Текст книги "Дон Кихот"

Глава LIII
о том, как Санчо Панса встретился со своим господином и как они оба уехали из герцогского замка

Веселый и в то же время грустный Санчо расстался со своим губернаторством и отправился обратно к своему господину, общество которого было ему больше по сердцу, чем управление всеми островами на свете.

Но не успел он далеко отъехать от своей бывшей резиденции, как его кто-то громко окликнул. Санчо в недоумении оглянулся и увидел какого-то прохожего, протягивавшего к нему руки. Вглядевшись пристальнее, Санчо узнал в нем мавра Рикоте, который до изгнания мавров из Испании[100]100
  Изгнание мавров. — При Филиппе II (1556–1598) и его преемнике Филиппе III (1598–1621) завершилось изгнание мавров из Испании. Оно сопровождалось неслыханными жестокостями со стороны как светских властей, так и инквизиции. Насильственная эвакуация мавров из Ламанчи происходила в 1609–1610 годах, то есть как раз в то время, когда Сервантес писал своего «Дон Кихота». Переселившиеся в Африку мавры образовали ряд мелких самостоятельных государств, позднее захваченных Францией, Италией и другими европейскими державами, которые превратили их в свои колонии.


[Закрыть] держал лавочку у них в деревне. Обрадованный этой встречей, Санчо соскочил с осла и горячо обнял приятеля. Между ними завязалась оживленная беседа. У Рикоте нашлись кой-какие припасы и объемистая фляга с вином. Они расположились близ дороги и провели весь день в дружеских разговорах и возлияниях. Рикоте поведал Санчо о всех своих злоключениях и о том, как он тайком вернулся в Испанию для устройства своих дел. Санчо, в свою очередь, описал Рикоте свои мытарства в должности губернатора острова Баратарии. В заключение Рикоте попросил Санчо не выдавать его властям. Санчо обещал ему это.

Между тем солнце стало клониться к закату. Тут Санчо спохватился, что ему давно пора двинуться в путь. Торопливо простившись с Рикоте, он взобрался на своего серого и погнал его по направлению к герцогскому замку. Однако ему не удалось добраться туда засветло.

Темная, непроглядная ночь спустилась на землю, а Санчо все еще был в пути. Но он не очень смутился этим. Стояло лето, было тепло, и он решил заночевать в поле. Свернув с дороги, он стал искать местечка, где бы поудобнее расположиться, чтобы дождаться утра, как вдруг, к своему великому ужасу, почувствовал, что вместе со своим серым летит в какое-то глубокое и мрачное подземелье. Тут Санчо вообразил, что он провалился в преисподнюю, и от всей души поручил себя Богу. Однако все обошлось гораздо проще: пролетев немного более двух саженей, серый опустился на землю, а Санчо удержался на его спине. Он ощупал все свое тело и, убедившись, что остался цел и невредим, стал возносить горячие благодарственные молитвы Богу. Затем он ощупал руками стенки подземелья, чтобы посмотреть, сможет ли он выбраться оттуда без посторонней помощи. Но стены оказались гладкими, без малейших выступов. Это чрезвычайно огорчило Санчо, особенно когда он услышал жалобные и тихие стоны серого. По-видимому, для серого падение сошло не так благополучно, как для Санчо.

– О, каким бедствиям подвержен человек, какие неожиданные происшествия могут случиться с ним! – воскликнул бедный Санчо. – Кто бы сказал, что человек, еще вчера сидевший на губернаторском троне, сегодня окажется погребенным в каком-то подземелье! И нет никого, кто бы выручил меня: ни слуги, ни вассала, ни даже случайного прохожего. Здесь суждено погибнуть от голода и мне, и моему ослу, если только мы не умрем раньше: он – от своих ран и ушибов, а я – от горя. Хорошо было господину моему Дон Кихоту, когда он спустился в пещеру очарованного Монтесиноса, где его приняли лучше, чем в его собственном доме. Там предстали перед ним прекрасные видения, тогда как я увижу здесь, наверное, только жаб и змей. О, горе мне! Вот до чего довели меня мое безумие и глупые затеи! Быть может, некогда люди найдут здесь мои белые обглоданные кости вместе с костями моего осла. Глядя на эти кости, все, кто знал, что Санчо Панса никогда не расставался со своим ослом, а осел с Санчо Пансой, пожалуй, догадаются, кто здесь погиб. О, горе нам! Какой ужасный жребий выпал нам на долю! Видно, нам не суждено было умереть на своем ложе, среди близких. На родине, по крайней мере, нашлись бы люди, которые закрыли бы нам глаза в смертный час. Ах друг мой, товарищ мой, плохо же я отплатил тебе за твою добрую службу!

