Текст книги "Очередь. Роман"

4. В горсаду

Через полчаса учетчик шел по центральной улице. Он наклонился вперед под тяжестью вещмешка и осторожно ступал на больную ногу. Что могло помешать ему без подсказок пройти насквозь этот городишко? Он же не столица, не крупный промышленный центр. Его пересекают из конца в конец одна-две главные улицы. На какую-то из них его уже вывез автобус. Если идти, не сворачивая в боковые улочки, дорога сама выведет за город. Путь, может быть, не короткий, зато надежный.

Учетчик привык вольно шагать по безлюдным проселкам. Пробираться вдоль оживленного шоссе было сложнее. Едущие в обе стороны машины давно превратили свежевыпавший снег в черную и рыжую жижу, веером летевшую на обочины. Учетчик то выжидал, то бежал мимо луж, чтобы огромные, страшно крутящиеся колеса не обдали его грязью. Когда на шоссе разъезжались две большие машины, учетчик сходил в кювет, в глубокий, черный от копоти снег. Тротуар вдоль дороги был не везде. Раскисшая пешеходная тропа, теснимая деревьями и заборами, вилась то с одной, то с другой стороны улицы. Где дорога пересекала ложбину или ручей насыпью, тропа покорно ныряла вниз по рельефу, тогда уже грязь из-под колес дождем летела сверху, от нее не защищали редкие чахлые деревца на обочине. Без листьев, в клубах гари, они выглядели мертвыми, невероятным казалось их пробуждение, но учетчик наметанным глазом видел набухшие почки.

На тротуар из боковых улочек выныривали служащие. И поскольку они являлись постоянными городскими работниками и спешили по делам, а учетчик шел без дела, сторониться приходилось ему. Не уступи он дорогу, они бы его оттолкнули. В результате, таща на спине мешок, он вынужден был лавировать, переходить с одной стороны дороги на другую и полз, как улитка.

Даже если учетчик по невезению, а в последние сутки оно преследовало его неотступно, выбрал из главных улиц длиннейшую, вряд ли до городской черты было больше пяти километров. В нормальном состоянии полчаса ходьбы. Но силы были истощены метелью и очередью. С рассвета он держался на нервах.

На перекрестке главных улиц учетчик выбрал дорогу вниз. Это было вероятное направление к реке. По загородным рассказам учетчик помнил, что с одной стороны естественной границей города служит река. Дорога привела на мост, под ним текла река, но не та. Она больше напоминала ручей. Над узеньким руслом от берега до берега нависали ивы. С обеих сторон речушку стискивали просторные огороды, частью свежевскопанные. Некоторые безо всякого забора тянулись до самой воды. По берегам вытаивали кучи мусора. Вечно занятые, спешащие горожане просто сдвигали его в обрыв. На одном огороде резвилась рослая кудлатая псина, весна пьянила.

Без сомнения, под мостом тек приток нужной реки. Парой недель раньше учетчик ушел бы к слиянию по льду. Но сейчас он рисковал провалиться: лед истончился, под ним пульсировало течение, местами вода выплескивала на поверхность. А проход по берегу, по рыхлому снегу, ощетиненному густым кустарником, был слишком труден.

Учетчик пошел дальше по центральной улице, ища первое ответвление влево, чтобы повернуть по течению притока. Но затяжной подъем от моста в гору казался беспросветным. Слева от дороги высились заборы и здания, в основном двухэтажные каменные постройки с ветхой лепниной на фасадах. Над мощными сводчатыми окнами трогательно висели балкончики. В плотный ряд тяжеловесной старой архитектуры втиснули современную коробку дома быта и легкомысленный кинотеатрик. Лишь когда подъем кончился, за огромной кирпичной руиной непонятного происхождения потянулась прозрачная решетка горсада. Странно было соседство места отдыха горожан с заброшенными развалинами.

Железные ворота в маленький пустынный сад были приотворены. Учетчик прошел среди свободно растущих старых деревьев, мимо памятника юному герою на высоком постаменте, мимо ржавых аттракционов, мимо круглой деревянной эстрады и вдруг очутился на краю обрыва. Дух захватывало, такой отсюда открывался простор! Учетчик стоял над рекой. Она текла с юга на север медленной широкой лентой. Из-под ног спускался к реке огромный высокий берег, плотно застроенный. Между учетчиком и водой петляли узкие улочки, сквозь голые кроны садов виднелись домишки. Зато на противоположном, низком и пологом берегу открывалась ширь лугов, за ними до горизонта темнел лес.

