Текст книги "Индо-пакистанский конфликт 1947-1948 годы"

Как следовало из инструкции, «право самим решать свою судьбу» было предоставлено князьям только для того, чтобы сохранить их под контролем Политического департамента и его резидентов по крайней мере до 15 августа 1947 года. Маунтбэттен хорошо понимал, что выдвинутый им «Балканский план» – нереален в принципе. Сотни мелких индийских княжеств, долгие годы во всем зависевших от Британской Индии, не могли длительное время оставаться независимыми. Вот почему чиновники Политического департамента правительства Британской Индии, ранее склонявшие князей к объявлению независимости, в течение июня – августа 1947 г. успешно «разогнали» мелкие княжества по доминионам – в зависимости от воли их правителей и в соответствии с принципами «религиозного и географического тяготения». Это означало, что мусульманские княжества должны присоединиться к Пакистану, а индусские – к Индии. В результате к середине августа 1947 года независимыми оставались только два самых крупных княжества – Кашмир и Хайдарабад, а также крошечное княжество Джунагадх.

«Конфуз с Джунагадхом», по словам секретаря вице-короля, Кэмпбелл-Джонсона, произошел потому, что о нем просто забыли «в водовороте великих событий». Княжество Джунагадх, расположенное на полуострове Катхиавар, недалеко от Бомбея, управлялось мусульманским князем (навабом), хотя 82 % его населения составляли индусы. Понимая, что его железные дороги и порты являются неотъемлемой частью инфраструктуры Индии, 25 июля 1947 года правитель Джунагадха заявил об объединении с другими катхиаварскими княжествами и присоединении к Индийскому Союзу. Но 10 августа произошел дворцовый переворот: группа мусульман из Синда захватила власть, диваном стал Шах Наваз Бхутто, а наваб стал «пленником в собственном дворце». 15 сентября 1947 года Джинна одобрил подписанное навабом заявление о присоединении к Пакистану. Однако «в географическом и религиозном отношении», согласно инструкциям вице-короля, княжество «тяготело» к Индии. Но в конечном счете, в спор вмешался неутомимый Дикки Маунтбэттен, и в Джунагадхе был проведен референдум, в ходе которого большинство населения высказалось за присоединение к Индии (правда, это было уже значительно позже – 12 февраля 1948 года).

Случай с Джунагадхом, по-видимому, действительно произошел по недосмотру, хотя и оказался на руку многим. Но почему заявили о независимости Кашмир и Хайдарабад? Это уже не было случайностью. В индусском Хайдарабаде правитель был мусульманином, а в мусульманском Кашмире – индусом. Разумеется, первый предпочел бы присоединиться к Пакистану, а второй – к Индии. Но тут-то и начинались противоречия. Ведь большинство населения в Хайдарабаде составляли индусы, а в Кашмире – мусульмане. Таким образом, в случае с этими двумя княжествами, право князей самим решать судьбу своих подданных противоречило выдвинутому Маунтбэттеном принципу «религиозного тяготения». Именно поэтому, предоставив исключительные права князьям, англичане хотели сделать исключение для Хайдарабада и Кашмира. Хайдарабад должен был отойти к Индийскому Союзу, так как он все равно географически «тяготел» к нему, находясь практически в самом центре Индии и не имея даже выхода к морю! Кашмир же, наоборот, предполагалось присоединить к Пакистану – не столько «из принципа религиозного тяготения» (это было лишь предлогом), сколько из-за его особой военно-стратегической важности. Именно поэтому Маунтбэттен, до сих пор уважавший права князей, так «обидел» правителей Кашмира и Хайдарабада, предложив им «выявить волю народа». «Удавка» в форме референдума была заготовлена не только для махараджи Кашмира, но и для низама Хайдарабада.

