Текст книги "Дон Кихот"

Глава 20, повествующая о дальнейших подвигах Дон Кихота в Сиерра-Морене и о том, что случилось с Санчо Пансой

Оставшись один, Дон Кихот прекратил свои кувыркания и прыжки, взобрался на самую вершину скалы и, усевшись там, погрузился в глубокие размышления о том, о чем уже не раз размышлял: кому лучше подражать – неистовому Роланду или меланхолическому Амадису?

– Всем известно, – так рассуждал он сам с собой, – что Роланд был отважным рыцарем. Но оставим в стороне все его достоинства, а рассмотрим, как и почему он потерял рассудок. Вполне достоверно, что он сошел с ума в тот час, когда узнал, что его дама Анджелина предпочла ему прекрасного молодого мавра Медоса. Но как же мне подражать его безумству, если со мной ничего такого не случилось? Ведь я могу поклясться, что моя Дульсинея Тобосская – самая благородная и добродетельная дама и никогда мне не изменяла. Я бы нанес ей горькую обиду, если бы усомнился в этом и стал безумствовать вроде неистового Роланда. А в то же время я знаю, что Амадис Галльский, и не впадая в безумие, не совершая никаких неистовств, прославился своею влюбленностью на весь мир. В его истории рассказывается, что, когда сеньора Ориана повелела ему не показываться ей на глаза, прежде чем она не даст ему разрешения на это, он в сопровождении какого-то отшельника удалился на Пенья Побре и, поручив свою душу богу, исходил там слезами, пока небо не сжалилось над его великой скорбью. Если все это правда (что несомненно), то для чего же мне раздеваться донага и ломать деревья, не сделавшие мне никакого зла? Для чего мне мутить ясную воду этих ручьев, которые напоят меня, когда я почувствую жажду? Итак, да здравствует память Амадиса, и да последует его примеру Дон Кихот Ламанчский. Правда, моя Дульсинея не отвергла и не презрела меня, но разве не довольно того, что я с нею разлучен? Итак, скорей за дело! Память! Воскреси скорее в моем уме славные деяния Амадиса! Научи меня, с чего мне начать, подражая этому славному рыцарю. Помнится мне, что он больше всего молился, поручая себя богу. Так скорее за молитвы. Только откуда мне взять четки?

Однако он быстро разрешил эту задачу: оторвал широкую полосу от подола своей рубашки, сделал на ней одиннадцать узелков, один из которых был покрупнее остальных, – и четки были готовы. С помощью этих четок он отлично прочел миллионы молитв за то время, пока находился в горах Сиерра-Морены. Его смущало только одно – негде было найти отшельника, который бы исповедал и утешил его. Но делать было нечего, приходилось довольствоваться одними молитвами да покаянием. Остальное время он проводил, прогуливаясь по лужайке и сочиняя томные стихи о своей печали или же стансы во славу Дульсинеи. Он вырезывал их на коре деревьев и чертил на мелком песке. Из всех стихотворений сохранилось только одно:

 
Дерева, растенья, травы,
Что вокруг меня стоите
Зелены, широкоглавы,
Коль не трудно, о, внемлите
Песням жалобной отравы!
Пусть не даст забот к заботам
Вам печаль моя: ну, где ей!
Чтоб сравниться с вами счетом,
Слезы льются Дон Кихотом,
Разлученным с Дульсинеей
Из Тобосо!
Местность дикая, пустая,
Цвет любовников куда
Загнала жестокость злая,
Чтобы бремя нес труда,
Почему, и сам не зная!
Треплется вовсю Эротом,
Терпит и спиной, и шеей,
Так что впрямь водоворотом
Слезы льются Дон Кихотом,
Разлученным с Дульсинеей
Из Тобосо! Он, искавши приключенья
В тесной диких скал утробе,
Клял суровое презренье,
Очутился же в трущобе,
Встретив только злоключенья.
Ведь Амур, глухой ко льготам,
Нас бичом, не портупеей,
Так хватил, что уж чего там!
Слезы льются Дон Кихотом,
Разлученным с Дульсинеей
Из Тобосо!
 