На таких заливных лугах после половодья остаются в понижениях озерки. Когда вода спадает, зашедшая на луг рыба не может уплыть в реку. На мелких, прогреваемых солнцем водоемах, удобных для ловли и разведения рыбы, Рыморь планировал открыть новый весенний сезон. И хотя накануне бригадир заночевал в сугробе по эту сторону реки, уже сегодня он вполне мог перейти на другой, пологий берег, чтобы до самого начала сезонных работ держаться на границе паводка, чутко следя за переменами, отступая и наступая с водой. Там его и следовало искать, причем не мешкая. Лед скоро должен был тронуться. Сверху учетчик видел черные точки сезонников, с безостановочностью муравьев они колупали ледяной панцирь. От дружных усилий по льду бежали трещины. Под одним из рисковых парней открылась полынья, он ловко отпрыгнул, тяжелая льдина закачалась на воде, как голодная рыбина. Сколько же удали, силы и простого весеннего озорства после дрёмы зимнего безделья ощущалось в действиях ледокольщиков! И как жалок на их фоне был какой-нибудь Лихвин, мелочный здоровяк, трясущийся за свое место в такой же алчной, оглядчивой очереди! В стороне от ледокольщиков, на широком участке русла, где лед казался белее и прочнее, реку медленно пересекала крохотная фигурка. Может Рыморь, может нет. Не важно, в любом случае учетчику следовало переправиться на тот берег. Иначе близкий ледоход и разлив реки отрежут его от фронта весенних работ недели на две.

Почему же учетчик медлил и мерз на ветру? Ничто ему не препятствовало, с этой стороны парка ограды не было. Из круто срезанного склона торчали корни деревьев. С возвышения, где стоял, учетчик мог спуститься на три метра в проходившую под ним улицу, а потом ноги сами вынесут к реке. Но теперь, увидев ее, он успокоился и тщательно взвесил силы и шансы. Ему предстояло пересечь реку с тяжелым мешком по изъязвленному тонкому льду. И что его ждало на другом берегу? Долгие одинокие ночевки у костерка, кромешная враждебная тьма, скудость уходящей зимы. Рыморя он может искать неделю. В вещмешке учетчика немного одежды и рабочий инструмент, продуктов нет. Случайно добыть в это время за городом что-то съестное почти невозможно, подножный корм давно подобран. Щелкать зубами от голода, глядя на вольные звезды, учетчик еще успеет. Сейчас, пока не вечер и ничто не предвещает новой метели, не мешало бы отдохнуть и подкрепиться перед уходом. Неспроста ноги привели его в место отдыха.

Город в этой части был другой, суше, выше, просторней, чем на Космонавтов. Там, за окнами пятиэтажек, ощущалось присутствие сотен служащих, дворы сочились юшкой очередей, в подвалах сидели то ли больные, то ли проштрафившиеся. Ни оставаться лишней минуты в том болоте, ни просить пищу у его обитателей учетчик, понятно, не мог и не хотел. Но здесь-то не виднелось и куцых очередей. Машины гудели тише и реже, прохожие шли мимо, не заходя в ограду. Здесь учетчик не жевал колючую снежную кашу для утоления жажды. Он вволю напился из уличной колонки. А главное, в углу горсада притулилась небольшая столовая. Снаружи она была похожа на принаряженную колхозную столовую. Она притягивала учетчика, как все полузнакомое в незнакомом месте. Столовая еще не открылась на обед. За огромными стеклами зала, они глядели не в парк, а на улицу, стояли пустые столы. Зная по опыту, что кухня оживает задолго до открытия заведения, учетчик прошел в здание через служебный вход. Раскормленная подачками дворняга ревниво зарычала на чужака. Он на ходу угрожающе повернулся к ней, она трусливо отпрянула. Внутри столовая уже разогрелась, источала густые запахи кухни.

