Текст книги "Золотой шар"

Глава 10. Реалии мира

Что, кроме «дровосека», «аттракта», «ведьминого студня», «капкана», «вихря» и «рока судьбы», везли в обозе туземцы, никто так и не понял. Должно быть, Давыдов на радость американским лазутчикам прихватил что-то новенькое, чтобы сотворить грандиозную катастрофу в Зоне и все свалить на троих русских, убитых этими самыми ловушками. Но провокация не удалась, только Зона стала непроходимей. Ее забросали ловушками и хабаром для привлечения сталкеров и других экстремалов. И попер народ, и умерли многие. А еще больше стало мутантов и монстров. В скором времени власти, озаботившись этим, послали специальные бригады саперов, вооруженных современной техникой. Понадобилось три года, чтобы очистить Зону хотя бы до уровня предыдущих лет. И ещё десять лет земля Зоны хранила смерть.

* * *

Во время шабаша ловушек Бараско, Березина и Костю Сабурова выкинуло из Зоны неведомой силой. Бараско списал это на действие «анцитаура» и был недалек от истины. Однако оказалось, что не все так просто. Должно быть, у «анцитаура» не было другого выхода, как закинуть их в заполярье. Наверное, это был самый длинный, но зато безопасный, самый безопасный из всех безопасных путей.

– Если бы были только известные нам ловушки, такого бы не случилось, – рассуждал Бараско. – Что-то там еще было, что практически уничтожило город и ЧАЭС.

– Может, рота «дантай»? – наивно предположил капитан Березин, не упоминая однако о своем личном знакомстве с «камбуном» Гайсином.

Этот мог, думал он с гордостью. Только зачем, если он Зону сам оберегает?

– «Дантай» – это всего лишь охранник, биологический объект с полевыми свойствами, – ответил Бараско. – Надо жратву найти. А то у меня от этих ягод и грибов понос.

– У меня тоже, – признался Костя, дрожа, как осиновый лист, на холодном ветру.

Один капитан промолчал, не оттого, что он избежал этой участи, а потому что понял, что именно произошло в Зоне: «камбун» Гайсин сцепился с теми ловушками, которые привезли туземцы, и они разбабахали всю Зону. Вот это да! – восторженно думал Березин. Почище ядерного фугаса. Но говорить об этом нельзя, иначе меня заподозрят в измене. В следующем романе так и напишу: он был большим и сильным, по имени «камбун» Гайсин.

Они шли по грейдеру – каменистой, шершавой дороге, и Березин жалел, что не послушался покойного Давыдова и не обулся хотя бы в кроссовки. Его беговые тапочки для такого путешествия абсолютно не годились.

С севера налетал пронизывающий холодный ветер, приносящий с собой запах йода и океана. Справа и ниже тянулся бесконечный залив со свинцовой водой. На другом его берегу возвышались покатые скалы. А на самой вершине, так далеко, что едва хватало глаз, виднелись какие-то строения.

Бараско не знал этих мест, потому что был в Дыре всего пару раз, а потом только и делал что ждал, когда она откроется. Он так привык ждать, что неудача с «шаром желаний» его нисколько не расстроила.

Когда и как они преодолели Край мира, никто из них сказать не мог. Просто вдруг очнулись идущими по грейдеру.

– Я только не понимаю, – сказал озадаченно Березин, отворачивая щеку от ветра, – почему мы избежали участи обоза?

Бараско только хмыкнул. При других обстоятельствах он бы не рассказал правду, но капитан, похоже, давно подозревал о наличии у Кости знаменитого хабара – «анцитаура». Да и они сами пару раз проболтались. Так что винить было некого.

– Есть у него камень, который нам помогает.

– В смысле?..

– Ты что, с луны свалился?

– Нет, конечно.

– А о хабаре слышал?

– Слышал.

– Ну тогда в том смысле, что судьбу, где надо выправляет, – пояснил Бараско.

– Врешь?! – Федор Березин так возбудился, что перестал дрожать, а выбитые зубы у него перестали болеть.

– Поверь мне, друг, он у него есть. Но показывать бессмысленно, потому что опасно. Пусть меня Зона сожрет, если вру!

– Что за военная тайна! – воскликнул Березин. – Мы в одной компании, или нет? А ну покажи!