Так плакался Санчо Панса, а осел слушал его молча – в такой тоске и печали пребывало бедное животное. Вся ночь прошла в этих горьких жалобах. Наконец настал день, и при свете и сиянии его Санчо убедился в полнейшей и совершеннейшей невозможности выбраться из этого колодца без посторонней помощи. Тогда он снова принялся стонать и вопить, надеясь, что кто-нибудь его услышит. Но все его крики были гласом вопиющего в пустыне; в этих краях некому было их услышать. Тут Санчо окончательно решил, что он погиб. Он перестал вопить и звать на помощь и занялся своим серым. Тот лежал на земле, задрав морду кверху. Санчо кое-как помог ему подняться, затем вынул из дорожной сумки ломоть хлеба и протянул его ослу. Серый очень обрадовался подачке, а Санчо наставительно промолвил, словно тот мог его понять:

– От всех бед лучшее лекарство – хлеб.

Но, на его счастье, в эту минуту луч света упал на одну из стен его темницы, и Санчо, к своей великой радости, заметил в этой стене какое-то отверстие. Он на животе заполз в дыру и убедился, что это подземный ход, который ведет в другую пещеру. Тогда Санчо вылез назад, взял большой камень и принялся оббивать стены отверстия. Наконец ему удалось расширить проход настолько, что через него можно было провести осла. Санчо схватил серого за недоуздок и начал пробиваться по этому проходу. Свет, падавший откуда-то сверху, по временам разгонял мрак в подземелье, но не мог разогнать мрака и ужаса, царившего в сердце бедного оруженосца.

«Помоги мне, всемогущий Боже! – твердил он про себя. – Хотелось бы мне, чтоб на моем месте был мой господин сеньор Дон Кихот. Уж он, наверное, принял бы эти пропасти и подземелья за цветущие сады и королевские палаты и надеялся бы выбраться из мрачных теснин на какой-нибудь цветущий луг. А я, несчастный, всего страшусь и только того и жду, что под моими ногами разверзнется новая пропасть и безвозвратно поглотит меня. Хорошо еще, когда беда приходит одна».

Такие мысли непрестанно терзали Санчо, пока он медленно и осторожно пробирался подземным ходом.

Наконец, пройдя примерно с полмили по этим мрачным коридорам, он заметил впереди слабый свет. Свет этот говорил о том, что дорога, казавшаяся Санчо путем в преисподнюю, может вывести его на свет божий.

Теперь оставим на минуту Санчо томиться в подземелье и посмотрим, что делал в это утро господин его, Дон Кихот.

Проснувшись на восходе, наш рыцарь выехал в поле подышать утренней прохладой и предаться грустным мыслям об очарованной сеньоре Дульсинее.

Желая поразмяться, Дон Кихот пустил Росинанта в карьер. Как вдруг на всем скаку его верный конь очутился перед каким-то глубоким провалом. Не успей Дон Кихот с силой натянуть поводья, он непременно свалился бы туда. Но рыцарю удалось сдержать Росинанта на самом краю обрыва. Не слезая с коня, он глянул вниз; провал казался очень глубоким, дно его скрывалось во мраке. Рыцарь только собрался соскочить с лошади, как вдруг ему послышалось, что из-под земли раздаются какие-то крики и вопли. Внимательно прислушавшись, он разобрал слова:

– Эй! Там, наверху! Да неужели же не найдется христианина, который бы услышал меня, или милосердного рыцаря, который бы сжалился над грешником, погребенным заживо!

Дон Кихоту показалось, что он слышит голос Санчо Пансы. Вне себя от изумления, он склонился над провалом и что было силы закричал:

– Эй! Кто там внизу? Кто это взывает о помощи?

– Да не кто другой, – ответил ему голос, – как горемычный Санчо Панса, губернатор острова Баратарии, бывший оруженосец славного рыцаря Дон Кихота Ламанчского!

