Текст книги "Письма. Дневники. Архив"

Олита, вагон, 23 V 1915

Представь себе нашу Иванинскую ж.д. станцию, покинутую внезапно всем составом служащих и занятую затем нашим отрядом, и ты получишь очень близкое представление о нашем устройстве, намеченном в Шестакове. Ж.д. служащие жили с относительными удобствами. Имели водопровод, ванну, цветники, оранжерею, огороды. Всё это покинуто – со льдом в погребах, грядками для шампиньонов в сараях, соленьями и запасами. Когда нахлынули немцы, они всё, конечно, поели. Систематично повыдергали все медные части от дверных ручек и проч., конечно, не мало напачкали. Затем мы вытеснили немцев. Наши войска не раз, а много раз занимали станционные помещения под ночевку. И всё же грядки остались не тронутыми, какой-то паралитик-садовник, живущий где-то в сарайчике, убирает оранжерею и цветники, а начальник станции – бывший – время от времени наведывается, чтобы посмотреть свои кактусы, которые он много лет с любовью выращивал. Вот что показал нам дивизионный врач, и вот где мы наметили расположить наш лазарет. Помещение на редкость в наших условиях удобное. 50 кроватей устанавливаются в двух домах, как надлежит в обычном лазарете, хотя бы и не походном. При необходимости и со стеснением можно положить раненых в три раза больше. Нужно только сжать расположение персонала. Мы, конечно, на этом помещении сейчас же и остановились. Про отношение к позициям я не стану тебе писать, ибо, как ты знаешь, о расположении войск писать не полагается. Скажу тебе только, что нашему лазарету и двум нашим летучкам выпадает играть совсем не ту роль, какую им отводили в Москве и какая обычна в деятельности союзов.

С двух слов мы решаем занять эти помещения. Ввиду особого назначения, какое получает наш отряд, мы можем не стесняться тем, что все эти помещения находятся в полном отчуждении и по какому-то общему распоряжению не могут быть занимаемы под подобные учреждения. Мы немедленно возвращаемся в штаб дивизии, докладываем о выборе, и начальник дивизии не только утверждает выбор, но посылает 15 солдат немедленно приступить к чистке его. В разговоре мы намечаем и места для летучек, но откладываем окончательное решение до прибытия отряда и до открытия лазарета, желая оставить за собой возможность пересмотреть решение, если при более близком знакомстве с положением дел в этом встретится надобность.

21-го – день Константина и Елены, и мы случайно оказались в гостях у именинника. За обедом начальник дивизии подробно расспрашивал про Союз, про его отношение к Земскому Союзу и к отряду П. П. Рябушинского.[39]39
  Рябушинский Павел Павлович (1871–1924) – российский промышленник, банкир. Совладелец «Товарищества мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями», Московского банка, «Товарищества типографий П. П. Рябушинского», акционер многих других компаний. Входил в ЦК партии «Союз 17 октября», с 1906 – в партию мирного обновления, в 1912 – в Московское отделение ЦК партии «прогрессистов». В 1915 инициатор создания и председатель московского Военно-промышленного комитета, член Государственного совета от промышленности. Во время войны организовал медико-санитарный отряд под эгидой Земского союза. Оказывал финансовую поддержку выступлению генерала Л. Г. Корнилова. В 1920 эмигрировал во Францию.


[Закрыть] Обедали офицеры и мы четверо – я, доктор, Кожеуров и Комаров. Когда генерал нас пригласил, вышла смешная вещь. Я было замялся на полсекунды ответом, желая сказать, что мы не одни и что с нами наши товарищи – студенты, шоферы, оставшиеся в автомобиле. Принять приглашение, не обеспечив их приглашение, было невозможно. Доктор же, не понимая моей медлительности и думая, что я намерен отказаться от обеда, чтобы спешить дальше (день 21-го мы провели на рысях), испугался и поспешил заявить, что мы умираем с голода. Это было преувеличение извинительное, ибо мы встали в 5 ч. и до 4 ничего не ели. Я все же своих шоферов вывел и обедали все вместе.