Бараско вопросительно посмотрел на Костю.

– Ладно, – сказал Костя, – покажу, только не хватай, а гляди издалека.

– А то что?

– А то будет «бо-бо».

Костя не без гордости достал «анцитаур». Он относился к нему, как к личной собаке, которая предана до гроба.

На этот раз «анцитаур» был серым и только с одного бока, обращенного к Косте, стал краснеть – то ли от любви, то ли от обиды.

– Херня! – презрительно оценил Березин. – Камень как камень. Таких на дороге, знаешь, сколько валяется?

– Знаю, – согласился Бараско. – Но именно такого камня ты не найдешь.

– Да что ж в нем такого особенного?! – воскликнул Березин и, изловчившись, схватил «анцитаур».

После этого он сутки валялся без сознания и дергался всеми членами. А очнулся только оттого, что его в сотый раз окатили холодной водой из залива. Он обиженно чихнул и сел.

– Ну слава богу! – воскликнул Бараско. – Я уже думал, что ты помер.

– Уйди… – попросил Березин, отчаянно чихая. – Уйди! Русские офицеры просто так не помирают.

С этими словами он побежал в ближайшие кусты, спуская по пути штаны, потому что кишечник тоже проснулся и потребовал освобождения.

– Фу-у-у… – с облегчением произнес Березин, выбираясь из кустов и застегиваясь. – А что со мной случилось-то?

– Не надо лапать, чего не велено! – ответил Костя. – Я же тебя предупреждал.

– Подумаешь! – расхрабрился Березин. – Я и не такое видел!

Хотел он рассказать этим простофилям о духе «камбуне» Гайсине и о том, что они вдвоем вытворяли, но вовремя прикусил язык. Не надо казаться самым умным, мудро подумал Березин, не надо, себе дороже.

– А такое видел? – спросил Бараско, указывая куда-то рукой.

– Такое? – Березин вооружился биноклем. – Так это… это… Это НВО![17]17
  НВО – низкочастотный обнаружитель целей, антенна.


[Закрыть] – вскричал он уверенно.

НВО торчал над сопкой и напоминал аиста, задравшего клюв в небо.

– А что это значит? – спросил Костя.

– Где-то здесь должен быть развернут ЗРДН[18]18
  ЗРДН – зенитно-ракетный дивизион.


[Закрыть], или я ничего не понимаю в этой жизни.

– Скорее всего, второе, – ехидно заметил Бараско. – По мне, так это сухое дерево, а не антенна.

– Откуда в тундре деревья? – удивился даже Костя.

Но Березин уже скользил меж валунами и скалами, как ящерица. Им не оставалось ничего другого, как поспешить следом.

Была ночь, но полярное солнце не закатывалось за горизонт, только приседало и становилось оранжево-красным. От этого на душе было тревожно.

Комплекс С-400 стоял в долине за скалами. Без прикрытия, в гордом одиночестве, явно брошенный на произвол судьбы.

– Стоп! – скомандовал Березин. – Если мы попремся прямо, точно угодим на сигналки или на минные поля.

– В скалах они хорошо заметны, – сказал Бараско, разглядывая комплекс.

Четыре пусковых установки стояли на острове в центре озера. Их контейнеры с ракетами были нацелены в небо. Крышки были закрыты. Единственная дорога, которая вела от острова, упиралась в гору. Лишь редкие полярные ивы маскировали позиции.

Шестигранная ФАР[19]19
  ФАР – фазированная антенная решетка.


[Закрыть] находилась на левом фланге позиций, расположенных подковой. КП[20]20
  КП – командный пункт.


[Закрыть], замаскированный сетью, прятался в низине с другого края, ближе к дороге. Четыре балка[21]21
  Балок – временное жилье, домик, установленный на полозьях.


[Закрыть] стояли поодаль.

– Я же на таких служил, – обрадовался Березин. – Здесь должен быть взвод охраны, а подступы должны простреливаться из пулеметов.

– Ага, – согласился Костя. – Вижу ДОТ[22]22
  ДОТ – долговременная огневая точка.


[Закрыть] у воды.

– Я тоже, – сказал Бараско, – только там никого нет. А шины у половины машин спущены. Похоже, это брошенные позиции.