Услышав это, Дон Кихот ужаснулся: ему пришло в голову, что Санчо Панса умер и в этом мрачном подземелье мучится душа бедного оруженосца. Потрясенный этой мыслью, он воскликнул:

– Заклинаю тебя всеми клятвами правоверного христианина, скажи мне: кто ты такой? Если ты – страждущая душа, поведай мне, что я могу сделать для твоего покоя. Хотя мое призвание – заступаться за живущих на сей земле, но я рад оказать помощь и несчастным выходцам с того света.

– Судя по словам, да и по голосу вашей милости, – ответил голос из пещеры, – вы, наверное, сеньор мой Дон Кихот Ламанчский.

– Да, я – Дон Кихот, – ответил наш рыцарь, – тот, чья обязанность помогать всем, кто нуждается в помощи и защите, всем без изъятия – живым и мертвым. Поведай же, несчастный, кто ты такой. Если ты в самом деле мой оруженосец Санчо Панса, если ты умер и по великой милости Божьей спасся от ада и попал в чистилище, – скажи, что тебя мучит. Наша святая матерь Церковь может облегчить твои страдания. И я готов сделать все, чтобы добыть тебе ее прощение. Только назови свое имя и скажи, что тебе нужно.

– Клянусь всеми чертями и всем, чем только можно поклясться: я – ваш оруженосец Санчо Панса и никогда не умирал; мне только пришлось оставить губернаторство. А почему, я расскажу потом. Сегодня ночью, торопясь вернуться к вам, свалился я сюда вместе с моим серым. Он готов подтвердить, что я не лгу.

И действительно, словно поняв произнесенную Санчо клятву, осел немедленно заревел так громко, что по всей пещере пошли отклики.

– Вот это отличный свидетель! – воскликнул Дон Кихот. – Я узнаю его рев так же хорошо, как если бы он был родным моим сыном, да и твой голос, Санчо, мне тоже знаком. Подожди же минуту. Я сейчас вызову из замка людей, которые вытащат тебя из этого подземелья, куда ты попал, конечно, за свои грехи.

– Поезжайте же, ваша милость, – ответил Санчо, – да поторопитесь, ради Господа Бога! Я просто умираю от страха. Мне все кажется, что я должен здесь погибнуть.

Дон Кихот, не медля ни минуты, поскакал в замок и рассказал герцогу и герцогине о несчастье, постигшем Санчо Пансу. Они сразу же догадались, что Санчо провалился в одно из колен подземного хода, который в незапамятные времена был проведен из замка до большой дороги. Одного только не могли понять хозяева замка: как это Санчо мог покинуть свое губернаторство, не уведомив их об этом. Так или иначе, но они тотчас же послали слуг на выручку Санчо. Те захватили с собой канаты и веревки и с большими усилиями извлекли серого и Санчо Пансу из мрака на солнечный свет. Один школяр, видевший все это, сказал:

– Хорошо, кабы все скверные губернаторы покидали свои должности точно так же, как этот грешник, вылезший из подземелья: голодными, бледными и без гроша в кармане.

Услышав это, Санчо ответил:

– Восемь или десять дней тому назад, братец насмешник, я вступил в управление островом, который мне пожаловали. С того часу я ни разу не ел хлеба досыта: лекари меня морили голодом, враги меня мучили; некогда мне было ни подати собрать, ни взятками поживиться. Видно, правда: человек предполагает, а Бог располагает; один он знает, что для нас лучше и что кому следует. Так пусть никто не плюет в колодец, потому что потянулся к окороку, а на месте-то и крюка нет; Бог меня понимает, и я умолкаю, хоть и мог бы многое еще прибавить.

– Не сердись, Санчо, если тебе скажут что-нибудь неприятное, – заметил Дон Кихот. – Живи в ладу со своей совестью, и пускай себе люди говорят, что им вздумается. Привязать язык злоречивому человеку так же невозможно, как запереть поле воротами. Если губернатор покидает свою должность богатым, говорят, что он вор, а если он уходит бедняком, его называют простаком и глупцом.

– Ну, – ответил Санчо, – меня-то, наверное, назовут дураком, а не вором.

