Текст книги "Эффект присутствия"

Двое, Помыкалов и Беликов, были крестниками. Их группу Маштаков с Рязанцевым размотали в сентябре, подняв восемь эпизодов уличных грабежей, разбой и четыре кражи из сараев. Сейчас они катались на суд.

Помыкалов с Беликовым смотрели дерзко, как хорьки. Находясь под стражей, они сохранили рэпперские чубчики. Оба были в униформе гопников: синих спортивных костюмах с белыми полосками.

Рязанцев, не мешкая, освободил руки. Привстав на цыпочки, отправил на верхнюю полку клетчатую китайскую сумку с вещами, затем – свернутый матрас, в котором находились подушка и шерстяное одеяло. Встал спиной к решётке, развернулся под острым углом к линии атаки. Привычно наклонил голову вперёд, выставленным левым плечом прикрыл подбородок, руки согнул в локтях.

– Нуёптыбля, Диман! Чё за пассажир в нашей плацкарте? – поганенько улыбаясь, спросил Беликов.

Бесплатный концерт начался. Проскурин в обнимку со своим полосатым матрасом потихоньку втиснулся на нижнюю полку в угол, присоединившись к зрителям. На его помощь Андрейка, впрочем, и не рассчитывал.

– Это не пассажир, братуха, это – Вася! – гыкнул Помыкалов, демонстрируя отсутствие двух верхних передних резцов.

Когда его закрывали, зубы наличествовали в комплекте.

Было важно, как поведут себя остальные арестанты. Если навалятся всей хеврой, в суматохе запросто могут ткнуть под ребра заточенной железкой.

– Узналбля? – поинтересовался Помыкалов.

– Узнал, – без паузы ответил Рязанцев, стараясь, чтобы голос не выдал напряжения. – Ты Димка Помыкалов. Шёл по делу один, потом ввалил подельников. Теперь – в группе.

– Тычоблянах?! – Помыкалов мгновенно побагровел, как насосавшийся крови клоп, оглянулся на Белика. – Братан, мусоряга гонит!

Теперь, если Димка канал за честного, он должен был вбить паскудные обвинения обидчику в глотку. Но Помыкалов зыркал глазами на кулаки опера, костяшки которых покрывали ороговевшие бляхи, и не решался ринуться на противника.

Готовый к активным действиям Андрейка стоял в боевой стойке в расслабленном состоянии, позволявшим избежать преждевременного утомления мышц.

– Не торчи у решки[86]86
  Решка – решётка (жарг.).


[Закрыть], пленный, загораживаешь! – тут его между лопатками сильно ткнули резиновой палкой.

Не ожидавший толчка Рязанцев сделал два быстрых шага вперед. Помыкалов вжал голову в плечи, суетливо вскинул руки, закрывая лицо, и завопил. Белик через плечо кента попытался прямым достать Андрейку, однако тот легко ушёл в сторону и сгрудил гопников к зарешеченному окну. Помыкалов продолжал орать.

– Кончай кипеж! – рявкнул из коридора караульный.

Одновременно раздалось сдавленное шипение. Купе наполнилось слезоточивым газом. В глазах у Андрейки защипало, хлынули слезы. Арестанты разом засморкались, зачихали, закашляли надсадно, зашебутились. Рязанцев рванул вверх полы джинсовой куртки, накинул её на голову и присел на пол в надежде, что аэрозольное облако уйдёт наверх.

Отбежавшие от купе к открытому окну вэвэшники ржали:

– Раскумарьтесь на халявку!

Все полтора часа, пока состав без остановок шёл до областного центра, в купе отплевывались и матерились.

Когда арестанты, покинув вагонзак, под дулами автоматов сидели на корточках в конце платформы, Помыкалов заорал, перекрикивая хриплый лай овчарок:

– Я с тобой, красный, попозжа попизжу!

Сумбурные воспоминания ненадолго отвлекли Андрейку от тягостных размышлений. За ночь он не сомкнул глаз, в голове неотвязно крутилась мысль – с наступлением утра что-то должно произойти. Срок его содержания под стражей истёк в полночь, срок не продлили и продлить не могут, потому как дело закрыто. Но почему же тогда его не передают в суд?