Поперек дороги лежал труп. Справа от него валялся автомат. Оружие почему-то не забрали? – удивился Костя, с опаской проходя мимо и тут же сообразил, что человек лежит давно: автомат был присыпан пылью, а лица у человека не было – сгнило.

Они спустились к озеру, страхуя друг друга, и чем ближе к нему подходили, тем меньше прятались за валунами. И все-таки не углядели часового в ДОТе.

Березин вскинул автомат в последний момент, но стрелять не стал, хотя, будучи в обличии «камбуна» Гайсина, убивал солдат пачками. Часовой стоял у входа в ДОТ, прислонившись к скату окопа. Казалось, он то ли курит, то ли задумался.

– Эй! – окликнул Березин.

Часовой встрепенулся и посмотрел на Березина, но оружия с плеча не снял. Вместо лица у него была черная маска. Точнее, не маска, а пустота. Но он четко смотрел туда, где стоял Березин, и вдруг сказал:

– Товарищ Чепухалин… не стреляйте…

У Березина отвисла челюсть, на кончике носа от страха повисла капля пота, а шея и лицо стали вмиг мокрыми, хотя ветер дул по-прежнему сильно и даже нес редкие снежинки.

– Откуда ты меня знаешь, боец? – спросил он.

– Как же, мы служили в одном дивизионе. Только я в роте охраны, а вы в технической службе.

– Точно… – растерянно ответил Березин и подумал: да он же читает мои мысли!

– Я вам помогал вещи разгружать, когда контейнер пришел, а вы меня обидели – купили конфет и яблок, а обещали водки. Из-за этого меня взводный прописал два раза подряд. А это не по понятиям.

– Точно! – обрадовался Березин и опустил автомат. – Обидел. Но зато напиться не дал.

– Ну и что? – ответил часовой и сделал навстречу Березину несколько шагов. – Молочка из-под бешеной коровки стало жалко?

Березин решил объяснить:

– Понимаешь, в чем дело: твой ротный…

Ротный сам предупредил Березина, чтобы он не спаивал бойцов со всеми вытекающими из этого последствиями.

Бараско зашипел, как утюг:

– Стреляй, дурак! Или дай мне!

Березин с улыбкой оглянулся: мол, чего ты? Это же свой!

– Стреляй, дурак, это «глушитель мыслей».

Дело было в том, что капитан закрывал зону обстрела. Справа были покатые скалы, и Бараско приходилось смещаться влево, чтобы обойти Костю, от которого в данный момент толка было мало. В делах такого рода он смотрел Бараско в рот.

Березин не знал, что такое «глушитель мыслей». Если это ловушка, подумал он, то ловушки живыми не бывают. Сдурел Бараско. А еще черным сталкером назвался.

– А жену вашу зовут Варей. Дочку – Татьяной, – солдат неуверенно приближался.

Он шел, как слепой, держа голову прямо и уставившись незрячим взглядом куда-то за спину Березина. А вместо лица у него была дыра – мрачная, бездонная, обращенная вовне. Странно и интересно, подумал Березин. Туда, поди, руку можно засунуть.

– У вас еще неприятности в столовой были, – проникновенно напомнил часовой.

Были, подумал Березин и вспомнил злобное лицо генерала Лаптева.

– А генерал Лаптев здесь! – обрадованно сообщил солдат. – Он на КП заперся. Мы сколько его ни звали, он не открывает. А у меня вам письмо!

– Какое письмо? – удивился Березин, разглядев наконец глаза солдата. Они лежали словно на дне очень глубокого колодца. Такого глубокого, что света северного тусклого солнца не хватало, чтобы их увидеть. Наверное, это такая загадочная болезнь, решил Березин. Надо бойцу помочь.

– Жена ваша прислала на часть. Мне велено вам передать.

Часовой полез в карман, якобы за письмом. На самом деле он неосознанно хотел обнять Березина и лишить его воли к сопротивлению.

– Давай! – обрадовался Березин и уверенным строевым шагом пошел навстречу часовому.

– Дайте я вас обниму, товарищ капитан, – обрадовался солдат. – Как-никак однополчане.

Березин совсем разомлел:

– Давай обнимемся, боец, – сказал он и прослезился.

Наконец кто-то к нему относится сердечно и искренне, а не строит, как подлый генерал Лаптев, козни.

