Текст книги "Великий Александр Македонский. Бремя власти"

На руинах Фив

На этот раз зачинщиками смуты выступили Фивы, хотя не обошлось и без злокозненности Демосфена. «Снова зазвучали зажигательные увещания Демосфена, и греческие государства снова сплотились. Раздобыв с помощью Демосфена оружие, фиванцы напали на сторожевой отряд (македонский) и истребили значительную его часть» (Плутарх). С другой стороны, начало смуты в Фивах связано с возвращением людей, которых изгнали оттуда как врагов Македонии. Именно они и начали волновать народ, распространяя слухи о смерти македонского царя на войне с варварами. Людям всегда свойственно принимать желаемое за действительное, и все охотно поверили в то, во что хотелось верить. А слухи о гибели Александра все ширились, и наконец в это поверили все – известий от него не приходило никаких, а неугомонный Демосфен откуда-то притащил человека, который утверждал, что лично видел смерть царя. «Демосфен утверждал, будто все войско македонян вместе с царем уничтожено трибаллами, и даже привел на собрание свидетеля, который говорил, что он сам был ранен в том сражении, в котором пал царь. Этот слух, как узнал Александр, изменил настроение почти во всех государствах, и македонские гарнизоны оказались в осаде» (Юстин). И сразу же все вокруг пришло в движение, подняли головы все противники македонской гегемонии, а фиванцы начали действовать открыто. Прежде всего они выманили начальников македонского гарнизона, который занимал фиванский акрополь Кадмею, Аминту и Тимолая, и убили. А затем, решив что ситуация им благоприятствует, они взяли в осаду и сам Акрополь, обнесли его рвом и частоколом, чтобы никто не ушел, и повели по всем правилам осаду. Деятельность фиванцы развили бурную: «К аркадянам, аргосцам и элейцам они отправили посольство с просьбой о помощи. Также и к афинянам пошли послы договориться о союзе; получив от Демосфена в подарок много оружия, они снабдили им безоружных. Пелопоннесцы, призываемые на помощь, выслали войско к Истму, которое и остановилось там, поджидая царя. Афиняне под влиянием Демосфена постановили помочь фиванцам, но войска не послали, выжидая, как обернется война» (Диодор). Позицию афинян понять можно, они уже сражались при Херонее с македонской фалангой и знали, что она из себя представляет. С другой стороны, значит, не до конца они верили пламенному оратору Демосфену, раз не решились воспользоваться таким моментом и сбросить македонское ярмо. Последние события приучили их к осторожности, а отсюда и выжидательная позиция, Демосфен – он тоже не бог, может и ошибиться. А оратор энергично взялся за организацию помощи фиванцам, и оружие, которое они получили от него в подарок, естественно, было куплено не на его деньги, а на персидские. «Говорят, что он получил от персов много денег, чтобы действовать против македонцев. Эсхин, говорят, упрекая Демосфена в том, что он подкуплен, сказал в своей речи: «Теперь ты купаешься в царском золоте! Золота этого не хватит: плохо нажитое никогда не уцелеет» (Диодор). И здесь греческие интересы пересеклись с персидскими – сильная Македония была им не нужна, и отсюда все их дальнейшие действия. Но тщетно Демосфен пытался заставить афинян прийти на помощь фиванцам – граждане уперлись и не хотели рисковать, и ни золото, ни пламенное слово не могло заставить их изменить свое решение. И как оказалось, они были правы, а великий оратор – нет: «Но когда Александр, приведя в порядок дела у себя в стране, появился с войском в Беотии, смелость афинян пропала и Демосфен разом сник» (Плутарх). Конечно, сникнешь тут, когда все надежды рухнули разом! А в том, что в одиночку Фивы не устоят против македонской мощи, оратор не сомневался.