В коридоре изолятора громко заиграла музыка, знаменуя долгожданный подъём. По репертуару можно было определить, какая смена дежурит, у каждой имелись собственные предпочтения.

То, что с шести утра из динамика полился пронзительный голос Ирины Шведовой, говорило о том, что дежурил Сева Казаков. Рязанцев счел это добрым знаком. Он знал, что через минуту постовой побредёт по коридору, стукая ключами в металлические «кормушки» дверей и протяжно выкрикивая: «Подъём!».

Андрейка сбросил ноги с помоста нар, нащупал тапочки, шагнул к двери. Тяжелую поступь подкованных берцев по бетонному полу он различил сквозь страдающее крещендо певицы:

 
– Белое платье белело напрасно
Краски смешались в горящей долине…
 

Когда постовой поравнялся с дверью их камеры, Рязанцев громко выкрикнул:

– Старшой, позови дежурного!

Вскоре снаружи заскрежетал металлом ключ, сделавший два оборота против часовой стрелки. Форточка «кормушки» распахнулась, в хату через квадратное отверстие потек воздух. Не свежий, откуда ему, свежему, в подвале взяться, но не такой спертый, как в каменной клетке камеры.

– Привет. Чего звал? – старший прапорщик Казаков, худощавый, черноусый, с четырьмя наградными колодочками над клапаном нагрудного кармана кителя был, как всегда, хмур.

– Всеволод, у меня срок содержания вышел. Доложи, пожалуйста, начальству и еще пусть адвокату моему позвонят. Догадину Владимиру Николаевичу. А то непонятки какие-то, – припав к открытой «кормушке», Андрейка говорил торопливо, словно боялся, что прапорщик его перебьет.

– Хорошо, передам по смене, – Казаков сдержано кивнул. – Я сам не люблю бардак. Оставить тебе, Андрюш, «кормушку» открытой?

– Конечно. Спасибо, Всеволод.

Рязанцев отошел от двери и присел на отделанный металлическим уголком край деревянного помоста, служившего местом их обитания. По распорядку пересменка происходит в семь. Начальник ИВС заглянет в изолятор в восемь. Заглянет всего на пару минут, чтобы узнать, все ли спокойно в его владениях. Новый дежурный доложит ему, что один из арестованных беспокоится относительно законности своего нахождения под арестом. Начальник ИВС Аббасов – заскорузлый служака, ему лишние проблемы не нужны. По уму, он обязан сам освободить арестованного, срок содержания под стражей которого истек, но он этого делать не будет. Двадцать лет Аббасов служит в милиции, из них девять – начальником ИВС. Горячку пороть не в его натуре, он мудрый азербон. На общей сходке, которую начальник УВД проводит, он ничего не скажет, не тот уровень. Но вот когда начальник МОБ оставит в зале только своих подчиненных, непременно поставит его в известность о нарисовавшейся проблеме. Начальник МОБ примет к сведению и озадачит того же Аббасова выяснить в прокуратуре: в чем загвоздка. Аббасов спустится с третьего этажа в свой кабинетик и позвонит в канцелярию прокуратуры.

Какая-то определенность образуется не раньше десяти, половины одиннадцатого.

«За четыре часа с ума можно спятить! Или начать ломиться?! Какого хера они меня незаконно держат в камере?!»

Андрейка заметался по крохотному пятачку от нар до двери. Два шага туда, столько же обратно.

Заворочался Проскурин, с кряхтеньем сел, потянулся.

– Ты чего, Андрон, со сранья скачешь, как слон? Орешь! Ночью спать не давал, вертелся веретеном!

– Гош, они мне могут срок продлить, когда дело закрыто? – Рязанцев впился глазами в помятое лицо бывшего следователя.

– Они все-о мо-огут, – широко зевая, ответил тот. – Сгоняют в областную прокуратуру, там продлят еще на месяц или на два-а.

– Но дело-то мое закрыто?

– Блин, вот заладил. Закры-ыто! Закрывают магазин на обед! А с тобой произвели важное процессуальное действие – ознакомление обвиняемого с материалами дела. Они – хозяева, как хотят, так и сдают.

– И как это? Так просто – съездили к областному прокурору и тот, не вникая, продлит мне стражу?