Миловидная женщина в белом халате и маленьком колпаке быстро мыла руки и поглядывала в зеркало над умывальником. «Эх, очереднички, куда от вас деться? Прогонишь с глаз – дышите в шею!» – беззлобно сказала повариха отражению учетчика в зеркале. Она резво обернулась и растопырила пальцы, брызги теплой воды полетели в лицо учетчику. Служащая, видимо, торопилась на кухню, чтобы в ее отсутствие ничего не подгорело. Она ушла, не дождавшись, что скажет учетчик. Он и не собирался ей отвечать. Она его не прогнала, не затопала ногами, не кликнула других поваров, чтобы выгнать раннего посетителя. Этого было довольно. Она явно не впервой видела голодного сезонника, потому что вела себя, как женщины в колхозных столовых, властные, знающие себе цену, но добродушные от тепла и близкой сытости. Учетчик погрузил руки в струю теплой воды, промороженные пальцы больно заныли, он потерпел, тщательно умылся, снял шапку и расчесал обломком гребешка волосы. Номер очереди на ладони сразу не отмылся, скоблить было некогда.

На кухне скворчали и булькали кушанья, но там появление постороннего стало бы открытым вызовом бригаде поваров. Учетчик прошел в пустой зал. На одном столике он увидел остатки прерванной трапезы: нанизанные на вилки вареные картофелины, порезанные кругами соленые огурцы, тарелку хлеба. Стульев вокруг было больше обычного, евшие взяли их от соседних столов и далеко, по-хозяйски отодвинули в сторону, когда вставали из-за стола. На полу пряталась за ножкой стола початая бутылка 45-градусной сибирской водки (на этикетке тройка лошадей скакала по снежному полю). Наверно, за этим столом завтракали на скорую руку и согревались после дороги от дома до столовой сами поварихи.

Учетчик пошел на безлюдную раздачу и взял, что было выставлено заранее или не убиралось со вчерашнего дня: салат из зеленых помидоров и холодную рыбу под маринадом. Все несвежее, но выбора не было. Рыба была не местная, не речная, учетчик такой не знал. Он ел через силу, переутомление и запахи холодильника отбивали охоту, но надо было подкрепиться перед дальней дорогой. Учетчик налил стопку водки и положил зеленую дольку вытекшего помидора на ломтик хлеба.

Он медленно завтракал, осторожно выбирая из костей рыбу и замирая при появлении поварих. Они выглядывали из окна, соединяющего зал с посудомойкой, выносили из кухни на раздачу огромные кастрюли, сковороды и противни с дымящимися яствами, на которые учетчик старался не смотреть. Главная повариха на минуту села за кассу. Блеснув золотом зубов, она с шумом выдвинула и задвинула ящик для денег. Учетчик оставил намек без внимания. Денег у него, разумеется, не было.

Уйду, когда придут убирать посуду, решил он. Не могли же они открыть для посетителей зал с объедками служебного завтрака на столе, с водкой под столом. Учетчик предусмотрительно не сел за чистый стол, чтобы не вынуждать убирать отдельно за собой. Он изредка подкармливался в сельских столовых и знал, как держаться в рамках приличий. Пока он не прибавил поварихам работы и не взял ничего существенного. Они, без сомнения, могли списать со счета старый салат и рыбу, не съеденные вчерашними и позавчерашними клиентами. А на свежие блюда из дефицитных продуктов, на мясо, масло, сметану он не покушался. Поварихи не платили из своего кармана за каждый кусок хлеба. И, уж конечно, не чертили риски на бутылке водки, чтобы возмутиться малейшей убылью. Неизвестно, как богато жили они за стенами столовой, но внутри не ограничивали себя в питье и пище, в этом учетчик не сомневался.

Он выпил водки, для аппетита и чтобы после голодовки не заныл желудок (с ним было такое, когда натощак поел орехов). Перед трудной дорогой, при накопившейся усталости он налил себе 50 грамм, не больше. Теперь, когда выход из города найден, он не хотел уснуть, ткнувшись лбом в столешницу.

Сквозь огромные стекла зала учетчик видел, как по противоположной стороне улицы стремительно прошла стайка очереди. Ее вожак, знакомый учетчику сипоголовый старикан, на ходу оборачивался и что-то энергично внушал спутникам. Учетчику было неинтересно, кого они искали, чего промышляли. Благо, на столовой висел замок. А через мутные окна зала нельзя было различить на фоне темной стены неподвижно сидящего учетчика.

Целеустремленность прохожих навела учетчика на мысль, что и ему не худо бы заняться делом, посчитать за едой.