* * *

Появление Александра в Греции поразило всех, как удар грома, – этого не ожидал никто! Фиванцы, похоже, и сами поверили в те слухи, которые распускали, и для них это оказалось большим шоком, чем для кого-либо. А Македонец, едва только получил известия о происходящих в Греции событиях, отнесся к ним очень серьезно – если все это не пресечь на корню, то вместо похода в Азию его будет ждать война с восставшей Элладой. Он прекрасно понимал, что самое главное сейчас – это не дать своим врагам объединиться, бить их поодиночке, и потому марш его армии был стремителен. Уже на седьмой день похода он прибыл в Фессалию, на шестой – прошел через Фермопилы и вторгся в Беотию, а фиванцы все продолжали осаждать в Кадмее македонский гарнизон и ни о чем не подозревали. Правда, когда до них дошли слухи о наступлении македонской армии, руководители восстания стали уверять, что это подходит Антипатр, а Александр как был мертв, так и остался. Зато когда на следующий день армия царя подошла к Фивам и стала там лагерем, а сам он в добром здравии предложил фиванцам решить дело миром, те, оправившись от удивления, не испугались, а решили дать бой македонскому царю.

Диодор приводит состав армии Александра на тот момент: 30 000 пехоты и 3000 кавалерии, явно больше, чем располагали фиванцы. Через день он перенес свой лагерь ближе к Кадмее, чтобы в случае фиванской атаки на Акрополь быстро оказать помощь осажденным македонцам. А в самом городе произошел раскол – одни, видя явное неравенство сил, хотели идти в македонский лагерь и просить пощады у царя; другие, подстрекаемые изгнанниками и некоторыми из должностных лиц, хотели сразиться с врагом. Положение действительно было хуже некуда – мало того, что перед городом стояла лучшая армия того времени, так и в Акрополе сидел вражеский отряд и в любой момент мог сделать вылазку и ударить в тыл. На военном совете, фиванские военачальники приняли решение биться до конца, и судьба Фив была решена. На что же надеялись руководители антимакедонской партии, в одиночку выступая против такой грозной силы?

А надежда была только одна – на доблесть и воинское умение фиванских гоплитов, и быть может, что подойдет помощь от тех, к кому были посланы посольства. И действительно, помощь шла – из Аркадии к Фивам вышло войско, а этолийцы подняли восстание. Но все произошло так быстро, что никто никуда не успел. Поэтому и пришлось гражданам древних Фив рассчитывать только на самих себя. «Увлекаемые гордостью, они напоминали друг другу об удаче под Левктрами и о других сражениях, когда их изумительная храбрость помогла им одерживать победы, которых они и не ожидали. Так-то фиванцы своей решительностью, в которой было больше мужества, чем благоразумия, обрекли свою отчизну на совершенную гибель» (Диодор). Я уже писал выше, что именно фиванцы на тот момент были лучшими воинами в Греции – слава Спарты померкла после разгрома при Левктрах, а всплеск афинской воинственности, который привел их на равнину у Херонеи, можно назвать случайным. Сравнивая македонцев и фиванцев, Диодор отмечает, что последние «превосходили их (македонцев) железной крепостью благодаря привычке к гимнастическим упражнениям». Еще были живы боевые традиции великих стратегов Эпаминонда и Пелопида, и в итоге восторжествовала фиванская доблесть.

* * *

Фиванские стратеги не собирались отсиживаться за городскими стенами, а решили встретить врага на подступах к городу. Чтобы как-то уравнять численное преимущество македонской армии, свои позиции фиванцы укрепили частоколом, рвами и насыпями, надеясь, что, опираясь на них, им удастся остановить страшный македонский натиск. Боевой дух гоплитов был необычайно высок, они знали, за что сражаются, и знали, что их ждет в случае поражения. Жители города пошли на отчаянный шаг – освободили всех рабов, способных носить оружие и поставили их в строй, а также раздали оружие метекам. Бывшие изгнанники вставали в первые ряды гоплитов, желая как можно скорее встретиться с ненавистным врагом с оружием в руках. Фиванская кавалерия встала за частоколом, чтобы в случае, если вражеская атака захлебнется и македонцы дрогнут, перейти в атаку и нанести решительный удар. Тысячи женщин и детей укрылись в городских храмах, надеясь на помощь богов, жрецы на алтарях десятками резали жертвенных животных, моля олимпийцев даровать победу фиванскому оружию.