После обеда поехали искать место для склада и вскоре убедились, что всего целесообразнее устроить его в Олите. Оставив Кожеурова чистить наш будущий лазарет, мы втроем двинулись обратно, не зная, где-то встретим наш поезд. Он должен был выйти в 8 часов утра из Ковно и к 8–9 вечера мог придти в Симно. Но его там не было. Справляюсь по телефону – они не проходили еще Олиты. Решил задержать его там, чтобы выгрузить склад. Шлю телеграмму Бимбаеву в Олиту, и мчусь сам на моторе туда же. Было уже темно почти, когда мы подошли к Олите. Мотор опять застрял в песках, чтобы не вытаскивать его зря, я решил сбегать на станцию, узнать, когда можно ждать наш поезд и стоит ли оставаться на станции или лучше занять номер в гостинице. Издали один поезд с повозками и кухнями обманывает наш глаз. Но вот мы в промежуток между вагонами видим на другом пути наш поезд и знакомые физиономии бурят. С радостью встречают нас, с радостью встречаем и мы. В один день удалось все выяснить и наметить работу на ближайшие дни. Завтра закипит работа по устройству склада. «Я замечал, что когда везет, то везет гуртом; я не хочу пропускать случая, когда повезло, и иду сейчас же искать склад!» – говорю я. «Что сделаете во тьме такой?» «А все же». И что же! В соседних с вокзалом казармах мы застали где-то в затерянной комнате, которую никак и отыскать не удавалось, компанию офицеров. Когда я сказал, что мы ищем, какой-то полковник сказал – мы о вас читали в газетах, приходите утром завтра пораньше, и я отведу вам подходящее помещение! Так оно и вышло.

Сейчас мы кончили устройство склада и могли бы сегодня же ехать в Шестаково, если бы штаб меня не вызвал сейчас для каких-то переговоров. Нельзя выезжать, не выяснив, не намерен ли Евстафьев дать нам какое-нибудь указание, не совместимое с намеченным нами расположением.

23 вечером

Сейчас вернулся из штаба. Все наши предположения одобрены. Заявил коменданту о подаче паровоза и жду выступления. Утром завтра будем выгружать наш лазарет. Доктор ликует: «Никто еще не открывал лазарета на 10-й день выступления из Москвы – это рекорд на скорость!» А мы еще сидели в Ковно 3 дня!

Целую тебя и дочек моих славных.

Твой М. Сабашников

Шестаково, 25 V 1915

В отряде для меня очень странно складывается жизнь. Собственно говоря, я ничего не делаю, или делаю так мало, как никогда. А время уходит, и некогда сесть письмо написать, прочитать газету, пройтись для себя, а не для какой-либо надобности. Чтобы не запускать переписку, я решил в этой книжке писать что-то вроде дневника. Копию буду пересылать тебе. Хорошо? Письма независимо будут особо. Попробуем.

Ты уже знаешь, что из Олиты мы тронулись на ночь 23-го. Рано, около 3 ч. 30 утра, меня разбудил дежуривший Перфильев. Пришли в Шестаково. Начальник станции дает час на разгрузку поезда. Вчера весь день работали до ночи. Слава[40]40
  Слава – студент-медик, заведующий хозяйством отряда.


[Закрыть] так заморился, что заснул за чаем. Иду постараться оттянуть разгрузку хотя бы до 6 часов. Это удается сравнительно легко. Я заваливаюсь вновь на часок вздремнуть, а Перфильев бродит вокруг поезда, охраняя порядок и целость груза. Но в 4 часа все же приходится и мне встать. Мы с дежурным и проснувшимися случайно из слабосилки подготовляемся к организации разгрузки. К 6 будим всех, а в 11 часов пустые вагоны наши все еще стоят на станции, ожидая какого-то назначения и свидетельствуя собой, что никакой спешки не было.

Нами очень заинтересовано здешнее военное начальство. Еще ночью, до прихода поезда нашего, начальник дивизии, проезжавший поездом мимо Шестаково, вызывал наших студентов Зельдина и Панарина и расспрашивал их о том, скоро ли придет отряд, какой он силы и как развернется. Теперь во время нашей разгрузки он опять очутился на платформе. Осматривал лошадей наших и вообще все разузнавал, не скрывая, что желал бы самого скорого нашего развертывания. Мы, впрочем, не заставили себя ждать. 24-го лазарет был в порядке, и случайно забредшие раненые могли быть приняты. Их не зарегистрировали, ибо вскоре подошел санитарный поезд, который их и забрал. Так прошло 24-ое. Под лазарет мы заняли два дома. В одном их них кроме раненых поселился доктор с Борисовым, в другом – Кроткова со всеми сестрами. Мы, мужчины, заняли еще 3-й домик. Слава, я и Сережа устроились в одной комнате, относительно удобно.

