Текст книги "Достигая крещендо"

Глава XI

Забросив все купленные за эти дни вещи, сувениры и подарки в свой автомобиль, Орлова отправила охрану ждать её в аэропорт. Надела шляпку и солнечные очки, завершив свой лук, состоящий из длинной, обтягивающей её стройные ноги красной юбки и провансальской тельняшки, и прогулочным шагом с видом счастливого туриста вышла из отеля в сторону собора. Жара набирала свои обороты и тенистые улицы постепенно растворяли в себе людей, тянущихся к морю. Елизавета Николаевна дошла до квартала православной общины. У ворот её встретила женщина, одетая в чёрное, но опыт Орловой подсказывал, что та не имеет никакого отношения к монахиням. Они зашли в собор и в тёмно—жёлтом блеске свечей направились дальше, к свету. Выйдя из притвора, они очутились среди людей, неподвижно стоящих и устремляющих взгляд на солею. Там, в полном облачении, в лучах света от паникадила и в дымке лада, стоял с воздетыми руками епископ Евгений, читающий евангельский текст мелодичным голосом. Вокруг него кружились иподьяконы в золотых одеждах, парчовое облачение епископа смотрелось гораздо торжественнее и блестяще. Когда он заканчивал чтение, дивное пение откуда—то сверху обволакивало всё пространство, разливаясь от колонны к колонне и соединяясь в едином звучании с возгласами диакона—тенора. Так прошли двадцать минут, за которые в Орловой пробежали чувства гордого восторга и благоговения. После прозвучавшего в мажоре многолетия епископ Евгений повернулся к людям:

– Всечестные отцы, братья и сестры, – начал он благостно. – Поздравляю вас всех с праздником, благодарю всех за совместную соборную молитву. Замечательно, что меня благословили совершить богослужение у вас, в Ницце, много значащей для меня… Сегодня, во времена сложных испытаний нашей мирской жизни, каждый сталкивается с ненавистью. Ненавистью в семейных отношениях, ненавистью в отношениях общественных, в отношениях рабочих, в отношениях властных. Мы все ненавидим что—то или кого—то – бедный ненавидит богатого, глупый умного и наоборот, потому как Богом нам дана свобода воли и свобода выбора – мы вольны жить так, как нам нравится, вольны следовать тому пути, которому хотим. Но духовно широк и светел лишь путь Христа. В Котором кроется Истина.

Что же есть Бог? Это любовь, милосердие и сострадание. Вспоминая апостольский путь, мы понимаем, что вся их жизнь была пропитана милосердием и любовью Бога. Но мы с вами не апостолы, а простые люди, которым нужно понять – чего же от нас ждёт Господь? Именно милосердия, любви и сострадания… Мы грешные, каждый из нас. В нас царят помыслы о славе, богатствах, жизненных успехах, часто за счёт других, и только после этих помыслов приходит очередь для частички любви к ближнему… Любите всех, братья и сестры, любовь на первом месте – утешайте страждущих, помогайте нуждающимся, а самое главное, прощайте тех, кого ненавидите. Какую бы боль не причинил вам человек, на какое больное место он не наступил, прощайте и молитесь о нём…

Каждый думает о том, что ждёт его после смерти, что будет, если, выходя из квартиры, лифт оборвётся, и я полечу вниз, лишившись жизни? Что будет потом? Об этом нам следует думать постоянно, и чтобы сердца наши были всегда чисты, нам нужно прощать и окутывать всех ближних своей духовной любовью. Любите друг друга, будьте счастливы в милосердном отношении к жизни, сострадайте и прощайте врагов ваших… Существуя в большом и секулярном мире, строя карьеру и налаживая жизнь, не отступайте от пути добра, ибо государство нам дано для плотского благоденствия, а Церковь для духовного. И одно не мешает другому. Но без любви к ближнему ничто не имеет цены… С праздником, братья и сестры! Храни вас Господь!

Епископ удалился в алтарь. Освещение пропало, и люди стали расходиться в мерцании свечей.

