Текст книги "Взывая из бездны. De profundis clamat"

Туристы в крематории

Подумай о дне погребения, о сопричастности к достоинству умерших…

Из послания египетского фараона изгнаннику Синухе…

В футболках с веселыми картинками и дурацкими надписями, в шортах и сандалиях, словно на пляже, тысячи туристов приходят в мемориальные комплексы, работающие там, где 70 с лишним лет назад людей мучали, убивали, сжигали в печах, ставили над ними злодейские эксперименты. Нескончаемый поток посетителей проходит летним днем через ворота с надписью Arbeit macht frei. Многие откровенно скучают. Вот девушка, паясничая, ставит на голову бутылку с водой, вот кто-то лениво отбивается от осы, кто-то разворачивает бутерброд, а тут милые улыбающиеся пары фотографируются у входа в газовую камеру. А рядом перед нами три столба посреди небольшой площади – будто три креста с Голгофы: мужчина, подняв руки, позирует у одного из них, спутница его снимает. Другая пара ожидает, пока толпа рассеется, чтобы запечатлеть себя на фоне черных печей крематория…

Из интервью Сергея Лозницы

На открывшемся 31 августа 2016 года Венецианском кинофестивале – премьера документального фильма Сергея Лозницы «Аустерлиц». Режиссер запечатлел на пленке непрекращающийся поток туристов посетителей Заксенхаузена, Дахау и других нацистских концлагерей.

В фильме нет никакого закадрового текста, только незамолкающий звуковой фон – по сути, шум, без которого невозможно представить ни одно многолюдное туристическое место. Нет комментария, нет титров. На экране перед нами – как бы единый, обобщенный концлагерь.

– Ваш фильм «Аустерлиц» поставлен по книге Зебальда о памяти Холокоста – и люди в вашем фильме ищут эту память. Находят ли они ее?

– Это вообще большой вопрос в принципе, насколько возможно удержание этой памяти. Я никогда не планировал посещать мемориалы, созданные на местах бывших концлагерей, попал туда совершенно случайно. Проезжал мимо, решил заехать. Это был лагерь Бухенвальд. Я был ошеломлен, поражен, я испытал чувство неловкости моего присутствия в этом месте. Оттолкнувшись от этого чувства, я начал думать о том, чтобы сделать эту картину. В принципе мне непонятно, почему люди приходят туда вот так, как они приходят, и как вы можете видеть в фильме, то есть в несознании того, что там произошло. Ими движет, как и мною двигало, некое любопытство, наверное, но это не то, что может и должно двигать.

– Я процитирую вам Михаила Ямпольского, который в пронзительной статье о вашем фильме задается таким вопросом: «Таинственна причина, побуждающая сотни, тысячи людей проводить летний выходной в бывшем концлагере. Почему пара молодых влюбленных или мать с ребенком отправляются в летний погожий день к печам крематориев?». Вы тоже, наверное, об этом думали? Есть у вас ответ?

– Нет, ответа у меня нет. Для меня это загадка. Наверное, увидеть смерть на безопасном расстоянии, пощекотать нервы? Это именно тот вопрос, над которым хотелось бы подумать. Это то, что меня заставило сделать картину. Мне удивительно, как люди, которые туда приходят, которые делают селфи, или фотографируют отвратительную надпись на воротах, или заглядывают в печь крематория (что они видят в этой черноте?), как эти люди не задумываются, насколько нелепы они в этой ситуации, неуместны, насколько вообще вся эта история неэтична. Это странно. Я вот так с открытым ртом стоял несколько дней. Мы снимали ворота одного концлагеря, второго, я просто стоял с открытым ртом… Я никак не мог понять, как это возможно…

Мир не поверит…

Многие из переживших ужасы концлагерей смерти вспоминают: эсэсовцам доставляло удовольствие дразнить заключенных своими циничными прогнозами:

«Как закончится война, мы пока не знаем. Зато знаем, что в войне с вами победу одержали мы, потому что никто из вас не останется в живых, чтобы свидетельствовать. А если какие-то единицы и останутся, мир им не поверит.

Возможно, у кого-то зародятся сомнения, люди будут спорить, заниматься поисками фактов. Но неопровержимых доказательств они не найдут, потому что мы уничтожим не только вас, но и все доказательства. Но даже если доказательства найдутся и кто-то из вас выживет, люди скажут, что доказательства ваши настолько чудовищны, что поверить в их подлинность невозможно – и все это раздувают заинтересованные в пропаганде союзники. А потому поверят нам, которые будут все отрицать, а не вам» (Симон Визенталь. Убийцы среди нас).