Шестаково, 26 V 1915

Вчера мы снарядили обе летучки. «А» – развернулась в составе: Босс, Цветков, Зельдин, Греков, Вершилло, Окороков, Галецкий, Рампилов, 4 младших санитара буряты, 6 арб, 2 двуколки, походная кухня и бочки – в Сусниках. Летучка «Б» – в Новинах, в составе: Полетаева, Белавин, Авербург, Руднев, Грищенко, Костенко, Митрофанов, Егоров и пр., как в «А».

Новины находятся в 3 с половиной верстах от нас, Сусники – в 8. Пока происходила укладка вещей на арбы, мы со Славой и Кожеуровым на моторах съездили подготовить помещения. Это простые халупы – избы с сараем и амбаром.

Хотелось лично устроить обе летучки, и потому «Б», более близкую, я решил двинуть после обеда 25-го, а «А» – 26-го на рассвете. Но когда я вернулся уже после устройства «Б» в Шестаково, я получил телеграмму от начальника дивизии с просьбой немедленно развернуть в Сусниках летучку, ибо там уже сейчас 26 раненых. Поручаю Зельдину немедленно грузить и выступать, руководствуясь картой, ибо я не успел его свозить в Сусники, как было раньше намечено. Беру Босса, Погирееву, Рынкевич, Цветкова в автомобили, и катим на них с перевязочным материалом и всем необходимым на одну ночь. Ночью пришел и Зельдин с обозом. Ночью же развернулись, но раненых не пришло. Как потом оказалось, штаб не уведомил полки о направлении их в Сусники. Переночевав в Сусниках, утром 26-го вернулся в Шестаково.

«Летучки» Бурятского санитарного отряда. 1915 г.

Шестаково, 27-го и 28-го V 1915

Поступают раненые. Есть тяжелые. Гангрена в день ранения. Операции. Наш врач любит хирургию и понимает её и особенности военной обстановки отлично. Нас посещают. Командир корпуса. Начальник штаба корпуса. Опять начальник 53 дивизии с начальником своего штаба. Уполномоченный Красного Креста фон Резон. Отношения, по-видимому, наилучшие.

Внутри, впрочем, не без инцидентов. Сначала Окороков дорогой – в поезде – агитировал против распределения по летучкам, но я не счел возможным сделать согласно его просьбе.

Затем уже здесь столкновение Славы с доктором, доктора с Кротковой, его же с Кожеуровым, Полетаевой со своими в летучке.

Пока удается все недоразумения ликвидировать, но если бы ты знала, какая от этого пустота в душе. Неужели и здесь, где так много страданий и куда мы приехали утешать и помогать, нельзя обойтись без взаимных счетов и пререканий! Но все же пока ничего серьезного не вышло, и я только вижу, что мне надо быть каждую минуту готовым к возможным неприятностям. Уступчивости ни у кого.

29 V 1915

Сейчас объяснение со Славой. Он находит, что я не во всем соблюдаю его положение и авторитет заведующего хозяйством. Я дал ему, кажется, полное удовлетворение и буду впредь осторожнее. Надеюсь больше подобных жалоб не слышать.

30 V 1915

Чтобы не спутаться в последовательности событий, составлю конспект происшедшего до 1 июня, а затем буду уже записывать сюда ежедневно всё.

15 мая, 5 ч. вечера

Поезд Бурятского отряда вышел из Москвы.

18 V 1915

Пришли утром в Ковно, но не нашли никаких указаний, куда следовать дальше.

19 и 20 V

Ожидаем ответов на телеграммы, посланные Евстафьеву, Куракину, Дмитриеву. Вечером ответ Евстафьева: «Выступите по ж.д. Симно Сувилкской губ. Отряд предназначается для обслуживания одного из корпусов. По прибытии Симно повидайтесь корпусным врачом 3 Сибирского Корпуса, от которого узнаете подробности. Если для устройства Симно не окажется места, обследуйте ближайшие пункты ж.д. от Симно. Последующим благоволите телеграфировать времени ухода из Ковно, прибытия Симно также».

