Текст книги "Цена утопии. История российской модернизации"

Что такое аграрная революция?

Могла ли Россия, собираясь освободить крестьян, воспользоваться опытом Запада, где в это время уже не осталось зависимых земледельцев?

Безусловно могла.

К тому времени в Европе вовсю шла радикальная перестройка экстенсивного крестьянского хозяйства, которую историки – по аналогии с промышленной – называют аграрной революцией, а мы в этой книге, не вдаваясь в дискуссию, во избежание нежелательных ассоциаций с событиями 1917–1920 годов, будем именовать агротехнологической революцией.

Впрочем, по порядку.

Деревенское расселение всегда и везде связано с чересполосицей, принудительным севооборотом и большими массивами земель общего пользования (луга, покосы, пастбища, лес).

Чересполосица на пашне вытекала из стремления крестьян к справедливости при разделе земель. Каждый хозяин должен был вести хозяйство на одинаковых с другими условиях. То есть каждый должен был иметь свою долю в земле ближней и дальней, в хорошей по качеству, в средней, плохой и т. д. В итоге крестьянский надел состоял из отдельных частей-полосок, число которых зависело от места и времени, и в России могло далеко превышать сотню.

На пашне, когда она не засеяна, всегда пасется деревенское стадо, поэтому отдельный крестьянин не может вести хозяйство так, как ему хочется, по личному плану. Севооборот устанавливается сообща, и он является принудительным – все крестьяне должны одновременно обрабатывать поля, сеять одну и ту же культуру и убирать урожай и т. д. Иначе скот потопчет или потравит посевы.

Индивидуально крестьянин пользовался только усадебными и пахотными землями, а леса, сенокосы, пастбища и земли, считавшиеся неудобными, были в общем пользовании.

До начала Нового времени в таких условиях жила вся западноевропейская деревня (кроме хуторских районов), причем в общей чересполосице наряду с крестьянами часто участвовали и помещики.

Очевидно, что эта система не позволяет вести самостоятельное хозяйство и препятствует проявлению личной инициативы отдельных хозяев, их желанию оптимизировать свой труд (например, выращивать другие растения), а значит, тормозит повышение уровня агрикультуры. К тому же с ростом населения эти явления усугубляются мелкополосицей и дальноземельем.

Пока господствовало экстенсивное натуральное хозяйство, крестьяне мирились и с чересполосицей, и с принудительным севооборотом. Однако по мере развития рынка, товарного хозяйства ситуация меняется. Постоянно растущим городам нужен не только хлеб, но и продукция животноводства: шерсть, мясо, масло. Но для этого нужно увеличивать поголовье скота, что, в свою очередь, требует роста кормовой базы.

Отсюда необходимость перехода от зернового хозяйства к травопольному, то есть включению в список выращиваемых культур кормовых трав (клевера, люцерны, вики, эспарцета), дающих сено лучшего качества и в два-три раза больше, чем естественные луга, и кормовых корнеплодов (картофеля, свеклы, турнепса и пр.).

Однако такой переход – сложная задача, поскольку необходимо уйти от трехполья к многополью, а крестьянам, как показывает история разных стран, трудно договориться об общем изменении системы хозяйства.

Оптимальный для них выход состоит в уничтожении чересполосицы и сведении всей своей земли в один компактный участок, отграниченный от соседей, то есть в землеустройстве.

В XVIII веке в Англии, а в XIX – в континентальной Европе вслед за промышленной происходила агротехнологическая революция, суть которой состояла в переходе от экстенсивной стадии развития сельского хозяйства к интенсивной. Двух– и трехполье заменилось многопольем, что увеличило продуктивность и рентабельность крестьянского хозяйства.

Необходимым условием ее победы стало освобождение аграрного сектора от феодальных стеснений – прежде всего появление частной крестьянской собственности на землю, сопровождавшееся разделом общинных земель и ликвидацией в ряде стран чересполосицы.

В отдельных странах она имела свою динамику и специфику, но в итоге везде была успешной, избавив Европу от многовекового страха перед голодом. Огромную роль в этом сыграли научный прорыв в агрохимии первой половины XIX века, переворот в сельскохозяйственной технике и, наконец, транспортная революция, просто изменившая жизнь человечества.

При этом с середины века в ряде стран началось масштабное агрономическое образование крестьянства. Тогда же избыточная рабочая сила начала перемещаться из сельского хозяйства в промышленность.