5. Проверка вещей

Учетчик подтянул к себе здоровой ногой свободный стул, развязал вещмешок и стал методично выкладывать содержимое.

Он решил проверить, не пропало ли чего во время обморока. Кажется, в мешок не заглядывали. Горловина была стянута хитрым личным узлом учетчика. Распускался он одним движением, но если бы очередь развязала узел, она не стала бы утруждать себя его вязанием в прежней замысловатой последовательности. Очередь могла без объяснений забрать мешок, однако не сделала этого, как не сняла с руки учетчика, пока он лежал без сознания, водонепроницаемые командирские часы. В мешке все было на месте. Если учетчику не изменяла память, вещи лежали в той же обертке в том же порядке, как он укладывал их осенью, по окончании сезонных работ. Кое-где пятнышки плесени коснулись чистых тряпиц.

Все передряги зимы, снегопады и бураны, морозы и капели не повредили писарскую матрешку. Так для краткости называлась в учетчицком обиходе упаковка канцелярских принадлежностей: перья и карандаши в круглом пенале, круглая чернильница и круглый пузырек чернил были закатаны в бумажный рулон и поверху обернуты берестой. Она защищала от влаги, а также использовалась для износостойких документов. Прочий учетный инструмент был таким же компактным, опрятным, готовым к действию, как взведенный механизм. С веселым чувством припоминания подзабытых движений учетчик щелкнул косточками маленьких счетов, взял в ладонь плоский кругляш рулетки, вытянул и отпустил ее язычок, он с голодным свистом сам втянулся обратно.

Кроме инструмента, в мешке носился мелкий бытовой скарб: кружка, ложка, огарок свечи, набор для штопки одежды, кривое бутылочное дно для розжига костра от солнца. При необходимости эти вещи использовались и в учете.

В общем, мешок был тяжел. С этим грузом учетчику предстояло искать бригадира в чаще леса, пересекать овраги, подниматься на холмы. Уже первый спуск от горсада к реке обещал испытание хромому колену. Поэтому учетчик намеревался выйти из столовой налегке. И в мешке было от чего избавиться. По мере углубления в недра обнаруживались разные, порой совершенно забытые вещи. Ветхие таблицы мер и весов, зачитанные до дыр справочники с оторванными обложками, графики канувших в прошлое сезонных работ, даже логарифмическая линейка. Если в справочники учетчик еще заглядывал на заре карьеры, пока их цифры употреблением не врезались в память намертво, то логарифмическая линейка изначально была безделушкой, шиком юности. Теперь она стала мертвым грузом, нужды в ней как не было, так и не будет, ведь сезонные бригады не решают научные задачи.

Среди ненужных и сомнительных вещей попадались увесистые. В ржавом заостренном цилиндре с привязанным к нему шпагатом учетчик узнал отвес и вспомнил историю его появления. Сезонов семь назад Рыморь нашел работу на звероферме. Набранные в бригаду сезонники оказались работящими, но криворукими ребятами. Они усердно выращивали лис и куниц, а жилую времянку для себя сколотили так поспешно и косо, что крыша съехала бы на землю, не проследи учетчик за обустройством их быта. По неопытности он тогда еще не умел на глаз определять допустимый крен легких построек, пришлось мастерить отвес.

Когда учетчик выгрузил из мешка все вещи, они заняли несколько стульев и часть стола. Он решил отказаться от двух громоздких приборов: неисправного теодолита (его учетчик нашел давно, случайно, пора было честно признать несбыточной надежду когда-нибудь его починить) и морского бинокля. Причем от бинокля (в него приходилось смотреть одним глазом, второй окуляр был разбит) учетчик избавился со злорадством. Он давно вышел из шпионского возраста, когда издали тайком наблюдал за работниками. Теперь он открыто подходил к любому в бригаде и по совокупности мелких примет, неуловимой для неопытного, а для него очевидной, определял, работает тот или филонит. Бинокль ронял учетчика в собственных глазах. До сих пор он берег его на непредвиденный случай, вдруг возникнет срочная необходимость, а такой прибор на дороге не валяется.

