Текст книги "Коридоры судьбы"

* * *

«Событие еще не произошло, а отклик уже имеется», – всякий раз приговаривал дядя, заглядывая в серые кусты газетных строк.

Дядя собирал вырезки из газет с «профетическими, – как он выражался, – сообщениями». В одной из них Мерцалов подвергал осмеянию корреспондента газеты Пари Дельф. Наглец осмеливался утверждать, что на улице Пристальных Взглядов в Амстердаме продается церковная утварь, которая еще только будет! украдена из московских церквей. В числе лиц, занимающихся вывозом ценностей из страны, называлась фамилия актера, играющего роль дипломата в судебном фильме (от слова «судьба»), виденном Ио в детстве.

Мнимая фигура приобретала реальные очертания: киношная пешка становилась политическим ферзем.

В статье говорилось о том, что дипломат женат на актрисе, фильмовое имя которой совпадало с настоящим. Вскоре он с ней разведется, – доверительным тоном сообщал оставшийся анонимным автор статьи в Пари Дельф, – и женится на цыганке голландского происхождения Ариэлле де Ля Рокк, с которой разобьется в автомобильной катастрофе «за ненадобностью».

Приводилась фотография. На витрине антикварной лавки были выставлены резные табакерки, набалдашник трости и геммы из горного хрусталя с изображнием одной и той же женщины – мадам де Ля Рокк. Однако в тексте под фотографией перечислялись потир, дароносица, крест и держава. Предметы ценные, но еще слишком призрачные из-за своей прозрачности, чтобы принять зримые очертания и занять свое место в рассказе.

* * *

Мерцалов возглавлял отдел Интуиции в институте Будущего, проводил атеистические чтения в лаборатории Астральных Проникновений, был ведущим консультантом Отдела Пауперизации и главврачом психиатрической клиники, а в институте Искусств Всех Видов преподавал психотехнику искусства.

– … выживанья в Лабиринте, – добавлял он всякий раз, поясняя суть предмета.

Он приводил пациентов своего заведения в институт, и они читали лекции. Умнейшие люди века – эти сумасшедшие. Но ректору института Мердину лекции не нравились.

– Карл Хуаинович, – спрашивал он Мерцалова, – ну, что за тема у вашего, как его…

– Экстазий Ну или Эпитофан Кога? Вы их имеете в виду? Так это псевдонимы известного стиксолога Эпифания Коблер-Скобского.

– Вот-вот, Эпитофаний или как там его еще? «Сексопатии Толстого?!» Неужели нельзя что-нибудь другое? О первых материалистах, например!

– Лесбийская психограмма Дидро вас интересует? – оживлялся Мерцалов.

* * *

Свою нелюбовь к кино Ио обнаружил после того, как овладел профессией. Знания, извлеченные из книг дядиной библиотеки, не дали ему возможности стать восторженным поклонником десятой музы в том убогом виде родного кино, какое ему приходилось преподавать в институте.

От преподавателей храма Искусств Всех Видов его отличало стремление стать как можно более незаметным. На него смотрели, как на нечто прозрачное. Мерцалов умудрялся читать сквозь него надписи на стенах. Всякий раз при встрече с Ио в коридоре Мерцалов доставал лорнет и с удивлением разглядывал его, словно диковинную бабочку.

Одна из полубогинь преподавательского сонмища однажды назвала его ангелом:

– Ангел мой, если вы еще раз опоздаете на лекцию, будем разговаривать на уровне ректората о вашем пребывании в институте.

Пристальное внимание Великого Визиря к Ио не ускользнуло от всевидящих очей администрации. Это спасло его от ретивых коллег, желающих занять его мнимопрофессорское место.

На следующий день она (ее звали Суок или Сука), как ни в чем не бывало, шутила с ним:

– Ну, как дела, а, Иа?

* * *

Он не любил, когда его звездное имя произносилось на ослиный манер. С царственным видом Ио прогуливался по коридорам, не обращая на шутников внимания

Дочь актрисы из фильма своей судьбы он встретил в коридоре.

Ее глаза! Серовато-голубые, бездонные. Они казались хрустальными. Два бокала морской воды. В них можно было, словно в аквариум, запустить руку и вытянуть пеструю рыбку девичьей мысли – как побыстрее избавиться от невиноости. Подкрадывался двадцатый год, и ее слегка удивляло отсутствие кандидата на роль первого любовника – назабвенного, по словам подруги. Ее глаза были полны ярости приглашения. Прозрачные стрелы ее желаний испускались взглядами во все стороны, но чаще поражали прогуливающегося по коридорам профессора Ио.