21 V

Автомобилем с Пастукьяном, Кожеуровым и Комаровым еду из Ковно в Симно через Прены и Олиту. В Симно сговариваюсь с Корпусным командиром и врачом. Мы, оказывается, будем заменять собой несуществующие военные медицинские учреждения 34-го еще не окончательно сформированного Корпуса. Поездка в Домницу в штаб 27 дивизии. Вечером возвращаемся в Олиту, куда к тому времени подошел наш поезд. Выбор места под склад.

22 и 23-го

Устройство склада в Олите. На ночь выходим в Шестаково.

24-го

В 3 утра прибыли в Шестаково. Развертываем лазарет. Выбираем места для летучек: «Б» Новины, «А» – Сусники.

25-го

В лазарете официальный прием, неофициально перевязывали еще вчера. Днем устраиваю летучку «Б» в Новинах, а для выступления в Сусники назначаю 26 рано утром. Телеграмма: «Прошу безотлагательно летучку в Сусники на раненых 212 полка, кот. сейчас 26. Начальник штаба 53 див. Скибин». Экстренно выезжаю с Боссом, сестрами на двух автомобилях. Двуколки высылаю под предводительством Окорокова немедленно. Зельдину поручаю поднять всю летучку и двинуться возможно скорее. Ожидание в темноте прибытия раненых и приближения обоза. Первый раз слышал пулеметы. По дороге будто скоро едут телеги. «Это Зельдин, но разве можно так гнать», – говорю я, но это не Зельдин и не грохотание колес по твердой дороге, а рокотание пулеметов. Не уехал бы Зельдин по шоссе прямо к немцам, надо поставить на шоссе у поворота сторожа. Вызывается Комаров со своим мотором и вскоре исчезает за холмом. Все страшно устали. Едва ходят. Спать ужасно хочется. Холодно тоже ужасно. Забираемся в халупу. Совершенно темно. Окороков время от времени освещает помещение своим электрическим фонарем. Из темноты тогда мелькают и опять исчезают знакомые лица. Жутко, вероятно, сестрам. Что-то думает молчаливая Петрова, и что смолкла всегда словоохотливая Ринкевич. Да всем, вероятно, жутко. «Где немцы, откуда придут эти 26 раненых?» – спрашиваю я молчаливую тень литовца хозяина, к которому мы забрались как хозяева. «Вот с этой стороны каждую ночь привозили сюда раненых, когда здесь стоял ушедший сегодня утром перевязочный пункт Сибирского Корпуса. Каждую ночь вот об это время мимо этих ворот проходил обоз повозок, идя на позиции за ранеными, и каждую ночь возвращались они со своей добычей. А это что? На дрогах в совершенной почти темноте везут какую-то клетку или лестницу. Рефлектор! Его каждую ночь вывозят на позиции и устанавливают для освещения вражеских окопов. Поутру вновь всё собирается, складывается и увозится прочь от огня и от глаз. Но вот заблестели огни на германском фронте. Ракеты. Каждая будто прямо в тебя целит. А вот и германские рефлекторы осветили соседний лес и дальнюю гору. В темноте я чуть не столкнулся с Зельдиным. Обоз стоит тут недалеко, и Зельдин пошел вперед разобраться, как ввести его во двор. «А где же Комаров – он должен был проводить вас с шоссе?» «Мы его не видели». Бегу к Панарину, но во тьме не могу сразу найти дорогу, а он не откликается. Наконец нахожу его, спящим в автомобиле в одной куртке без шинели, в такую погоду. Еле разбудил его, приставил к автомобилю сторожа и послал спать в избу, расспросив его, как найти Комарова на шоссе. Я не обращал внимания на дорогу и мог бы не сразу найти её. «Уж не уехал бы Комаров в Кальварию в плен к немцам. Было неосторожно оставлять его одного на шоссе». Тут потребовалось дать какие-то разъяснения Боссу и Зельдину. Я несколько минут задержался и затем пошел по направлению к шоссе искать Комарова. Кругом ракеты, свет рефлекторов пробегает то там, то здесь, изредка грохочут орудия, частят залпы, и время от времени этот шум пулеметов населяет все окрестности воображаемыми телегами. Я никак не мог сразу освоиться, что это ничего общего с телегами не имеет, и невольно относил долетающие до меня звуки к шоссе и другим большим соседним дорогам.