«Бах-х-х!» Голова у часового взорвалась, как арбуз, в который со всей дури запустили камнем. В серое небо ударил фонтан крови. Это Бараско выстрелил из подствольника. Часовой перестал говорить, однако движения по направлению к Березину не изменил. Мало того, он попытался схватить капитана, но промахнулся, потому что Березин остановился.

– Да беги ты, болван! – закричал Костя и тоже выпустил в часового очередь.

Часовой, как и в случае с ранением в голову, даже не среагировал, а прыгнул, чтобы схватить Березина и выжечь у него последние мозги, которые не сгубили ни служба, ни генерал Лаптев, ни «камбун» по имени Гайсин.

Никто из них троих не знал, что «глушитель мыслей» не чувствует боли, что у него нет нервной системы и что это сочетание человека и растения.

Только теперь Березин что-то сообразил и отпрянул в сторону. Часовой промахнулся. Он стал кружить, расставив руки, как в детской игре «салки» с завязанными глазами, и гудел. Чем он гудел, Березин так и не понял. Наверное, как у кошки, – ложными голосовыми связками. Капли горячей солдатской крови упали Березину на лицо. Они были тяжелыми и горячими, словно расплавленный свинец. Быть такого не может, ошалело сообразил Березин. Не может быть, чтобы солдат знал меня, а главное – ходил без головы. Ебическая сила какая-то!

«Бах-х-х!» Вторая граната, посланная Бараско, пробила часовому грудь. Но и это не остановило его. Он стал размахивать автоматом со штыком на стволе, пытаясь зацепить Березина. Сквозь дыру у него в груди был виден склон сопки и березы в распадке. Березин подался в сторону. Часовой словно услышал его шаги и кинулся следом, выставив перед собой автомат: «Тра-та-та-та!» раздалась очередь. К счастью, все пули пролетели мимо.

Тогда Бараско выстрелил третий раз и отшиб часовому ногу. Часовой стал прыгать на одной ноге так, словно был инвалидом со стажем, при этом он действовал автоматом, как пикой. И только четвертая граната сбила его на землю, но и тогда часовой делал попытки схватить Березина за лодыжки и полз, и полз, оставляя за собой на зелено-буром мху кровавый след.

У Березина от ужаса волосы встали дыбом. Только после этого он побежал что есть силы. Но вместо того чтобы побежать подальше от озера и ЗРДН, он побежал в центр позиций.

Вот идиот, подумал Бараско и крикнул Косте:

– Лови его! Лови!

Они устремились следом, крича:

– Березин! Березин!

Но Березин ничего не слышал. Он несся, как угорелый, ловко перепрыгивая через многочисленные кабели, протянутые между составными частями комплекса. Вдруг дверь кабины РПН[23]23
  РНП – радиоантенна подсвета наведения.


[Закрыть] открылась и раздался знакомый голос:

– Егор! Чепухалин! Ты чего бегаешь по позициям?!

Березин так резко остановился, что содрал мох со скалы. В офицере он с трудом узнал Арсения Гайдабурова, с которым они вместе учились в Энгельской учебке. Березин быстро запрыгнул внутрь и захлопнул за собой дверь.

– Привет! – сказал он, опасливо поглядывая в окон, не ползет ли следом ужасный часовой.

– Какими судьбами? – спросил Гайдабуров и удивился, увидел золотую звезду на груди Чепухалина, то бишь Березина. – О! Ты уже Герой России!

– Да, понимаешь… – Березину сразу захотелось рассказать обо всем, что произошло с ним в последние несколько дней, даже о трагическом случае с часовым, но взглянув пристальней в лицо Гайдабурова, осекся.

– А-а-а… – все понял Гайдабуров. – Не обращай внимания. Здесь все такие. Есть еще хуже. Ты помнишь, как открывать консервные банки?

– Помню… – пораженный вопросом, ответил Березин. – А чего их открывать?

– Ты понимаешь, я забыл. Хорошо, хоть тебя вспомнил. А вспомнил потому, что наши койки пять лет рядом стояли. Помнишь?

– Помню.

– А помнишь, как мы в самоволку бегали и нас поймали и заставили рыть окопы в полный профиль?

– Помню!

– А помнишь Маруську со склада?..

– Помню!

– Ты к ней еще ходил…

– Ну… – скромно поморщился Березин.