– Как преподнесут ему, так и он сделает. Вообще-то, в областную ездить стрёмно. За продления дерут в хвост и в гриву. Опять же полагается за десять суток до истечения срока с продлением приезжать. Ну я это тебе со своей ментовской колокольни говорю, а как у них, у прокурорских – не знаю, в прокуратуре не работал… Знаю только, что ворон ворону в глаз не клюнет… Ну чего, надо вставать, что ли?

Проскурин слез с нар, нашел свои резиновые сланцы и двинул к унитазу.

Пока его сильная струя журчала в сливном отверстии, Андрейка переваривал услышанное.

«В прокуратуре области за десять дней полагается срок продлевать. Его не продлили! Не может быть, чтобы рядовой следак, пусть и прокурорский, мог в любое время к начальству завалиться. Николаич, помнится, рассказывал, что областников всегда остерегался, старался им реже на глаза показываться. Не-ет, не поедет Винниченко срок продлевать, он и так, по ходу, не на лучшем счету. Жалился, что ничего не успевает. Нынче всё решится!»

За завтраком Рязанцеву кусок хлеба в рот не полез.

Третий сокамерник, Яшка, с удовольствием срубал Андрейкину пайку. Этого Яшку в своей хате Рязанцев и Проскурин обнаружили вчера, когда с тюрьмы спецэтапом приехали. Он сидел со второго января за грабеж. Пьянствовал с дружбанами в баре «Лель», второй день нового тысячелетия отмечал, пьяный был в хлам. Вышел за угол отлить, – в респектабельном «Леле» туалета не имелось. В подворотне разодрался с посетителем того же заведения. Мужик убежал с разбитым таблом, оставив слетевшую во время потасовки норковую шапку. Яшка, чтобы добро не пропадало, головной убор подобрал, сходил в знаменитый дом «семь-восемь» на улице Абельмана, загнал там трофей за три сотни самогонщице, после чего вернулся в «Лель» дальше отдыхать. И тут избитый мужик привел в бар ментов.

Яшка возмущался: зачем этот фофан сбежал, позабыв свою долбанную шапку? Не брось он шапку, ничего бы не случилось. Для Яшки ответ на вопрос «кто виноват?» был предельно ясным.

В «бээсную» камеру он попал потому, что в начале девяностых прослужил год водителем в роте ППС. После увольнения сменил множество мест работы. Шоферил, пока права за пьянку не отобрали, и подсобником на стройке вкалывал. В последнее время перебивался разовыми калымами.

– Стой на своем мёртво, и получится у тебя побои и кража, а не грабеж с насилием, – напутствовал Яшку юридически подкованный Проскурин. – Говори, что умысел на завладение чужим имуществом у тебя возник, только когда мужик убег, и ты на снегу шапку увидел. Похитил ее тайно! За побои и кражу получишь условно. Я – знаю!

За квалифицированную консультацию Яшка согласился убираться за Проскурина в камере. Сегодня по графику как раз следака была очередь дежурить. Андрейку это покоробило, но встревать в чужое он не стал, Яша – взрослый мужик.

Время тянулось невыносимо. Так как часов в камере не полагалось, Рязанцев то и дело обращался к постовому милиционеру. Раз на пятый постовому надоело, и он закрыл кормушку.

– Андрон, ты реально достал! – возмутился Проскурин. – Из-за тебя нам кислород перекрыли!

Следователь восседал на нарах, по-турецки скрестив ноги, читал потрепанную книжку из серии «Черная кошка».

Андрейка уперся кулаками в стену, начал отжиматься. Досчитал до пятнадцати и бросил. Лег на матрас, сразу вскочил. Стал копаться в пакете, где у него канцелярия хранилась, решил написать жалобу на произвол следствия. Устроился ближе к свету, написал в правом верхнем углу листа: «Прокурору города Острог». Зачеркнул последние два слова, перед «Прокурору» написал: «Генеральному», сзади – «РФ». В раздумье погрыз пластмассовый кончик ручки, затем жирно замарал написанное. Тщательно выводя буквы, вывел: «Президенту РФ Путину».

– Гош, как нового Президента зовут? – крутнулся юлой к Проскурину.