Беседуя таким образом, они добрались до замка, где на галерее их поджидали герцог и герцогиня. Но Санчо решил прежде всего устроить получше своего серого, так как бедняга жестоко пострадал прошедшей ночью. Он отвел его в конюшню, задал ему корму, а после этого направился к своим повелителям и, преклонив перед ними колени, сказал:

– Сеньоры мои, по воле ваших высочеств и без всяких заслуг с моей стороны я был назначен губернатором принадлежащего вам острова Баратарии. Голяком я прибыл на этот остров, голяком и оставил его: ничего я не проиграл и не выиграл. Хорошо ли я управлял или плохо, пусть расскажут те, кто об этом может судить. Я разрешал тяжбы и выносил решения. Все время, пока я был губернатором, я голодал; такова была воля доктора Педро Ресио родом из Тиртеафуэры, островного и губернаторского врача. Ночью на нас напали враги. После великой свалки жители острова объявили, что они отстояли свою свободу только благодаря доблести моей руки. Пошли им Бог столько же здоровья, сколько правды в том, что они говорят. Словом, за это время я близко познакомился со всеми обязанностями и тяготами губернаторской должности и увидел, что мне их не поднять: бремя это не по моим плечам. А потому я решил покончить с губернаторством прежде, чем оно покончит со мной. Вчера утром я покинул свой остров таким, каким его застал: со всеми улицами, домами и крышами, какие были при моем прибытии туда. Ни у кого я не брал взаймы и не участвовал ни в каких прибылях. Правда, я собирался издать несколько полезных законов, но не сделал этого, предполагая, что все равно они не будут исполняться. А тогда совершенно безразлично, изданы они или нет. Итак, я покинул остров один, без всякой свиты, только мой серый был неразлучен со мной. На пути сюда я провалился в подземелье и просидел там всю ночь. Наконец утром, при свете солнца я увидел какой-то темный подземный коридор и стал пробираться вперед в надежде найти выход из моей темницы. Но я уверен, что не пошли мне Небо спасителя – сеньора моего Дон Кихота, я бы так и остался под землей до скончания века. Так вот, мои сеньоры герцог и герцогиня, перед вами ваш губернатор Санчо Панса. За десять дней своего губернаторства он получил одну только прибыль – убедился, что власть не только над каким-нибудь островом, а и над целым миром не стоит ломаного гроша. А убедившись в этом, он целует ноги ваших милостей и на манер мальчишек, которые говорят, когда считаются в играх, «прыгай туда и пусти меня», восклицает: я спрыгиваю долой с моего губернаторства и возвращаюсь на службу к господину моему Дон Кихоту. Пускай на службе у него я ем свой хлеб в трудах и страхе, но все-таки я наедаюсь досыта. А это главное; все равно чем наесться, морковью или куропатками, лишь бы быть сытым.

На этом Санчо и закончил свою речь. Дон Кихот все время боялся, как бы его верный оруженосец не наболтал глупостей. Увидев же, что Санчо говорит вполне пристойно и разумно, он возблагодарил в своем сердце Господа Бога.

Герцог обнял Санчо и выразил сожаление, что Санчо так скоро покинул свое губернаторство. Впрочем, он обещал позаботиться о том, чтобы Санчо получил в его владениях какую-нибудь другую должность, более доходную и менее обременительную. Герцогиня также обняла Санчо и велела хорошенько его угостить, ибо вид у него был крайне жалкий и измученный.

Санчо быстро успокоился после перенесенных им волнений, отоспался, отъелся и был очень доволен, что очутился снова в замке, сохранив милостивое расположение сеньоры герцогини.

Что же касается Дон Кихота, то наш рыцарь начал уже тяготиться праздной жизнью.

Ему казалось, что он совершает тяжкий проступок, проводя время в пирах и развлечениях, которые в честь странствующего рыцаря устраивала герцогская чета. Он боялся, что ему придется отдать строгий отчет Небу за эту праздность. Поэтому в один прекрасный день он попросил у хозяев разрешения покинуть их гостеприимный замок. Герцог и герцогиня выразили глубокое огорчение, но уступили его желанию. Герцогиня отдала Санчо письмо его жены, и он, проливая над ним слезы, сказал:

– Кто мог подумать, что великие надежды, порожденные в сердце моей жены Тересы Пансы известием о моем губернаторстве, кончатся тем, что я снова стану спутником моего господина Дон Кихота Ламанчского в его опасных странствиях? Но все-таки я рад, что моя Тереса поддержала нашу честь, послав герцогине желудей. Теперь никто не посмеет назвать ее неблагодарной. Радуюсь я и тому, что этот подарок никак нельзя назвать взяткой. Когда он был послан, я еще правил островом, и вполне понятно, что получающий милость отплачивает за нее хотя бы безделицей. Ничем другим мы не могли отблагодарить ваши милости: голым я принял губернаторство и голым покинул свою должность. И потому с чистой совестью – а это уже немало – я могу сказать: ничего я не выиграл и ничего не проиграл, – так утешал себя Санчо.

Наконец настал день отъезда. Дон Кихот, еще накануне простившись с герцогом и герцогиней, выехал рано утром в полном вооружении на площадь перед замком. Все население замка во главе с герцогской четой собралось на галерее, чтобы посмотреть на него в последний раз. Санчо сидел довольный-предовольный на своем сером, с дорожной сумкой и чемоданом. Герцогский майордом потихоньку от Дон Кихота вручил ему перед расставанием тяжелый кошелек с двумя сотнями золотых эскудо. Санчо сиял от радости и приветливо раскланивался на все стороны.

А Дон Кихоту не терпелось покинуть замок. Он поклонился герцогской чете и, повернув Росинанта, выехал из ворот замка. Наш рыцарь почувствовал новый прилив сил и бодрости, едва он очутился в открытом поле. С радостью думая о предстоящих опасных приключениях и рыцарских подвигах, он обернулся к Санчо и воскликнул:

– Свобода, Санчо, – величайшее из всех благ, какие Небо даровало людям. С ней не могут сравниться все сокровища, таящиеся в недрах земли или в глубинах моря. Ради свободы, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью. Напротив, плен – худшее из всех зол, постигающих человека. Ты видел, Санчо, пышный прием, оказанный нам герцогом. Так вот: среди всей этой роскоши и изобилия, сидя за столом, ломившимся от лакомых блюд и тонких вин, я иногда – так мне казалось – терзался муками голода и жажды. Ибо я не мог свободно и непринужденно наслаждаться всеми этими благами. Чужой хлеб всегда горек, и обязательства, налагаемые благодеяниями и милостями, – тяжкие оковы для возвышенной души. Счастлив тот, кому Небо послало кусок хлеба, за который он не обязан никому, кроме самого себя.

– А все-таки, – ответил Санчо, – нам следует быть благодарными за кошелек с двумя сотнями эскудо, что вручил мне дворецкий на прощание. Я сохраню его на всякий случай. Ведь не всегда мы будем встречать замки, где нас угощают. Бывает, что мы попадаем в гостиницы, где нас колотят. – С этими словами Санчо покрепче прижал к своей груди кошелек с деньгами и погнал осла.

Глава LIV,
повествующая о приключениях, испытанных Дон Кихотом на пути в Барселону

Наши друзья так долго прогостили в замке герцога, что опоздали на турнир в Сарагосу и теперь решили отправиться в Барселону, где готовились пышные празднества. Первые дни пути обошлись без всяких приключений. Мирно и спокойно ехали они по большой дороге. В полдневный жар они наслаждались прохладой и отдыхом на берегу какого-нибудь ручья в тени развесистых деревьев, а на ночь искали пристанища в придорожных гостиницах и на постоялых дворах. Такое путешествие было особенно по сердцу Санчо. Но и Дон Кихот, казалось, не слишком тосковал по необычайным и опасным приключениям. Верный оруженосец с удивлением замечал, что господин его как будто несколько угомонился. Он уже не принимал гостиницы за великолепные замки, а трактирщиков за знатных рыцарей, не вмешивался в ссоры и драки постояльцев и с равнодушием взирал на встречных путников. Мрачный и сосредоточенный, совершал он путь, не обращая внимания на болтовню Санчо. Казалось, нашего рыцаря поглощала одна мысль, терзала одна забота. А какая это была мысль и забота, читатель сейчас узнает.