Таким образом, правительству Индии фактически была предложена формула «Кашмир в обмен на Хайдарабад». Предполагалось, что в ходе референдума мусульманское население Кашмира выскажется в пользу Пакистана, а индусское население Хайдарабада – в пользу Индии. После столь упорного насаждения «теории двух наций», – думали англичане, – когда даже Индийский национальный конгресс был вынужден смириться с ней, согласившись на создание Пакистана, иначе и быть не могло! К тому же, Шейх Абдулла был в тюрьме, а значит в княжестве были все условия для проведения референдума по сценарию Маунтбэттена и Джинны! Вот почему спор вокруг Джунагадха – казалось бы, такая мелочь – приобрел особую важность. Согласившись на создание Пакистана (пусть даже под угрозой «Балканского плана»), Индийский национальный конгресс, по мнению англичан, признал «теорию двух наций». Присоединение к Индии индусских княжеств Джунагадха и Хайдарабада должно было стать еще одним аргументом в пользу этой теории. Если в ходе референдума в индусском Джунагадхе большинство населения выскажется за присоединение к Индии, это создаст прецедент для решения кашмирского и хайдарабадского вопросов таким же образом – в соответствии с «теорией двух наций». Кто бы мог подумать, что впоследствии Индия окажется настолько «непослушной», что нарушит эту формулу и станет претендовать не только на индусский Хайдарабад, но и на мусульманский Кашмир?

С этой целью Маунтбэттен провел «разъяснительную работу» с махараджей Кашмира и с низамом Хайдарабада. В конце июня 1947 года, когда Шейх Абдулла и его сторонники все еще томились в заключении, вице-король на четыре дня приехал в Сринагар «на отдых», однако практически все это время провел в обществе махараджи. Политические силы Кашмира – от сторонников премьер-министра Рам Чандра Кака и реакционной индусской партии «Раджа Сабха» до Мусульманской конференции начали широкую кампанию в поддержку независимости княжества. На имя Маунтбэттена поступило множество телеграмм, к нему то и дело являлись делегации, и все требовали одного…

Но тут Маунтбэттен предложил махарадже совершенно противоположное: не делать никаких заявлений о независимости, а вместо этого «любым способом добиться волеизъявления своего народа и присоединения к одному из доминионов»²³, и как можно раньше. К 14 августа, по итогам референдума, махараджа должен был объявить о присоединении княжества к Пакистану или к Индии и послать представителей в Учредительное собрание того или другого доминиона. Маунтбэттен даже пообещал, что Департамент княжеств готов дать заверение в том, что если Кашмир войдет в состав Пакистана(!), то это не будет расценено правительством Индии как недружественный акт²⁴. Это было равносильно требованию войти в состав Пакистана, так как большинство подданных махараджи составляли мусульмане, которые, по мнению Маунтбэттена, просто не могли желать ничего другого. К тому же, главные противники присоединения к Пакистану и «теории двух наций» находились в тюрьме. Нетрудно было догадаться и о том, почему вице-король изменил своим предыдущим обещаниям о правах князей и предложил провести референдум именно в Кашмире и ни в каком другом княжестве – ведь едва ли махараджа-индус захочет по своей воле присоединиться к Пакистану.

Приезд Маунтбэттена произвел магическое действие на политические силы княжества. Большинство из тех, кто ранее выступал с петициями за независимость княжества, теперь стали ратовать за присоединение княжества к Пакистану. Только реакционные индусские организации и сторонники Рам Чандра Кака по-прежнему стояли за независимость – ведь присоединение к Пакистану означало бы «свержение тирании индусов», а присоединение к Индии – упразднение феодальных порядков.

Находившийся в тюрьме Шейх Абдулла внимательно следил за событиями в Кашмире и в Индии, так как его сторонники находили возможность оповещать его обо всем, что происходило в эти дни. Поэтому до него сразу же дошли известия о том, что британские власти и Мусульманская конференция Джамму и Кашмира единодушно высказались за независимость княжества, а вице-король предложил провести референдум по вопросу о дальнейшей судьбе княжества. Абдулла, который во времена английского господства был сторонником независимости, теперь интуитивно или сознательно поменял свои взгляды. 7 июня 1947 года газета «Хиндустан Таймс» (орган ИНК) опубликовала открытое письмо Шейха Абдуллы, которое ему удалось переправить из тюрьмы Бхадрава своему другу в Джамму. В нем Абдулла советовал махарадже присоединиться к Индийскому Союзу и не оставаться независимым, как того требовали Политический департамент и лидеры Мусульманской конференции Джамму и Кашмира. По некоторым сведениям, Абдулла неоднократно давал знать махарадже через своих эмиссаров, что если тот выполнит эти условия и освободит из тюрьмы членов НКК, то они будут готовы сотрудничать с ним.