– Владимир Владимирович, как Маяковского, – ответил следователь. – Только он не Президент пока.

– Это не важно. Он – главный. Гош, как думаешь, лучше на чистом листке написать Президенту? А то я начеркал тут. Или сойдет? У меня бумаги мало осталось.

– Не занимайся ерундой, Дрон. По-твоему, Путину больше делать нечего, как твои жалобицы разбирать?

Когда, наконец, в личине замка заскрежетали ключи и громыхнул отодвигаемый засов, потерявший счет времени Рязанцев находился в угнетенном состоянии и не сразу среагировал на адресованную ему команду «на выход».

Охваченный равнодушием Андрейка с заложенными за спину руками пошел по коридору впереди постового милиционера. Свернул направо у стоявшего в углу стола дежурного, подле которого на табурете в одних трусах сидел оформляемый задержанный. Начальник ИВС Аббасов дожидался его в каморке, служившей дежурной смене бытовкой. Другого помещения, где можно было поговорить без посторонних ушей, в изоляторе не имелось.

Аббасов – крупногабаритный, шумный усач в камуфляже при виде понурого Рязанцева, округлил глаза и воскликнул:

– Э-э-э! Ты чего, такой кислый? Зуб болит, да?!

Андрейка отрицательно помотал головой, зуб у него не болел, душа у него нудела.

Аббасов наливал в эмалированную кружку чай, горячий, густо рубинового цвета. Гостеприимно подвинул парящую кружку по застеленному вытертой клеенкой столу.

– Пей! Хор-роший «кр-раснодарский»![87]87
  Фраза из популярной в девяностые годы телерекламы финансовой пирамиды «Хопёр-Инвест».


[Закрыть]

– Спасибо, Фархад Константинович, – поблагодарил Рязанцев, поднял тяжелую кружку, сделал осторожный глоток.

– Андрюша, я твоим вопросом плотно занимаюсь, – доверительно приблизившись к оперативнику, понизил голос начальник ИВС. – В прокуратуру звоню, спрашиваю, где документы на Рязанцева, у человека срок стражный закончился. Вы что?! Эля отвечает: «Не знаю, Фархад Константинович, дело у Кораблёва». Знаешь Сашу Кораблёва? Ну следователь, лет пять работает. Теперь он исполняющий обязанности заместителя прокурора. Растут люди, да. А где, спрашиваю, Кораблёв ваш. Эля говорит: «В область уехал рано утром». А где главный прокурор? Эля говорит: «По делам отъехал, к обеду точно будет». Я у нее спрашиваю, а мне что делать? Она не знает и никто не знает…

– Я знаю. Освобождайте меня, Фархад Константинович, – дуя на нежелающий остывать огненный чай, с кривой усмешкой сказал Рязанцев.

– Э-э-э, Андрюша, – сморщил смуглое лицо майор, – а кого крайним сделают, если что? Аббасова. Пинком под жопу дадут, скажут: «Ты, старый осел с седыми яйцами, зачем накосячил? Выслугу имеешь, вали на пенсию, на гражданку». А я еще поработать хочу. Мало ли где перечисление твое затерялось?

– Где оно затеряться могло, если секретарша не в курсах? – несколько глотков ароматной обжигающей жидкости взбодрили Рязанцева. – Она ведь почту отправляет!

– Я вот что решил, – начальник ИВС снова перешел на громкий заговорщический шепот. – Ты пока здесь посидишь. Чай будешь пить с баранками, «Русское радио» слушать. В камеру обратно не пойдешь. Как я тебя в камеру верну, если у тебя срок стражи кончился? Если я так сделаю, меня завтра самого в ту же хату посадят. Это превышение должностных полномочий! В общем, посидишь тут до двух часов, обед тебе принесут, а после обеда все прояснится.

– А если нет?

– Если нет, в восемнадцать ноль-ноль я тебя выпущу. Детьми клянусь! – Аббасов сделал красноречивый, чисто кавказский жест рукой.

– Фархад Константинович, я старую смену просил адвокату моему позвонить.

– Все сделали, Андрюша. Я самолично звонил. Владимира Николаевича в кабинете не было, все передал соседке его, Ираиде Ароновне. Может, в суде он сейчас заседает, вот и не может подойти.