Так он и проводил время: молился, каялся, сочинял стихи, вздыхал и взывал к фавнам и сильванам окрестных рощ, к нимфам ручейка, к жалобному эху, умоляя их услышать его, ответить и утешить. Он разыскивал также различные съедобные травы, и это была единственная его пища. Если бы Санчо вернулся не через три дня, а через три недели, он нашел бы рыцаря Печального Образа таким исхудавшим, что и сама мать не узнала бы его.

А теперь оставим нашего рыцаря, поглощенного стихами и воздыханиями, и расскажем о том, что случилось с Санчо Пансой после того, как, простившись со своим господином, он отправился выполнять его поручение. Выбравшись из горных ущелий Сиерра-Морены на проезжую дорогу, Санчо стал разыскивать путь в Тобосо и неожиданно очутился у постоялого двора, где еще недавно ему пришлось покувыркаться на одеяле. Время было обеденное. Санчо очень хотелось подкрепиться чем-нибудь горячим, поэтому он направился было к воротам, но, вспомнив, какую дьявольскую штуку сыграли с ним на этом постоялом дворе, остановился в нерешительности: ему вдруг ясно представилось, как он кувыркался в воздухе. Пока он колебался и раздумывал, из ворот вышли два человека, которые сразу же его узнали; один из них сказал, обращаясь к спутнику:

– Скажите-ка, сеньор лиценциат, уж не Санчо ли это? Ведь экономка Дон Кехана говорила, что он отправился вместе с нашим искателем приключений.

– Он самый и есть, – ответил лиценциат, – и сидит он на лошади идальго.

Им нетрудно было узнать Санчо, ибо это были те самые священник и цирюльник, которые творили суд над книгами Дон Кихота. Узнав Санчо Пансу и Росинанта, они тотчас подошли к нему, чтобы расспросить о Дон Кихоте, и священник, окликнув Санчо Пансу, сказал:

– Друг Санчо Панса, где ваш господин?

Санчо решил скрыть, где и в каком положении остался его господин, поэтому он ответил: господин его занят делом величайшей важности, а каким, он сказать не может, хоть вырви ему глаза.

– Ну, Санчо Панса, – сказал цирюльник, – если вы нам не скажете, где он находится, мы подумаем, что вы его убили и ограбили, тем более что вы едете верхом на его лошади. Верните нам хозяина этой клячи – или вам придется плохо.

– Напрасно вы мне угрожаете, – спокойно ответил Санчо Панса. – Не такой я человек, чтобы кого-нибудь убить или ограбить, пускай каждый помирает, когда ему на роду написано или когда это угодно господу богу. Мой господин остался в горах и там в полное свое удовольствие предается покаянию.

И тут же без передышки и остановок Санчо поведал, какие ему с Дон Кихотом довелось испытать приключения и где он покинул своего господина. В заключение он прибавил, что везет письмо к сеньоре Дульсинее Тобосской, дочери Лоренсо Корчуэло, в которую его господин влюблен по самые уши. Рассказ Санчо Пансы изумил священника и цирюльника. Хотя они и знали о безумии Дон Кихота и его рыцарских фантазиях, но все-таки не могли не удивляться всякий раз, как слышали о его проделках. Они попросили Санчо Пансу показать им письмо Дон Кихота к Дульсинее Тобосской. Тот ответил, что письмо находится в записной книжке и что ему велено отдать переписать его на отдельном листке в первом же местечке, куда он приедет. На это священник отвечал, что, если только Санчо покажет ему письмо, он перепишет его очень красивым почерком. Санчо Панса сунул руку за пазуху, чтобы достать записную книжку, но не нашел ее, так как книжка осталась у Дон Кихота: тот позабыл передать ее Санчо, а Санчо и в голову не пришло напомнить ему об этом.

Тут Санчо смертельно побледнел и поспешно стал шарить по всем карманам. Убедившись, что книжки нигде нет, он совершенно растерялся. В отчаянии он вцепился обеими руками в бороду и вырвал порядочный клок волос, а затем отпустил себе с полдюжины здоровенных оплеух.