Планы Маунтбэттена спутал Махатма Ганди, который приехал в Кашмир через два месяца после него, 3 августа 1947 года. Перед выездом из Дели он заявил: «Мой визит в Кашмир абсолютно неполитический и предпринимается просто во исполнение обещания, данного тридцать лет назад покойному махарадже Пратап Сингху». Тем не менее, визит все же имел политическое значение. Племянник махараджи Пратапа Сингха, нынешний правитель княжества Хари Сингх, возможно, и сам начинал понимать, что англичане используют его для каких-то своих целей и предпринимал отчаянные усилия, чтобы сохранить свой трон. Именно поэтому он явно искал поддержки у лидеров ИНК. Ганди сказал махарадже, что тот слишком оторвался от своих подданных и не пользуется их доверием, но посоветовал «завоевать расположение народа», если тот еще хочет оставаться правителем. С этой целью Ганди рекомендовал ему отправить в отставку ненавистного многим премьер-министра, Рам Чандра Кака, и освободить лидеров НКК во главе с Шейхом Абдуллой.

Разговор Махатмы Ганди с Хари Сингхом проходил при закрытых дверях, поэтому лишь некоторые его детали стали известны широкой публике. Это дало повод сторонникам Мусульманской лиги заявить, что именно тогда была заключена сделка между махараджей и Ганди, в результате которой последнему удалось склонить махараджу к присоединению к Индии. Ведь глава кабинета махараджи, Рам Чандра Как, выступал за независимость княжества, а Шейх Абдулла, напротив, считал необходимым присоединение княжества к Индии, или хотя бы заключение союза с ней. Но детали их беседы остались тайной, поэтому неизвестно, действительно ли речь шла о вхождении княжества в состав Индийского Союза, или о гарантиях его независимости от Пакистана со стороны Индии… В руководстве Индийского Национального конгресса многие действительно вынашивали надежду на присоединение княжества к Индийскому Союзу. Еще до визита Махатмы Ганди, переговоры с махараджей начали сардар Патель и Ачария Крипалани. Они также убеждали его освободить Абдуллу и других членов НКК и обещали, что те поддержат его усилия сохранить независимость княжества от Пакистана. Через три дня после встречи с Хари Сингхом, 6 августа 1947 г., Ганди писал в письме Пателю: «Я провел целый час с махараджей и махарани. Он согласился с тем, что должен следовать за народом, но до сути дела еще не дошел. Он хочет отстранить Рам Чандра Кака, но не знает, как это сделать… По-видимому, вам тут следует что-нибудь предпринять. На мой взгляд, положение в Кашмире может улучшиться»²⁵.

Всего через несколько дней, 11 августа 1947 год, махараджа действительно отправил в отставку Рам Чандра Кака, и назначил новым премьер-министром семидесятилетнего генерал-майора Джанака Сингха, догра-раджпута самых благородных кровей. И все же, будучи аристократом, престарелый генерал не был таким оголтелым индусским шовинистом и врагом мусульман, как его предшественник. Вступление Джанака Сингха в новую резиденцию приветствовала толпа сторонников Абдуллы, которые украсили цветами его машину, по старинному индийскому обычаю возложили гирлянду цветов ему на шею и выкрикивали лозунги «Джанак Сингх Зиндабад!» и «Махараджа бахадур ки джай!» («Да здравствует Джанак Сингх!», «Слава махарадже!»). Репрессии прекратились, а ряд лидеров НКК, которые находились в изгнании в Индии, получили разрешение вернуться в княжество. Одновременно махараджа Хари Сингх послал своего личного секретаря доктора Чхапду встретиться с Шейхом Абдуллой в тюрьме Бхадрава, в Джамму, чтобы прозондировать почву, готова ли НКК разделить с ним власть, отказаться от своего лозунга «Вон из Кашмира!» и вернуться к прежнему требованию о «создании ответственного правительства». Взамен махараджа обещал предоставить лидерам несколько министерских постов в правительстве.