– А нашим не скажете? Ну Титову или Маштакову. Пусть кто-нибудь ко мне спустится.

Начальник ИВС, наклонив кудрявую седеющую голову к покатому плечу, с минуту разглядывал бледное лицо оперативника. Потом громко цокнул языком и резко поднялся с табурета, зашуршав камуфляжем.

– А скажу! Ты ведь не в камере уже сидишь. Так? А в изолятор опер по работе зайти может. Только если что, я не при делах.

Аббасов ушел, прихватив со стола тупой кухонный ножишко и алюминиевую вилку. Дверь он оставил открытой, в проеме моментально, как чертик из табакерки, возник постовой.

Маштаков примчался буквально через пять минут. Андрейка слышал, как он бежал по лестничным маршам, прыгая через ступеньки. Наткнувшись на преграду в виде зарешеченной двери, нетерпеливо потряс ее руками, залязгала сталь.

– Дежурный, отпирай!

Дежурный, бурча под нос насчет борзости оперов, открывал замки.

Маштаков залетел в бытовку, обнял поднявшегося с табуретки Рязанцева, крепко хлопнул по спине.

– Привет, брат! Как ты?

– На измене я, Николаич, конкретно, – признался Андрейка.

Маштаков вернулся к двери, закрыл ее, но она сразу с тихим скрипом приотворилась. Тогда он сорвал со стены прикнопленный листок с прошлогодним графиком дежурств, сложил в несколько раз, сунул в притвор и потянул ручку двери на себя.

– Вот теперь можно говорить. Рассказывай! – Миха сел напротив напарника.

Рязанцев, пока излагал последние события и свои соображения, отметил, что за десять дней, прошедшие после того, как он последний раз видел Маштакова, тот заметно посвежел. Без сомнения тому способствовала аккуратная стрижка и новый приличный джемпер бежевого цвета.

«Не пил в праздники», – сделал вывод Андрейка и поймал себя на стыдной мысли, что бодрое состояние Николаича ему не по душе. – «Из-за его родни все закрутилось».

Миха внимательно выслушал Рязанцева, подвинул к себе креманку для мороженого, служившую ивээсникам пепельницей, достал сигареты, зажигалку, закурил. Раздумчиво окутался клубком белесого дыма.

– Вне зависимости от результата на этом этапе, вывод – один. Будем барахтаться дальше. Заминка означает, что противник в смятении. Было бы все по делу чисто, они бы еще в декабре его в суд загнали. Лишняя палка под конец года ой как нужна! Чего будем делать? Ждать. Аббасов, старый змий, правильно рассуждает. Можно, конечно, волну поднять. Беззаконие! Отпустите! Только вернуть в камеру и с улицы могут, и из дома. Если бы ты на рывок рассчитывал, тогда да, тогда есть резон ломиться. Но мы бежать ведь, Андрейка, не собираемся? Правда? Ну не кисни, не кисни, брат…

Рязанцев попробовал вымучить улыбку – не получилось. Наоборот, к глазам подступила влага, он отвернулся к стене. Маштаков раздавил в креманке загорчившую вдруг сигарету.

– Я сейчас в прокуратуру подскочу, повожу там жалом. Может, чего и удастся разузнать. У моря погоды ждать – занятие паршивое, я знаю. Но ты уж держись, давай. Лады?

Андрейка, не поворачиваясь, кивнул. Миха услышал его всхлип.

Осторожно, как будто боясь разбудить кого-то, Маштаков прошел к двери, толкнул ее, сложенная бумажка выпала, стукнулась об порог. Стоявший у входа в биндейку постовой чертыхнулся: «Мусорят тут!» и подобрал с пола бумагу.

Рязанцев уткнулся лицом в сложенные на крышке стола руки и не поднимал головы до тех пор, пока у него не просохли глаза.

4

05 января 2000 года. Среда.

12.00 час. – 14.00 час.

Во время обеденного перерыва Оля Соболева решила сбегать за кофе и шоколадкой. От здания городской администрации, в отделе природопользования которой она работала, до магазина самообслуживания «Грошик» рукой подать. Чтобы не нарушить прически, Оля решила обойтись без головного убора. Морозец в семь градусов ее не смутил. С самого утра день выдался солнечным и безветренным. После жёстких холодов, установившихся в последнюю декаду декабря, сегодняшняя погода казалась подарком небесных сил.