Но иные вещи при их очевидной необязательности рука не поднималась отложить в сторону. Например, карманные часы в виде луковицы с откидывающейся крышкой. Учетчик пользовался новыми, наручными часами. Старомодная луковица давно остановилась. Не имело смысла искать мастерскую, чтобы отдать ее в ремонт, потому что пришлось бы еще раз наведаться в город забрать ее из ремонта, но с городом учетчик твердо решил расстаться навсегда. Тем не менее, вопреки всем практическим соображениям, учетчик решил сохранить луковицу. Он не был суеверен, но почему-то цеплялся за этот гладкий осколок безвозвратно ушедшего времени, когда за городом простирался необозримый фронт сезонных работ, а стоявшие в городе робкие очереди любителей тепличной жизни не смели заступать дорогу вольным учетчикам.

Сложнее всего было решить судьбу рычажных весов. Их гири и гирьки весили в общей сложности 11 килограмм. Плюс мешочек с желтой медью, монеты учетчик использовал в качестве мелких разновесов, их масса в точности соответствовала номиналу: 1, 2, 3, 5 копеек весили 1, 2, 3, 5 грамм. Умением взвешивания учетчик особенно гордился. На кондовых «гусиных носах», как он любовно звал весы за красный цвет и форму указателей равновесия, в гнутых алюминиевых чашках учетчик с аптекарской точностью взвешивал желуди и шишки (когда Рыморь находил заказ на лесопитомник), лепестки и корешки (если бригада занималась сбором трав), благодаря этому вклад каждого в бригадный результат труда оценивался четко и честно. Зарыть весы на зиму в укромном месте учетчик не мог, потому что нельзя было предугадать, на какие работы, как далеко, в какую сторону заведут его в новом сезоне Рыморь и превратности загородной жизни. Хотя бригадир не отличался жалостливостью, все же учетчик был его бессменным помощником, правой рукой, и однажды Рыморь выразил недоумение, зачем учетчик круглый год таскает на себе такую тяжесть. Ведь значение имеет не сама по себе цифра килограмм и грамм, а учет плодов труда каждого занятого на общих работах сравнительно с другими. Следовательно, можно набрать в реке разной гальки, пронумеровать ее и класть на весы вместо стандартных гирь. Главное, при взвешиваниях в течение одного сезона использовать один набор гальки. Оно, конечно, непривычно и не совсем удобно. Зато по окончании сезонных работ самодельные гири можно бросить, следующей весной подобрать другие камни, тогда как чугунную тяжесть заводских разновесов приходится таскать на спине всю зиму без употребления. На бригадирский совет учетчик дипломатично отмолчался, но гири сберег. Варварское взвешивание камнями ранило его гордость, и, что хуже, могло породить в бригаде кривотолки, недоверие к учету. Поскольку учет определял долю, сезонники неусыпно следили за каждой мелочью.

По этой же причине учетчик, хотя с годами навык считать в уме, пользовался косточковыми счетами. Он и страховал себя от ошибок, и соблюдал ритуал счета, косточки стремительно летали по блестящим спицам, жужжа и вертясь, как рассерженные пчелы, что вызывало у не знавших счета сезонников благоговейный трепет. Маленькие походные счеты ничего не весили. Зато соблазн бросить гири был так велик, что учетчик оставил бы их в дар столовой, если бы нашел в мешке, кроме рычажных весов, легкий пружинный безмен. Он был бы даже лучше, поскольку на крючке безмена удобно взвешивать за жабры рыбу, а Рыморь в новом сезоне планировал заняться рыбоводством. Но безмена в мешке не нашлось. Учетчик подумал, что полгода носил на себе гири без всякого толка, и сейчас, когда сезон открывается, когда они вот-вот должны пойти в дело, бросать их было обидно вдвойне. С тяжелым вздохом, в нем была и радость, как перед разлукой с друзьями, которой удалось избежать, учетчик вернул весы на дно мешка.

Мучительная, радостная ревизия поглотила учетчика целиком. Он забыл, где находится. Звон разбитого стекла вернул его к действительности. Учетчик неохотно поднял глаза. Повариха, встреченная им первой и озорно брызнувшая водой ему в лицо, теперь угрюмо стояла на раздаче. Она слегка перегнулась в зал через стойку. Видимо, она уронила стакан, осколки широко разлетелись по каменному полу. Или стакан выронил посетитель, которому она его подавала. Посетителем был не кто иной, как Лихвин. Этот баламут сунул нос и в столовую. Его вместительная сумка, криво уронив лямки, стояла на полу, под нее подтекала лужа из разбитого стакана, между тем как хозяин пожирал глазами повариху, работавшую в бригаде, очевидно, пекарем. Неловко и трогательно она держала перед собой руки. Кисти рук были белы и влажны от свежего липкого теста. Наверно, Лихвин отвлек ее от работы, попросил пить, она подала ему стакан предплечьями, чтобы не пачкать тестом, и выронила.

