Текст книги "Дон Кихот"

Глава 10, в которой рассказывается о злосчастной встрече Дон Кихота с янгуэсскими погонщиками

Тут Дон Кихот и Санчо сошли со своих скакунов, раскрыли сумку со съестными припасами и в добром мире и согласии, не считаясь чинами, принялись дружно уплетать то, что в ней нашлось.

Тем временем Росинант и осел паслись на свободе в густой траве. Положившись на смирный нрав Росинанта, Санчо не позаботился спутать ему ноги.

Однако рок или, вернее, дьявол сыграл с нашими друзьями злую шутку. Тут же на лугу паслись лошади погонщиков из Янгуэса. Увидев лошадей, Росинант, соскучившийся в одиночестве, пустился к ним навстречу. Однако янгуэсские красавицы обошлись с ним очень неприветливо. Они принялись дружно кусать и лягать беднягу. Не прошло и минуты, как подпруга была разорвана и седло лежало на земле. На шум прибежали погонщики. Увидев чужого коня в своем табуне, они пустили в ход тяжелые дубины и так отделали несчастного Росинанта, что тот почти замертво свалился на землю.

– Сразу видно, друг Санчо, – сказал Дон Кихот, – что это не рыцари, а низкие и жалкие людишки. А, стало быть, ты смело можешь помочь мне отомстить им за Росинанта.

– Какая тут, к черту, месть, – ответил Санчо, – когда их больше двадцати человек, а нас всего двое, чтобы не сказать полтора.

– Я один стою сотни, – сказал Дон Кихот. И, не тратя лишних слов, он обнажил свой меч и бросился на янгуэсцев. Подстрекаемый отвагой своего господина, Санчо Панса последовал его примеру. С первым же ударом Дон Кихот тяжело ранил одного из погонщиков. На минуту янгуэсцы растерялись, но, видя, что нападающих всего двое, ободрились и взялись за дубинки. Окружив противников, они принялись с замечательной ловкостью и проворством осыпать их жестокими ударами. Неравный бой длился очень недолго: через несколько минут Санчо свалился на землю, а Дон Кихот, которому в этой схватке мало помогли все его искусство и мужество, упал к ногам Росинанта. Ведь дубинка – страшное оружие в руках разъяренных крестьян. Увидев, что противники лежат без движения, погонщики подумали, что они убили незнакомцев. Боясь, как бы их не притянули к ответу за убийство, янгуэсцы с величайшей поспешностью навьючили своих лошадей и двинулись в дальнейший путь, оставив двух искателей приключений валяться на земле.

Первый очнулся Санчо Панса. Осмотревшись, он увидел, что его господин лежит рядом. Тогда он произнес слабым, жалобным голосом:

– Сеньор Дон Кихот! А сеньор Дон Кихот!

– Что, братец Санчо? – простонал в ответ Дон Кихот.

– Я хотел бы, – ответил Санчо Панса, – чтобы ваша милость могла угостить меня глотком-двумя бальзама Ферта Бласе. Может быть, он так же хорошо помогает от ударов крестьянской дубины, как и рыцарского меча.

– Увы! – воскликнул Дон Кихот. – Если бы он был у нас, нам нечего было бы желать. Но клянусь тебе, Санчо Панса, честью странствующего рыцаря, что не пройдет двух дней, и, если только судьба не воспротивится, я добуду его.

– Как полагает ваша милость, когда заживут наши синяки? – спросил Санчо Панса.

– О моих синяках, – ответил избитый рыцарь, – я ничего не могу сказать; впрочем, больше всего меня мучает, что во всем случившемся виноват я сам. Мне не следовало обнажать меч против людей, не посвященных в рыцарское звание. И потому бог сражений справедливо покарал меня за это нарушение рыцарских законов. Да, Санчо Панса, запомни хорошенько, что я тебе скажу, ибо это послужит на пользу нам обоим: как только ты увидишь, что презренная чернь собирается напасть на нас, не жди, чтобы я обнажил против нее мой меч, а берись скорей за свой и накажи ее, как тебе вздумается. Но если на выручку и на подмогу черни явятся рыцари, тогда уж я сумею защитить тебя и дать им достойный отпор. Ведь ты на тысяче примеров мог убедиться, как велика мощь моей доблестной руки.