Особенно успешной агротехнологическая революция оказалась в Северной Европе, где пошли по пути уничтожения чересполосицы, и именно это стало главным фактором беспримерного, по мнению современников, подъема сельского хозяйства в Дании, ставшей для Запада безусловным эталоном.

При этом процесс освобождения крестьян и обретения ими собственности на землю нередко занимал десятки лет и регулировался множеством законов (например, в Пруссии, Австрии, Венгрии и других странах).

Как освобождали крестьян в России

Однако путь агротехнологической революции для России был неприемлем – русской историей и новым общественным настроением он не предусматривался.

Насколько далека от европейского опыта была верховная власть империи, говорит уже то, что первым вариантом освобождения крестьян было безземельное, как в Прибалтике в 1816–1819 годах.

Эту идею поколебало восстание крестьян в Эстонии весной 1858 года. Царя убедили в том, что оно – следствие именно безземельной эмансипации. Все популярнее становилась мысль о том, что конечная цель реформы должна состоять в уничтожении вотчинной власти помещиков, в превращении бывших крепостных в собственников своих наделов и приобщении их к гражданским правам. Этот поворот был связан с влиянием генерал-адъютанта Я. И. Ростовцева, которому царь доверял абсолютно и который убедил его поддержать наделение крестьян землей.

Четвертого декабря 1858 года правительство приняло новую программу. Помещик отдает крестьянам усадьбу и часть земли, более или менее совпадающую с той, которой они пользуются. Эту землю крестьяне при помощи правительства выкупают в собственность – то есть казна оплачивает дворянству крестьянскую свободу и землю, а крестьяне должны будут возвращать государству ссуду.

Большинство дворян не скрывали негативного отношения к действиям правительства, однако царь решительно прекратил дискуссию.

Первоначальную идею о том, что в каждой губернии будет свой закон об освобождении, в итоге отвергли. Было решено, что нужен общий закон, и для его выработки создали специальный орган во главе с Ростовцевым – Редакционные комиссии (административную, хозяйственную и финансовую, которые работали вместе, поэтому обычно и используется множественное число; далее – РК).

В РК вошли 17 представителей от министерств и ведомств и 21 приглашенный эксперт. И хотя РК замышлялись как второстепенный технический орган, реформу разработали именно они.

Лидером был выдающийся 40-летний чиновник Н. А. Милютин (брат будущего военного министра Д. А. Милютина), которого в Петербурге ненавидели и считали красным, как в свое время его дядю Киселева.

В РК преобладали относительно молодые (1810–1820-х годов рождения) и пока не самые чиновные представители либеральной бюрократии, однако де-факто очень важную роль сыграли видные славянофилы Ю. Ф. Самарин и князь Н. А. Черкасский. После смерти Ростовцева в феврале 1860 года его место занял упоминавшийся выше министр юстиции граф В. Н. Панин.

Все члены РК хотели свободы крестьянам, но понимали ее неодинаково. По ряду важнейших вопросов единства между ними не было, и многие решения стали компромиссом.

Темпы работы Комиссий впечатляют: за год и семь месяцев было проведено 409 заседаний – примерно по пять в неделю. Эта спешка прямо отразилась на тексте Положений 19 февраля 1861 года.

Корпус документов, подписанных Александром II 19 февраля 1861 года, включает 17 законодательных актов.

К чему же пришли РК?

Давайте вспомним основные условия освобождения крестьян.

Помещичьи крестьяне объявлялись лично свободными и получали права государственных крестьян: право вступления в брак, право на самостоятельное заключение гражданских сделок и ведение судебных дел, право отлучаться с места проживания, право на владение движимостью и недвижимостью, право свободно переходить в другие сословия. С 1864 года они могли быть избраны в присяжные заседатели и органы земского самоуправления. Однако реализация многих этих прав зависела от решения общины.

Помещиков обязали наделить бывших крепостных усадьбой и полевым наделом, за пользование которыми те временно – вплоть до перехода на выкуп – несли барщинные и оброчные повинности. Отсюда термин «временнообязанные», то есть не перешедшие на выкуп крестьяне.

Наделение крестьян землей носило принудительный характер. В течение девяти лет крестьянин не мог отказаться от надела, но и позже сделать это было сложно.

После перехода на выкуп крестьяне именовались «крестьянами-собственниками», хотя реальному содержанию этот громкий термин не соответствовал.