«Книга сожженных»
(Verbrennungsbuch)

…Сейчас, после эвакуации Освенцима и сжигания всех бумаг и документов, судьба миллионов людей останется навсегда неизвестной. Никаких транспортных ведомостей более не существует.

Пери Броад, унтершарфюрер, сотрудник гестапо Освенцима.

В своих воспоминаниях комендант Освенцима Рудольф Гесс писал, что получил приказание от рейхсфюрера Генриха Гиммлера уничтожить всю информацию о числе жертв, убитых после каждой акции. Он сообщил, что лично уничтожал улики и что так же поступали начальники отделов. Эсэсовский стражник в Освенциме Пери Броад писал об уничтожении данных о массовых убийствах. Член зондеркоманды Генрих Таубер рассказал, что присутствовал при регулярном уничтожении целых грузовиков с документами о смертях в мусоросжигательной печи при крематории. Таубер отметил также, что начальник смены кремационной команды делал записи о числе убитых жертв. Эти цифры проверялись эсэсовцем, изымавшем тетрадь с этими данными после кремации каждого транспорта. Тадеуш Пачула (Paczula), регистрировавший смерти в «Книгах смерти», пишет, что данные о сожженных в Крематории-1 содержались в томе, озаглавленном «Книга сожженных» (Verbrennungsbuch).

Отдавая отчет в преступном характере своей деятельности, нацисты предпринимают лихорадочные усилия по сокрытию улик, свидетельствующих о совершенных зверствах:

«Все файлы, в особенности секретные, должны быть полностью уничтожены. Секретные файлы об… установках и мерах пресечения в концентрационных лагерях должны быть уничтожены любой ценой. Также и об уничтожении некоторых семей и т. п. Файлы эти ни при каких обстоятельствах не должны попасть в руки врага, являясь, в конце концов, секретными приказами фюрера» (из секретного приказа гауляйтера и рейхскомиссара по обороне Шпенглера).

Глава II
Восставшие из пепла

Две записные книжки Залмана Градовского и письмо, написанное им незадолго до восстания одной из зондеркоманд Освенцима, руководителем которого он являлся, – воистину огненные буквы, чудом вспыхнувшие пламенем из-под горы пепла сожженной человеческой плоти.

Иногда рукописи воистину не горят

Он сумел не только стать летописцем в аду, но и надежно спрятать свои свидетельства в надежде, что они не просто дойдут до потомков, но станут грозным предупреждением для человечества будущего:

«Я написал это, находясь в зондеркоманде… Я хотел оставить это, как и многие другие записки, на память для будущего мира, чтобы он знал, что здесь происходило. Я закопал это в яму с человеческим пеплом, как в самом надежном месте, где, вероятно, будут вестись раскопки… Дорогой находчик, ищите везде! На каждом клочке площади. Там лежат десятки моих и других документов, которые прольют свет на все то, что здесь происходило и случилось. Также зубов здесь много закопано. Это мы, рабочие команды, нарочно насыпали столько, сколько только можно было… чтобы мир нашел следы миллионов убитых…» (Залман Градовский. В сердцевине ада. Записки, найденные в пепле возле печей Освенцима).

«Мы знаем – отсюда живыми не выйдем. На воротах этого ада дьявол собственноручно написал: „Оставь надежду, всяк сюда входящий“. Мы хотим исповедаться, пусть это будет наша молитва „Шма Исроэль“ для будущих поколений. Это должно быть исповедью трагического поколения – поколения, которое не доросло до своей задачи – поколения, рахитичные ноги которого согнулись под тяжелым бременем мученичества, которое время возложило ему на плечи.

И посему речь тут идет не о фактах и цифрах или о сборе сухих документов – это и без нас сделают. Историю Аушвица смогут восстановить без нашей помощи… Мы же хотим создать картину того, как «жили» в Аушвице, как выглядел здесь «нормальный» среднестатистический рабочий день – день смешения жизни и смерти, день страха и надежды, день отречения и воли к жизни, день, в котором одна минута не знает, что принесет с собой другая, день, когда копают и отрубают кайлом куски собственной жизни – кровавые куски, юные годы, когда, задыхаясь, грузят их на вагонетку времени, которая со скрипом и стенаниями тащится по железным рельсам лагерной жизни, а в сумерках, до смерти замученные, вагонетку опрокидывают в глубокую пропасть.