– Ждите, – шепнула Орловой женщина.

Елизавета Николаевна движением ресниц согласилась. В темном пространстве и доносящимся аромате церковных благовоний чувствовалась чистота и спокойствие, а прохлада собора служила приятным укрытием от средиземноморской жары.

– Мы можем ехать, – подошёл к Орловой, разглядывающей фреску, епископ.

– Куда же?

– В одно кафе на пляже, и аэропорт рядом, и кофе потрясающий, впрочем, как и везде. Идёмте.

Они направились к выходу, благоговейно перекрестившись.

– О чём вы говорили в проповеди? – прямо спросила Орлова, задорно снимая шляпу в кабриолете.

– Проповеди всегда импровизация для меня, – отвечал без запинки Евгений.

– Но вы говорили, отсылая к нашему разговору в Монако об истине. Так?

– Не без этого, Елизавета Николаевна, ведь любовь – это главная истина христианства.

– Вас кто—нибудь любил, Евгений? – спросила Орлова, останавливаясь.

– Хм, – он впервые усмехнулся в бороду. – Может и сейчас любит… Но в моём положении от этого не легче.

Орлова задумчиво повела головой и весь недолгий путь ни о чём не спрашивала. Только когда они сели за маленький столик на веранде, повисшей над морем, и каждому принесли красиво декорированный капучино с очаровательно нежным десертиком, епископ обратился к Елизавете Николаевне:

– Вот мы были в опере позавчера… Для вас музыка и искусство душевная потребность? Или весь интерес завязан на работе в Администрации со СМИ?

– Ну, я отношу свою работу к интересной и очень важной, – улыбнулась она. – И точно не считаю себя скучным человеком, зацикленным на идее трудоголика… Как видите, я люблю пофилософствовать впустую, особенно в таком живописном месте.

– А опера? – настойчиво спросил епископ.

– Я люблю музыку просто так. А художественный вкус, как известно, признак интеллектуальной личности… Божесов тоже любит искусство, но в отличие от меня и сам способен к творчеству.

– Вы не можете творить?

– Абсолютно. Я полный ноль в создании чего—то, еду по рельсам… А вот Божесов может сочинять рассказы, басни, а главное законопроекты. В этом отношении он прекрасный идеолог, зато я прекрасный исполнитель.

– Я из Лимска, как Божесов, но ведь вы с городом не связаны?

– Я москвичка, мой отец был директором Департамента лесного хозяйства Московской области. Как понимаете, безумно коррумпированная отрасль, как и всё, что связано с лесом в России… Не захочешь покрывать какие—то серые схемы – пристрелят случайно на охоте… Но благодаря этой семье у меня было хорошее образование и шансы на жизнь.

– Вы амбициозный карьерист? – как—то отстранённо спросил епископ, в последний раз прощупывавший почву перед осуществлением своего замысла.

– Любая умная женщина амбициозный карьерист, – очаровательно заверила Орлова, с готовностью отвечая на этот неожиданный допрос, и морской бриз потрепал её короткие волосы. – Но дело скорее в том, что дочери успешных родителей стремятся доказать, что они не хуже. Одни идут против родителей, показывая свою исключительность, другие, как я, прилежно учатся в школе, вузе, изучают свою специальность, психологию поведения людей и в целом наращивают интеллектуальный потенциал… Но, когда рядом появляется фигура мужа и собственная семья, все амбиции исчезают, и мотивация ежедневной работы пропадает, уступая место детям и любящему человеку. Всё становится доказанным и карьера уходит… В этом отношении женщины гораздо логичнее мужчин.

– Так вы же были замужем за Божесовым? – подводил епископ к главному.

– Ха! – сделала глоток кофе Орлова. – Быть мужем не его занятие, он отвратительный семьянин! Но нам повезло – мы очень похожи и он поддерживал все мои амбиции, а я его.