Вдруг яркий, яркий, ослепительный свет озарил меня, дорожку, на которой я стоял, соседние кусты. Германский рефлектор! Они, конечно, такого маленького предмета, как я, не заметят, эти германцы – подумал я, ну а все же неприятно. Отхожу в сторону в темноту, но не тут-то было! Глаз опять направлен на меня, и во всей темной ночи я один освещен всей силой огня. Еще раз бросаюсь в сторону. Еще раз попадаю в полосу света, будто за мной следят! Да ведь это наш Комаров едет на своем автомобиле прямо на меня! Милый Панарин не пошел спать, как я ему советовал, а пока я замешкался, давая советы Боссу и Зельдину, сбегал на шоссе, разбудил спавшего в своем моторе Комарова, и вот они оба подкатывают к Сусникам – но раненых все еще нет. Обоз разобран. Остается разобрать медицинскую часть. Это дело одних врачей, и мы можем спать. Все, кроме Босса и Цветкова, укладываются и засыпают до утра как убитые.

Вот она, первая ночь на позициях. Как много потом казалось простым и чуждым всякой таинственности, но первое время все так необычно!

30 V 1915 Шестаково

Приезжал кн. Куракин. Осматривал лазарет, ездил в летучку «Б» в Новинах. Рассказ раненого о прорыве фронта германцами. С Егоровым иду из Новин пешком в штаб 27 дивизии. Там предупреждают, что может быть отступление. Мы должны постоянно держать при штабе вестового. Частичное свертывание лазарета после эвакуации всех раненых в поезд. Проба свертывания прошла очень удачно. Е. Вл. Милановский показал себя. Вечером того же дня штаб 53 дивизии посетил Сусники и настоятельно советовал летучке «А» передвинуться подальше от места разрыва снарядов.

31 V и 1 VI

В Шестакове и обеих летучках спокойно.

2 VI 1915 Шестаково

День, полный хлопот и волнений. Я заспался. Бимбаев входит в комнату, когда я еще не вставал, и говорит, что есть слух, будто германцы прорвались в Красном. Обозы и парки отступают. Ж.д. линия очищается. Поезд Пуришкевича уходит, больше поездов в Шестакове не будет. Справляюсь лично на станции у коменданта и получаю полное подтверждение. Нам должны были 3 вагона два дня тому назад для хранения запасного имущества и быстрого его увоза на случай отступления. Зная голод вагонный в стране, я сначала не хотел брать вагонов, но со всех сторон штабы и просто сочувствующие организации нашей лица советовали забрать вагоны, предупреждая, что это единственное средство обеспечить свое отступление. Эти вагоны мы должны были занять частью наиболее ценным имуществом из запасов, частью вещами из лазаретов. Я теперь прежде всего хватился за эти еще недогруженные вчера вагоны. Увы – они на моих глазах угоняются со станции в Олиту, и я ничего не могу сделать, чтобы их задержать. Посылаю Егорова выяснить положение в штабе 27 дивизии, а сам приступаю к подготовке свертывания лазарета. У нас 110 раненых, что с ними делать. Из Пужка через Шестаково в Олиту должен пройти поезд санитарный, но комендант говорит, что он не остановится в Шестакове. Звоню во все штабы и во все канцелярии. В результате добиваюсь остановки поезда в Шестакове на 10 минут. Выносим всех раненых на платформу и, когда поезд подходит, переносим их на поезд, ну, не в 10 минут, но не больше как в 20 минут. Поезд ушел. Последний. Теперь надо думать о том, как нам уйти самим. Очевидно, гужом и пешком. Это кое-кому не нравится, но я не обращаю внимания на жалобы и замечания. Приказываю укладывать в повозки наиболее громоздкое имущество и прибрать лазаретное так, чтобы оно могло уложиться в обоз. Работа идет скоро и очень успешно, без особой сутолоки. Санитары-студенты и сестры на высоте положения. Приезжает фон Резон, особо уполномоченный Красного Креста при 34 корпусе. «Вы свертываетесь? Хорошо делаете. Всё отступает. Я уже 3-е отступление проделываю! Скучно». Я предлагаю проехать в штаб 27 дивизии, чтобы ориентироваться в положении, и оттуда съездить в обе наши летучки, которые ничего еще не знают. Едем нашим мотором. В штабе большое напряжение, но внешне спокойно. «Ждите наших указаний».