При встрече с девушкой не в своем вкусе, но своей судьбы, Ио рассказывал анекдотец. Фривольный! Ибо они, анекдотцы эти, не были у него даже скабрезными. Если попадалось бранное слово, – он произносил его как бы в кавычках: с понижением в голосе, приседанием и одновременным движением руки чуть вверх и вперед. Она хихикала, поправляла воротничок рубашки, предлагала меняться очками или часами, но никогда не просила поиграть хрустальными четками, в отличие от всех прочих: тем и нравилась. Иногда только прикасалась к ним пальчиком с янтаринкой и слегка подталкивала, словно маятник.

* * *

Хрустальные четки! Иного безвкусного и нетребовательного человека вполне удовлетворили бы обыкновенные стеклянные бусы. Но не таков профессор. Ио – не просто любитель, он – обожатель стекла.

Хрустальные четки ему привезла из Парижа монголка Уну – красавица-с-немытыми-волосами или цветок-в-пыли, как он ее называл. Она была дочерью монгольского посла в Париже, говорила на четырех языках, но ни на одном из них так и не научилась писать. За свои курсовые она расплатилась с профессором четками, а также себя предложила впридачу. Ио не успел еще и рта открыть, чтобы отказаться от ее заманчивого предложения, как она задышала со стонами.

– У-мо-ляю! Потише! – замахал на нее Ио руками. – Соседи!

Уну перестала, но как только он начал ее раздевать, вновь задышала и уже не переставала.

Соседи стучали в стену и предлагали кошке снотворное.

– … или от желудка что-нибудь. Бэ-эдное животное!

– Нет-нет, Сара Абрамовна, ничего не нужно. Сейчас пройдет.

Перевернутый вниз головой дракон фосфоресцировал под кожей пурпурными точками у нее на спине.

Уну привезла из Франции настоящие тибетские четки из горного хрусталя. С магическими надписями на гранях. На золотом шнурке.

– Чинк… чинк… чинк! – сообщали бусинки на своем хрустальном языке.

Если профессор забывал четки дома, то в перерывах между лекциями брал самую быстроходную из всех черепах – таксомоторную – и все же недостаточно быструю, чтобы обогнать беспокойство, мчался домой, бежал по лестнице на пятый этаж, плюхался в кресло и беззвучно плакал, как мать над утерянным и вновь обретенным ребенком. Залюбовавшись на созвездие хрустальных звезд, забывал о такси и переплачивал за ожидание.

* * *

Однажды Ио одолжил два рубля у Фидия Борисовича Беспардонникова. Принес, как обещал, на другой день, а когда узнал, что Фидий Борисович появится только через месяц, решил отнести ему деньги домой.

– Вам к психиатру обратиться следует, – сказал ему Беспардонников, – к Мерцалову! И немедленно! Вне всякого сомнения: честным быть необходимо… ко мне, впрочем, это не относится… но-не-до-такой-же-степени! Это неприлично, профессор. Более того – подозрительно. Чтобы впредь! с подобными глупостями вы ко мне не являлись: санитаров вызову. Вмиг смирительную рубашку наденут и… пишите письма!

С профессором никто не церемонился. Просьба вернуть ему «Книгу Стеклянного Духа» обернулась однажды для Ио изгнанием. Обиженный просьбой приятель вывел Ио за дверь, вызвал лифт, спустился вместе с ним вниз, вытолкнул его на лестничную площадку, вышел вслед, бросил книгу на пол, вернулся в лифт и улетел вверх, как бог-на-машине.

* * *

В год приобретения четок Ио женился на кафедральной машинисточке. В кульминационный момент обольщения своего пухлого идеала не смог расстегнуть пуговицу на блузке. Наконец, откусил! Выплюнуть не посмел (нравилась ему машинисточка – податливая, пухлая), он ее проглотил. Пуговица проходила минут пять по пищеводу. Шершавая, неровная – хотелось таблетку запить. На следующий день она заговорила о свадьбе, как о событии уже решенном. Профессор не помнил, чтобы он предлагал руку и сердце в тот памятный вечер (разбил очки, потому как вовремя не снял), но согласился и переехал к супруге. Когда она первый раз его ударила (ладошка была потная, пухлая), он не сразу понял, в чем дело. Второй удар окончательно вывел его из мира хрустальных грез в печальное царство Пьеро. Обидно, больно! Хуже другое: очки! Ио терпел. Наказание несколько опережало преступление, но Судьбе видней. Он стерпел даже тогда, когда теща поставила сковородку на «Книгу Стеклянного Духа», но, когда жена выбросила в форточку хрустальные четки, ушел на поиски любимой игрушки и не вернулся.