– Да… Вокруг меня много примеров, когда амбициозные девчонки с идеей социального успеха, с рождением ребёнка понимали, что самое главное это семья. И, пожалуй, это здорово…

– Конечно. Потому что, уверяю вас, вся женская работа над собой, совершенствование возможностей и прочее приводит к одному финалу. Мы рожаем, и желание доказать миру свою исключительность пропадает. Появляющийся материнский инстинкт не позволяет рисковать, и наше внимание сосредотачивается на более спокойном и домашнем… Кто же его перебарывает – достойные личности, но плохие матери…

– У вас же нет детей? – прямо поинтересовался Евгений, сзади которого начинал загораться закат солнца, тонущего в море.

– Метафорически, моя работа и есть воспитание ребёнка, – грустно улыбнулась Орлова, поставив пустую чашку на блюдце. Епископ откинулся на стуле и глубоко вдохнул прохладный морской воздух.

– Что вы хотели сказать важного? – спросила Орлова, принимая деловую позу.

– Очень важное… Я вижу, что вы соратница Божесова и хотите сделать вместе с ним что-то новое в нашей стране, – Орлова сосредоточенно кивнула. – И поэтому мне нужно вам сообщить то, что мне сказал Клёнов… Он ведь ведёт дело о фурах с оружием и движении «True liberals». Красенко и Лапин приказали ему установить связь Божесова со всей этой историей для…

– Я знаю, – прервала Орлова. – И он тоже знает. Звонил днём очень радостный.

– Радостный? – удивился Евгений.

– Как мы говорили вчера, он нелогичен, потому нашёл ситуацию забавной. Но спасибо, что сказали… Я лишь убедилась, что не ошиблась в своём мнении о вас.

– Постойте, – сказал с волнением Евгений, – это не всё…

Орлова вопросительно просмотрела на него, беспокоясь о какой—то ещё неизвестной подробности.

– Дело в том, – продолжил Евгений. – Что в «True liberals» работает важный для меня человек… Я немного смыслю в политике и правоохранительной системе России, поэтому понимаю, что движение рухнет в противостоянии Лапина и Божесова (кто бы не выиграл), а его участников и сотрудников ждёт незавидная судьба… Вы можете помочь спасению человека?

Орлова провела пальцами левой руки по своим бровям и сжала губы. Подробностей знать ей не хотелось, но мотив просьбы она чувствовала.

– Технически это просто… Но любой шум до развязки опасен, поэтому помочь смогу только по факту.

– Всё равно спасибо. Это правда важно для меня, Елизавета Николаевна…

– Конечно, я всё понимаю, – ласково улыбнулась она, мягко намекая, что пора ехать в аэропорт.

– У меня для вас есть небольшой подарок, – произнёс, вставая, епископ. – Только распакуйте его в самолёте. Возможно, с помощью него вы сможете понять причины моего обращения и его важность…

Орлова приняла свёрток из рук епископа с удовольствием и направилась к сияющему в лучах заходящего солнца кабриолету.

Через несколько минут Евгений доставил её в аэропорт, благословил, попрощался, повторно поблагодарил и поехал в сторону Марселя.

***

В частном самолете Орлова вскрыла свёрток. В нём лежали конверт и стопка бумаг. В конверте на плотном листе с архиерейским вензелем содержалось послание:

Часть вторая

Епископ Сервский Евгений

(Александр Князев)

Авторское предисловие

Дорогой читатель!

То, что ты держишь в руках, в некотором смысле является дневником моих переживаний. В нем много как полезной, так и откровенно ненужной информации и лишних мыслей. Книга эта написана в первую очередь для одного человека, который, прочитав это, навсегда будет связан со мною крепкими и неразрывными узами и о котором я буду помнить всю жизнь… В принципе, книга гарантией этого и является.

Да, критику есть где разгуляться и на что обратить свое внимание. Тут ты встретишь разные синтаксические конструкции, слишком трудные и неумелые, столкнешься с противоречивостью героев и погрузишься в невыверенную динамику повествования. Борись с этим. Пойми главную мысль и почувствуй смысл, вложенный в этот набор историй.