Тем временем, 15 августа 1947 года Индия получила независимость, образовав доминион Индийский Союз. Днем раньше было объявлено о создании другого доминиона – Пакистана. В день провозглашения независимости Пакистана, Джинна произнес речь, которая во многом противоречила его предыдущим высказываниям:

«Если вы хотите работать в духе сотрудничества, – заявил он, обращаясь к гражданам Пакистана, – забыть прошлое и заключить мир, я скажу, что каждый из вас независимо от общины, к которой он принадлежит, независимо от цвета кожи, касты и веры, является первым, вторым и последним гражданином этого государства с равными правами, привилегиями и обязанностями. Мы заложили государство без дискриминации, без различий между той или иной общиной, кастой или верой. Мы заложили его на основе этого фундаментального принципа, что мы все – граждане и равноправные граждане – одного государства. Мы хотим сохранить перед собой этот наш идеал. Индусы перестанут быть индусами, а мусульмане – мусульманами, однако не в религиозном смысле, поскольку это – личное дело каждого, а в политическом смысле – как граждане одной нации»²⁶.

Что значила такая перемена в поведении Джинны? То, что он достиг своей цели – образования Пакистана, и «теория двух наций» ему больше не нужна? Или эти слова были в какой-то мере адресованы махарадже Кашмира, чтобы уверить его, что он не рискует своей властью и свободой, присоединившись к Пакистану? По-видимому, эта речь Джинны означала и то, и другое…

Загнанный в угол махараджа Хари Сингх продолжал торговаться с Шейхом Абдуллой и, по-видимому, не торопился присоединяться ни к одному из доминионов. 12 августа, за несколько дней до их официального образования, махараджа направил письма правительствам Индии и Пакистана, в которых предлагал заключить с обоими «установочные соглашения» (Standstill Agreement) о невмешательстве в дела независимого Кашмира. Правительство Пакистана одобрило это предложение, а правительство Индии по неизвестным причинам медлило с ответом. 15 августа Пакистан заключил такое соглашение с правительством Кашмира. Соглашение предполагало сохранение железнодорожного, телеграфного и торгового сообщения княжества через пакистанскую территорию.

В Пакистане расценили «установочное соглашение» как первый шаг к интеграции Кашмира, дающий право контролировать его внешнюю политику и оборону этого княжества (раньше точно такими же правами пользовались власти Британской Индии по отношению ко всем индийским княжествам). Но едва ли это отвечало намерениям Хари Сингха. Он слишком поздно понял, что это ловушка…

15 августа 1947 года в Сринагаре произошел тревожный инцидент, не на шутку обеспокоивший правительство махараджи. В этот день над почтовыми конторами кашмирской столицы взвились пакистанские флаги. Как выяснилось впоследствии, все начальники почтовых контор в Сринагаре накануне получили инструкции из Карачи – в честь Дня независимости Пакистана поднять государственные флаги, заготовленные для такого случая заранее. Власти Кашмира справедливо сочли это посягательством на его суверенитет, и тогдашний премьер-министр княжества Джанак Сингх приказал снять их.

Тогда Пакистан начал блокаду княжества. Были выведены из строя телеграфно-телефонные и внешние коммуникации (шоссе, идущие через пакистанские города Кохала и Сиалкот, железная дорога Сиалкот – Джамму). Поставки из Пакистана и транзит через его территорию были прекращены. В результате Кашмир был отрезан от запасов соли, текстиля и других товаров первой необходимости. Из 384.100 галлонов горючего из складов Равалпинди (Пакистан) только несколько тысяч были пропущены через границу; из 66 тонн пшеницы из Равалпинди в Кашмир не были поставлены даже обещанные 36 тонн. Прекращение поставок власти Пакистана объясняли религиозно-общинными беспорядками, происходившими в это время в Западном Пенджабе и нехваткой войск для охраны составов и караванов с товарами. 29 сентября 1947 г. пограничные власти Кашмира (штаб суб-района Сиалкот) попытались убедить железнодорожные власти Пакистана выслать в Сучетгарх под конвоем три железнодорожные цистерны с нефтью, одну цистерну с дизельным топливом и одну – с керосином, следовавшие в Джамму, но задержанные на границе в Сиалкоте. Командование бригады «Джамму» армии махараджи даже предлагало выделить войска для их охраны, если командование Пакистанской армии не имеет в своем распоряжении свободных воинских частей. Ответа из Пакистана так и не поступило.

В то же время в Кашмире политические силы, ранее выступавшие за независимость княжества, теперь начали требовать проведения референдума в княжестве по вопросу о присоединении к Пакистану или к Индии. Им приходилось торопиться – ведь хотя Шейх Абдулла все еще сидел в тюрьме, репрессии против НКК прекратились, и махараджа вел переговоры с ее руководством.