Маруська со склада была вдвое его старше, и теперь эти воспоминания были ему почему-то неприятны. Хотя в условиях голодной казарменной жизни посетить Маруську считалось особым шиком.

Гайдабуров протянул Березину консервную банку со следами зубов по краям:

– Открой!

– А ключ у тебя есть?

– Ключ? Какой ключ?

– Хотя бы штык-нож? Или перочинный.

– Перочинный.

– Давай перочинный.

– Здесь у всех память отшибло, – стал рассказывать Гайдабуров. – Хорошо, я еще помню, как меня зовут и для чего мы здесь находимся. А ведь большинство солдат просто ушло в тундру. Сменщик мой, Андрюха, тоже ушел. Теперь вот сижу один. Несу службу. Не знаю, что будет дальше. Понимаешь, очень мне хочется кого-нибудь обнять и придушить, но я сдерживаюсь. Все руки себе покусал.

Березин открыл тушенку, и Гайдабуров в мгновение ока проглотил ее содержимое и покусанными пальцами выловил остатки мяса и жира.

– Я ведь и мыло, и солидол пробовал есть. Напрочь забыл, что съедобное, а что нет. Мох съедобный, или нет?

– Только ягельник.

– Правильно. Я догадался, наблюдая за оленями. Но он невкусный. Пресный и жесткий, как картон. Но другим и этого не надо. Они есть не хотят. Сохнут, как мумии. Вот еще один, – Гайдабуров схватился за автомат. Этого я точно обниму!

– Стой! – удержал его Березин. – Это Костя. Костя! Я здесь! – крикнул он в приоткрытую дверцу.

Костя позвал Бараско, и они залезли в кабину. Но взглянув на лицо Гайдабуров, Костя сел с края. Бараско оказался более демократичным. Он сделал вид, что ничего не замечает, и даже пожал руку Гайдабурову.

– Я знаю, – сказал Гайдабуров, – у меня с лицом непорядок. Но у большинства вообще дырка. А у меня еще видны черты.

Он произнес это с гордостью, словно прокаженный, у которого еще не отвалился нос.

– Да ты не волнуйся, – успокоил его Березин. – Подумаешь лицо! У нас некоторые политики всю жизнь без лица живут, – пошутил он, – и никто ничего не замечает.

– Все началось, когда появился генерал Лаптев, – начал рассказывать Гайдабуров, поглощая содержимое еще одной банки, которую открыл Березин. На этот раз это был толстолобик, жаренный в масле. – Он всех и заразил.

У Кости потекли слюни. Он вспомнил, что не ел дня два.

– Генерал Лаптев был сумасшедшим, когда еще я служил, – напомнил Березин, ища в бардачке ложки и вилки.

– Лаптев и сейчас сумасшедший, – согласился Гайдабуров. – Вначале он заразил весь штаб. Люди не узнавали друг друга. Игорь Степанович Дьячков, командир третьей батареи, тоже сошел с ума. Он решил, что Мотовский залив находится в Черном море, пошел купаться и утонул. Первым потерял лицо Дима Акиндеев, главмех, мы с ним в одном балке жили. Он всю ночь пил с генералом, а утром решил побриться и не узнал себя. Я заболел в слабой форме, потому что не пошел на совещание в штаб. Но меня по пьянке обнял полковник Журавлев. Я решил, что меня пронесет, а оно, видишь, как вышло.

– А сколько дней прошло? – заподозрил что-то Березин.

Он добрался до кладовой Гайдабурова, открыл сразу несколько банок: и с нежинским салатом, и с бужениной, и со сливочным маслом, и все вчетвером орудовали ложками и вилками, чавкая с превеликим удовольствием.

– Да, почитай, две недели.

– Не может быть, мы всего дней пять в Дыре.

– А здесь время у каждого по-своему течет. Как скажешь, так и будет течь, – объяснил Гайдабуров, облизывая пальцы.

– Точно! – вспомнил Бараско. – Давыдов сказал «три дня», и мы три дня шагали к Краю мира.

– Потом стали заражаться солдаты. Их всего трое осталось.

– Двое, – поправил Костя.

– Кто умер от голода, кто ушел искать цивилизацию.