Увидев это, священник и цирюльник пришли в изумление и спросили его, за что он себя истязает и что с ним приключилось.

– Что со мной приключилось? – ответил Санчо. – А то приключилось, что я в одну минуту потерял трех ослят, а каждый из них стоит целого замка.

– Что вы говорите? Как это вы потеряли трех ослят да еще сразу? – спросил цирюльник.

– Я потерял записную книжку, – сказал Санчо, – а в ней кроме письма к Дульсинее была еще записка моего господина; по этой записке его племянница должна была мне выдать трех ослят.

Тут Санчо рассказал им о потере серого. Священник его утешил, обещав, что он уговорит его господина, когда тот разыщется, подтвердить свое обещание и еще раз написать расписку, но уже на отдельном листке. А расписка, внесенная в записную книжку, все равно не имеет по закону никакой силы.

После этого Санчо успокоился.

– Потеря письма к Дульсинее не очень меня огорчает, – заявил он. – Я знаю его почти на память и могу наизусть продиктовать любому переписчику.

– Ну так скажите его нам, Санчо, – попросил цирюльник, – а мы его запишем.

Санчо Панса почесал голову, поглядел на небо, потом на землю, изгрыз полногтя на пальце и, наконец, порядком помучив слушателей, с нетерпением ожидавших, что он им скажет, вскричал:

– Черт меня побери, сеньор лиценциат! Сейчас только отлично помнил это дьявольское письмо, и, как нарочно, оно сразу и вылетело у меня из головы. Знаю только, что начиналось оно так: «Высокая и вместительная сеньора».

– Вы что-то путаете, Санчо, – возразил цирюльник. – Не может быть, чтобы он написал «вместительная». Должно быть, в письме стояло «владетельная» или «властительная».

– Так оно и есть, – согласился Санчо. – А дальше, помнится мне, говорилось: «драный и бессонный, изъязвленный, целую руки вашей милости, жестокая и безвестная красавица», и еще что-то по поводу здоровья и болезней, которых он ей желает, – очень хорошо все было расписано, а в конце стояло: «Ваш по гроб рыцарь Печального Образа».

Священник и цирюльник, смеясь до упаду, похвалили его хорошую память и попросили повторить письмо еще два раза для того, чтобы запомнить его наизусть и записать.

Санчо повторил его еще несколько раз, наболтав с три короба разного вздора. Затем он подробно рассказал о всех деяниях своего господина; о том же, как его собственную особу подбрасывали здесь на одеяле, он скромно умолчал. Под конец он сообщил, что в случае благоприятного ответа сеньоры Дульсинеи Тобосской его господин пустится в новое странствование и непременно сделается императором или по крайней мере королем – так уж они между собой порешили – и что дело это совсем не трудное, если принять во внимание доблесть Дон Кихота и мощь его руки. А как только это случится, господин женит его (к тому времени Санчо овдовеет, ведь иначе и быть не может) на какой-нибудь фрейлине императрицы, наследнице богатых и обширных поместий на твердой земле. А это гораздо лучше всяких островов и островков, окруженных водой. Все это Санчо рассказывал с величайшей невозмутимостью и с таким дурацким видом, что слушатели снова изумились и подумали: каково же должно быть безумие Дон Кихота, если и этот бедняк заразился его бредом и спятил с ума? Не желая разочаровывать Санчо в его приятных надеждах и забавляясь его вздорными речами, священник и цирюльник посоветовали ему молить бога о здоровье Дон Кихота и прибавили, что намерение его господина сделаться в будущем императором легко может исполниться, не говоря уже о том, что его могут возвести в сан епископа или в какое-нибудь другое высокое звание. На это Санчо ответил:

– Сеньоры, если судьба повернет дело так, что моему господину вздумается стать не императором, а епископом, то хотел бы я знать: что именно странствующие епископы обычно жалуют своим оруженосцам?

– Обычно они жалуют своим оруженосцам, – ответил священник, – какое-нибудь доходное церковное место – священника или ризничего.