Часто используются реальные диалоги и записи того периода моей жизни. Пусть временные рамки немного неточны, а некоторые события художественно условны (ибо в угоду драматичности реальная хронология нарушается), но помни, что все написано с любовью.

// Пятьдесят два дня //
книга о школе

Как жаль, что тем, чем стало для меня

твое существование, не стало

мое существованье для тебя.

И. Бродский, Postscriptum

Кто есть учитель? Собака Павлова – по звонку говорит, по звонку замолкает.

Стивен Кинг

– 1 —

«Никогда не понимал одной вещи: как взрослый состоявшийся человек, педагог с опытом и сотнями детей за плечами, может позволять себе стебаться и шутить над учениками, место которых в жизни ему еще неизвестно? Мало ли, кем станет Саша Петров, носивший среди учителей прозвище «дуралей» – возможно, повезет ему в жизни так, что любой училке, морально плюнувшей ему в спину, Вася безнаказанно и законно отомстит и набьет морду. Метафорически, разумеется…

Надутые педагоги, с высоты поглядывающие на детей, считающие их давно опостылевшими существами, не имеющими (по своему неразумению) права подать голос робкой критики, воспринимают себя, как героев—тружеников, на которых стоит русская земля! Хотя, по сути, таким возвышенным отношением делают хуже всему поколению… Лишь учитель, ставящий себя на равных с учеником, позиционирующий себя ни начальником, ни тираном, ни, не дай Бог, первым отцом или второй матерью – учитель, занимающий нишу старшего друга и товарища, который может позволить себе шутку в адрес ученика, но также самоиронично отреагирует на ответ, только такой учитель достоин оставаться в школе XXI века!

И наша с вами задача повысить уровень и престиж профессии педагога, сделать их не простыми муниципалами, а настоящими государственными служащими, о судьбах и жизни которых заботится сама Россия и которые (уже в свою очередь) готовы слушать мнение детей».

Кажется, так начиналось первое выступление премьер—министра Божесова в Государственной Думе в мае 2024 года. Прекрасно помню, как прошли выборы, состоялась стрельба в казалось избранного Божесова, и последовавшее через два часа после этого заявления Избиркома о том, что из—за технического сбоя президентом на самом деле становится Сергей Николаевич Лапин… Прошло полтора месяца, и в конце апреля Божесов вышел из комы. Его назначили премьер—министром. Власть сформировалась, а Путин как—то тихонько отошел в сторонку, оставив еще более неясными поправки 2020… И вот Божесов начинал обещанную им реформу образования. А я заканчивал 9 класс, и жизнь только начиналась.

Первый, по—настоящему учебный майский день начался сразу после 9—ого Мая. Отгремели салюты, отшагали солдаты, отзвучали речи, отыграла музыка, отгорланились песни. Моя школа, как и всегда, приняла активное участие в торжествах, поэтому я, совмещая три функции на городских мероприятиях, провел этот праздник в хлопотах и заботах.

10 мая. Пятница. Уроки, в лучших традициях нашего уникального заведения, никто и не подумал сокращать. Первый – история. Все сонные, ленивые и уставшие. Некоторые живо обсуждают, как провели вчерашний день, находясь под лучами солнца и исполняя песни – это «певцы—хористы», о них вспомним позже и пошутим еще не раз (и даже не два) … Буднин и Кленов вечно пересмеиваются через парты – Кленов с наслаждением подшучивает над Будниным и его хором, «удивительно вкусно, искристо и остро» иронизируя на тему фонограммы.

– Да это вообще капец! – возмущается Буднин. – Мы стоим на сцене, жара, солнце печет, а колонны еще не приходят! Стоим, стоим, стоим… Ну, вроде, пришли… Эльвира Георгиевна замахнется, и поем наше коронное «Летите голуби»!

– Поете – сильно сказано! – прерывает Кленов. – Под фанеру ума не надо…

– Так мы ее сами записывали… – пищит кто—то из хористок, но замолкает под грозным взглядом Кленова, выражающим глубокое отсутствие интереса к озвучиваемому мнению.

