убийство на почве ненависти». Ну да, бывает такое. Убийства вообще происходят сплошь и рядом. Каждый день… Наверное, и сейчас, в этот самый момент где-то кого-то убивают… Кстати, Мидорико, а ты знала, что, если один человек другого зарезал, важно, как убийца держал нож? Ну, в смысле, вниз лезвием или вверх. Так определяют, имел ли он намерение убивать свою жертву или так получилось нечаянно. Это даже на решение суда может повлиять! Например, один мой знакомый… – Я запнулась, разговор явно ушел не в ту степь и грозил уйти еще дальше.

Я решила, что лучше вернуться к словарю, и предложила Мидорико вместе поискать какие-нибудь еще более жуткие слова.

«Бойня», «ад», «ужас», «мрак»… выуживание из словаря все новых и новых зловещих слов настолько нас увлекло, что вскоре мы уже сидели почти вплотную друг к другу, то и дело соприкасаясь головами над словарем.

– Итак, следующее слово… хотя знаешь, это все так странно. В этот самый момент ведь и правда кого-то убивают. И не просто убивают, а, например, пытают… ну там, четвертуют или выкалывают глаза. Это не выдумки. Прямо сейчас, на этой самой планете множество людей испытывает безумную боль… Но есть ли вообще такая боль, такой вид страдания, которого сейчас точно никто не испытывает? Кто-то горит заживо. Кому-то вырывают все зубы, один за другим. А что насчет пытки щекоткой? Да даже если не щекотать, наверняка есть вещества, вызывающие неконтролируемый смех. Например, ядовитые грибы, от которых человек начинает смеяться, никак не может остановиться и в конце концов падает замертво. Умереть от смеха… мне кажется, это вообще самая ужасная смерть. В кошмарном сне не приснится. Или вот еще…

Я была готова и дальше предаваться подобным размышлениям вслух, но Мидорико, замотав головой, положила этому конец.

– Ты права, – пробормотала я.

Мы снова склонились к словарю, когда квартиру сотряс оглушительный грохот, как будто сверху на мой дом упал как минимум еще такой же. Это был, пожалуй, самый жуткий момент того жуткого вечера – мы с Мидорико буквально взлетели со своих мест. На всякий случай схватившись за руки, мы обернулись к двери.

Там, за темной полоской кухни, в дверном проеме стояла Макико. Сероватые лучи люминесцентных ламп из общего лестничного холла эффектно подсвечивали ее силуэт.

Против света лица ее не было видно, но я с первого же взгляда поняла, что она пьяна. Она не успела ничего сказать, не шаталась, запаха алкоголя с такого расстояния тоже не чувствовалось. Но мне сразу стало ясно – она пьяна, причем в стельку.

– Дом, милый дом! – с чувством проговорила Макико, еле ворочая языком, тем самым подтверждая мои догадки.

При этом она пыталась разуться, в упор не замечая, что туфель на ней уже нет.

– Маки, ты их уже сняла, – сообщила я сестре, наблюдая, как она безуспешно трет ногу об ногу и топчется на месте.

Осмыслив услышанное, она пробурчала что-то вроде «Просто ноги зачесались» и бочком проковыляла в комнату.

– Мы вообще-то волновались! Ты чего на звонки не отвечала? – упрекнула я Макико.

Сестра подняла брови и, вытаращив глаза, уставилась на меня в упор. На лбу у нее пролегли глубокие морщины, глаза были все красные.

– Телефон сел.

– Могла бы купить пауэрбанк, их везде продают.

– Ты видела, какие они дорогущие? Я что, идиотка, тратиться на такое? – С этими словами Макико бросила сумку на ковер и, громко топая, направилась к креслу-мешку, развела руки в стороны, рухнула на него и замерла в этой позе.

Я открыла было рот, чтобы спросить, где она пропадала, но в последний момент сдержалась и изобразила кашель. Он прозвучал неожиданно громко. Вдруг Макико подумает, что так я подталкиваю ее к ответу? Чтобы показать, что это обычный кашель и больше ничего, я кашлянула еще раз, но получившийся звук больше напоминал икоту. Мне ничего не осталось, кроме как кашлянуть снова. Видимо, в горле все же была мокрота, потому что на этот раз я закашлялась по-настоящему и долго не могла остановиться. Дождавшись, пока мой приступ закончится, Макико повернула ко мне голову. От кресла-мешка она так и не отлепилась. Брови у нее стерлись, под глазами расплылась черная подводка, а внушительные мешки стали еще больше. Скулы были усыпаны крошками от туши. Тональник местами поплыл от кожного сала, отчего лицо Макико казалось пятнистым.

– Может, ты это… умоешься? – не удержалась я.