Ах, кто достанет из бездны этот окровавленный день вместе с его черной тенью, залитой страхом ночью, и покажет его миру?» (из рукописи узника Аушвица Аврама Левита).

Голоса из преисподней

«…2 января 1943 года я был зачислен в команду по разборке вещей прибывающих в лагерь заключенных… Ежедневно отправлялись в разные города Германии по семь—восемь вагонов вещей. Старые изношенные вещи отправлялись на переработку в Мемель и Лодзь… Здесь, в тюке детских пальто, я нашел однажды пальто моей младшей дочурки Лани.

Уже вскоре я узнал о газовых камерах, о крематориях, где ежедневно сжигались тысячи людей, я узнал о судьбе всех тех, кому не посчастливилось попасть в рабочие команды, – и понял, что та же судьба постигла и мою семью… Люди ослабевшие, истощенные, больные, негодные для рабочих команд, неизменно «газировались»…

В одном из прибывших греческих транспортов с узниками оказался детский дом. На железнодорожной платформе эсэсовцы хотели отделить от детей прибывшую вместе с ними воспитательницу. Она категорически отказалась оставить детей одних… Не подействовали ни уговоры, ни попытки насильно оторвать ее от детей. Так и ушла воспитательница вместе со своими ребятишками в газовую камеру» (узник Освенцима (Аушвица) № 79414).

«18 января мы услышали вдруг свистки по лагерной улице и крики: „Блокшперре!“ Выходить из блоков было запрещено. Всего шесть дней прошло со времени нашего прибытия в Освенцим. Никто не объяснял нам в чем дело, но по лицам начальниц мы поняли, что должно произойти что-то нехорошее. Построили нас, подсчитали и повели в „сауну“. Там велели раздеться, и мы проходили перед Гесслером и врачом. Некоторых, в том числе и мою мать, записали. Вернувшись, мы узнали, что эта сортировка означала „селекцию“. Это было самое страшное слово в лагере: оно означало, что люди, сегодня еще живые, обречены на сожжение. Каково же было мое состояние! Я знала, что теряю мать, и не в силах была помочь ей. Мать утешала меня, говоря, что свой век она уже прожила и что ей жалко лишь нас, детей. Она знала, что та же участь ожидает и нас. Два дня после селекции обреченных держали в блоке, кормили как и нас. 20 января пришли за ними и забрали в специальный блок смерти (блок А 25 а). Там собрали несчастных со всех блоков и на машинах отвезли в крематорий.

Во время вечернего «аппеля» не хватало в нашем блоке многих. Пламя в небе и дым говорили о том, что в этот день, 20 января, сожгли многих невинных, несчастных людей; в их числе была и моя мать. Единственным моим утешением было то, что и я погибну, а они уже избавлены от страдания» (узница Освенцима (Аушвица) – № 74233 (Рассказ из «Черной книги»).

«Две самые большие газовые камеры были рассчитаны на 1450 человек, но эсэсовцы загоняли туда по 1600 1700 человек. Они шли за заключенными и били их палками. Задние толкали предыдущих. В результате в камеры попадало столько узников, что даже после смерти они продолжали стоять. Падать было некуда». (Шломо Венезия. Бывший узник концлагеря Освенцим)

P. S. Недавно руководство польского Государственного музея Аушвиц-Биркенау обратилось к немцам и австрийцам с просьбой передать мемориальному комплексу все сохранившиеся документы, фотографии, письма, дневники и другие материалы времен Третьего рейха. Это необходимо для детального исследования психологии нацистов. Директор музея Петр Цивинский сообщил, что до сих пор при изучении механизмов влияния нацизма исследователи, как правило, работали с воспоминаниями бывших узников лагеря смерти, сохранившейся документацией нацистского учреждения и послевоенными судебными материалами.

Он считает, что личные документы нацистов помогут намного эффективнее разобраться в их ментальности, а также в механизмах формирования ненависти и нетерпимости у людей. По мнению Цивинского, это предостережет будущие поколения от подобных трагедий. Освенцим был самым большим нацистским лагерем смерти, который просуществовал дольше всех остальных.