Выкупная сделка могла заключаться по обоюдному согласию сторон (помещиков и крестьян) и по требованию помещика.

Размеры наделов определялись местными положениями. Согласно Положению для Великорусских, Новороссийских и Белорусских крестьян, охватывавшему 34 губернии европейской части страны, они делились на три полосы – нечерноземную, черноземную и степную. Полосы, кроме степной, делились на 10–15 местностей, в каждой устанавливались «высшая» и «низшая» норма наделов – от неполных 3 до 12 десятин.

Если до 1861 года крестьянский надел был больше «высшего», закон разрешал отрезать часть земли в пользу помещика. Если надел оказывался меньше низшей нормы, крестьянину добавляли земли. Так появились пресловутые «отрезки» и «прирезки».

Четверть высшего надела, установленного для данной местности, крестьянин мог получить бесплатно – официально такой надел назывался «дарственным» (неофициально – «нищенским», «кошачьим» и т. п.). Введение этой нормы стало серьезным изъяном реформы. Такие наделы взяли 640 тысяч крестьян (порядка 6 % крепостных), преимущественно на степных окраинах, где они рассчитывали на дешевую аренду, так как земли там было много, и стоила она недорого. Этот расчет оправдался, но лишь отчасти.

Дарственный надел, вопреки тому, что утверждается в традиционной историографии, был выгоден далеко не всем помещикам, многие из которых нуждались в деньгах, то есть в выкупе, а не в земле. Источники и литература опровергают мнение о том, что помещики в массовом порядке заставляли крестьян брать такие наделы. Наоборот, часто мировые посредники и помещики безуспешно отговаривали их от риска.

Если в девяти западных губерниях наделы крестьян выросли на 18–20 % (за счет «прирезок»), то в 27 из 31 центральной губернии они сократились на 20–30 %.

В целом по стране отрезка составила около 20 %, однако если бы «дарственники» взяли полный надел, эта цифра уменьшилась бы до 12–13 %. В результате средний душевой надел помещичьих крестьян (47,3 % всего крестьянства) был равен 3,4 десятины.

Юридическим собственником выкупаемой земли считалась община, хотя свой надел каждый домохозяин выкупал самостоятельно. Права продавать землю община не имела.

В западных губерниях землепользование было подворным, земля передавалась по наследству, и переделов не было.

Как крестьяне выкупали землю?

Правительство исходило из того, что помещики не должны терять прежние доходы. Поэтому выкуп равнялся сумме, при помещении которой в банк помещик получал в виде 6 % годовых сумму прежнего оброка[6]6
  Если оброк равнялся 10 рублей в год, пропорция имела следующий вид: 10 рублей – 6 %; × (сумма выкупа) – 100 %; выкуп равен 166 рублей 66 копеек.


[Закрыть].

Общий объем выкупа по России составил 867 млн рублей. Государство стало посредником между сторонами. Оно дало крестьянам кредит в размере 80 % выкупной суммы (75 % при получении неполных наделов). Ссуду крестьяне должны были возвращать казне в течение 49 лет. Остальные 20–25 % они должны были выплатить помещикам по договоренности: сразу или в рассрочку, деньгами или отработкой – но только если сделка была совершена по обоюдному согласию.

Условия выкупа не всегда были выгодны помещикам. Во-первых, они получали выкуп не деньгами, а специальными ценными бумагами – пятипроцентными выкупными свидетельствами, которые котировались ниже номинала.

Во-вторых, государство удержало в свою пользу долги помещиков казенным банкам – 425 млн рублей. В итоге вместо 693,6 они получили всего 268,6 млн рублей.

Государство как посредник выкупной операции за 1862–1907 годы получило около 1,5 млрд рублей, но эту сумму никак нельзя считать прибылью казны.

Статья 165 Положения о выкупе допускала выход из общины и единоличную выплату выкупных платежей, но это было под силу лишь зажиточным крестьянам.

Реформа ввела двухуровневое «крестьянское общественное управление» по образцу реформы Киселева, однако с рядом важных отступлений (см. ниже).

Платежи и повинности общины обеспечивала круговая порука. Хотя крестьянское начальство подчинялось властям – мировому посреднику, судебному следователю и полиции, – в своей внутренней жизнедеятельности община стала практически автономной, во многом заняв место помещика и получив огромную власть над своими членами.

В 1863 году нормы Положения были распространены на удельных, а в 1866-м – и на государственных крестьян, которым с 1886 года также пришлось выкупать свои наделы у казны.