Учетчик наблюдал немую сцену секунду. Женщина нахмурилась, видя, как учетчик и Лихвин на нее уставились. «Компотом ты угостился, угостись и пирожком», – сухо сказала она, потянулась через раздачу и вдруг двумя ловкими движениями рук размазала тесто с тыльной и лицевой стороны ладоней по щекам Лихвина, после чего круто развернулась и скрылась в глубине помещений. Поварихи, заметившие ее проделку, фыркнули. Но Лихвин не стушевался. Он вытер лицо и облизал с пальцев тесто, жмурясь от удовольствия, как кот, что усилило общий смех. В нем слышались поощрительные нотки.

Лихвин явно был завсегдатаем столовой и не обиделся. Быстро собрал осколки, принес тряпку, вытер лужу. Он не мог не заметить учетчика, но пока не обращал на него внимания. Учетчик пальцем поманил его. Однако тот сделал жест – жди! – и скрылся в служебных помещениях, оттуда донеслись оживленные возгласы и смех. Поварихи, кажется, отбивались от домогательств нескромного гостя. Одна из них, старшая по возрасту, но не по должности, села за кассу. Женщина демонстративно удалилась от молодежи и через весь зал отпускала соленые шуточки, давала товаркам рискованные советы, как и чем укротить Лихвина. Гвалт и хохот покрывали ее слова. Пару раз она выталкивала из-за кассы грузное тело, чтобы присоединиться к общему веселью, но в последний момент вспоминала о своем возрасте и со стоном, так ее уморил смех, опускалась в мягкое кресло с удобной спинкой.

В поднятой Лихвиным кутерьме поварихи прозевали время открытия столовой. За огромными стеклами зала нервно прохаживались проголодавшиеся служащие. Они прикладывали к стеклу лица, сдвинув козырьком ладони, чтобы не отсвечивало, и заглядывали внутрь. Хотя они не проявляли явного раздражения, хотя учетчик был уверен, что его не видно в сумрачной глубине зала, он все-таки ежился под их невидящими взглядами.

Лихвин вернулся в зал красный и возбужденный. Учетчику надоело ждать. Он чувствовал, пора уходить, и напомнил Лихвину обещание отблагодарить за свидетельские показания. Но тот заартачился. Лихвин сказал, что свидетель из учетчика никудышный. Своими разглагольствованиями не по существу дела он настроил очередь против Лихвина. Единственно важный факт задержки автобуса утонул в отступлениях от темы, о нем никто не услышал, так как все перестали слушать. Положение спасло только неожиданное, поистине чудесное указание сверху снять-таки с учетчика свидетельские показания вопреки воле очереди и вообще несмотря ни на что. Попробовал бы учетчик после этого их не дать! Словом, нет никакой заслуги учетчика в том, что он, в конце концов, выступил-таки свидетелем по делу о мнимом опоздании Лихвина на перекличку, неведомая могучая рука проволокла учетчика через этот спор, как тащат на строгом ошейнике шкодливого пса. За что же тут благодарить? Учетчик не заслужил и кусочек сахара, какой дают цирковым животным за смышленость, а уж о консервах, о валенках на резиновом ходу и говорить нечего.

Пока один зрачок Лихвина сверлил переносицу собеседника, другой косил на стол и стулья, где учетчик разложил вещи. Какой уж тут было ждать честности! Учетчик имел дело с такими субъектами и не встречал среди косоглазой братии ни одного прямодушного. Учетчик прервал Лихвина, сказал, что на сегодня хватит споров, и предложил обмен. На консервы и валенки он не претендует, но готов уступить морской бинокль за эластичный бинт. Выгода обоюдная. Учетчик перевяжет больное колено перед дальней дорогой. А бинокль поможет Лихвину издали наблюдать через окна происходящее в служебных кабинетах. Не беда, что он не услышит слов, многое понятно по жестам, позам, мимике, а при желании и прилежании можно научиться читать по губам. Правда, у бинокля один окуляр нерабочий, но морская оптика сильная, Лихвин и одним глазом все увидит.