Блокада должна была сделать махараджу более покладистым, но привела к совершенно противоположным результатам. Чтобы покрыть дефицит некоторых товаров, Хари Сингх начал расширять связи с Индией. В сентябре 1947 года Индия взялась за сооружение шоссейной дороги, которая должна была соединить Джамму и индийский город Патанкот (в Восточном Пенджабе). Пакистан, конечно же, воспринял это как подтверждение того, что Индия готовится к присоединению княжества. Свою помощь махарадже предложили и правители соседних сикхских княжеств. В июне – августе 1947 года его посетили махараджи Капурталы, Фаридкота и Патиалы. Эта троица составила своего рода «сикхский заговор» с целью переманить махараджу Кашмира на свою сторону и создать так называемое сикхское государство. Однако Хари Сингх не испытывал особого доверия к подобным авантюрным планам, хотя правитель Патиалы был первым, к кому он обратился за помощью в последующие месяцы, когда боевики вторглись в пределы княжества и стали угрожать его столице.

Вдобавок, к тому времени даже местные олигархи и аристократы из пандитов, догров и сикхов стали настаивать на освобождении лидеров НКК. Некоторые представители земельной аристократии отказались от мысли о независимости и призвали махараджу присоединиться к Индии. На примере интеграции других княжеств в состав Индийского Союза, они могли убедиться, что это вовсе не означает отказ от власти и феодальных привилегий. С аналогичным требованием выступила и религиозно-общинная индусская партия «Праджа Паришад» («Народный совет»), правда, не имевшая сторонников среди народа и тем более среди жителей Кашмирской долины, так как ее собственная штаб-квартира находилась в Джамму. Против планов провозглашения независимости стали выступать армия княжества и даже некоторые члены семьи махараджи.

Затравленный махараджа Хари Сингх все чаще искал спасения в религии, и как следствие, все больше времени проводил в обществе своего гуру, Свами Сант Дева. Этот персонаж обретал все большую власть над Хари Сингхом, став фактически его главным советником. В «дурбаре» (кабинете министров) махараджи его не случайно прозвали «кашмирским Распутиным». Но и тут махарадже не удавалось уйти от политики. Во время своих «задушевных» бесед с Хари Сингхом, гуру Свами Сант Дев настойчиво советовал махарадже присоединиться к Индии.

Пропаганда Мусульманской Лиги и ее кашмирского филиала – Мусульманской конференции – пыталась обратить недовольство мусульман княжества не против английского господства или феодальных порядков, а против «махараджи-индуса», который якобы намеренно проводит дискриминацию мусульман. Таким образом, в случае референдума «Мусульманская конференция Джамму и Кашмира» заявила бы, что только она может защитить права своих единоверцев, и, следовательно, Кашмир должен стать частью Пакистана. Премьер-министр Пакистана Лиакат Али Хан и Джинна надеялись направить антиколониальное движение и социальное недовольство в русло религиозного национализма, как это было в Британской Индии в 1945–1947 гг. Если британским властям и Мусульманской лиге удалось добиться создания независимого Пакистана под предлогом защиты интересов мусульман от власти индусского Национального Конгресса, то почему это не удастся второй раз, в Кашмире? – рассуждали многие в пакистанском руководстве.

Не случайно в сентябре 1947 года Джинна изъявил желание приехать в Кашмир «на отдых». Когда правительство махараджи отказало ему в этой просьбе, в княжество прибыл личный секретарь Джинны, который в течение нескольких недель пытался разжигать среди кашмирских мусульман религиозную ненависть к Индии и «иноверцам», индусам и сикхам. Результатом его поездки стало то, что сторонники присоединения к Пакистану начали активную подготовку к такому референдуму. 22 сентября руководство Мусульманской конференции Джамму и Кашмира направило махарадже меморандум с требованием о присоединении княжества к Пакистану. Лидеры Мусульманской конференции Джамму и Кашмира – Гулям Аббас (председатель партии), Аллах Ракха Сагар и Нур-уд-Дин, арестованные в октябре 1946 года за антиправительственные речи, в своих письмах на волю открыто высказывались за присоединение к Пакистану.