Между тем, никто не знал, из-за чего, собственно, началась болезнь генерала Лаптева. После звонка президента он, как и полагается, поехал на отдых в военный санаторий, который находился за Геленджиком в местечке Бетта. Шашлыки, белое сухое вино, море, солнце и женщины быстро сделали свое дело. Генерал поправился и даже забыл о своих горестях. В напарниках по картам у него ходил некий полковник ВВС Печенкин, который воевал в Афганистане и даже был в плену у моджахедов, правда, всего три дня – наши отбили. Но, оказывается, он был еще и ликвидатором аварии на ЧАЭС, а их аэродром дозаправки находился всего в получасе лета от Саркофага.

С этим летчиком Печенкиным они не только играли в преферанс, но и усердно возливали. И вот как-то они повздорили из-за одной соблазнительной женщины, и Печенкин в пылу ссоры укусил генерала Лаптева за большой палец на левой ноге. Казалось бы, чепуха – нога, палец. Кто не умудрялся занозить ногу хоть один раз в жизни? Но, между тем, болячка не проходила. Палец, правда, вначале чуть распух, но потом опухоль прошла, а укус – не заживал. Даже морская вода и солнце не помогали. Лаптев будучи очень мнительным, обратился к лечащему врачу и даже по его рекомендации сбегал к хирургу. Все говорили: «Пройдет», а оно не проходило. На всякий случай ему вкатили сорок уколов от бешенства. Генерал перестал здороваться с полковником. Настроение у него портилось каждое утро, когда он с горестно взирал на собственный палец. Кроме всех бед, с его лицом стало твориться что-то непотребное. Вначале оно лишилось загара и стало бледным, как у привидения. Генерал еще больше испугался. Он сдал все анализы, которые можно было сделать в санатории. Ничего, кроме песка в почках, у него не обнаружили. Это такая реакция на субтропическое солнце. С нашими клиентами такое бывает, говорили ему врачи, а сами шептались по углам. Никто из них не знал, что значат подобные симптомы. Некоторые говорили, что это самое страшное – меланома, другие – что это проказа, но в странной форме, третьи вообще ничего не говорили и не думали, потому что были никудышными врачами и думать не умели. Самые прогрессивные из них полезли в Интернет, но и там ничего не нашли: нигде и никогда не описывалось признаков подобного заболевания.

Вдруг по душу генерала приехали прокурорские в больших чинах. Взяли его под белые ручки и повезли в черниговские леса. Вначале генерал Лаптев обрадовался – наконец-то все позади, и лишний раз старался не смотреть на себя в зеркало, дабы не расстраиваться, а вдруг все само собой пройдет?

Потом понял, что за него взялись всерьез и надолго, и приуныл. Напрасно он уверял прокурорских в том, что сам президент определил его дальнейшую карьеру, напрасно доказывал, что все произошедшее имеет силу непреодолимых обстоятельств. Напрасно он вообще разговаривал с комиссией – судьба его была предрешена. Ему вменили в вину смерть восьмидесяти четырех солдат, двух лейтенантов и трех прапорщиков. А еще приведение в полную негодность дивизиона ракет малой дальности типа «точка» и только что возведенной столовой. Никто не верил в то, что капитан Чепухалин сошел с ума и учудил такой разгром. Видно, в МО решили свести со мной счеты, думал генерал, но ошибался. И очень глубоко.

Пока его мытарили, он совсем забыл о своем лице, даже брился, закрыв глаза. А когда открывал, то готов был кричать от ужаса. Лица как такового уже не было. Глаза, обычно горячие и нервные, так нравящиеся женщинам, словно погрузились на дно черной лужи, рот поблек и стал похожим на бескровный рот старика, уши вообще куда-то делись и обнаруживались только на ощупь, а нос сделался «гоголевским», словно его и не было. С горя в поисках исторической информации генерал Лаптев раз десять перечитал соответствующую повесть «Нос» и отчасти нашел некоторое сходство в обстоятельствах, что мало ему помогло. Его по-прежнему таскали на допросы и следственные эксперименты. Шили дело. Но видно, что-то в военной прокуратуре не срослось, потому что однажды ему шепотом предложили: или идешь под суд с обвинительным приговором лет на десять, или едешь в такую тьмутаракань, о которой даже он, боевой генерал, не мог думать без содрогания.