Готовился к битве и Александр, но события не форсировал, выжидал, чем же закончатся у фиванцев их внутренние разногласия. А когда увидел, что перед городом начали возводить укрепленные позиции, понял, что время разговоров прошло. С другой стороны, такое развитие событий было ему на руку – в своей победе он не сомневался, а вот грекам появилась возможность преподать показательный урок: судьбу Фив он решил задолго до того, как его войска ворвались в город. Свою армию он разделил на 3 части: одна должна была разрушить фиванские укрепления, другая – вступить в бой с врагом, а третья представляла общевойсковой резерв, который царь планировал использовать там, где обозначится успех или потребуется ввести свежие войска. Под рев боевых труб началась македонская атака – мобильные войска противников вступили в бой и начали поражать друг друга стрелами и дротиками. Затем по сигналу они очистили поле боя, и в сражение вступила тяжелая пехота – главная ударная сила противников. Фиванские гоплиты, лучшие воины Эллады, остановили яростный напор македонцев и вступили с врагом врукопашную. Тесно сдвинув большие щиты, фиванцы стеной встали на пути фаланги, отражая страшные удары македонских сарисс и не давая возможности прорвать свой строй. Там, где пики и копья оказались сломанными, противники схватились на мечах, с остервенением рубя друг друга. Никто не желал уступать, количество убитых стремительно росло с обеих сторон, а исход сражения был по-прежнему неясен. Гоплиты фиванцев оказались достойными славы своих великих предков, воинов Эпаминонда и Пелопида, разгромивших непобедимую спартанскую фалангу. Сражались строем на строй, рубились на частоколе, метали друг в друга копья и дротики. Царь, видя, что македонский натиск начал ослабевать, велел вывести из боя уставшие войска и ввести резерв – по его расчетам, истомленный враг должен был не выдержать нового натиска. Сминая все на своем пути, страшная фаланга двинулась вперед, казалось, нет такой силы, которая способна ее остановить. Но вновь над полем боя прогремел боевой клич фиванских гоплитов, и, еще теснее сомкнув свои ряды, они пошли в атаку на македонский строй – их мужество было запредельным, а силы казались неисчерпаемыми. Тогда по приказу царя один из его друзей, Пердикка, повел своих людей в обход частокола, но свалился замертво, сраженный стрелой, и его на щитах утащили в лагерь. И все же воинам из этого отряда удалось зайти в тыл фиванцам и через незапертую дверь в стене проникнуть в город. Но не это оказалось самым страшным, а то, что командир осажденного в Кадмее гарнизона, Филот (не путать с сыном Пармениона), распорядился идти на вылазку. Узнав, что враг проник в город, фиванские стратеги отдали приказ об отступлении за городские стены, и гоплиты начали организованно отходить, стараясь держать строй. И ничего еще не было решено, когда фиванская конница, так ничем себя в битве и не проявившая, развернула своих коней и бросилась в город, ломая боевые порядки пехоты, сбивая и растаптывая своих гоплитов. В воротах образовалась настоящая давка, дисциплина рухнула, всадники десятками валились в ров и погибали от страшной тесноты. Героически сражавшиеся до этого момента фиванцы заколебались, а македонцы усилили натиск – в этот момент гарнизон Кадмеи, построившись клином, ударил защитникам города в тыл. Единая оборона рухнула сразу, битва разбилась на сотни отдельных сражений и поединков, где каждый фиванец сражался и умирал как мог. Улицы Фив стали полем сражения, группы защитников вступали в бой с македонскими отрядами, но те, сметая все со своего пути, рвались к центру города. Фиванские гоплиты из последних сил сражались у своих домов, отбивались от наседавших врагов на агоре, но их становилось все меньше и меньше. Пощады не просил никто, да и вряд ли бы получил, поскольку за македонцами в поверженный город входили отряды беотийцев, у которых были личные счеты с фиванцами. Начиналась агония древнего города, македонская мощь сломила фиванскую доблесть, и огненные языки пламени уже начинали охватывать городские постройки. Клубы густого черного дыма столбами начали подниматься в ярко-синее безоблачное небо, возвещая Элладе о гибели славнейшего из ее городов.