Но Макико в ответ только бросила:

– Да какая разница, как я выгляжу!

Из угла комнаты за нами наблюдала Мидорико. В руках она все еще держала электронный словарь. Я вдруг подумала: а что, если Макико сегодня виделась с отцом Мидорико, со своим бывшим мужем? Кажется, вчера она говорила, что хочет встретиться с кем-то из токийских друзей. Но я никогда не слышала, чтобы у нее в Токио были друзья… Да будь это даже просто знакомый, Макико наверняка хоть раз упомянула бы о нем или о ней в наших телефонных разговорах. А она точно не упоминала. Значит, никаких «токийских друзей» у нее нет.

Тогда с кем она сегодня пила? В одиночку до такого состояния ей ни за что не напиться. Она ведь тоже если и пьет, то только пиво, хотя и переносит его лучше, чем я. К тому же Макико должна бы понимать, что дома ждет сестра, с которой она так редко видится, и дочь. К тому же она пообещала мне вернуться к семи, значит, изначально у нее таких планов не было.

Наверное, что-то пошло не так – она встретила кого-то, кого не должна была встретить, и череда неких непредвиденных событий привела к тому, что она сейчас лежит на кресле-мешке в стельку пьяная. Кстати, хоть Макико и привыкла на работе постоянно общаться с клиентами, но в жизни она довольно стеснительная. Парой слов с незнакомым человеком, конечно, обменяться может, но пить с ним точно не пойдет. Остаются знакомые. С кем из знакомых Макико могла бы вот так вот напиться в Токио? Логика подсказывала: ни с кем, кроме бывшего мужа.

Впрочем, ни о чем допытываться у Макико я не собиралась. Наверное, можно было спросить ее шутливо, как бы между прочим: «Это ж надо так надраться, сестренка! Давай хотя бы колись, с кем!» Но мне не хотелось ничего выведывать. Где, с кем и что пить – личное дело Макико, но это не значит, что мне оно не интересно. И если бы она встретилась с кем-то из своих давних подруг, я бы с удовольствием выспросила у нее все: о чем разговаривали, что ели, чем подруга сейчас занимается. Однако о ее встрече с бывшим мне слушать не хотелось. Меня ни капли не волновало, о чем они говорили, какие чувства сквозили в их словах, сожалеют ли они оба о разрыве, что думают друг о друге сейчас… Сама не знаю почему. Ее муж не вызывает у меня никаких эмоций. Более того, я с трудом могу вспомнить, как он выглядит. Тем не менее говорить с Макико о нем и о каких бы то ни было мужчинах мне не хотелось. Макико наверняка требовалось выговориться, а мне как хорошей сестре следовало ее выслушать, но это внутреннее отторжение было сильнее меня. Поэтому я молчала.

– Ну ладно… но все же сходила бы ты в душ, – сказала я наконец. – А кстати! Мы тут с Мидорико ходили в магазин и прикупили фейерверков. Может, запустим их сегодня втроем, пока вы не уехали обратно в Осаку?

Макико все так же лежала, уткнувшись в кресло-мешок, и только дернула головой и что-то промычала в знак того, что слушает.

Ее тощие вытянутые ноги напоминали одноразовые палочки для еды. На большом пальце колготки порвались, и оттуда до лодыжки тянулась стрелка. Сквозь тонкий капрон просвечивали пятки, растрескавшиеся, как черствые булочки. Икры – кожа да кости, точно две вяленые рыбины.

Мидорико, до сих пор наблюдавшая за нами, оставила электронный словарь на столе и ушла на кухню. Не включая там света, она встала возле раковины и обернулась к нам. Я пошла за ней и встала рядом, чтобы видеть то же, что и она.

Окинув комнату взглядом, я ничего особенно странного не заметила. Все как всегда: шкафы с книгами, в дальнем правом углу – небольшой стол. Немного левее окно, задернутое занавесками. Эти занавески я не меняла ни разу с тех пор, как въехала в эту квартиру, и они уже давно выгорели на солнце, но благодаря кремовому цвету это не бросалось в глаза. А под окном, в кресле-мешке, ничком лежала Макико, неподвижная, будто приросшая к нему всем телом. На экране телевизора что-то беззвучно двигалось и мелькало.

Через некоторое время Макико уперлась ладонями в ковер и приподнялась, встав на четвереньки. Словно больной после тяжелой операции, она несколько раз сосредоточенно повернула голову влево и вправо. Потом шумно выдохнула – получилось похоже на стон – и, выпрямляясь по чуть-чуть, как в замедленном кино, поднялась на ноги. Наши взгляды встретились. Выражение ее лица показалось мне несколько более осмысленным. Чуть сощурившись, Макико разглядывала меня. Потом с заметным усилием, вдавливая ступни в пол, сделала несколько неуклюжих шагов в нашу сторону и остановилась на границе с кухней. Привалившись к стене, она принялась тереть лоб растопыренной пятерней, а затем обратилась к Мидорико: «Слушай, дочь…» – таким голосом, что я поразилась: это сколько же надо выпить.