Предупреждаю летучку «Б» в Новинах, и едем затем в Сусники в летучку «А», с тем чтобы оттуда проехать в штаб 53 дивизии. Не застаем Босса в Сусниках. Накануне он искал по указанию штаба 53 дивизии помещение под летучку «А» в Погрантышках и, не найдя ничего подходящего, поехал просить разрешения остаться в Сусниках. В Сусниках ничего о тревоге на нашей станции не знают. От поездки в штаб 53 дивизии фон Резон отказался. «Мы с вами не знаем, что произошло и происходит, нелепо ехать при таких условиях вдоль фронта, когда, может быть, в этом месте наши войска уже отступили. Я не хочу ехать немцам в плен». Так как замечание это было по-моему основательно и при том я ничего от поездки в штаб 53 дивизии не ждал, я решил возвращаться в Шестаково, дав в летучке «А» все указания на случай отступления и на случай если бы Босс, поехавший в штаб вдоль позиции, не вернулся. К счастью, эта предусмотрительность оказалась излишней. Босс привез вечером из штаба указания отодвинуть летучку свою в Шестаково, и на закате вся летучка в полном порядке медленно подъехала к Шестаковскому лазарету.

Впоследствии я узнал, что волнение охватило в тот день многих даже бывалых военных. Так, интендантство сожгло некоторые склады, готовясь к отступлению.

3-го июня

Вчерашний переполох имел свою хорошую сторону, как, впрочем, и все в мире сем. Во-первых, мы произвели пробное свертывание и развертывание, убедились, что соотношение обоза и имущества, им обслуживаемого, рассчитано довольно удачно, и заметили те улучшения в порядке свертывания, какие надо в будущем произвести. Во-вторых, я увидел, что мы должны и что мы в состоянии продолжать оказывать медицинскую помощь раненым, производя им перевязки, и тогда, когда лазарет свернут. Для того чтобы обеспечить непрерывность работы перевязочной, надо выделить особо арбу скорой медицинской помощи.

К вечеру 2-го у нас скопилось значительное количество раненых. Вечером же пришла телеграмма из штаба 53 о присылке арб и повозок в Мацково за ранеными. Я послал туда все три автомобиля и затем 7 арб под начальством Перфильева, знавшего дорогу. Автомобили, кроме Комарова, задержанного штабом до утра, вернулись с ранеными ночью. Перфильева же штаб послал за ранеными в Кохановчизну. Задержание Комарова и отсылка Перфильева не входили в мои расчеты, и на будущее время надо будет остерегаться повторения подобных вещей. Буду бдителен!

Ночью (со 2-го на 3-е) меня будят телеграммой. Штаб 53 дивизии просит прислать за ранеными в Новиники. Как быть? 7 подвод только что вернулись с Перфильевым, 7 стоят груженых летучкой «А». Несколько погружено было запасами лазарета на случай отступления. Народ наш весь сбился с ног за вчерашний день и за эту ночь. Решаю проехать сам с 7 арбами. Кстати заеду в штаб и узнаю общее положение. Выезжаю около 6 часов верхом, сопровождаемый 7 арбами.

На пути много раненых – одни пешком (большинство), другие на военных и на обывательских повозках. Все говорят, что около позиций осталось много тяжелых. Около Мацково нагоняю несколько повозок Пермского отряда. Видно, и они вызваны на помощь. Жаль, что вчера они ушли из Мацково – вот когда они были бы там нужны. Нагоняю у штаба врача 210 полка. Знакомимся, решаем вместе заехать в штаб. Там никаких более точных указаний не дают – надо ехать в Новиники. Едем с полковым врачом, который берет меня как бы под свое покровительство. Заезжаем в их околодок (полковой перевязочный пункт), к батюшке, оказавшемуся уже знакомым (хоронил умершего в нашем лазарете), в околодок соседнего полка. Затем дальше за ранеными, не достигшими околодков. В некоторых местах врач меня останавливает. Здесь обстреливают: «Я проеду этот пригорок на рысях, и, когда скроюсь за теми деревьями, поезжайте и вы, но гоните лошадь». К каждой подводе нашей дают провожатого из полка, и каждую подводу ведут тоже отдельно. Таким образом наши подводы достигают самого Скергболе.