Вот как возгордился бедный наш сеньор после своей победы над храбрым бискайцем. Но Санчо Панса был другого мнения, чем его господин, и потому, вместо того, чтобы промолчать, ответил:

– Сеньор, я человек смирный, кроткий, миролюбивый и готов стерпеть любую обиду, потому что у меня есть жена и дети, которых надо прокормить и поставить на ноги. А потому я, с разрешения вашей милости, ни в коем случае не подниму меча ни на простолюдина, ни на рыцаря. Я наперед прощаю все обиды, которые мне нанесли или нанесут еще. Пускай моим обидчиком будет знатный человек или простой, богач или бедняк, идальго или крестьянин, – мне все равно: я никого не трону.

Услышав это, Дон Кихот сказал:

– Хотел бы я, чтобы у меня не так болели ребра. Тогда бы я подробно объяснил тебе, Санчо, как ты заблуждаешься. Слушай, грешник. Вообрази себе, что ветер судьбы, доселе к нам неблагосклонный, вдруг переменился на попутный и, надув паруса наших желаний, благополучно пригнал нас в гавань того острова, который я обещал тебе. Боюсь, что ты не справился бы со своей новой должностью. Ведь ты не хочешь мстить за обиды, доблестно защищать свою честь, мужественно бороться за свои права. А между тем обычно жители завоеванных стран неохотно покоряются новому повелителю, и ему необходимы мужество и твердость, чтобы господствовать над ними.

– Хотелось бы мне обладать сейчас тем мужеством и твердостью, о которых толкует ваша милость, – ответил Санчо Панса, – уж очень тяжко мне приходится. Клянусь честью бедняка, сейчас я больше нуждаюсь в припарках, чем в поучениях. Попытайтесь-ка встать на ноги, сеньор, и давайте поможем подняться Росинанту, хотя он этого и не заслуживает: ведь именно он – причина нашего несчастья. Вот уж никогда не ждал я от Росинанта такой прыти, всегда считал его таким же благоразумным и миролюбивым, как я сам. Правду говорят, что не так-то просто разгадать своего ближнего. И кто бы мог ожидать, что за победоносными ударами меча, которыми вы наградили того несчастного странствующего рыцаря, так быстро последует град палочных ударов, обрушившихся на наши плечи!

– Твои-то плечи, Санчо, – сказал Дон Кихот, – привыкли к этому, а каково мне, которого никто никогда и пальцем не смел тронуть. Если бы я не думал – да что я говорю! – если бы я не был уверен, что на долю многих рыцарей выпадали подобные невзгоды, я умер бы с досады.

На это оруженосец ответил:

– Но раз, сеньор, такие невзгоды неизбежны для странствующих рыцарей, так сделайте милость, скажите мне, сыплются ли они все время понемножку, или для них есть какие-нибудь положенные сроки. Боюсь, что нам не выдержать больше и двух таких приключений!

– Знай, друг мой Санчо, – ответил Дон Кихот, – что жизнь странствующих рыцарей полна опасностей и злоключений, но зато каждый из них может надеяться завоевать себе королевскую и даже императорскую корону. Если бы у меня не болел так бок, я бы тебе рассказал, как некоторые из них одной лишь доблестью достигли королевского престола. Но даже после этого они нередко претерпевали великие страдания и бедствия. Прекрасным примером превратностей рыцарской судьбы может служить доблестный Амадис Галльский, который попал однажды в руки своего смертельного врага, волшебника Аркалая. Аркалай привязал его к столбу на дворе своего замка и дал ему более двухсот ударов уздой своего коня. И мне совсем не подобает жаловаться на страдания, ибо несчастья этих доблестных и благородных людей во много раз превосходят мои. К тому же раны, нанесенные случайно подвернувшимся под руку оружием, не считаются позорными. На этот счет имеются ясные указания в правилах о поединках, где говорится: «Если один сапожник ударит другого колодкой, которую держит в руке, то, хотя колодка эта сделана из дерева, нельзя считать, что тот, кого ударили ею, избит палкой». Не думай, что в этой несчастной схватке пострадала наша честь: ведь эти люди дрались простыми дубинами. Ни у одного из них, насколько мне помнится, не было при себе ни меча, ни шпаги, ни кинжала.

– У меня не было времени рассмотреть, чем они там дрались, – ответил Санчо. – Не успел я оглянуться, как они так попотчевали меня своими палицами, что у меня свет померк в глазах и ноги подкосились. К тому же у меня нет никакой охоты думать о том, пострадала ли моя честь от палочных ударов или нет. Довольно и того, что они так же крепко врезались мне в память, как и в ребра.

– Знай же, братец Санчо, – сказал Дон Кихот, – что нет горя, которое бы не забылось, и боли, которую бы не исцелила смерть.