Доброе утро (!)

Неподалеку от польского города Гданьска в канун Второй мировой войны жил раввин – отпрыск выдающейся хасидской династии. Опираясь рукой на серебряную трость, он совершает регулярную утреннюю прогулку в своем неизменном черном костюме и шляпе и приветствует каждого встречного – мужчину, женщину или ребенка – теплой улыбкой и сердечным приветом «Доброе утро!». Среди тех, с кем он обменивается утренним приветствием, – господин Мюллер, этнический немец, польский фольксдойче:

– Доброе утро, господин Мюллер! – улыбаясь приветствует он человека, усердно работающего в поле.

– Доброе утро, господин рав, – отвечает господин Мюллер. И на лице его появляется добродушная улыбка.

Началась война. Мирные прогулки раввина прекратились. Облачившись в форму СС, господин Мюллер куда-то исчезает. Раввин разделяет участь большинства своих соплеменников – оказывается в концлагере Освенцим.

Селекция – рутинная лагерная процедура по «выбраковке» использованных и более не пригодных к работе узников. Сменив свой черный костюм на полосатую униформу раба-узника, раввин прячется за спинами других доходяг, потупив взор в надежде скрыть выдающие его беспомощность и бессилие светящиеся от голода и болезней глаза. Маленькая хитрость не удается. Зоркий глаз «селекционера» обнаруживает доходягу. С зажатым в белой перчатке жезлом он дает отмашку жертве проследовать к группе, отобранной на «газовку».

Спотыкаясь и пошатываясь, раввин бредет в колонну собратьев по несчастью. Зловещий голос поторапливает его на смерть: «Schneller, Schneller, verfluchte Schwein!» (нем. – «Быстрее, быстрее, проклятые свиньи!»).

Неуловимая интонация исторгаемых звуков заставляет его вздрогнуть и, подняв голову, взглянуть в глаза распорядителю его судьбы.

«О, майн Гот!» (идиш – «О, мой Боже!») – восклицает он. Перед ним стоял господин Мюллер.

– Доброе утро, господин Мюллер] – машинально вырывается из уст забытое приветствие.

– Доброе утро, господин раввин, – слышится в ответ из-под эсэсовской фуражки.

Минутная пауза – затем следует вопрос:

– Что вы здесь делаете, господин раввин?

На губах узника – виноватая улыбка. Он что-то лепечет… Волшебный взмах жезла прерывает его мучительный путь к смерти.

В почтенном возрасте, много лет спустя, раввин, облаченный в неизменно черный костюм и в традиционной шляпе, поигрывая серебряной тростью, завершает беседу с интервьюиром следующим размышлением:

– Такова сила пожелания доброго утра, уважаемый господин Элиах. Человек всегда должен приветствовать своих ближних.

Элиах Я. Из беседы с раввином

Глава III
Под грифом секретности

И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.[3]3
  Нем. – «Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein».


[Закрыть]

Ф. Ницше

Как полагает Ницше, у любой страшной бездны есть не менее ужасное свойство: она притягивает к себе тех, кто смотрит в нее слишком долго. Она постепенно начинает гипнотизировать его – манить к прыжку в ее глубины, к падению.

Только через 65 лет – в день очередной годовщины концлагеря лагеря смерти Освенцим-Аушвиц – был снят гриф секретности с документов, хранящихся в архивах ФСБ России, многие из которых свидетельствуют о зверствах, царивших в концлагере Освенцим-Биркенау. В них мы, в частности, знакомимся с показаниями, данными на суде надзирателями концлагеря Освенцим. По их утверждениям, через газовые камеры этой фабрики смерти в месяц проходило до 150 тысяч жертв. В крематориях и кострах, горевших дни и ночи, в месяц сжигалось до 270 тысяч трупов (Освенцим. Секретные материалы).

Из протоколов допроса

«И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими… И смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим» (Откровение Иоанна Богослова. 20:13,14).