Генерал подумал, подумал и согласился на второй вариант, вовремя сообразив, что тот гарнизон, куда его направляют, просто нет желающих возглавить.

Строгая врачебная комиссия не нашла никаких отклонений в его здоровье. Когда же он задавал вопрос относительно своего лица, ему уклончиво отвечали насчет нервного стресса и депигментации. Впрочем, одно успокаивало: на севере все такие бледные. Ну буду самым бледным из бледных, утешал себя Лаптев.

Уже в вертолете, когда они летели над бескрайними сопками, у него произошло обострение. Летчик, который вышел из кабины, чтобы узнать, какие будут распоряжения, едва не выбросился за борт без парашюта – у генерала Лаптева окончательно пропало лицо.

Экипаж оказался опытным и лечился исключительно «ликером шасси», но все же заболел, правда, не через неделю, как генерал Лаптев, а через две. Диагноз врачей был неутешительным – мутация на фоне беспробудного пьянства.

* * *

Ген остался. Он подошел к Калите и сказал виновато:

– Слушай, извини… Так получилось, что я… ну… в общем… снял… редкий кадр… Эту «дзётай» надо изловить и описать! Это величайшее научное событие!

– Да я еще вчера все понял, – сказал Калита. – А как же «шар желаний»? Глобула?

Спорить было бесполезно. По натуре Ген, как и все ученые, был упорным до фанатизма, его даже не интересовали женщины, кроме, разумеется, приятельницы Рахиль Яковлевны Нищеты. Но это была скорее дружба, чем любовь, дружба, скрепленная общими интересами, а не чувствами.

– Еще неизвестно, существует этот «шар» или нет. Глобула – вообще, выдумка коллеги Яблочникова. Наличие ее никто не доказал. А «дзётай» – реальное открытие. Рядом, близко, его можно пощупать руками.

– Если удастся, – высказал сомнение Калита и подумал о том, что Ген хороший теоретик, но никудышный практик.

– Да брось ты. Все будет нормально, – храбрился Ген, а у самого на душе кошки скребли.

Боялся он, как перед дальней дорогой. А еще сомневался, найдет ли тот переулок. Хотелось почему-то долго плевать через левое плечо, чтобы не сглазить удачу.

– Ну, а потом что? – спросил Калита. – Выберешься?

– Выберусь! – пообещал Александр Ген. – Найду эту «дзётай» и выберусь.

– А Глобула?

– Глобулу сам найдешь.

Они обнялись.

– Ну, не поминай лихом, – сказал Ген.

– А ты будь осторожен. Без фанатизма. Мало ли что. Не суйся куда не надо. И вообще…

На рассвете они ушли. Солнце катилось на восток. Оно непривычно грело не левый, а правый бок. Несколько раз Калита ловил себя на том, что ему по привычке хочется повернуть в другую сторону, чтобы солнце светило слева.

Идти утром по холодку было легко. Они специально встали в три часа. Улица за улицей, перекресток за перекрестком. Порой мертвый город походил на китайские кварталы, порой разбегался бульварами так широко, что, казалось, они попали в мертвый лес. «Гемусы» попадались все реже и реже. Среди них Калита заметил несколько красных особей и пожалел, что с ними нет Гена. Вот было бы радости, с усмешкой подумал он. Поначалу «гемусы» еще сидели на крышах и хлопали своими яркими крыльями, а потом вдруг исчезли, словно не в силах были пересечь невидимую границу. В пять Венгловский сказал:

– Командир, мне кажется, я чую воду.

– Я тоже, – сказал Калита, облизывая пересохшие губы, – но молчу, боюсь сглазить.

Воды было мало. Из расчета кружка на брата в день.

– Если повернуть на десять градусов к западу, то точно выйдем к реке.

– Сейчас посмотрю.

Он на всякий случай достал «планшетник». Шарик вдруг раскрылся и показал местность.

– Ура! – радостно, но тихо воскликнул Чачич.

– Сработала хреновина, – обрадовался Дубасов.

Один Жора Мамыра выглядел удрученным – Юлечка ушла в другую сторону, искать какую-то таинственную «дзётай». Сколько Жора ее не уговаривал, она не захотела бросать своего горячо любимого профессора. Теперь Жора все чаще оглядывался назад. Сердце его разрывалось от сладостной боли. Но как только он представлял гневные глаза Калиты, его желание тихонько и незаметно слинять, испарялось, как иней на солнце. Ведь, как пить дать, догонят и накажут, думал он, страдая.