– А еще этот губернатор речь затеял на 15 минут, а нам уже плохо! – продолжает кривляться Буднин.

– Герман, хочешь анекдот о хоре? – не дожидаясь конца речи Буднина, прерываю я. – Решил я посетить 82 гимназию… Ну, она ведь уникальная-музыкальная, песни такие хорошие поют, послушать захотел… Захожу. В фойе, в полной тишине, стоят люди, будто в очереди. Думаю, что за диво? Школа музыкальная, а тишина абсолютная! Прохожу мимо очереди к кабинету, к которому она выстроилась, смотрю, на двери написано «Кабинета хора». Ничего не понимаю… Что же тогда здесь за тишина такая?! И все в очереди молчат. Смотрю ниже, а там табличка «Тихо, идет запись»!

Дичайший хохот вырвался из Кленова с Будниным. Девочки—хористки вновь возмущенно запищали о великом труде записывания фонограммы, и почти уже серьезно обиделись на традиционную шутку, но в этот момент зашла Людмила Николаевна, не менее усталая на вид, чем присутствующие, а потому не совсем готовая разделять хоровой юмор. Все встали, я же сонно не проявлял признаков жизни и нависал над партой.

– Жду вашей готовности, – чуть сурово произносит Миланская любимую фразу, обращенную главным образом ко мне.

– Ага… – демонстративно зевнул я и, сонно кивая ей, продолжил, – с пятницей вас, Людмила Николаевна! Давно не виделись, ужасно соскучился!

– А я как! – отвечает она, положительно иронизируя мне, значит, настроение можно еще исправить, я для этого сделал первый шаг.

Урок начинается. Все садятся. После коротких лирических отступлений начинается разговор о внутренней политике Александра II. Все традиционно – Миланская говорит, мы слушаем и смеемся там, где она предполагает. Меня отношение подхалимства к учителю серьезнейшим образом раздражает, поэтому, в знак протеста, я сижу за первой партой перед Людмилой Николаевной и одобрительно смеюсь только над действительно удачными шутками (их тоже хватает). Но порой нервируют моменты, когда не очень воспитанные одноклассники смеются над трагичными вещами истории. Фраза Людмилы Николаевны: «Из—за отсутствия инфраструктуры Крымская война была проиграна. Войска не могли быстро проехать по русским дорогам на фронт», – вызывает смех у дураков, я же страдаю от подобного пренебрежительного отношения к проблемам страны (хотя в этом и есть горькая ирония истории).

Бывают и обратные ситуации, когда мой остроумный и довольно уместный юмор не вызывает никаких чувств у Миланской. В основном это связано с моим соседом по парте – полный надежд на светлое будущее человек, с плохой успеваемостью, но живым умом и «стеснительным чувством юмора». Шутки, конечно, немного идиотские, а иногда даже нетолерантными для всех возможных областей. Но исключив такие темы, потеряется большая часть юмора, ибо в школе много оскорбительных и некорректных высказываний составляют комический рацион учащихся. Это более чем приемлемая форма поведения, не подразумевающая ничего злого, но частенько ни учителя, ни тем более консервативные родители не обладают высокой самоиронией и простым уважением себя, болезненно, абсурдно и дико реагируя на подобные выходки.

Сегодняшний урок о женском образовании в Российской Империи вызывает бурю плоского юмора. Тут и гибель империи из—за образованных дам, и простое: «Какое образование! Рожать! Стирать! Готовить! Убирать!»… Кто оскорбится на такое? Точно не нормальный человек, а зацикленный на несуществующих проблемах последователь прогрессивных идей гендерного равенства от «загнивающего запада». Тот, кто произносит такие «сексистские» высказывания, совершенно спокойно воспринимает женщину—директора, женщину—судью, женщину—депутата. Ирония над сексизмом популярна, юмор в школе высказывает гражданскую позицию. А то, что чей—то муж говорит: «Иди стирай и убирай, ты же женщина!» – это не следствие «институционального угнетения», а проблема конкретного мужика, которому грош цена как человеку, независимо от пола.