Однажды, а было это на пятый или шестой день пути, они расположились отдохнуть на берегу чистого, прозрачного ручья, протекавшего в прохладной тени развесистых деревьев. Санчо расседлал Росинанта и серого и пустил их пастись на воле; затем он поспешил к своей привычной кладовой – дорожной сумке – и вынул то, что он называл «жарким». Дон Кихот сидел мрачный и молчаливый и не начинал есть. А Санчо из скромности не решался первым дотронуться до пищи и все ждал, когда его господин приступит к делу. Но, видя, что тот погружен в задумчивость, Санчо, не говоря ни слова и презрев все правила, принялся уплетать хлеб и сыр.

– Ешь, дружок Санчо, – сказал Дон Кихот, – поддерживай свою жизнь, а мне предоставь умереть под тяжестью моих мыслей, под ударами жестокой судьбы. Я, Санчо, рожден, чтобы жить, играя со смертью, а ты – чтобы умирать, хватаясь за жизнь. Если хочешь убедиться в правдивости моих слов, посмотри, каким я изображен в напечатанной обо мне и моих подвигах книге. Я отважен в боях, учтив в поступках, уважаем знатью, любим девушками. И что же? Козни злых волшебников по-прежнему тяготеют надо мной, и я пока бессилен против них. Свет моей души, моя дама, прекрасная Дульсинея остается околдованной и в обличье уродливой, грубой крестьянки томится в недрах таинственной пещеры. От этой мысли у меня тупеют резцы, слабеют коренные зубы, отнимаются руки и пропадает всякая охота есть. Я способен уморить себя голодом, погибнуть самой ужасной смертью.

– Видно, – ответил Санчо, не переставая торопливо жевать, – ваша милость не одобряет пословицы: с сытым брюхом и умирать легче. Ну а что до меня – я не собираюсь доводить себя до смерти. Лучше уж я поступлю как башмачник, который натягивает зубами кожу до тех пор, пока она не дойдет до места. Так и я – питаясь, буду тянуть жизнь до положенного ей Небом предела. Знайте, сеньор, что нет безумия хуже, чем нарочно доводить себя до отчаяния, как это делает ваша милость. Послушайте меня: сначала поешьте, а потом поспите на этом зеленом тюфяке из травы, и вы увидите, что вам полегчает.

– Ах, Санчо, – возразил печально Дон Кихот. – Видно, ты не хочешь догадаться, к чему клонится моя речь. О, если бы ты согласился исполнить мою просьбу! Тогда мне сразу станет гораздо легче и печаль моя уменьшится. Вот о чем я прошу тебя. Пока, послушавшись твоего совета, я вздремну немного, ты возьми поводья Росинанта, отойди в сторону и нанеси себе по голому телу триста-четыреста ударов в счет тех трех тысяч, которые должны послужить выкупом за освобождение Дульсинеи. Подумай, как прискорбно, что над бедной сеньорой по твоей милости и слабости все еще тяготеют злые чары.

– Ну, на этот счет многое можно сказать, – спокойно ответил Санчо. – Давайте сначала выспимся хорошенько, а там виднее будет. Знайте, ваша милость, что хлестать себя очень тяжело, особенно когда удары попадают на тощее, не упитанное тело. Пусть сеньора Дульсинея малость потерпит. Скоро она увидит, как я себя всего исполосую. Пока человек жив, он еще не умер. Я этим хочу сказать, что я еще жив, а раз я жив, то непременно исполню обещанное. Даю вам в этом слово.

Дон Кихот повеселел, услышав клятву Санчо. Он закусил немного, а Санчо наелся до отвала. Затем наши друзья прилегли вздремнуть, предоставив двум неразлучным товарищам – Росинанту и серому – свободно пастись на лужке, покрытом густой травой.

Проспали они довольно долго, и день уже склонился к вечеру, когда они снова двинулись в путь. Как они ни торопились, они не успели засветло добраться до гостиницы или постоялого двора. Темная, непроглядная ночь настигла их в густом лесу, не то дубовом, не то пробковом, – у автора нет точных сведений об этом. Господин и слуга спешились и расположились на ночлег под сенью деревьев. Санчо, успевший в этот день плотно закусить, едва улегся, как сейчас же проскочил в ворота сна. Но Дон Кихот, вздремнувший днем, никак не мог заснуть. Мучительные думы терзали его голову, а встревоженное воображение переносило бедного рыцаря в тысячу различных мест. То ему казалось, что он снова находится в пещере Монтесинос, то представлялось, как Дульсинея превращается в крестьянку, прыгает и садится на ослицу; в его ушах снова звучали слова мудрого Мерлина, указавшего единственное средство для освобождения Дульсинеи из-под власти злых волшебников. Он думал о нерадивости и бессердечии оруженосца Санчо, который за все время нанес себе, по счету Дон Кихота, всего-навсего пять ударов.