* * *

Были ли у фиванцев шансы на победу? Были, но при одном условии – если бы их поддержали остальные эллинские города. Некоторые действительно хотели оказать им помощь, но Александр среагировал мгновенно, и его молниеносный бросок с севера на юг застал всех врасплох. А некоторые, обнадежив поддержкой, обманули и оставили храбрых фиванцев в одиночестве. И не их вина, что болтуны и подстрекатели вроде Демосфена, пообещав помощь, трусливо бросили героический город в решающий момент. Фиванская доблесть ярко сверкнула на фоне афинской трусости, героизм фиванских стратегов, павших на поле боя, лишь показал всей Греции подлость и лицемерие афинской правящей верхушки. Некогда гордость Эллады, Афины постепенно деградировали, увязая в собственной болтовне и интригах. Легендарные герои поколения марафонских бойцов и Золотого века Перикла пришли бы в ужас, увидев, во что превратился их славный город и какие люди теперь вершат судьбы граждан.

* * *

И вот что еще хотелось бы отметить – резня, которая произошла, когда войска царя ворвались в Фивы, была страшной, но отличились в ней не македонцы, а соседи фиванцев – беотийцы. «И тогда началось беспорядочное избиение уже не защищавшихся фиванцев, причем гнева были полны не так македонцы, как фокейцы, латейцы и прочие беотийцы; одних застигали в домах, – некоторые пытались сопротивляться, другие молили о пощаде, припав к жертвенникам, – но жалости не было ни к женщинам, ни к детям». (Арриан). Эллины убивали эллинов, а как известно, нет ничего страшней, чем война между своими. У беотийцев был давний счет к своим могущественным соседям, и теперь пришло время фиванцам по этим счетам платить. «Феспийцы, платеяне, орхоменцы и прочие из эллинов, враждебно настроенные к фиванцам, пошли в поход вместе с царем и, ворвавшись в город, выместили свою вражду на несчастных. Много жестокого страдания было в городе. Эллины безжалостно истребляли эллинов; родных убивали люди, близкие им по крови; одинаковость языка не меняла чувств» (Диодор). В свое время те же фиванцы разрушали и заливали кровью беотийские города и теперь в полной мере ощущали на себе торжество разъяренных победителей. В огне пожаров, в кровопролитных боях на улицах обреченного города погибла фиванская слава, и никогда уже не возродилась его прежняя мощь. От Великого города, чьи воины когда-то разгромили непобедимую Спарту, осталась лишь тень.

* * *

По свидетельству Диодора, фиванцев погибло больше 6000 человек, а 30 000 взяли в плен. Предстояло решить, что делать с самим городом. Для себя Александр уже все определил, Фивы должны будут стать уроком для всей Эллады, на их примере он покажет остальным, что их ждет в случае неповиновения. Это отмечает и Плутарх, когда подводит итоги деятельности своего героя в Элладе: «Александр рассчитывал, что греки, потрясенные таким бедствием, впредь из страха будут сохранять спокойствие». Здесь был именно холодный расчет, ничего личного. Это в дальнейшем Македонец будет стирать с лица Земли города, руководствуясь своими симпатиями и антипатиями, а сейчас это время еще не пришло. Но все надо было обставить как положено, в свете греческих демократических традиций, и царь, «собрав эллинских представителей, поручил общему собранию решить, как поступить с городом фиванцев» (Диодор). А вот то, что среди этих представителей находились жители Платей и Орхомена, беотийских городов, которых фиванцы когда-то сами стерли с лица Земли, сомнений в окончательном решении не вызывало. «Союзники, принимавшие участие в этом деле, которым Александр и поручил распорядиться судьбой Фив, решили поставить в Кадмее гарнизон, город же срыть до основания, а землю, кроме священной, разделить между союзниками; детей, женщин и фиванцев, оставшихся в живых, кроме жрецов, жриц, друзей Филиппа или Александра и македонских проксенов, продать в рабство. Рассказывают, что Александр из уважения к Пиндару сохранил дом поэта и спас его потомков. Сверх того союзники постановили восстановить Орхомен и Платеи и обвести их стенами» (Арриан). Следуя постановлению совета, Александр велел своим солдатам срыть город до основания, что и было исполнено – Фивы перестали существовать. Пленные все были проданы с торгов, и выручка составила, по Диодору, 440 талантов серебра. Но личной ненависти у царя к Фивам не было, как я уже говорил, на их примере он показал всей Греции, кто есть кто. Плутарх так и пишет: «Говорят, что впоследствии Александр не раз сожалел о несчастье фиванцев, и это заставляло его со многими из них обходиться милостиво… Из оставшихся в живых фиванцев не было ни одного, кто бы впоследствии, придя к царю и попросив у него что-нибудь, получил отказ». Просто Александр шел воевать в Азию, и спокойный тыл ему был жизненно необходим, а грекам был нужен наглядный урок. Покончив с Фивами, грозный царь Македонии обратил свой взор на Афины.