Признаться, уроки у Миланской всегда способны поднять настроение! Вот и сейчас она выдала нам весь материал и решила поболтать:

– Так, я всем вам хочу кое—что предложить… – интригующе произносит она, чтобы затихло перешептывание. – Я со своим классом задумались о Последнем звонке… Кажется, только в мае об этом и пора думать… – самоиронично отмечает она. – И пока предложений нет, но скоро уже надо бы начинать… Поэтому подключайтесь те, кто хочет принять участие…

Пока поднимались руки, пока с задней парты Кленов недовольно бубнил о необязательности поздравления учителей в конце 9 класса, дверь в кабинет истории нерешительно отворилась. Вошла красивая девушка—блондинка в белом халате. Я, как и многие, осмотрел ее с головы до ног, определив все удачные стороны и вспомнив, что видел ее в коридоре перед уроком. Медсестра своими перчатками, ощупавшими шевелюры уже более 90 учеников, сообщив цель визита Миланской, пошла по рядам трогать просветленные после урока головы с пестрыми волосами (медицинские мероприятия в школе вообще весьма бесячая процедура)…

Во время ее наглого вторжения в прически одноклассников, я, сидевший напротив Миланской, изменил свое скептическое отношение к Последнему звонку и начал закидывать Людмилу Николаевну вопросами…

Вдруг моя светло—русая голова ощутила на себе теплую руку медсестры… Реакция была, по словам и впечатлениям очевидцев, просто восхитительна!

«Мы с вами не знакомы, а вы меня уже трогаете…» – бархатным баритоном, нагло заметил я, и весь класс взорвался от этого – выходка произошла в безумно удачный момент. Смутившись, медсестра не смогла дать достойный в этой ситуации ответ, а механически продолжала шариться в моих волосах.

«Может познакомимся для начала? Я – Александр, вот уже сколько лет… А ваше имя?» – спросил я, подстрекаемый слезами (от смеха, разумеется) Миланской, но уже более сладким голосом.

«В медкабинет придешь – отвечу», – очень робко, направляясь к двери, озвучила медсестра относительно приемлемый ответ.

«Постойте! Куда вы?!» – театрально воскликнул ей вслед я, вытянув руки в сторону закрывшихся дверей…

Класс почти что лежал. Опухшее состояние после праздников окончательно сменилось весенним настроением как у Людмилы Николаевны, так и у детей, которых впереди ждала великая и могучая геометрия.

– 2 —

Как можно понять, 9 класс завершался очень весело. Молодые и симпатичные девушки обладают удивительным природным свойством будоражить сознание подростков, стремительно оценивающих каждую деталь их внешнего вида, отмечающих наиболее выдающиеся стороны в основном фигуры, а не души, и строящих не совсем приличные планы и фантазии… В этом есть пошлая «самцовость», противная лично для меня, общающегося с большинством женщин по стандартам Печорина.

Возможно, поэтому я, хоть и не был моральным и физиономическим уродом, до определенного момента не мог установить адекватные отношения с противоположным полом – мое вечное возвышенное поведение, цинизм слов и поступков, легкая форма эгоистичного вампиризма и многое—многое другое делало мою натуру противоречивой и не вызывающей доверия. По большому счету зря, любой человек мог бы уверенно доверить мне свой самый страшный секрет, рассказать о своих переживаниях, раскрыться и не бояться неблагородных поступков с моей стороны (излишняя, порой демагогичная принципиальность мне свойственна).

Я, конечно же, не испытывал никаких проблем со школой – оценки достойные, желание есть, приближавшиеся экзамены меня совсем не волновали. А вот личная жизнь была весьма сумбурной (впрочем эта формулировка для девятиклассника звучит вульгарно, само существование личной жизни в понимании отношений с противоположным полом в подавляющем большинстве случаев лишь туманный налет гормонального вихря лет так до 20 – но современная общественная норма требует раскрытия сердца к большому чувству уже с ранних лет).