Мысль об этом особенно терзала Дон Кихота. Мало-помалу его отчаяние дошло до крайних пределов. Не имея сил долее выносить эти муки, он поднялся с земли и сказал себе:

– Если Александр Великий разрубил гордиев узел со словами: «Что развязать, что разрубить – все едино» – и после этого все же сделался владыкой всей Азии, то совершенно так же могу поступить и я ради освобождения Дульсинеи. Я собственными руками отстегаю Санчо, хотя бы он и не желал этого. Если все дело в том, чтобы Санчо получил три тысячи ударов, так не все ли равно, кто их нанесет ему – сам он или кто-нибудь другой?

Приняв такое решение, Дон Кихот вооружился недоуздком Росинанта, подошел к Санчо и начал расстегивать ему помочи. Но едва он дотронулся до Санчо, как тот очнулся от сна и спросил:

– Что такое? Кто это трогает меня?

– Это я, – ответил Дон Кихот. – Я пришел исправить твою небрежность и облегчить мои страдания. Я пришел бичевать тебя, Санчо, чтобы помочь тебе выполнить обязательство, которое ты на себя принял. Дульсинея погибает, а тебе и горя мало. Но я умираю от любви к ней и готов на все, чтобы ее спасти. Не медли же. Раздевайся поскорее, так как я желаю дать тебе в этом уединенном месте по меньшей мере две тысячи ударов.

– Ну нет, – сказал Санчо, – прошу вашу милость успокоиться; иначе, клянусь истинным Богом, нас услышат даже глухие. Бичевание, которому я обещал подвергнуть себя, должно быть добровольным, а не насильственным. А у меня нет охоты хлестать себя: довольно с вашей милости и того, что я дал слово отхлестать себя, когда у меня явится к этому желание.

– Я не могу положиться на твое слово, Санчо, – ответил Дон Кихот, – потому что сердце у тебя черствое, а тело, хоть ты и низкого происхождения, чересчур чувствительно.

И, говоря так, он продолжал настойчиво развязывать Санчо штаны. Видя, что дело принимает опасный оборот, Санчо Панса вскочил на ноги и бросился на своего господина. Между рыцарем и оруженосцем завязалась ожесточенная борьба. Наконец Санчо изловчился, дал Дон Кихоту подножку, повалил его на землю, наступил правым коленом ему на грудь и прижал так, что тот не мог ни встать, ни перевести дыхание. Задыхаясь, Дон Кихот вскричал:

– Как, предатель? Ты восстаешь на своего хозяина и сеньора? Посягаешь на того, кто тебя кормит?

– Ни на кого я не посягаю, – ответил Санчо, – я только себя спасаю, потому что я сам себе сеньор. Пусть ваша милость обещает мне вести себя спокойно и не требовать, чтобы я сейчас же принялся себя стегать, и тогда я отпущу вас на свободу.

Дон Кихот дал требуемое обещание и поклялся не трогать даже ниточки на одежде Санчо, предоставив ему отстегать себя, когда ему вздумается и захочется. Санчо выпустил своего господина, и мир между ними был восстановлен. Однако после случившегося Санчо не чувствовал уже полного доверия к Дон Кихоту и во избежание повторения подобных неприятностей решил провести остаток ночи подальше от своего господина. С этой целью он отошел в сторону и расположился под большим деревом. Остальная часть ночи прошла спокойно. Поднявшись на рассвете, они слегка позавтракали и уже собрались тронуться в дальнейший путь, как вдруг из-за деревьев показались какие-то вооруженные люди. Не успели Дон Кихот и Санчо оглянуться, как их окружило человек сорок разбойников; на каталонском наречии они приказали нашим путникам не шевелиться до прибытия атамана. Рыцарь был пеш и безоружен, так как Росинант щипал траву неподалеку, а копье, прислоненное к дереву, стояло в стороне, – словом, он лишен был возможности защищаться. Поэтому он счел за благо сложить руки и склонить голову, приберегая силы для более подходящего времени.