– Но для этого необходимо, – возразил Санчо, – чтобы оруженосец не был женат и чтобы он по меньшей мере умел прислуживать во время мессы, а если так, то горе мне, несчастному! Ведь я женат! Да и как я могу выучить церковную службу, если не знаю даже первой буквы в азбуке! Что со мною будет, если господину моему придет в голову сделаться епископом, а не императором, по примеру и обычаю странствующих рыцарей?

– Не горюйте, друг Санчо, – сказал цирюльник, – мы упросим вашего господина стать императором, а не епископом. Императорская корона подходит ему гораздо больше, чем епископская тиара, ибо военные утехи ближе его сердцу, чем науки.

– Да и мне так казалось, – ответил Санчо, – хотя должен вам сказать, мой господин ко всему способен. А я вот что надумал: буду я молить господа, чтобы он вывел его на такую дорогу, где бы он мог и сам отличиться, и меня осыпать великими милостями.

– Вы говорите разумно, – сказал священник, – и поступаете, как добрый христианин. Ну, а теперь нам нужно принять меры, чтобы поскорей освободить вашего господина от бесполезного покаяния, которому, по вашим словам, он предается. А чтобы обдумать, как это сделать, давайте зайдем на постоялый двор. К тому же, час уже поздний, и нам давно пора закусить.

Санчо ответил, что пусть они едут, а он подождет их у ворот. Почему ему не хочется заходить в эту гостиницу, он расскажет им потом. Он попросил их только вынести ему поесть чего-нибудь горячего да кстати прихватить овса для Росинанта. Священник и цирюльник вошли в гостиницу и через несколько минут вынесли ему поесть, а сами принялись обсуждать, как им уговорить вернуться домой несчастного идальго, в судьбе которого они принимали большое участие. Наконец священнику пришла в голову мысль вполне во вкусе Дон Кихота и весьма подходящая к их затее: он объявил цирюльнику, что надумал переодеться странствующей принцессой, цирюльник же должен был изображать из себя ее оруженосца. В таком виде они отправятся в горы к Дон Кихоту. Оскорбленная и обездоленная девица обратится к Дон Кихоту за покровительством. Девица станет умолять рыцаря следовать за ней повсюду, куда ей будет угодно его повести, чтобы отомстить за обиду, нанесенную ей злым волшебником. При этом она попросит позволения не снимать маски и не отвечать на расспросы, пока он не выполнит этой просьбы. Священник был уверен, что Дон Кихот попадется на эту удочку и они смогут доставить его на родину. А там уже подумать, не найдется ли какого-нибудь лекарства против его необычайного помешательства.

Глава 21, в которой рассказывается о том, каким способом Дон Кихот был избавлен от наложенного им на себя сурового покаяния

Цирюльнику понравился план священника, и они тотчас же принялись за дело. У хозяйки постоялого двора выпросили они юбку и головную повязку, а в залог оставили новую сутану священника. Цирюльник смастерил себе длинную бороду из бурого бычьего хвоста. Этот хвост висел на стене гостиницы, и хозяин имел привычку втыкать в него свой гребень. Хозяйка спросила, для чего им нужны эти наряды. Священник поведал ей о безумии Дон Кихота, о его бегстве из дому и долгих странствиях в поисках приключений.

– Сейчас несчастный идальго, – так закончил он свой рассказ, – скитается в горном ущелье неподалеку от вашей гостиницы. Мы решили обманом выманить его оттуда и отвезти домой, а для этого одному из нас нужно переодеться женщиной.