Так получилось, что из всей массы активных мальчиков по отношению к новой медсестре наиболее удачливым и наглым оказался я. Было очевидно, что высокая стройная блондинка с пропорциональным телосложением и приятными изгибами обречена на успех в общеобразовательной организации. Задорные мысли от обсуждения нового человека советовали мне, для достижения большей театральности, найти способ попасть в медпункт… И случай представился.

Во вторую декаду мая вместо английского весь класс пошел в медпункт к врачу—психотерапевту. Медпункт (по до сих пор непонятным мне причинам) находился в отдельном от школьного корпуса здании вместе с библиотекой. Все счастливо галдели, наслаждаясь лучами весеннего солнца и радуясь пропущенному английскому. Я зашел в кабинет демонстративно тихо, сел напротив врача (пожилой, жизнерадостной женщины).

– На что жалуетесь? – спросила она с улыбкой, взяв в руки мою медкарту, переданную Оксаной Сергеевной (так звали медсестру).

– Все нормально вроде… Ни на что не жалуюсь… – более чем скромно ответил я. Медсестра удивленно на меня посмотрела.

– Доктор, – видя краем глаза реакцию собравшихся, поманил я пальцем врача, – мне кажется… Подвиньтесь ближе! Мне кажется – за мной кто—то наблюдает, – после этих слов медсестра вышла за дверь, не оценив моей «остроумной» выходки.

– У меня и не на такое жаловались! – невозмутимо ответила женщина. – Комплексы у всех разные…

– Какое несчастье! А так хотелось чем—то вам запомниться!

– Я вас всех помню, – так же спокойно сказала она. – Как учишься?

– Никто не жалуется, – кратко ответил я.

– Какие отношения с учителями и одноклассниками?

– Более чем дружеские… И с теми, и с другими.

– С профессией определился?

– Знаете, очень хочется работать с людьми. Конечно, не так как вы! Мне бы что—то спокойнее – юрист, прокурор, судья, чиновник, дипломат… – (в моей голове проскочила еще один вид деятельности, но я не решился озвучивать его вслух).

– В десятый класс, видимо, пойдешь?

– Все в ваших руках, признаете вменяемым – пойду.

– Ты вменяемый, зови следующего!

Выйдя из кабинета, я увидел медсестру, закономерно окруженную мужской половиной класса (собственно, только эта половина и проявляла интерес к Оксане).

– А вот этот человек, – посмотрев на меня, как всегда излишне эмоционально, воскликнул Буднин. – Будущий кардинал!

– Видите, какую прекрасную судьбу мне пророчат? – напрямую, в своем наглом стиле обратился я к медсестре, решив перебить напор одноклассников и взять инициативу на себя. – А вот раз кто—то очень умный заговорил о возвышенном… Вы верите в Бога? – спросил я у медсестры, обнимая ее за плечо и смотря прямо в глаза.

– Атеист, убежденный атеист! – тоже смотря мне в глаза (скорее от безысходности) отвечала она.

– Почему же? Потому что врач? – сочувственным тоном и не меняя положения рук, спросил я.

– Потому что девушка… – глубокомысленно ответила она, отводя глаза в сторону, хоть и занималась демагогией.

– Вы не верите в чудо? – теми же интонациями спросил я.

– Нет, – более уверенно и даже серьезно произнесла она.

– Напрасно! Чудо существует, и это я! – выкрикнул я и обнял ее.