Оля торопилась, бодренько похрустывая шпильками сапожек по утрамбованному снегу тротуара. Она была в новой мутоновой шубке цвета капучино, идеально сидевшей на ее стройной фигуре. Двое встретившихся мужчин, как по команде, оглянулись на красивую шатенку, ей это польстило. Оля улыбалась, на щеке её играла милая ямочка.

Завтра они с Сашей Кораблёвым собирались подать документы в ЗАГС. Собственно, знаменательное мероприятие планировалось ещё на вторник, но сорвалось из-за Сашиной занятости. Не удалось ему вырваться со службы и сегодня. По четвергам в ЗАГСе документы не принимали, но для дочки Валентина Борисовича Соболева заведующая пообещала сделать исключение. Чрезмерная занятость жениха вызвала у Оли раздражение, пока тихое. Неужели для него работа – важнее любимого человека? В череде переносов девушке почудилось, что Кораблёв колеблется. Казалось, его терзают сомнения относительно того, правильно ли он поступает, решаясь на столь ответственный шаг. Всё это вызывало у Оли беспокойство, которое, скорее всего, привело бы к выяснению отношений, а возможно, даже и к ссоре, если бы не мама, посоветовавшая любимой дочке не проявлять недовольства и ни в коем случае не давить на Сашу.

Наряду с тревогами неосязаемого характера, назревали проблемы материального плана. Свадьба сопряжена со многими организационными хлопотами и немалыми затратами. Папа практически решил вопрос с рестораном, под них в банкетном зале «ВИП-клуба» зарезервировали конкретный день. Но если не получится подать документы на этой неделе, регистрация перенесется на более позднюю дату, а следующие две пятницы за намеченным днём заказаны другими людьми. А ведь кроме «ВИПа» в Остроге нет ни одного пристойного заведения.

Оля не отличалась суеверием, но в приметы верила. Поэтому ей не хотелось, чтобы плохие предчувствия сбывались. Саша Кораблёв ей очень нравился: симпатичный, следящий за модой, хорошо одевающийся, остроумный. Не инфантильный мальчишка, а вполне самостоятельный молодой мужчина.

У него в постоянном пользовании имелся автомобиль. Импонировало также, что он работает на серьезной должности в прокуратуре, ожидает скорого продвижения по службе. Папа сказал, что это повышение можно считать состоявшимся, а папа не привык разбрасываться словами. У Саши довольно приличные родители, хотя и простоватые. Конечно, есть у него и недостатки. Так, он может позволить себе выпить лишнего. Он не начитан, не разбирается в искусстве, из музыки предпочитает примитивный шансон. Но он определённо поддается дрессуре, если его пообтесать, за него не будет стыдно.

В этом зачуханном Остроге днём с огнём не сыщешь партию достойней!

Ой, как не хотелось Оле после пяти лет жизни в столице, где она училась в престижной Академии управления, возвращаться в провинцию. Но по-другому не получилось: на приобретение квартиры в Москве, даже однокомнатной, даже в спальном районе папа, несмотря на все его возможности, не тянул. А без квартиры нет регистрации. А без регистрации нет работы.

Может быть, Оля отважилась остаться в Москве и с временной пропиской, другие живут в съёмном жилье, и ничего, но ее подкосила личная драма. Человек, которого она полюбила, которому она доверилась и с которым связывала свои планы на будущее, оказался мерзавцем. Неожиданно выяснилось, что он изменял ей и пользовался услугами проституток. Больше того, этот гламурный выродок, одевающийся в шмотки от Versace и Brioni, умудрился заразить её хламидиозом. Оля едва не умерла от стыда, обнаружив подозрительные симптомы. Хорошо еще, что они быстро проявились, и все обошлось без осложнений. Курс лечения оказался недолгим, доктор заверил, что последствий не будет. Но душевная травма оказалась чудовищной, Оля впала в депрессию как раз накануне госов. Она не могла заставить себя покинуть комнату, ей казалось – на улице прохожие смеются над ней, показывают пальцами. Спасла мама, сердцем почувствовавшая беду за сотни километров. Она взяла на работе неделю без содержания и примчалась в Москву. Оля рассказала ей всё, папе нервный срыв дочери объяснили переутомлением перед госэкзаменами. Неделю мама провожала Олю от общежития до учебного корпуса и обратно, постоянно находилась рядом. Славу богу, кошмар остался в прошлом. В родном Остроге Олю дожидались чистая, спокойная, по провинциальным меркам хорошо оплачиваемая работа и обустроенный быт в родительском гнездышке.