Хозяин и хозяйка сразу же догадались, что это – тот самый сумасшедший, который приготовлял у них свой бальзам. Они рассказали священнику о всех происшествиях, случившихся у них в гостинице, и между прочим и о том, как оруженосца рыцаря подбрасывали на одеяле; таким образом священник и цирюльник узнали то, что так тщательно скрывал Санчо. Вполне сочувствуя их плану, хозяйка великолепно нарядила священника: надела на него суконную юбку с нашитыми на ней полосами из черного бархата шириною с ладонь и корсаж из зеленого бархата с белыми шелковыми шнурками. Вместо женской головной повязки священник натянул свой ночной колпак и повязал себе лоб полоской черной тафты, а из другой полоски сделал нечто вроде маски, которая отлично прикрывала его лицо и бороду. Затем он нахлобучил шляпу таких размеров, что она могла служить ему зонтом, и, закутавшись в плащ, по-дамски уселся на мула; на другого мула сел цирюльник с бурой, доходившей до пояса бородой из бычьего хвоста. Они попрощались со всеми, в том числе и с доброй Мариторнес, обещавшей им прочитать по молитве на каждое зернышко четок за успех их затеи. Быть может, господь услышит ее, грешницу, и пошлет удачу в их трудном и воистину христианском деле. Но не успели они отъехать от постоялого двора, как священнику пришло в голову, что он поступает дурно, разъезжая в таком наряде, ибо духовной особе не подобает наряжаться женщиной, даже и с самыми благими намерениями. Он сказал об этом цирюльнику и попросил его перемениться с ним ролями, ибо гораздо приличнее, чтобы обездоленной девицей был цирюльник, а оруженосцем – священник: так, по крайней мере, он меньше унизит свой сан. Пока они толковали об этом, Санчо Панса подъехал к ним; увидя, как они разряжены, добряк оглушительно расхохотался. Этот смех больно задел священника, и он стал еще настойчивее убеждать цирюльника поменяться ролями. В конце концов тот согласился, но заявил, что переоденется не раньше, чем они прибудут в ущелье, где скрывается Дон Кихот. Тогда священник принялся пространно поучать цирюльника, как ему следует вести себя и что говорить, чтобы побудить Дон Кихота последовать за ними.

В конце концов Санчо наскучили все эти разговоры, и он предложил отправиться вперед и отыскать Дон Кихота. Хитрый оруженосец рассчитывал надуть своего господина, сказав ему, что письмо благополучно доставлено Дульсинее и что она через Санчо передает своему рыцарю повеление под страхом ее немилости сию же минуту явиться к ней.

– Может быть, этого будет довольно, – прибавил Санчо, – чтобы убедить Дон Кихота покинуть его убежище. Тогда вам, ваша милость, не придется утруждать себя.

Эта мысль очень понравилась нашим друзьям; они без всяких колебаний согласились на предложение Санчо. Они условились с Санчо, что выедут несколько позже и остановятся в том ущелье, где он разбросал дрок. Тем временем Санчо должен будет отыскать Дон Кихота и, поговорив с ним, выехать навстречу священнику и мастеру Николасу. Санчо подробно объяснил своим спутникам, по какой дороге им следует направиться, и ускакал, а наши друзья вернулись на постоялый двор, чтобы на досуге еще раз подробно обсудить план действий.

Между тем история с переодеванием священника привлекла всеобщее внимание постояльцев гостиницы. Среди этих постояльцев случайно оказалась прекрасная молодая дама, остановившаяся здесь проездом. Хозяйка рассказала ей, что знала о планах священника, и сеньора, крайне заинтересованная этим приключением, пожелала узнать о нем подробнее.

Наши друзья охотно поведали ей историю бедного идальго. При этом они не скупились на похвалы нашему рыцарю, рисуя его честным, добрым и отважным человеком. Молодая путешественница, которую звали Доротеей, была совсем растрогана этим рассказом. Она сама любила рыцарские романы и восхищалась подвигами Амадиса и Роланда. Поэтому она настолько близко приняла к сердцу историю бедного Дон Кихота, что выразила твердое желание помочь нашим друзьям в их благородном предприятии.

– Надеюсь, – прибавила она, обращаясь с улыбкой к священнику, – что я лучше вас сумею сыграть роль обиженной девицы. К тому же я отлично знаю, каким языком должна говорить девушка, прося заступничества у странствующего рыцаря.

– Сама судьба послала вас на помощь нам, – ответил ей обрадованный священник. – У меня нет слов, чтоб выразить вам всю нашу благодарность. Теперь остается только поскорее взяться за дело.

Доротея сказала, что она сейчас будет готова, и удалилась в комнату хозяйки. Через несколько минут она появилась перед нашими путешественниками в роскошном платье из дорогой материи, в мантилье из прекрасной зеленой ткани, с ожерельем на шее и браслетами на руках. Священник и цирюльник пришли в восторг от ее грации и изящества и решили не мешкая двинуться к тому месту, где была назначена встреча с Санчо Пансой.