Но мне пора назад, из штаба я дал по соглашению со штабом депешу, чтобы летучка «А» немедленно выехала в Мацково и чтобы Сережа привел туда все свободные арбы лазарета. Надо приехать туда раньше наших, чтобы подготовить всё к их прибытию и чтобы поставить «отношения». Но в Мацкове никого, кроме полковых врачей, нет. Спешу дальше и встречаю Сережу с арбами на полдороге от Шестаково. Там же шла каретка – автомобиль с сестрами, Зельдин с обозом ехал за ними. Говорю Сереже сдать арбы летучке и возвращаться со мной в лазарет, что он с большой неохотой и работой над собой, чтобы не возражать мне, но делает беспрекословно. К обеду мы уже дома, а в обед новая телеграмма, уже из полка – просят забрать 60 раненых из Кохановчизны. Обстреливается ли она? Какой дорогой надо ехать, чтобы не попасть под обстрел? По какой дороге можно везти раненых? Эвакуировать ли их в Шестаково или в более близкое Мацково, куда уже пошла наша летучка? Еду автомобилем объездом через Сусники с Милановским и Панариным, а Сереже поручаю вместе с Волковым проводить арбы до Слободки и там ждать нашего приезда или нашего посланного.

Бурятский отряд. М. В. Сабашников в центре. 1915 г.

В Кохановчизне околодок 211 полка – полковой перевязочный пункт. Врач занят какими-то списками. Хотя мы приехали по зову и ему же на выручку, он встречает нас довольно безучастно. Оставляю его в саду с его списками и вхожу в избу, где лежат раненые. Это ужасно – всё в непонятном беспорядке, живые и мертвые, отчаявшиеся и уповающие, страдающие и потерявшие сознание. Запах крови. Стоны. Взгляды, старающиеся угадать, можем ли мы принести утешение. И какая покорность судьбе! Никто ни о чем не просит, все ждут помощи молча, сосредоточено. Здесь много больше 60, но раненые в руку могут идти пешком, подсаживаясь лишь время от времени, чтобы не истратить силы. И так мы сможем на своих арбах увезти всех тяжелых, а легкие пойдут за арбами пешком. Надо теперь выяснить, будет ли подан поезд в Мацково, и сможет ли наша летучка в Мацково принять всех раненых, и не лучше ли везти их прямо в Шестаково. Едем на моторе в Мацково.

Босс и вся компания стояли в саду под вековой липой, когда мы подошли к ним. Началось совещание тут же на месте встречи, причем сообщения о том, как устроилась летучка на новом месте, переплетались с суждениями, как быть с ранеными из Кохановчизны. В это время с германской стороны совсем будто бы близко от нас раздался орудийный выстрел. Затем снаряд, издавая какой-то металлический, резкий звук, взвился над нами и, перелетев сад, разорвался где-то за липой. Сначала оборвался звук полета и уже потом, через маленький промежуток разрыв. Я посмотрел на своих собеседников и понял, что надо во что бы то ни стало продолжать прерванный разговор, продолжать начатое дело. Но еще снаряд! Жутко слушаем его полет над головами, затем зловещее молчание, затем взрыв, вот там за акацией, совсем близко. Вздох облегчения у всех, но не у меня. Видимо, обстреливают ж. д. полотно, сибиряков, высаживающихся из поезда. Сережа с Волковым и арбами должны были ехать вдоль ж. дороги и остановиться в ожидании нас у Слободки. Долетают ли туда снаряды? Что, если Сережа с Волковым, не дождавшись нас, вздумают продолжать путь прямо под обстрел. Мне хочется сесть на автомобиль и ехать им навстречу вдоль ж.д.