Средний надел удельных крестьян (3,9 % всего крестьянства) равнялся 4,9 десятины; отрезка – 1,7 %. Средний надел государственных крестьян (48,8 % крестьянства) составил 5,7 десятины; они сохранили всю землю полностью.

Дискуссия об общине

Сторонников освобождения (именно их звали тогда либералами) с началом гласности разделила бурная полемика по поводу общины. Она шла и в СМИ, и «в кулуарах», и в РК.

Эта дискуссия, с приливами и отливами, продолжалась вплоть до 1917 года. В России хватало людей, которые видели и психологический, и хозяйственно-экономический вред общины, вполне осознавая при этом ее социалистический потенциал. Среди ее противников всегда были видные представители общественности, весьма крупные чиновники и даже министры, однако они были в меньшинстве и вплоть до начала реформы Столыпина решения принимались не ими.

В сущности, это всегда была полемика о выборе пути развития России: либо западного – через утверждение крестьянской частной собственности и неотделимых от нее прав человека, что позволило бы реализовать огромный потенциал Великих реформ, либо привычного «самобытного» – через общину, при которой общегражданские права 80 % населения ограничиваются, а модернизация, соответственно, тормозится.

Практического значения этот спор не имел – сохранение общины было предрешено. Однако нам важно знать, что не все русское общество разделяло восторги по поводу ее радужных перспектив.

Противники общины печатались в основном в «Русском вестнике» и «Экономическом обозрении» И. В. Вернадского, у которого было немало единомышленников: М. Н. Катков, Б. Н. Чичерин, экономист А. И. Бутовский, члены «аристократической оппозиции» и т. д.

Отстаивали общину славянофильские журналы «Русская беседа», «Сельское благоустройство», а также «Колокол» и «Современник».

Против общины тогда были высказаны практически все те доводы, которые фигурировали и в первой половине XIX века, и накануне Столыпинской реформы.

В то же время идея сохранения в 1861 году общины, хотя бы на первое время, имела под собой основания.

Прежде всего это минимизировало социальные риски власти, причем в разных аспектах.

Радикально изменять модус устоявшегося общежития в момент глобального преобразования обычной жизни 23 миллионов человек едва ли было разумно. Ростовцев (и не он один) считал, что народ нуждается в крепкой власти, которая могла бы заменить собой устраненную помещичью власть.

Община была необходима и для успеха выкупной операции. Податного аппарата, который мог бы заменить помещика, в деревне не было, поэтому власть боялась возложить на отдельных крестьян бремя платежей и повинностей. Отсюда введение круговой поруки, связавшей общинников.

Поскольку РК очень боялись воздействия бывших господ на вчерашних крепостных, было решено, что помещик будет иметь дело только с миром, из-за чего во многом и было создано крестьянское самоуправление.

То есть по целому ряду чисто технических причин община для правительства была гораздо предпочтительнее. Как заметил С. Ю. Витте, «легче пасти стадо, нежели каждого члена сего стада в отдельности».

При этом индивидуализация землевладения потребовала бы немалых затрат на создание необходимой инфраструктуры, в частности, на резкое увеличение корпуса землемеров. Однако такого рода проблемы можно было решать постепенно – была бы добрая воля.

Вместе с тем надо четко понимать, что сохранение общины было предрешено позицией Александра II и его единомышленников, разделявших новое общественное настроение, с которым удивительно гармонировала вся крепостническая генетика русского общества.

Крестьянская реформа планировалась как социальная, то есть нацеленная на смягчение социальных противоречий в обществе. Эта социалистическая в своей основе идея родилась в Европе, однако западный тип экономического развития, основанный на частной собственности и приведший к пролетаризации населения и революциям, по мнению тех, кто принимал, был для России неприемлем.

Мы всерьез вознамерились строить самобытную модель развития.

«Бухгалтерский» подход, или кто кого ограбил?

Реформу 1861 года, разумеется, сложно трактовать как прокрестьянскую, но от нее не были в восторге и помещики.

Разочарованы были обе стороны – ибо ждали другого.

С. В. Мироненко дал верную, на мой взгляд, характеристику реформе: «Великая, но неудачная». Она была компромиссом между крестьянами и дворянством, однако, как оказалось, далеко не лучшим из возможных.