На следующий день они прибыли в назначенное место и расположились в ожидании Санчо на поляне, где в отрадной тени скал и деревьев протекал мирный ручеек. Ждать им пришлось довольно долго. Священник и цирюльник начали уже беспокоиться и гадать о том, что могло задержать Санчо. Наконец они услышали какие-то громкие крики и узнали голос Санчо. Священник пошел ему навстречу; на его тревожный вопрос, где Дон Кихот, верный оруженосец ответил, что нашел своего господина раздетым, в одной рубашке, слабым, желтым, умирающим от голода и вздыхающим по своей даме Дульсинее.

– Сеньор рыцарь очень мне обрадовался, – продолжал Санчо, – но когда я объявил, что Дульсинея приказала ему немедленно покинуть эти места и отправиться в Тобосо, то он ответил, что не решится предстать перед ее прекрасными очами, прежде чем не совершит подвигов, достойных ее милости. Если так будет продолжаться, – прибавил Санчо Панса, – то моему господину грозит опасность никогда не сделаться императором, и все мои надежды на высокий титул и богатство рухнут. Поэтому во что бы то ни стало нужно придумать какое-нибудь средство, чтобы вытащить его из этой пустыни.

Священник поспешил успокоить Санчо, сказав, что так или иначе они сумеют этого добиться.

Разговаривая таким образом, священник и Санчо Панса подошли к тому месту, где оставались цирюльник и Доротея. Санчо, пораженный необыкновенной красотой и богатым нарядом Доротеи, принялся расспрашивать священника, кто эта прекрасная сеньора и что она ищет в этой глуши.

– Эта прекрасная сеньора, братец Санчо, – отвечал священник, – не кто иная, как наследная принцесса великого королевства Микомикон, а ищет она вашего господина, чтобы попросить у него защиты от злого великана, нанесшего ей оскорбление. До нее дошла молва о добром рыцаре Дон Кихоте, и она приехала к нему из Гвинеи.

– Вот это я понимаю! Вот это дело хорошее, – воскликнул Санчо Панса, – а еще лучше будет, если моему господину удастся отомстить за обиду и покарать зло, убив подлого великана, о котором говорит ваша милость. Впрочем, он, наверное, убьет чудовище в первой же схватке, если только это не призрак, ибо над призраками мой господин не имеет никакой власти. Но об одном я хочу попросить вашу милость, сеньор лиценциат: очень уж я опасаюсь, как бы моему господину не пришло в голову сделаться епископом, а потому посоветуйте ему, ваша милость, поскорей жениться на этой принцессе. Тогда уж никто не сможет возвести его в епископский сан, и он с легкостью завоюет себе царство, и все мои желания исполнятся. Я уж все хорошенько обдумал и решил, что для меня было бы большим горем, если бы мой господин сделался епископом, потому что для церкви я – непригодный человек: ведь я женат, у меня семья, дети. Можно, конечно, развестись с женой, но для этого надо долго и много хлопотать. Поэтому было бы лучше всего, если бы мой господин поскорей женился на этой сеньоре, – имени ее милости я еще не знаю, а потому и не могу величать ее иначе.

– Ее зовут, – ответил священник, – по имени ее королевства – принцесса Микомикон.

– Понимаю, – сказал Санчо. – Мне нередко приходилось встречать людей, которые назывались по месту их рождения, например: Педро де Алькала, Хуан де Убеда, Диэго де Вальядолид; ну, а в Гвинее, должно быть, такой обычай: королевы называются по имени своего королевства.

– Наверное так, – сказал священник. – Что же касается женитьбы вашего господина, то я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить его жениться на принцессе.

Санчо был вполне удовлетворен обещанием священника, который не мог не подивиться его простодушию и тому, как быстро он заразился сумасбродством своего господина. Тем временем Доротея села на мула священника, а цирюльник привязал себе бороду из бычьего хвоста; затем они попросили Санчо проводить их к Дон Кихоту, строго-настрого запретив упоминать при рыцаре о своей встрече со священником и мастером Николасом.