– Да разве есть на свете невзгоды, – ответил Санчо, – хуже тех, которые может облегчить только время, а исцелить смерть? Если бы нашему горю могла пособить простая мазь, так это было бы еще не горе. Но мне сдается, что все больничные пластыри нам сейчас мало помогут.

– Не унывай, друг Санчо! Бери пример с меня, – сказал Дон Кихот. – Давай-ка лучше посмотрим, как обстоит дело с Росинантом. Думается мне, что бедняге досталось не меньше нашего.

– Чему же тут удивляться, – ответил Санчо, – раз он сделался странствующим конем. Еще удивительно, что осел мой так дешево отделался: он не потерял ни единого волоска, тогда как мы едва не лишились кожи.

– Судьба в невзгодах всегда оставляет лазейку, чтобы можно было выбраться из них, – сказал Дон Кихот. – Говорю я это к тому, что твоя скотина может на этот раз заменить Росинанта и довезти меня до какого-нибудь замка, где позаботятся о моих ранах. Я вовсе не считаю такой способ передвижения унизительным для рыцаря; помнится, я читал где-то, что добрый старый Силен, приемный отец и воспитатель веселого бога смеха, въехал в Стовратный город, сидя верхом на прекрасном осле[31]31
  Силен – по поверьям древних греков, воспитатель бога виноделия Вакха (Диониса), страстный поклонник вина и веселых праздников. Силена часто изображали пьяным, верхом на осле.


[Закрыть].

– Да ведь он сидел верхом, ваша милость, – молвил Санчо. – Большая разница – сидеть верхом или лежать поперек седла вроде мешка с мусором.

На это Дон Кихот ответил:

– Раны, полученные в бою, всегда приносят честь, друг Панса. Поэтому не спорь больше, а лучше постарайся поудобнее уложить меня на осла. Нам надо поторопиться, чтобы ночь не застала нас в этом глухом месте.

– Но я слыхал от вашей милости, – сказал Панса, – что странствующие рыцари предпочитают проводить ночь под открытым небом.

– Это случается, – ответил Дон Кихот, – когда им не удается устроиться иначе или когда они влюблены. Правда, был один рыцарь, который простоял на скале целых два года, терпя зной, стужу и всякую непогоду, между тем как его дама сердца и не знала об этом. Знаменитый Амадис Галльский, навлекши на себя немилость своей дамы сердца, на целых восемь лет удалился в пустыню. Там он молился и каялся, проливая обильные слезы и моля суровую повелительницу о прощении. За все это время он ни разу не ночевал под кровом, не вкушал горячей пищи, не обновлял одежды. Можно привести и другие примеры. Но довольно болтать, Санчо. Поторопись, пока и с ослом не стряслось еще какой-нибудь беды.

– Авось, на этот раз дьявол не попутает, – сказал Санчо.

И, испустив десятка три охов и ахов, шесть десятков вздохов и дюжин десять проклятий по адресу того, кто его впутал в такое дело, он с трудом встал с земли. Согнувшись в три погибели, хромая и пошатываясь, он пошел к ослу и оседлал его. Осел тоже имел какой-то жалкий вид, словно сочувствовал беде хозяина. Санчо усадил на него Дон Кихота, привязал сзади Росинанта и, взяв осла за узду, поплелся кое-как в сторону большой дороги.

Но судьба сжалилась над ним: не успел он пройти и мили, как завидел вдали постоялый двор, который Дон Кихот тотчас же принял за замок. Напрасно Санчо убеждал его, что это постоялый двор. Дон Кихот упорно утверждал, что это замок. Их спор тянулся до тех пор, пока они не подъехали к воротам. Тут Санчо, не спрашивая, куда попал, последовал во двор со всем своим обозом.

Глава 11 о том, что случилось с Дон Кихотом и верным его оруженосцем на постоялом дворе, который рыцарь принял за замок

Хозяин постоялого двора, увидев Дон Кихота, лежащего поперек осла, спросил Санчо, что за беда случилась с этим беднягой. Санчо ответил, что он свалился со скалы и расшиб себе бока. Услышав это, хозяйка, женщина от природы сердобольная и сострадательная, поспешила на помощь Дон Кихоту и велела своей дочери, молоденькой и миловидной девушке, ухаживать за новым постояльцем. Вместе со служанкой, здоровой, рослой астурийкой с кривым глазом и плоским затылком, по имени Мариторнес, они приготовили для нашего рыцаря постель на чердаке, где еще раньше устроился на ночлег богатый погонщик мулов из Аревало. Постель эта была устроена из трех-четырех досок, кое-как укрепленных на двух скамейках разной вышины; на доски был положен тощий тюфяк; шерсть в этом тюфяке свалялась в твердые, словно булыжник, комья; две простыни, жесткие, как буйволовая кожа, да жалкое дырявое одеяло дополняли убранство этого дьявольского ложа.