К Олиному возвращению в ее комнате сделали ремонт. По замыслу продвинутого дизайнера помещение превратилось в залитую солнцем поляну с островками зелени. Девиз оформления «затерянный мир» должен был создать наиболее благоприятную среду для отдыха в их панельной пятиэтажке.

От тех страшных апрельских событий Олю отделяло почти девять месяцев, однако последствия стресса нет-нет да и напоминали о себе. Первое время она замкнулась в своей раковине. Знакомство с Сашей произошло в июне перед защитой диплома, она приехала в Острог на выходные. Познакомились банально – в гостях. Саша вызвался проводить девушку до дома. Отношения развивались не в современных традициях, первая близость произошла только пятнадцатого сентября. Оля боялась вновь обжечься.

Естественно, она заметила, что Саша нравится женщинам. О его прошлых похождениях Оле в красках доложили подруги. Даже если их россказни на три четверти состояли из фантазий на почве зависти, оставшаяся четверть информации, выглядевшая правдоподобной, заставляла задуматься. В то же время, за все полгода, что они встречались, Саша не дал ни одного повода для ревности. А полгода по нынешним меркам – серьёзный срок.

Оля взбежала по ступеням магазина «Грошик», единственного в городе супермаркета. По сравнению со столичными аналогами «Грошик» выглядел убожеством по всем параметрам: интерьер, ассортимент, обслуживание… Но для районного центра и эта пародия являлась прогрессом. Супермаркет относился к известной сети магазинов самообслуживания, быстро распространявшихся по стране благодаря относительной дешевизне товаров.

Оля сразу прошла в торговый зал, пластмассовую корзинку для продуктов брать не стала. Несмотря на будний день и дневное время, покупателей в магазине было много. В расположенном слева от входа отделе фруктов и овощей у весов образовалась очередь человек из пяти. Оле пришлось проскальзывать бочком, чтобы никого не задеть, она не выносила случайных чужих прикосновений. Но всё равно, когда девушка поравнялась со стеллажами с соками и минеральной водой, её довольно грубо потеснили в сторону. Оля быстро оглянулась, удалявшийся работник магазина в синей безрукавке, украшенной на спине фирменным логотипом, толкал вглубь зала тяжелую платформенную тележку с упаковками муки.

– Осторожнее, пожалуйста, молодой человек, – укоризненно сказала Оля, оглаживая шубку на боку, в месте, куда пришлось касание.

Убедившись, что ее не испачкали, Оля взяла с полки маленькую банку кофе Arabica. Затем прошла к другому стеллажу, на котором выбрала плитку шоколада Alpen Gold с орешками.

В магазине из имевшихся четырех касс работало всего две, в каждую выстроились очереди. Выбрав ту, в которую стояло поменьше людей, Оля встала за тучной женщиной в пуховике, державшейся за ручку хромированной тележки, затаренной до отказа. Поверх горы других покупок в тележке рядком лежало несколько бутылок водки «Лось», продававшейся сегодня по акции ниже обычной стоимости.

«Зря я в эту кассу встала», – подумала девушка, беспокойно поглядывая на соседнюю, в которой очередь двигалась явно быстрее.

Оля посмотрела на наручные часики, до конца обеда оставалось всего семь минут, опаздывать не хотелось. Решившись, сделала шаг к другой кассе. Неожиданно путь ей преградил вывернувший из-за турникета охранник, невысокий, бесцветный, как моль, экипированный в черную форму. Водянистые пустые глаза его буравили Олю.

– Девушка, – подрагивавшим от напряжения голосом произнес охранник, кашлянул в кулак и повторил решительнее: – Девушка, а почему вы корзинку не взяли на входе?