Санчо дал торжественное обещание молчать, и Доротея со своими провожатыми двинулась в путь. Не успели они проехать и трех четвертей мили, как увидели среди скал нашего рыцаря, уже одетого, но без оружия. Как только Доротея узнала от Санчо Пансы, что это и есть его господин, она подогнала своего мула и смело направилась к Дон Кихоту; бородатый цирюльник от нее не отставал. Когда они подъехали к Дон Кихоту, оруженосец соскочил с мула и подошел к Доротее, чтобы помочь ей сойти на землю. Однако Доротея сама ловко спрыгнула и бросилась на колени перед Дон Кихотом. Объятый изумлением, рыцарь пытался ее поднять, но она, не вставая, обратилась к нему с такой речью:

– Я не встану с колен, о храбрый и могучий рыцарь, пока ваша доброта и любезность не осчастливят меня милостью, которая вашей особе принесет честь и славу, а мне, безутешной и обиженной девице, великую поддержку. И если правда, что ваша воинская доблесть не уступает вашей бессмертной славе, вы обязаны помочь обездоленной, которая прибыла из далеких стран, привлеченная блеском вашего знаменитого имени, просить у вас исцеления от своих горестей.

– Прекрасная дама! – сказал Дон Кихот. – Я ни слова вам не отвечу и не стану слушать вас, пока вы не позволите мне поднять вас с земли.

– Нет, сеньор, – ответила мнимая принцесса, – я не встану с колен до тех пор, пока вы не пообещаете мне вашего покровительства.

– Даю рыцарское слово, прекрасная сеньора, что готов оказать вам помощь и покровительство, при условии, если это не принесет вреда и ущерба моему королю, моей родине и той, которая владеет ключами от моего сердца и моей свободы.

– Клянусь вам, что никакого вреда им от этого не будет, – отвечала Доротея.

В это время Санчо подошел к своему господину и шепотом сказал ему на ухо:

– Ваша милость свободно может обещать ей свое покровительство и помощь, потому что все это дело не стоит выеденного яйца: нужно всего-навсего убить какого-то великана, а девица, что об этом просит, – благородная принцесса Микомикон, королева великого королевства Микомикон в Эфиопии.

– Мне все равно, кто она такая: я для всякого готов сделать то, что повелевает мне моя совесть и закон моего рыцарского ордена.

И, обратившись к Доротее, он прибавил:

– Встаньте, прекраснейшая дама, я обещаю вам исполнить все, о чем вам будет угодно просить меня.

– В таком случае, великодушный рыцарь, – сказала, поднимаясь, мнимая принцесса, – я прошу вашу милость немедленно отправиться со мной на мою далекую родину. А кроме того, вы должны обещать мне не пускаться ни в какие предприятия и приключения, пока не отомстите предателю, захватившему мое королевство вопреки всем законам, божеским и человеческим.

– Даю вам это обещание, – торжественно произнес Дон Кихот. – Отныне, сеньора, вы можете откинуть гнетущую вас печаль и возвратить силу и крепость вашим ослабевшим надеждам, ибо, с помощью божьей и моего меча, вы вскоре вновь увидите себя на престоле вашего древнего и великого королевства. И горе изменникам, дерзнувшим оспаривать его у вас. Итак, скорее за дело, ибо, как говорят, в промедлении – опасность!

Доротея попыталась было поцеловать руку Дон Кихоту, но тот, будучи учтивым кавалером, не допустил ее до этого. С изысканной вежливостью он склонился к ней, поднял ее и сам поцеловал у нее руку. Затем он велел Санчо подтянуть подпругу у Росинанта и принести ему доспехи и оружие. Санчо снял доспехи, словно трофеи, висевшие на дереве, и в одно мгновение вооружил своего господина. Тогда наш рыцарь торжественно произнес:

– Итак, во имя божие выступим на защиту этой несчастной принцессы.