* * *

Однажды на вечеринке кто-то подал ему бокал из темноты, он в свою очередь рассеянно передал его дальше и с удивлением обнаружил, что бокал никто не подхватил. Хрустальный цветок уплывал по невидимому ручью в табачную темноту. Ио пустил еще один бокал, он повис в воздухе, качнулся и поплыл. Нетанцующая студентка отметила явление икотой и возгласом, что она уже готова, и что с ней «сейчас уже можно сурсик сотворить» и она даже не заметит, потому как ей «черт-те что мерещится».

Ио протянул руку, пошарил в струйке табачного дыма, словно в ларце, вынул хрустальный шарик вместо бокала и подал его даме. Он продолжил игру дома. Необходимо выпить рюмку коньяка, закурить сигарету, чинкнуть бусинкой на четках и можно уже вытаскивать хрусталину.

Постепенно у него собралась коллекция стеклянистых предметиков зачастую непонятного назначения: грифон на вздыбленном коне, пробивающий шар копьем, чтобы поразить закованного в латы дракона в объятиях нимфы внутри, например. Нечто вроде державы.

Мерцалов устроил платную выставку «изделий профессора Ио» на своей даче, после чего большая часть коллекции исчезла.

* * *

Девушка с необыкновенными глазами потеряла тем временем блеск в глазах и хрустальность. Они у нее стали обыкновенными – стаканное стекло. На донышке немного жидкости алкогольного происхождения – недопитое шампанское. На руке у нее поблескивает браслет из голубоватого хрусталя – подарок Ио. На открытой спине – россыпь веснушек, напоминающая дракона, перевернутого вниз головой.

Вечером того же дня, в который она получила браслет от своего неназванного жениха, произошло ее грехопадение с каким-то прохвостом из мерцаловского окружения. Она даже толком не запомнила его (а был ли он?) – так много выпила. Помнила лишь то, что они долго лежали в постели – щека к щеке. Комната вертелась, и ее тошнило. Этот угарный день ей более запомнился в связи с подарком Ио. Неожиданный жест взволновал ее и вселил надежды. Но!

Ио все дальше уходил от людей в свой хрустальный мирок.

В тумане изморози за окном ему привиделось стеклянное дерево, похожее на развесистую люстру – однажды. В центре полупрозрачной кроны играл на люстре светящийся ангел. Ио слышал мелодичное позвякивание листвы, иномирное пение.

Знакомый посоветовал ему сходить к священнику и исповедаться, а также нечто совершенно противоположное – заняться йогой.

* * *

Как только Ио принял решение идти к священнику, Мерцалов, встретив его в коридоре, заявил:

– Не вздумайте сделать глупость!

– Какую глупость? – изумился Ио.

– Вам лучше знать какую! У меня идолица имеется с крыльями… из вашего хрусталя. Она мне подсказывает. Вы не-на-правильном пути. Поберегитесь!

Но Ио пренебрег его советом. Ибо…

«На пути к Истине советы постороннего уводят от Нее, – прочел он в очередной открытке из Пятигорска от дяди. – Никогда не выслушивай похвалы глупца и не следуй советам подлеца!»

В свои первохристианские дни Ио, как опытный рыболов, научился вытаскивать из дыма предметы, соответствующие моменту – церковную утварь. Но предметы каким-то образом стали влиять на здоровье. Ему казалось, что у него начинает развиваться то, что поэты от медицины называют мерцающей аритмией сердца. Ио во всем любил красоту, даже в названиях болезней.

Первый приход в церковь – посмотреть на рекомендованного священника. У него сразу же перехватило дыхание от неожиданного восторга при взгляде на запрестольный образ Спасителя – как если бы вошел в золотое облако. Но уже через минуту из волны нахлынувшего ощущения начали выныривать, словно моржи, лица перекошенных злобой старух. Мурашки зашевелились у Ио под кожей, и он ушел в гнетущем настроении. Однако утром следующего дня он исповедался и причастился. «Наконец!»

Прийдя домой, он по своему обыкновению сунул руку в струйку табачного дыма, где уже выкристаллизовывалась хрустальная ваза в форме женской головки – в натуральную величину, но ничего не ощутил в руке.

* * *

Вечером того же дня он был арестован по обвинению в контрабанде ворованной церковной утварью. Предметики его в количестве девяноста девяти штук лежали на столе в отделении – фантастическое зрелище. Однако три четверти коллекции уже отсутствовало, как на столе, так и в протоколе. Ему была зачитана цитата из недавней статьи в «Пари Дельф», которую за много лет до ее появления разоблачил Мерцалов.