Дон Кихота уложили на эту убогую постель, и хозяйка с дочкой тотчас принялись облеплять его пластырями. Во время этой операции хозяйка заметила на теле бедного идальго множество синяков и сказала, что эти синяки похожи скорее на следы доброй дубины, чем на ушибы от падения.

– Доброй дубины? – ответил Санчо. – Нет, просто скала была усеяна остриями и выступами, и каждый камень оставил по синяку.

При этом он добавил:

– Сделайте милость, хозяюшка, приберегите немного этого пластыря. Он еще кой-кому пригодится: у меня самого ломит поясницу.

– Вы, стало быть, тоже свалились? – спросила хозяйка.

– Я-то не падал, – ответил Санчо Панса, – но, когда мой господин упал, я так перепугался, что у меня все тело заныло, словно мне всыпали тысячу палок.

– Это бывает, – сказала хозяйкина дочка. – Мне самой часто случается видеть во сне, будто я падаю с башни и все не могу упасть. Проснувшись же, я чувствую себя такой разбитой, как будто и в самом деле упала.

– В том-то и дело, сеньора, – сказал Санчо, – что я вовсе не во сне, а наяву покрылся синяками, точь-в-точь как мой господин Дон Кихот.

– Как зовут этого кабальеро? – спросила служанка Мариторнес.

– Дон Кихот Ламанчский, – ответил Санчо Панса. – Он странствующий рыцарь, один из самых славных и могучих, каких только видывали на свете.

– А кто такие – странствующие рыцари? – опять спросила служанка.

– Вот простота! – воскликнул Санчо Панса. – Неужели же вы ничего не слышали о них? Так знайте же, сестрица, что странствующий рыцарь – самое занятное существо на свете. Сегодня он может быть избит до полусмерти, а завтра, глядишь, он уже император; сегодня он жалкий бедняк, а завтра у него три-четыре королевства на выбор для своего оруженосца.

– Как же это так? – спросила хозяйка. – Ведь если ваш господин такая важная особа, так почему же вы еще не обзавелись хотя бы каким-нибудь графством?

– Не так скоро это делается, – ответил Санчо. – Всего лишь месяц, как мы выехали на поиски приключений, и до сих пор еще не встретили ни одного стоящего. Бывает иной раз, что пошел за одним, а нашел совсем другое. Но говорю вам, если только господин мой, Дон Кихот, оправится от своих ран, то есть ушибов, да и я жив останусь, так на мою долю достанется кое-что получше первейшего княжества Испании.

Дон Кихот очень внимательно прислушивался к этому разговору. Приподнявшись с трудом на своей постели, он взял хозяйку за руку и сказал:

– Поверьте, прекрасная сеньора, вы можете считать за счастье, что приютили в своем замке такую особу, как я. Сам я не стану рассказывать вам о себе, ибо хвалиться – значит унижать себя. Но мой оруженосец поведает вам, кто я. Скажу только, что в моей памяти навеки запечатлеется услуга, оказанная мне вами, и что всю жизнь я буду вам за нее благодарен. И если бы любовь уже не накинула на меня сети, подчинив власти волшебных глаз жестокой красавицы, имя которой я произношу не иначе, как шепотом, то глаза этой прекрасной девицы стали бы властителями моей свободы.

В смущении слушали хозяйка, дочь ее и добрая Мариторнес слова странствующего рыцаря, которые были так же мало понятны им, как если бы он говорил по-гречески. Правда, они догадывались, что рыцарь благодарит их в самых любезных выражениях, но решительно не знали, что отвечать ему, и только смотрели на него во все глаза. Поистине он им казался каким-то особым существом. Пожелав ему доброй ночи, хозяйка с дочерью покинули его, а служанка Мариторнес занялась Санчо, который нуждался в помощи не меньше своего господина. Покончив с этим делом, она также спустилась вниз, и наши путники остались одни.

Убогое и жесткое ложе Дон Кихота было первым от входа на чердак; Санчо расположился рядом с ним; постель погонщика стояла несколько поодаль. Проведав своих мулов и задав им на ночь корм, погонщик поднялся на чердак, улегся и тотчас же заснул. Санчо старался последовать его примеру, но сильная боль в боках мешала ему забыться.

Дон Кихот мучился от боли не меньше Санчо и лежал с открытыми, как у зайца, глазами, бесцельно вглядываясь в темноту. Вскоре весь дом погрузился в тишину, и все огни были погашены, кроме одной лампы, висевшей у входа.