Между тем цирюльник все еще продолжал стоять на коленах, изо всех сил стараясь подавить душивший его смех и придерживая рукой бороду. Когда же он увидел, что Дон Кихот спешит тронуться в путь, он встал с колен и вместе с Дон Кихотом помог своей мнимой госпоже сесть на мула. Затем наш рыцарь вскочил на Росинанта, а цирюльник взобрался на своего мула. Одному Санчо пришлось плестись пешком.

Тут он поневоле вспомнил о бедном сером. Однако он недолго тосковал о своем верном товарище. Он утешался мыслью, что в ближайшем будущем его господин станет королем Микомикона и уж наверное назначит его правителем какой-нибудь провинции. Огорчало его только то, что царство это находится в стране негров и что все его будущие вассалы будут черными. Впрочем, он успокаивал себя такими рассуждениями: «Что за беда, что мои вассалы будут неграми? На худой конец, я погружу их на корабли и привезу в Испанию. Тут я смогу их продать, мне заплатят наличными деньгами, и тогда я приобрету себе какой-нибудь титул или должность и безбедно доживу свой век. У меня-то уж хватит сметки и сноровки, чтобы не проспать такой случай: ведь продать каких-нибудь тридцать или сорок тысяч негров – плевое дело. Ей-богу, я их мигом сбуду с рук, и больших и маленьких. Пусть кожа их будет чернее сажи, – я мигом превращу их в беленькие и желтенькие денежки. Не на такого дурака напали!» И, волнуемый этими приятными мыслями, Санчо забывал о всех неудобствах путешествия пешком.

Увидев, что Дон Кихот, мнимая принцесса со своим оруженосцем и Санчо Панса двинулись в путь, священник, наблюдавший за этой сценой сквозь кусты, решил, что наступил момент, когда он должен присоединиться к ним.

Он вышел из-за кустов и принялся всматриваться в Дон Кихота, словно вспоминая, кто это такой. Затем он с распростертыми объятиями кинулся к нашему идальго.

– В счастливый час я вас встретил, – воскликнул он, – о зеркало рыцарства, добрый мой земляк, благородный Дон Кихот Ламанчский, оплот и убежище обездоленных, цвет и слава странствующих рыцарей!

Говоря это, он прижимал к груди левую ногу Дон Кихота. Тот, изумленный его словами и поведением, стал пристально его разглядывать и наконец узнал. Крайне пораженный этой встречей, он сделал движение, чтобы слезть с лошади, но священник удержал его. Тогда Дон Кихот сказал:

– Дайте мне сойти с коня, сеньор лиценциат: не подобает мне ехать верхом, в то время как столь почтенная особа, как ваша милость, идет пешком.

– Я ни за что не допущу этого, – отвечал священник, – пусть ваша милость не слезает с седла. На этом славном коне вы совершили ваши блистательные подвиги. Я же, недостойный священнослужитель, удовольствуюсь и тем, если кто-нибудь из спутников вашей милости возьмет меня на круп своего мула. Мне будет казаться, что я, словно рыцарь, еду на коне Пегасе или на зебре, принадлежавшей знаменитому мавру Мусараке.

– Я об этом не подумал, сеньор лиценциат, – ответил Дон Кихот, – но я уверен, что сеньора принцесса из любви ко мне прикажет своему оруженосцу уступить вашей милости седло, а самому устроиться на крупе позади вас.

– Я думаю, – сказала принцесса, – что мне незачем приказывать, так как мой оруженосец столь учтив, что не согласится, чтобы духовная особа шла пешком, в то время как сам он едет верхом.

– Совершенно верно, – ответил цирюльник.

И, сойдя с мула, он предложил священнику сесть в седло, что тот и сделал, не заставляя себя долго просить. К несчастью, мул был наемный, а следовательно, никуда не годный, и потому, когда цирюльник собрался сесть к нему на круп, тот начал изо всех сил брыкаться. Хорошо еще, что не угодил мастеру Николасу в грудь или в голову, а то цирюльник, наверное, послал бы к черту всю эту затею. Но все же он порядком перепугался и так поспешно отскочил в сторону, что споткнулся и упал на землю; при этом от толчка у него отвалилась накладная борода. Растерявшись, бедняга не знал, как ему быть, и, закрыв лицо руками, закричал, что у него выбиты все зубы.