Это вызвало бурную реакцию одноклассников, до сих пор почтительно молчавших и даже не дышавших (так показалось мне). Словом, после еще семи минут разговоров, не отличавшихся оригинальность, лучшая половина класса еле—еле увела меня на оставшиеся минуты английского…

Но зря я иронизировал над медсестрой – шутки над этой прекрасной, двадцатилетней девушкой пробудили в моем сознании желание. Я часто стал наведываться в медицинский кабинет, получая смешки от тайно и по—доброму завидовавших друзей. С Оксаной Сергеевной мы мило общались на самые разные темы, в некоторых же она была достаточно откровенной (хоть и не смогла обогнать меня в суровой прямолинейности). В один из дней, когда делать мне было нечего, разговор наш затянулся и я проводил ее до дома (прогулка принесла массу удивительных эмоций – мы шли пешком, по не самым лучшим дорогам нашего города, слава Богу, жив остался, пройдя по хлипкому мосту). Прощаясь, я приобнял ее и поцеловал руку (этот жест был исключительно показушным, и я не вкладывал в него ничего серьезного).

В течение оставшейся недели я еще несколько раз прогуливался с ней до дома, болтал о всякой ерунде (и узнал много интересного). А однажды, во время прощания, она подставила щеку… Возможно, я неправильно оценил ситуацию, но именно это стало толчком. Я начал проявлять большую заинтересованность и даже предложил ей «случайную встречу» (конечно, я все выполнял в шутливой и наглой манере), от которой она благоразумно отказалась, сославшись на профессиональную этику и человеческую совесть. Однако от меня избавиться сложно и я продолжал с ней видеться, а разговоры среди друзей дразнили мое тщеславие и вызывали притягательный самоироничный смех у моей медсестры.

Нельзя было назвать подобное глубокими чувствами любви и уважения, я не сильно интересовался ее внутренним миром, который сразу казался мне довольно ограниченным. В основном меня завораживали ее движения и ее походка, когда на длинных ногах она проносилась по коридору, заставляя провожать себя взглядом. Все же от такой слабости плоти надо было избавляться…

В разговоре с нашим завучем, которая шутливо намекала на это общение, я рассказал о моем предложении «случайной встречи» и профессиональном отказе. Она сказала: «Не отчаивайся, терпение и труд все перетрут!» – я немного удивился (неожиданные слова от педагога, но психологически верные). Кроме этого, в том же разговоре мне предложили принять участие в очень интересном мероприятии, проходившим в здании Областной администрации Лимска…

На следующий день я величественным шагом протопал по ступеням Областной администрации (по которым когда—то спускался Божесов). Председатель Комиссии Лимской облдумы по реформе образования рассказала нам суть всего происходящего, серьезно меня воодушевив. Новой ступенью божесовской реформы была демократизация школьного процесса.

В целом говорить о реформе можно долго. Сейчас страна благополучно пожинает ее спелые и полезные плоды, но тогда резкие движения премьера, направленные не столько на изменение системы обучения, сколько на нормализацию образовательной среды, оценивались критично. Вот и демократизация вызывала споры – Михаил Александрович решил наделить учащихся официальной властью, создав в крупных городах Школьные Парламенты, члены которых обладали бы широкими полномочиями и могли влиять на атмосферу в учебных заведениях, не трогая «сакральность» урока.

Для полноценного существования Парламента требовался Спикер и Вице—спикер. На первом же заседании было принято решение выбрать и того, и другого. Стать Спикером захотело три человека, в том числе и я… Нам дали десять минут на подготовку, в результате один мальчик полностью вышел из игры, а к моему конкуренту я подошел с фразой, произнесенной шепотом:

– Выигрываю я – ты вице—спикер, выигрываешь ты – я вице—спикер, – сказано было с чувством абсолютного бюрократического превосходства.

– Да без проблем, – согласился этот блондин с одобрительной усмешкой, произведя впечатление не самого дальновидного политика.

Стремительно наступил момент голосования. Он вышел первым. Начал говорить глубоко окрашенным, с незаметной картавостью голосом какую—то ересь о дружбе, взаимопонимании и «тех чудесных эмоциях, которые мы испытаем, работая вместе и придумывая разные… штуки». Какой у него был придурковатый вид… Боже мой! Ничего хуже этого я никогда не видел… Но он вызвал улыбку одобрения у 37 уже уставших школьников.