– Зачем она мне? – двигаясь к кассе, пожала плечиком Оля.

Маленький охранник продолжал препятствовать ее движению. Белесый хохолок на его затылке подрагивал на уровне плеча девушки.

– А вы что-нибудь еще взяли, кроме кофе и шоколадки? – было непонятно, к чему он клонит.

– Нет, – Оля насторожилась, – в чем дело, мужчина?!

– А мне кажется, вы еще что-то взяли и положили себе в карман.

– Глупость какая! – вспыхнула девушка. – Да пропустите вы меня! Я на работу опаздываю.

– Девушка, может, вы просто забыли? Подумайте! – настырный охранник повысил голос.

Окружающие уже обратили на них внимание. Толстая женщина в пуховике, явно рыночная торгашка, жадно смотрела на дармовое представление. На перепалку обернулся сухонький седой пенсионер, за которым Оля намеревалась занять очередь.

Девушка почувствовала, что краснеет, жар волной прилил к её щекам.

– Ничего я не забыла. Пропустите, – сказала она как можно тверже.

– Вы посмотрите у себя в кармане, вот в этом, в левом.

– Мне незачем смотреть.

– Нет, все-таки посмотрите, – настаивал охранник.

– Артем, проблемы? – из зала спешил сутуловатый рабочий в синем жилете.

Этот был постарше, лет тридцати пяти, с испитым рябоватым лицом. За собой он катил пустую дребезжащую платформу.

– Да, вот сунула в карман товар, хотела вынести, – охранник поддернул рукава куртки, на одном из которых красовался желтый пластиковый шеврон с изображением орла.

– Да-а?! А с виду такая приличная, – рабочий в жилете подошёл к ним, упер руки в боки.

– Вы за это ответите! – негодуя, воскликнула Оля. – Что я спрятала? Где?! Ну?!

Торопясь, она сунула руку в левый карман шубы и сразу наткнулась на твердый продолговатый предмет в скользкой бумажной упаковке. Сердце у нее на миг обмерло, а потом заколотилось по-заячьи суматошно. Очень медленно девушка вытянула наружу непонятно как оказавшуюся в её кармане вещь.

Это был шоколадный батончик Snickers с жареным арахисом.

– Во как! – изумился рабочий и подмигнул охраннику. – Как по телику в рекламе говорят? «Не тормози – сникерсни!»

– Вот так мутоновые шубы и покупают! – радостно затрясла огромной мясной мордой торгашка. – Ни стыда тебе, ни совести!

– Проходите рассчитываться, женщина! Не задерживайте очередь! – окрикнула ее кассирша.

Торгашка, продолжая громогласно возмущаться нравами современной молодежи, толкнула вперед свою нагруженную тележку, в которой звякнули стеклом бутылки.

– Милицию надо вызывать, – сурово сказал седой ветеран. – Я свидетель воровства.

Он покинул свое место в очереди, демонстрируя желание порадеть за справедливость.

– Ваши данные можно записать? – охранник выхватил из нагрудного кармана истрепанный блокнотишко с вложенным в него карандашом.

– Всегда пожалуйста. Петухов Владилен Федотович. Двадцать седьмого года рождения. Проживаю…

У Оли подкашивались ноги, кружилась голова, она совершенно растерялась. Происходившее напоминало идиотский розыгрыш.

– Пройдемте в кабинет менеджера, – предложил охранник.

На всякий случай он придерживал девушку за локоть. Словно опасался, что она попытается сбежать.

Оля вяло подумала, что никуда из зала уходить не следует, но тут она увидела проходившую через турникет свою учительницу по русскому языку и литературе Веру Николаевну. Мысль, что секунду спустя Вера Николаевна увидит бывшую ученицу, медалистку, в окружении возбужденных работников магазина и граждан, с начавшим подтаивать шоколадным батончиком в руке, показалась невыносимой. Девушке захотелось провалиться сквозь землю.

– Куда мне идти? – чуть слышно спросила она у охранника.

– Туда, – коротким пальцем ткнул тот в сторону металлической двери слева от шеренги касс.

Стуча каблуками по глазурованной плитке пола, Оля быстро пошла в указанную ей сторону, коротышка охранник едва успевал за ней.