Махараджа не спешил воспользоваться удавкой в форме референдума, заботливо предоставленной ему англичанами. Ведь каковы бы ни были результаты референдума, вхождение княжества в состав Индии или Пакистана одинаково положило бы конец его власти. Он искал покровителей, которые бы гарантировали его суверенитет. К англичанам, которые подсунули ему эту удавку, он не испытывал особого доверия. Таким гарантом могла бы стать Индия. Но история рассудила иначе, и всего через месяц Хари Сингху пришлось выбирать из двух зол меньшее…

Что значил Кашмир для Великобритании

Итак, события эпохи раздела Британской Индии ясно указывали на то, что англичане сознательно выращивали Мусульманскую лигу для роли представительницы интересов всех мусульман субконтинента. За каждой вынужденной уступкой освободительному движению следовала еще одна, зачастую бессмысленная уступка Джинне. Каждый шаг вперед, в сторону независимости, стоил двух шагов в сторону создания Пакистана. Требования Лиги росли как на дрожжах, и вот, наконец, идея «отдельного государства для мусульман» приобрела вполне конкретную форму – был создан Пакистан. По словам Джавахарлала Неру, Пакистан никогда бы не был создан и введен в действие, если бы англичане не стояли «за эту глупую идею Джинны», а сам спор между Индией и Пакистаном был по сути спором между свободой и прогрессом, с одной стороны, и кучкой богачей – с другой²⁷. Даже бывший английский чиновник Пендерел Мун, служивший в 1947 году в Индии, признавал правоту этих слов. «Возможно, хотя с уверенностью этого сказать нельзя, – писал он, – что если бы англичане с самого начала недвусмысленно заявили, что никогда не поддержат идею Пакистана, то раздела страны можно было бы избежать»²⁸.

Почему же англичане были заинтересованы в разделе Британской Индии и создании Пакистана? Большинство индийцев не без оснований считало, что британский империализм хотел превратить Пакистан в «аванпост для защиты своих интересов в Южной и Юго-Восточной Азии, а также на Среднем Востоке». Многие англичане, в свою очередь, также отмечали, что Пакистан, в отличие от Индии, не выказывал желания выйти из Содружества, а большинство руководящих постов в армии Пакистана и в гражданских службах по-прежнему занимали англичане. И это не удивительно, так как все районы, вошедшие в состав Пакистана, оказались под управлением людей, не принимавших участия в освободительном движении. Пакистанские лидеры антиколониальной борьбы вскоре были изолированы или посажены за решетку.

В международных делах Пакистан во многом продолжал играть ту же роль, какую прежде играла Британская Индия. Об этом свидетельствовал, например, спор между Пакистаном и Афганистаном по поводу полунезависимой «Полосы племен», которая была отторгнута от Афганистана в XIX веке. Зная о поддержке Великобритании (а впоследствии и Соединенных Штатов), Пакистан смело шел на обострение отношений с Афганистаном, проводя бомбардировки пограничных районов и поднимая волнения племен на афганской территории. Не случайно британский министр по делам колоний, находясь с визитом в Карачи в январе 1950 года, заявлял (к большому возмущению афганской прессы), что «Пакистан является наследником прав и обязанностей старого индийского правительства в отношении районов по эту сторону линии Дюранда»²⁹. В военном отношении Пакистан также оставался союзником Великобритании и всего западного блока в южноазиатском регионе. Англичане всерьез готовились к тому, чтобы использовать его как свой плацдарм в случае войны против Советского Союза. Так, в начале 1948 года стало известно о существовании секретного соглашения между правительствами Великобритании и Пакистана о предоставлении пакистанской территории для британских военных баз и «использовании английских ВВС для обороны Пакистана»³⁰.

Наконец, если вспомнить прошлую историю англо-русского соперничества на Среднем Востоке, британская концепция обороны издавна строилась вокруг Северо-Западных пограничных районов как наиболее вероятного направления для нападения или ответного удара. Кашмир являлся самым северным участком северо-западной границы, и таким образом, должен был стать передовым плацдармом. Как следует из самой концепции, в качестве основного противника она рассматривала в первую очередь Россию, а впоследствии – Советский Союз. В условиях начинавшейся «холодной войны», Кашмир приобретал особую важность как плацдарм против Советского Союза.