На всякий случай, а больше по привычке, они спрятались в ближайших развалинах – подальше от чужих глаз.

– Так… – сказал Калита, разглядывая карту. – Вот – мы. Вот – река, которую Юра почуял.

Венгловский знал свое дело: с ручным пулеметом ПКМ он занял оборону с видом на центральную улицу. Жора неохотно прикрыл сторону дома, которая выходила во двор. Он страдал по Юлечке. Он думал, что в ней заключается весь смысл его жизни. С женщинами ему не везло. Однажды он влюбился на целых девять лет. Но эта любовь ничем хорошим не кончилась. Девушка, которую он любил, его ухаживания отвергла. Жора поэтому и подался в группу «Бета», чтобы стать мужественным и сильным.

– Ну, что скажешь? – спросил Калита у Чачича.

– Твари какие-то ползают.

– По виду форменные червяки, – добавил Андрей Дубасов.

Действительно, весь берег реки был словно завален голыми стволами деревьев. Калита вначале так и подумал – деревья, вынесенные течением, если бы только они не шевелились и не зевали во всю пасть. Зубы у них были похожи на терки.

Калита склонился над «планшетником», масштаб поменялся, и они втроем словно наехали на этих червяков. Шкура у гадов была толстая, как у гиппопотамов. А вот глаз никто так и не разглядел. Зато в реке этих самых червей оказалось великое множество.

С помощью «планшетника» они переместились выше по течению. Город здесь был старым. Очень старым. Крыши провались, а улицы почти исчезли среди развалившихся стен и зарослей мертвой растительности.

– Кто помнит, как шла экспедиция?

– Я читал, что у них было два трактора, – сказал Чачич.

– Сколько может пройти трактор в день?

– Километров двадцать, не больше.

– Меньше, – сказал Дубасов. – Надо учитывать только светлое время суток.

– Значит, за неделю экспедиция прошла не более ста километров. Они еще с собой цистерны с топливом и водой тащили.

– А сколько мы отмахали?

– Примерно столько же за три дня.

– Значит, в любом случае мы вот-вот наткнемся на их следы.

– Но в той экспедиции никто не описывал реку и гигантских червей, – возразил Чачич.

– Размножились, потому что прошло уже больше полувека.

Наконец они увидели следы. Нечеткие, неясные, но именно от трактора. Калита побежал по ним, и предчувствие его не обмануло: они увидели площадь, постамент без памятника и две цистерны.

– В этой была вода, а в этой – дизтопливо, – уверенно сказал Калита.

– Вот еще и волокуша, – обрадовался Дубасов. – Где же тракторы?

– Один, насколько я помню, улетел, – сказал Чачич. – Именно это и явилось концом экспедиции.

– Но остался второй, – сказал Калита. – Если его найдем, то дальше поедем с комфортом.

Он показал пальцем на пыльную волокушу, правый угол которой был разбит в щепки.

И вдруг…

– Что это? – спросил Чачич.

Они увидели трупы. Много трупов, которые в этом жарком климате давно превратились в мумии. Трупы были разбросаны по маленькой, уютной, почти деревенской площади. Никто из погибших не ушел за ее пределы. Калита то вплотную приближался к ним, то отдалялся, стараясь выяснить причину смерти. Но черепа и белеющие кости ни о чем не говорили. И только два трупа имели заметные повреждения. По одному словно проехал каток, у другого были сломаны ноги. Он явно уползал с дороги, и умер уже на тротуаре, под стеной.

– Похоже, они умерли от страха. Об этой экспедиции и говорил Артур Бобренок, – напомнил Калита. – Он сказал, что это страшное место и что здесь оживают тракторы.

– Выходит, спаслись трое, – Жоре надоело торчать у окна и он тоже склонился над «планшетником», – некий Андрей Воронин, некий Изя и Артур Бобренок.

– Откуда ты знаешь? – спросил Дубасов.

– Так написано в первоисточнике: двое дошли до «стеклянной стены», а Бобренок, о котором вы, Андрей Павлович, рассказывали, должно, быть вернулся по следам в Дыру.