Никогда – мы с ней долгое время жили вместе, да и пивные посиделки время от времени устраивали, – но она никогда, ни единого раза не напивалась вдрызг. А что, если она пьет уже давно? Что, если дочь к этому привыкла? Я вдруг представила себе совершенно отчетливо, как пьяная в хлам Макико падает на пол прямо в прихожей и еле ворочающимся языком жалуется оцепеневшей Мидорико… С учетом ее состояния допрашивать Макико сейчас все равно было бы бесполезно.

У моих ног стояло ведро, которое я собиралась взять с собой, когда мы пойдем запускать фейерверки. Самое обычное ведро – синее, пластиковое. Интересно, откуда оно вообще у меня взялось? Наверняка я сама купила его в каком-нибудь магазине типа «Все по 100 иен», но вряд ли хоть раз использовала – оно выглядело абсолютно новым. Чем дольше я его рассматривала, тем причудливее, тем необычнее делались его очертания. Как странно… Ведро будто бы перестало быть ведром, и я уже не понимала, что это за предмет. Так бывает, когда долго вчитываешься в какое-нибудь слово, и оно теряет смысл. Но с предметами у меня подобного не возникало. Я посмотрела на фейерверки, сложенные рядом. Нет, это однозначно были фейерверки. Отличная новость! Я вижу фейерверки и знаю, что это именно они. Чтобы удостовериться, что с остальными вещами тоже не произошло никаких метаморфоз, я стала обводить взглядом кухню – но тут Макико как раз заговорила.

– Не хочешь со мной разговаривать, да? – приблизившись к Мидорико, выплюнула она. – Ну и пожалуйста. Я переживу.

В голосе сестры звучала ярость.

– Стоишь тут с таким видом, будто ты в этом мире одна-одинешенька. Сама себя родила, сама себя вырастила!

Подобные реплики я, пожалуй, слышала только в старых мелодрамах. Но Макико не остановилась и на этом.

– Думаешь, меня это расстроит? Ничего подобного! Мне отлично! Просто отлично!

Но отлично ей явно не было. Отвернувшись от матери, Мидорико сверлила взглядом сухой металл мойки. Я мысленно вздохнула: девочке не позавидуешь. Макико придвинулась к дочери и заглянула ей в лицо, хотя та упорно отворачивалась.

– Ты… – проговорила Макико, – ты никогда меня не слушаешь. Держишь меня за дуру. Но ничего, можешь продолжать в том же духе.

Девочка попыталась вывернуться, но Макико еще не договорила:

– Если ты так не хочешь со мной разговаривать, если ты не можешь со мной разговаривать, никаких проблем! Ты же так носишься всегда с этим блокнотом! Если у тебя есть что мне сказать – возьми и напиши! Это у тебя отлично получается! Мы можем так переписываться целую вечность! – Макико перешла на крик. – Пока я не умру или пока ты не умрешь!

Мидорико только вжала голову в плечи.

– Ты до каких пор собираешься так себя вести? Я…

С этими словами Макико попыталась схватить дочь за локоть, но та с силой выдернула руку и по инерции угодила ею матери в лицо, ткнув пальцами прямо в глаза.

– Ай! – пронзительно вскрикнула Макико, закрывая лицо руками.

Из глаз у нее потекли слезы. Она заморгала, принялась тереть глаза пальцами, но те никак не желали открываться. Слезы одна за другой катились по щекам, оставляя влажные дорожки, чуть поблескивающие в полумраке кухни. Крепко сжав опущенную руку в кулак и стиснув губы, Мидорико смотрела на мать.

Кажется, я поняла: им обеим сейчас не хватает слов. Я была так близко, я могла бы вмешаться – но мне тоже катастрофически не хватало слов, и оставалось только повторять про себя: «Не хватает, не хватает, не хватает…» Мне нечего было им сказать. На кухне темно; из мусорного ведра пахнет объедками, думала я, пытаясь собрать хоть какую-то цепочку из слов, чтобы не растерять их совсем. Одновременно я наблюдала за Мидорико. Девочка смотрела в пустоту, мышцы лица напряглись – видимо, она сжимала не только губы, но и зубы. Я перевела взгляд на сестру. Макико стояла, опустив голову, и время от времени постанывала, все так же прикрывая глаза руками. Моя рука потянулась к выключателю.