«Профессор Ио неизвестным науке способом превращает ворованную церковную утварь в обыкновенное стекло и переправляет в Голландию, где ее облучают, чтобы возвратить хрустальность, и продают на улице Пристальных Взглядов в лавке мадам де Ля Рокк в Амстердаме».

Все упомянутые в статье предметы находились на столе у следователя, чего – казалось – не должно быть. Но он не стал разбираться в подобных тонкостях. По приблизительному подсчету стоимость конфискованного антиквариата приближалась к миллиону долларов, что уже само по себе криминально.

После недолгих уговоров признаться по-хорошему следователь начал бить Ио в живот опытными пальцами. Добивался, откуда Ио в таком количестве раздобыл антикварный хрусталь, кто сообщник, где вырученные деньги. Следователь торопился закончить к утру миллионное дело, но от подследственного ничего уже нельзя было добиться.

Хрустальная ваза с очертаниями женского лица манила его из дымчатой голубизны. Она повторяла, сверкая:

– Мерцалов… Мерцалов… Мерцалов, – а временами казалось другое.

– Мерзавец! – кричал следователь и исчезал в муаровом дыму.

* * *

На следующий день эксперт Отдела Пауперизации определил, что все предметы, кроме четок, фальшивые. Искусная подделка под горный хрусталь. Следователь – же! – утверждал, что предметы изменились за ночь – потускнели и погрубели, а вечером еще были настоящими.

– Чего не может быть, – отметил эксперт, однако посуду забрал и вместе с Ио увез на исследование в лабораторию Астральных Проникновений. По дороге Ио умер – от язвы желудка алкогольного происхождения, как было определено на вскрытии. Мерцалов, впрочем, утверждал, что в медицинском заключении содержалась одна правдивая деталь – хрустальный шарик. Его обнаружили в сердце профессора Ио при вскрытии.

Янтарная комната

Между стеклами окон – веера, на завтра – ордена или раковины. Можно залить пространство между рамами водой и напустить рыбок, чтобы они играли с луной.

Посреди комнаты стояла стеклянная скала. Габриэлла постоянно разбивала ее серебряным молоточком, коим пользуются врачи для определения потаенных импульсов души – в коленях. Обломки отправлялись на переплавку и скала меняла цвет и очертания. В котле фарфорового паровоза – крылатый бык в сплетении с Европой – заваривался чай. В таз с голубой водой бросали магниевую таблетку. Пламенистая птица шипела в воде в безуспешной попытке запеть. По-видимому, горла в птичьем смысле феникс не имеет.

Хозяин салона называл нас саламандрами, а себя – Шкатулочником. В салоне устраивались выставки всевозможных диковинок. Со временем Шкатулочник организовал общество Друзей Прозрачных Смол, а свой салон стал называть Янтарной Комнатой. Он составлял натюрморты из приносимых мелочей и заливал их смолой янтарного дерева. Все члены общества должны были приносить в дар Красоте старинную «дребедень».

Самым верным приносителям выдавались медали из эмали и ордена из серебра. Мне была обещана серебряная цепочка с часами – эпохи Фаберже. Я писал сюжеты для натюрмортов, художники иллюстрировали тексты, ювелиры выделывали детали. Шкалулочник занимался доработкой деталей, монтажом и заливкой смолы в формы.

С незнакомыми Шкатулочник всегда был ласков, вкрадчив и красноречив, а в дальнейшем требователен, капризен и противоречив. Его неистребимой страстью было стремление во-что-бы-то-ни-стало золоченым словом или делом всех удивить. Каждый час своего времени Шкатулочник оценивал в пятьсот рублей.

– С тебя две тысячи, – шутил он после четырехчасовой лекции по поводу моего романа «Дом Бытия».

Дворец Творца представал в романе после его превращения в Дом Бытия.

 
Человек не был изгнан из рая:
наступила осень «прозрения» и
Сад стал невидим – для глаз.
 

В свободное от Быта время Колбин занимается ад-миро-логией. В главе «Творимая Неправду» он пытается постичь пятидесятитомную «Тавтологию» Братьев Маркс. Обитатели Дома живут по законам Скучных Братьев. Вывод Колбина категоричен:

 
Здесь зло сражается со злом
и то, что злее, – побеждает
 

Колбин ищет спасения от ужасов Земного Бытия в создании поэмы «Мнимобиль». На нем он покидает Дом по вечерам. Обитателей Дома волнуют только «вопросы стола» и сопутствующие обжорству «проблемы стула» – мебельные чаяния народа. Спокойствие Дома нарушается появлением Маркова.

Появляется Марков, пьяный, как греческий хор. Он пытается что-то сказать, но не может. Мыльный пузырь вместо звуков эклоги у него на губах. Надпись на нем голосит: «Грустно жить