Разбойники быстро обшарили осла и забрали все, что нашлось в дорожной сумке Санчо; к счастью для Санчо, эскудо, полученные им от герцога, он спрятал у себя в поясе. Впрочем, эти добрые люди, наверное, добрались бы и до них, обыскав беднягу с ног до головы. Но в эту минуту появился атаман; это был человек лет тридцати четырех, смуглый, крепко сложенный, довольно высокого роста, с повелительным выражением лица. Он сидел на сильном коне; на нем была стальная кольчуга, на поясе висело четыре пистолета. Видя, что его «оруженосцы» – так называли себя разбойники – собираются обыскать Санчо Пансу, он приказал им прекратить бесчинства. Те немедленно повиновались, и таким образом пояс Санчо был спасен. Атаман весьма удивился, увидев копье, прислоненное к дереву, щит, брошенный на землю, и самого Дон Кихота, стоявшего с таким печальным и унылым видом, что он казался воплощением самой печали. Подойдя к нему, атаман сказал:

– Не печальтесь так, добрый человек: вы попали в плен не к дикому злодею, а к Роке Гинарту[101]101
  Разбойник Роке Гинарт – действительно существовал во времена Сервантеса и прогремел на всю Испанию своими дерзкими грабежами и нападениями.


[Закрыть], в душе которого больше сострадания, чем жестокости.

– Меня, – ответил Дон Кихот, – нисколько не печалит, что я оказался в твоей власти, о доблестный Роке Гинарт, чья слава в этом мире беспредельна. Но я не могу себе простить, что по своей беспечности я был захвачен твоими солдатами врасплох. Ведь устав странствующего рыцарства, к которому я принадлежу, повелевает мне всегда быть в полной боевой готовности. Ты должен знать, великий Роке, что, если бы я попался этим людям верхом, с копьем и щитом в руке, им нелегко было бы одолеть меня, потому что я – Дон Кихот Ламанчский, слава которого гремит по всему миру.

Тут Роке Гинарт догадался, с кем имеет дело. Он уже раньше много слышал о нашем рыцаре, но считал все пустыми россказнями, так как не мог себе представить, чтобы жажда рыцарских подвигов могла с такой силой овладеть человеком и превратить его в безумца. Поэтому ему было чрезвычайно интересно увидеть собственными глазами того, о ком он раньше знал только понаслышке.

– Доблестный рыцарь, – сказал он, – не гневайтесь на свою оплошность. Быть может, эти испытания – только путь, ведущий к благу. Воля Неба непостижима, и Провидение нередко дарует счастье несчастливцам, ставит на ноги падших и обогащает бедняков.

Не успел Роке Гинарт закончить свою речь, как к нему прискакал сторожевой, обязанный следить за проезжающими и прохожими.

– Сеньор, – сказал он, – по барселонской дороге движется большая толпа людей.

Роке спросил его:

– А что – эти люди из тех, кто ищет нас, или из тех, кого мы ищем?

– Из тех, кого мы ищем, – ответил часовой.

– В таком случае не теряйте времени, – сказал Роке, – ступайте и приведите их скорей сюда. Да позаботьтесь, чтобы ни один человек не ускользнул от вас.

Оруженосцы ему повиновались и поспешили навстречу проезжим, а Дон Кихот, Санчо и Роке остались одни. Тут, обратившись к Дон Кихоту, Роке сказал:

– Необычайною должна показаться сеньору Дон Кихоту та жизнь, которую мы ведем; необычайными и опасными все наши дела и похождения. Говоря по совести, я и сам нахожу, что нет ремесла более беспокойного и тревожного, чем наше. По своей природе я человек сострадательный и мирный. Но жестокое оскорбление, нанесенное мне моими недругами, пробудило во мне такую жажду мести, что я наперекор моим добрым наклонностям взялся за это страшное ремесло и упорно продолжаю вести такую жизнь, хотя мой собственный разум убеждает меня отказаться от нее. А между тем один проступок влечет за собой другой. Один грех тянет за собой второй. В конце концов все чувства спутались во мне, и я мщу уже не только за мои, но и за чужие обиды. Однако хоть я и погряз в заблуждениях, но все же не теряю надежды выбраться из них в гавань спасения.