А там перепугались не на шутку – хоть сами они и не приняли участия в восстании, но деятельность Демосфена могла навести Александра на определенные подозрения. В страхе перед македонским вторжением жители окрестных селений бросились в город, таща с собой годами нажитое добро. К царю срочно отправили посольство, составленное из приятных ему людей, они передали ему поздравления по случаю побед над северными варварами и подавления фиванского восстания. В ответ царь отправил народу письмо: «в котором требовал выдачи Демосфена, Ликурга и сторонников их. Требовал он также выдать и Гиперида, Полиевкта, Харета, Харидема, Эфиальта, Диотима и Мироклея, потому что они виноваты в бедствии, постигшем город у Херонеи, а позднее, после кончины Филиппа, в пренебрежительном отношении к нему и к памяти Филиппа; в отпадении фиванцев они, объявил он, виноваты не меньше, чем люди, поднявшие фиванцев на восстание» (Арриан). Но потом уступил просьбам и сменил гнев на милость – только стратег Харидем и его военачальники отправились в изгнание и прибыли ко двору Царя царей Дария. Здесь очень интересно наблюдение Юстина, который пишет, что афиняне «согласились на том, что военных вождей отправят в изгнание, а ораторы останутся. Военные вожди, отправившись из Европы к Дарию, немало принесли пользы военным силам персов» – например, Эфиальт стал одним из руководителей обороны Галикарнасса и едва не склонил чашу весов в пользу персов. Вот здесь и проявилась вся сущность афинян того времени – люди, способные действительно принести пользу своей стране, были изгнаны, а болтуны и демагоги остались. С таким подходом у города не было никаких шансов претендовать на ведущую роль в Элладе, и оставалось жить только воспоминаниями о былом величии. Зато Царю царей удача сама пришла в руки: в канун македонского вторжения он получил несколько отличных профессионалов, знакомых с македонским способом ведения войны. А урок, который Александр преподал Элладе, пошел ей впрок: в стране воцарилась тишина, те, кто бряцал оружием и призывал к войне с Македонией, попрятались от греха подальше, а где не успели, там сполна ответили за свои действия – в Аркадии их, например, казнили. Кампания в Греции была закончена, и царь повел свою армию на север, в Македонию.

Диодор сообщает, что по возвращении в Пеллу был созван военный совет, на котором обсуждали план похода в Азию. В числе присутствующих историк называет Пармениона, что, однако, маловероятно – он находился в Малой Азии с экспедиционным корпусом и чисто физически не мог присутствовать на совещании. После этого в течение девяти дней царь праздновал победу, а затем распустил войска на отдых, сам же занялся подготовкой Великого похода на Восток. И хотелось бы еще отметить, что именно во время кампании на северных границах и во время сражения за Фивы Александр сумел лучше узнать свои войска, и войска узнали его. У воинов появилась уверенность в своем полководце, они поверили в него, а царь, в свою очередь, поверил в своих солдат. Накануне войны с Персией это приобретало решающие значение. И еще один небольшой штрих к портрету этого молодого человека, который только недавно получил власть, а ведет себя уже как опытный политик. «Прежде чем отправиться на войну с персами, Александр умертвил всех родственников своей мачехи, которых Филипп (в свое время) поставил во главе управления, выдвинув на самые высокие и почетные должности. Не пощадил он и собственных своих родных, которые казались ему способными царствовать, чтобы в Македонии, когда он будет далеко от нее, не было почвы для мятежей. Он увел (с собой) в качестве соратников всех наиболее одаренных царей-данников, оставив для охраны государства менее предприимчивых» (Юстин).