Эта глубокая тишина, а также воспоминания о приключениях, которыми были полны его любимые романы, внушали нашему идальго одну из самых странных и нелепых мыслей, какие только можно вообразить. Ему представилось, что он попал в какой-то великолепный замок и что дочь хозяина, плененная его благородной внешностью, влюбилась в него и обещала прийти сегодня ночью к нему на свидание. Принимая весь этот бред за чистую правду, он стал тревожно размышлять о тех опасных искушениях, которым могла подвергнуться его добродетель. Он принял твердое решение не изменять своей даме, Дульсинее Тобосской, хотя бы даже сама королева Джиневра[32]32
  Джиневра – жена легендарного английского короля Артура, героиня множества средневековых легенд и романов.


[Закрыть] призналась ему в своей любви.

На беду, Мариторнес понадобилось что-то на чердаке. Осторожно, стараясь не шуметь, она поднялась наверх. Но едва она переступила порог, как Дон Кихот, заслышав ее шаги, присел на кровати и стал ждать ее приближения. Пробираясь в темноте, астурийка действительно чуть не наткнулась на его кровать, и наш благородный кабальеро успел схватить ее за руку. Испуганная Мариторнес тщетно пыталась вырваться, но Дон Кихот усадил ее на край своей кровати и тихо и нежно произнес:

– О, как я желал бы, прекрасная и знатная сеньора, достойно отплатить за ту высокую милость, которую дарует мне одно лишь созерцание вашей небесной красоты! Но роковой судьбе было угодно уже давно поразить мое сердце любовью к другой прекрасной повелительнице. Я поклялся в вечной верности несравненной Дульсинее Тобосской, единственной владычице всех моих сокровенных помыслов. Не будь этого, я бы конечно, не преминул повергнуть к вашим стопам мое исполненное благодарности сердце.

Но растерявшаяся Мариторнес не слушала того, что говорил ей Дон Кихот, и старалась вырвать свою руку. В конце концов этот шум разбудил погонщика, который, надо сказать, был далеко не равнодушен к Мариторнес. Мучимый ревностью, он осторожно встал и подошел к постели Дон Кихота. Тут он разглядел, что Дон Кихот держит вырывающуюся Мариторнес за руку и тихо говорит ей что-то. Недолго думая, взбешенный погонщик размахнулся и так хватил по зубам красноречивого рыцаря, что у того рот наполнился кровью. Найдя, что этого мало, погонщик вскочил на грудь Дон Кихота и начал топтать его ногами. Убогая кровать не выдержала новой тяжести и рухнула с ужасным шумом. Встревоженный всей этой суматохой, хозяин схватил светильник и кинулся на чердак. Завидев его, Мариторнес еще больше испугалась и, бросившись бежать, споткнулась о постель мирно спавшего Санчо и упала на него. Спросонья Санчо вообразил, что его душит домовой, и пустил в ход кулаки. Мариторнес, забыв от боли о всякой осторожности, сама принялась тузить его, и между ними завязалась жаркая схватка. Увидев это, погонщик бросился на помощь Мариторнес, а прибежавший хозяин начал колотить кого попало. В довершение беды, светильник погас, и нещадные удары сыпались наугад.

Случилось так, что на том же дворе ночевал стрелок Толедской Санта Эрмандад. Заслышав необычайный шум сражения, он схватил свой жезл и, поднявшись на чердак, закричал:

– Остановитесь во имя правосудия! Остановитесь во имя бога и Санта Эрмандад! Приказываю вам это!

Первый, на кого он наткнулся, был Дон Кихот, лежавший без чувства на своей рухнувшей постели. Схватив его за бороду, стрелок закричал: «На помощь правосудию!» Но, видя, что пойманный им человек не двигается и не шевелится, он вообразил, что тот убит, и потому громко крикнул:

– Заприте ворота! Не выпускайте никого, здесь произошло убийство!

Крик этот перепугал всех, и битва прекратилась в одно мгновение. Хозяин торопливо вернулся в свою комнату, погонщик – к своим попонам, служанка – в свою клетушку; и только несчастные Дон Кихот и Санчо не могли двинуться с места. Тогда стрелок, выпустив из рук бороду Дон Кихота, пошел искать огня, чтобы изловить и арестовать преступников. Но долгое время он не мог ничего найти, потому что хозяин нарочно погасил лампу у входа; стрелку пришлось отправиться к очагу, где после больших трудов и усилий ему удалось, наконец, зажечь светильник.