«Стратегически Кашмир расположен у южных границ Советской России, – писала индийская газета «National Herald». – Он представляет собой пункт, доминирующий над очевидными выходами между Россией, с одной стороны, и англо-американской «зоной безопасности» в районе Индийского океана – с другой. В особенности он может иметь громадное значение как передовая воздушная база для нападения на промышленные центры России и для защиты нефтеносных районов Персидского залива (как говорят, богатейших в мире). Таким образом, присоединенный к Западному Пакистану Кашмир будет служить важным звеном в предполагаемом «санитарном кордоне» против России»³¹.

Важное стратегическое значение Кашмира как плацдарма против СССР прекрасно понимали в Англии и Соединенных Штатах Америки. Многие англичане, как, например, журналист Ральф Иззард, даже продолжали считать Индию и Пакистан частью Британской империи.

«Если не считать расчлененной Германии, – заявлял Иззард, – Британское Содружество наций является единственной западной державой, имеющей общую границу с Россией. Может возникнуть вопрос, где проходит эта граница? В Гилгите, расположенном на южном склоне Крыши мира, там, где скрещиваются границы трех империй – русской, китайской и английской»³².

Из всех районов княжества Джамму и Кашмир особое стратегическое значение еще с конца XIX века имел Гилгит. Во времена англо-русского соперничества в Центральной Азии в XIX – начале ХХ вв., он был превращен англичанами в передовой пограничный пост на случай возможного вторжения царской армии в Индию. Однако Гилгит не мог в течение всего календарного года служить передовой базой для крупной наступательной операции в Центральной Азии. Расположенные в непосредственной близости горные перевалы через Гиндукуш и Каракорум были проходимы лишь в течение короткого летнего сезона.

С появлением авиации горные барьеры перестали быть преградой. В связи с этим появились планы включения Гилгита в общий стратегический план как базы для наступательных операций, а уже не просто как поста наблюдения за событиями по ту сторону Памирских гор. Кашмир, и в особенности его северные районы, привлекли внимание военных еще в 1946 году. Английские, а затем и американские военные эксперты занялись изучением возможностей превращения Гилгита в военную базу для нанесения бомбовых ударов по советским промышленным объектам и коммуникациям в районах Южного Урала. (В частности, именно с этой целью Кашмир посетили фельдмаршал Монтгомери, маршал авиации Пиерс и адмирал Маунтбэттен вскоре после майских событий 1946 года).

Под предлогом «советской угрозы», в сентябре 1946 года английское командование провело в Кашмирской долине (в районе Хиленмарга, близ городка Гулмарг) учебные маневры парашютных войск. О цели этих учений в прессе говорилось следующее: «Английские ВВС проводят маневры чтобы выяснить, можно ли высадить в Кашмире парашютные войска». Одновременно индийские газеты сообщили, что на границе Кашмира открыло свое отделение британское управление военной разведки. Примерно тогда же, в сентябре 1946 года, телеграфное агентство Рейтер сообщало из Лондона: «В Лондоне намечается план посылки группы научных работников и топографов для изучения еще не нанесенной на карту территории в 800–900 миль, простирающейся вдоль границ Кашмира и Синцзяна и гор Каракорум. Руководитель этой группы капитан Фрэнк Мендес, недавно демобилизованный их Королевского корпуса связи, заявил вчера корреспонденту агентства Рейтер, что этот проект утвержден топографическим департаментом Индии»³³.

Интерес к Кашмиру стали проявлять и американцы. Еще в конце Второй мировой войны правительство США стало посылать своих военных специалистов для изучения рельефа и получения других сведений, имеющих военное значение. Многие из этих специалистов появились в Сринагаре, когда Кашмирская долина была превращена в базу отдыха для американских частей, воевавших в Юго-Восточной Азии (и это несмотря на то, что другие горные районы были более доступны, чем Кашмирская долина).

В августе 1946 года, незадолго до начала британских маневров в этом регионе, в Кашмире по поручению Национального географического общества США побывал американский фотограф Фолькмар Венцель. Часть снимков, в основном представлявших собой виды Кашмирской долины, была опубликована в 1948 году. Многие предполагали, что решение Национального географического общества послать своего фотографа в Кашмир в 1946 году – как раз тогда, когда в США началась разработка планов войны против СССР, было принято по указанию министерства обороны Соединенных Штатов.