Лихвин хмыкнул, поводил биноклем по залу и согласился. Правда, бинт взамен не дал. Он долго копался в сумке и нашел дырявый капроновый чулок с янтарной чешуйкой луковой шелухи. Чулок носили на ноге, затем подвешивали в нем на хранение лук, и лишь после того, как служащие не нашли чулку никакого применения, он достался Лихвину. Из-за того, что чулок давно не касался ничьей кожи и как бы очистился луковой шелухой, учетчику было проще взять его в руки. Он с силой растянул капрон. Прорехи увеличились до таких размеров, что в них просыпались бы и крупные луковицы, но старый чулок не рвался, нить сохранила упругость. Это было главное, и учетчик согласился на обмен. Он не сказал Лихвину, что решил расстаться с биноклем и мог бы отдать его даром. Крохобор мог воспользоваться излишней откровенностью и выторговать за старый обносок что-нибудь вдобавок к биноклю.

Учетчик закатал штанину и туго обмотал колено чулком. Железная дверь столовой лязгнула и заходила ходуном, так решительно ее затрясли снаружи. Отдельные звуки недовольства доносились и прежде, теперь терпение ожидающих лопнуло. На крыльце образовалась очередь, и каждый пристраивающийся к ней новый человек добавлял силы и решимости ускорить открытие столовой. Но поварихи были тертыми тетками. Если они чувствовали вину, то не спешили ее признать, наоборот, медлили и сохраняли достоинство, чтобы никто не подумал, что они испугались. С ленивой грацией поправляя белые колпаки, женщины встали на раздачу. Кассир долго смотрела в меню и сердито спросила, где выпечка, но, поскольку ей никто не ответил, махнула рукой. Только после этого из посудомойки вышла в зал пожилая толстая женщина, та, что недавно балагурила в кресле за кассой.

Она с громом отодвинула засов, но не сразу впустила посетителей, некоторое время загораживала вход и бранилась с теми, кто, по ее подозрению, колошматил в дверь. Очередь снаружи пеняла ей, что теряет время обеда, но густым уверенным голосом судомойка возражала хору недовольных: у них спешат часы, а если и нет, то пятиминутная задержка никого не уморила голодом. Напоследок она напомнила, что в столовой самообслуживание, поэтому пусть убирают за собой посуду после еды, тогда видно будет, кто интеллигент, а кто хабалка. Только после этого она освободила проход. Посетители поспешили в зал. Обгоняя друг друга, они разбирали подносы и цепочкой вставали в узкий проход между раздачей и барьером. Барьер отделял очередь от зала, чтобы до расчета у кассы никто не мог выйти из очереди. Служащие бросали сердитые взгляды на занятый вещами и грязной посудой угол, где расположились учетчик с Лихвиным, но не высказывали претензий, так торопились занять место в очереди. Никто не хотел остаться в хвосте и потерять лишние минуты обеденного перерыва.

Однако судомойка, несмотря на толстокожесть и враждебное, по-видимому, отношение к клиентам, чутко уловила их недовольство. Десять минут назад она хохотала над фиглярством Лихвина, сейчас насупилась и жестом велела неслужащим очистить помещение. Лихвин бесшумно, как официант, собрал и унес грязную посуду. Учетчик тем временем так же скоро, но не по приказу судомойки, а потому, что пора, укладывал в мешок вещи. Он тайком прихватил со стола чужую вещицу – фарфоровое яйцо с крохотными отверстиями в верхней части. Учетчик решил взять на память о столовой солонку. Он подарит Рыморю этот сувенир в доказательство, что был в городе. Солонка будет и гостинцем, запасенную с осени соль учетчик и бригадир давно съели и страдали от солевого голода.

Идя к выходу, учетчик заглянул в окошко в стене зала, через него грязную посуду подавали в мойку. Лихвин стоял у раковины и бок о бок со служащей тер тарелки. В какой-то момент он так увлекся, что забыл субординацию, поднырнул судомойке под руку и вдруг вырос у нее перед грудью, полностью оттеснив от работы. Она усмехнулась, вытерла о фартук красные руки с глубоко вросшим в фалангу пухлого пальца желтым кольцом. Женщина с грубоватой нежностью потрепала помощника по вихрам, прислонилась к стене и задумалась. Лихвин один полоскался в клубах пара под толстой струей горячей воды.