Внимание литературы уже 160 лет сконцентрировано преимущественно на размерах наделов и величине платежей. Это важные, но не исчерпывающие тему проблемы. Напомню, что крестьян первоначально вообще хотели освобождать без земли, а условия эмансипации в России были намного выгоднее, чем в Пруссии, Австрии, Венгрии, не говоря о Польше и Прибалтике.

Мы привыкли оценивать реформу только с точки зрения крестьян, однако была ведь и другая сторона, помещики, у которых государство реквизировало часть их собственности.

РК были нацелены на то, чтобы крестьяне в основном сохранили землю, которой пользовались до 1861 года (принцип status quo ante), и чтобы отрезки имели место в исключительных случаях.

Однако проблема величины наделов была крайне сложна. Во-первых, конкретные хозяйственные условия были очень разнообразными. Имения делились на четыре основных типа. В чисто барщинных у крестьян была меньшая часть земли. В смешанных, где наряду с барщиной был и оброк, – наоборот, большая. В чисто оброчных имениях (в Нечерноземье) крестьяне пользовались практически всей землей помещика. В батрацких они были совсем лишены земли.

Так что сохранить полностью наделы в оброчных имениях означало выкинуть дворян из родовых вотчин, а батрацких крестьян наделить землей.

Во-вторых, некорректно сравнивать крепостные наделы с наделами, полученными по реформе, поскольку это величины не всегда сопоставимые – ведь и до, и после 1861 года крестьяне получали землю, исходя из разных принципов и критериев.

До 1861 года крепостные крестьяне сплошь и рядом наделялись землей не по ревизским душам, а по «тяглам» (чаще всего это были муж с женой), то есть по числу работников, так как помещики стремились к оптимальному использованию рабочей силы своих крепостных. Но площадь тягол по имениям очень различалась.

Поэтому правительство в интересах крестьян и приняло более справедливую ревизскую разверстку 1857 года, а не крепостную – тягольную. В рамках принятой концепции освобождения это был лучший путь.

Возможны ли были иные варианты? Да, и об этом чуть ниже.

При определении минимальной площади наделов Комиссии исходили из их величины в барщинных хозяйствах, поскольку именно они соответствовали главной идее реформаторов – обеспечить жизнедеятельность крестьян.

Если крестьяне на таких наделах могли кормить и себя, и господина, их площадь должна была оказаться достаточной, когда они получат свободу.

Конечно, в каждом конкретном случае сохранить полную соразмерность было невозможно. При громадном разнообразии конкретных житейских ситуаций можно было стремиться только к соблюдению справедливой средней пропорции, что и было сделано. Кроме того, в рамках логики правительства было бы несправедливо дать одним крестьянам большие наделы, а другим, живущим рядом, малые.

Поэтому избранный вариант был для крестьян не худшим из возможных. Безусловно, помещики нередко стремились выгадать за счет крестьян. Но было немало и обратных примеров, когда дворянство демонстрировало свои лучшие качества, которые мы привыкли связывать с этим понятием.

Следующая претензия связана с тем, что крестьяне переплатили за землю.

Ряд историков оспаривает этот взгляд. В частности, Б. Н. Миронов доказывает, что налоги и платежи на душу населения после 1861 года были меньше, чем до реформы, а выкупная операция была в конечном счете выгодна крестьянам. С учетом инфляции (64 %) цена надельной земли в 1907–1910 годах была выше той, по которой они ее выкупали, на 32 %. Из-за инфляции тяжесть выкупных платежей постепенно снижалась в течение 45 лет (1861–1906), надельная земля кормила, поила и одевала крестьян, и после выкупа она превратилась в серьезный капитал.

Другое дело, что выкуп в нечерноземных губерниях, где помещики получали доход не от земли, а от промысловых оброков крестьян, был намеренно завышен. Однако проведенное в 1881 году понижение выкупных платежей привело ситуацию к норме.

Бенефициаром реформы, на первый взгляд, оказалось государство, но вряд ли оно подозревало, чем обернется этот тактический выигрыш.

Так что стандартные претензии к Великой реформе на фоне того, что крестьяне получили право на свободный труд, не слишком убедительны. Более того, их значимость, которой я отнюдь не оспариваю, все же не столь велика, как обычно считается. Просто народническая литература заложила традицию слишком серьезного, чуть ли не телеологического отношения к отрезкам и платежам, то есть к внешним «параметрам» жизни крестьян, однако на деле этот взгляд просто уводит нас в сторону от реальных изъянов реформы.