Гайслер Эдуард – 1890 года рождения, уроженец деревни Бруненсдорф (Австрия), немец, из рабочих, образование 8 классов, женат. С марта 1944 по апрель 1945 года командир отделения в охранном батальоне СС дивизии СС «Мертвая голова»; унтер-офицер. 21 августа 1945 года военным трибуналом гарнизона Берлина осужден к расстрелу:

– В учебной роте по истреблению людей в основном еврейской национальности и цыган нас учили, что такую национальность, как еврей, мы должны уничтожить на территории Германии и оккупированных немецкими войсками стран и районов Советского Союза… Евреи и цыгане, по рассказам в учебной роте, являлись врагами немецкой национальности первой категории, и их немедленно всякими средствами мы должны были истреблять, так как эти нации и являлись зачинщиками Второй империалистической войны.

Газелов Элизабет – 1921 года рождения, уроженка деревни Крапин, Крайзе Биттерфельд провинции Саксонии, из рабочих, немка, образование 8 классов, замужняя. В мае 1943 года поступила на службу в охранные отряды СС; служила надзирательницей в концлагерях Равенсбрюк, Майданек и Освенцим. 2 июля 1948 года военным трибуналом гарнизона советского сектора Берлина осуждена к пожизненному заключению с отбыванием каторжных работ:

В апреле 1944 года в связи с наступлением советских войск часть сотрудников лагеря Майданек уехала в другой лагерь, в глубь Германии. Я же была направлена надзирательницей в лагерь уничтожения – Аушвиц, в Силезию… Это был лагерь уничтожения. Здесь был выстроен крематорий, газовая камера. Я наблюдала, когда в июле 1944 года в лагерь Аушвиц было привезено 2 колонны румынских евреев (из Румынии) численностью более одной тысячи человек. Это были заключенные различных возрастов: старики, юноши и дети. Все они были отравлены в газовой камере, а трупы сожжены в крематории.

Роттенфюрер Штайборн Вилли – 1911 года рождения, уроженец села Буковины Старовартовского повята, поляк, немецкий подданный с 1942 года, образование 6 классов, холост. С ноября 1941 по январь 1945 года служил охранником Освенцимского концлагеря, роттенфюрер СС. Арестован 23 марта 1945 года, содержался в Лефортовской тюрьме. По постановлению Особого совещания при МТБ СССР от 29 ноября 1947 года «за издевательства и соучастие в уничтожении советских граждан» заключен в исправительный трудовой лагерь сроком на 25 лет:

– В 1941 году после оккупации Польши я добровольно пошел на службу в немецкую армию, служил в войсках СС при Освенцимском лагере в должности роттенфюрера. Когда я прибыл на службу в охрану СС, оберштурмфюрер Просман ознакомил меня с обязанностями эсэсовца и инструкцией: «Вы должны знать, что охраняете врагов Германии и не должны с ними церемониться. Вы имеете право избить, убить заключенного и вести себя так, чтобы заключенные боялись вашего взгляда. Побольше бейте заключенных, издевайтесь над ними, убивайте их»…

В лагерь Биркенау ежедневно прибывало по несколько транспортов с заключенными, абсолютное большинство которых сразу же шло на уничтожение в газовые камеры, и только незначительное число людей отбиралось на работы в лагере…Однажды зимой в лагерь прибыл транспорт заключенных-женщин до 2000 человек. Штурмбанфюрер Амаер заставил их всех снять обувь и босыми несколько часов подряд работать на морозе. Многие из них заболели и тут же были уничтожены.

Шваб Александр – 1902 года рождения, уроженец Вены, австриец (рейхсдойч), подданный Германии, беспартийный. С августа 1944 по январь 1945 года унтер-капо (помощник надсмотрщика), затем блокэль-тестер (старший блока) концлагеря Освенцим. По постановлению Особого совещания при МТБ СССР от 29 ноября 1947 года «за издевательство и соучастие в уничтожении советских граждан» заключен в исправительный лагерь сроком на 25 лет. По заключению Генеральной прокуратуры РФ от 28 мая 2002 года признан «не подлежащим реабилитации»:

– Находясь в лагере смерти Освенцим, я работал унтер-капо, а затем старшим блока. Всех заключенных, которые выходили из строя от побоев, голода и непосильного труда, я отправлял в Биркенау, где их расстреливали, вешали, сжигали на кострах либо уничтожали в газовых камерах. Все издевательства не только не пресекались, а поощрялись командованием лагеря. А потому я выслуживался перед немцами издевательствами над заключенными в должности унтер-капо, старшего по блоку. Как я, так и все унтер-капо, капо и старшие блоков получали в месяц по 20 и более марок, а также паек. Других каких-либо вознаграждений я не получал…