Но не могу же я рисковать Панариным, не могу я оставить в Мацково Милановского. Как быть? Решаю ехать объездом из Мацково на Рудку, из Рудки на Слободку. Но нельзя торопиться отъездом, чтобы не показалось, что я бегу от обстрела и чтобы не деморализовать этим публику. Между тем снаряд за снарядом с громом вылетают из германских окопов и, проносясь со своим резким металлическим звуком над нами, разрываются где-то близко-близко за садом. Страх за Сережу захватил меня. Несемся в Рудку все же, ибо направить автомобиль под прямой обстрел навстречу Сереже я не имею права. Вот когда я проклинал свое неумение править машиной. Проехали Рудку, свернули по пескам к Слободке, и видим: какой-то обоз едет нам навстречу. Сережа впереди возбужденный кричит мне, что какие-то офицеры посоветовали им не стоять в Слободке, а свернуть на Рудку, и вот они здесь целы и невредимы!

При здешней обстановке нельзя отдаваться своим чувствам, я стараюсь быть спокойным, говорю, чтобы обоз шел впереди на Рудку и Кохановчизну, а наш мотор пойдет сзади. Обоз пошел, быстро удаляясь все дальше от мест обстрела, а мотор наш при повороте назад врезался в песок и ни с места! Пришлось толкать и затем идти часть пути пешком. Солнце уже было низконизко. Жара шла на убыль. Из рощи потянулась прохлада, а где-то со стороны позиций гармония в чьих-то умелых руках выводила песнь бодрую и полную жизни. «Ведь вот же люди под обстрелом играют», – говорю я Милановскому. Мы остановились, послушали и заговорили о странностях человеческой души, о природе Литвы, тихих литовцах, Чюрленисе[41]41
  Чюрленис Микалоюс Константинас (1875–1911) – литовский художник и композитор.


[Закрыть] и Балтрушайтисе.[42]42
  Балтрушайтис Юргис Казимирович (1973–1944) – литовский поэт, писал на русском и литовском языках.


[Закрыть] Солнце наполовину скрылось, ноги вязли в сыпучем песке, гармония тянула свою песенку, а на позициях раздавались залпы ружей и рокотание пулеметов.

«Смотрите, какие чудные цветы», – на сыпучем песке мелкие, стелющиеся растеньица с ярко фиолетовыми цветочками, мною никогда ранее не виданными. Мы становимся с Милановским на колени и нарываем их целыми гирляндами.

«Ну, какая же разница между нами, собирающими цветы и играющим на гармонии? – спрашиваю я Милановского, – и при чем же тут привычка, разве мы так привыкли к обстрелу». Смеемся оба на все наши рассуждения, и бежим догонять Панарина, который уже вывел свой мотор на твердую почву.

И вот мы в Кохановчизне укладываем раненых в наши повозки. Военные врачи какие-то растерянные бродят между ранеными, не зная, что делать и как начать. «Безнадежных не берем», – говорю я врачу. «Давайте только таких, которые могут выдержать переезд без ущерба для здоровья». «Одного экстренного можно положить в автомобиль и отправить немедля». Но даже такая элементарная система не выдерживается. Экстренного намечают в первую очередь, но почему-то не дают его очень долго, мы успеваем все арбы за то время заполнить. А когда этот экстренный уже уложен и я спрашиваю, что у него и почему он признан экстренным, врач ничего определенного мне не говорит, а санитар из нижних чинов после отхода врача говорит мне: «Здесь, ваше превосходительство, ошибка вышла, того раненого, о котором вы говорили, с самого начала в арбу положили». Но перекладывать нельзя, надо ехать как уложили. Тем более что мое предложение выдвинуть экстренного вперед, очевидно, по существу не было понято, и вовсе еще не установлено, кого из 60 считать требующими помощи в возможно скором времени. Но вот это уже совсем нехорошо. Принесли умирающего, который и скончался в арбе, лишь только его уложили. Опять перекладывать. Работают только наши. Военные смотрят как-то растерянно и ничего не делают. Если бы ты видела Сережу за работой, ты, конечно, была бы им довольна. Он не отставал от старших, а старшие, Милановский, Панарин и Волков – выше всяких похвал!

Сережа Сабашников (всадник справа). 1915 г.

Вот тронулись. Совсем темно. Автомобиль впереди. Останавливается на каждом повороте или перекрестке. Сережа верхом впереди арб. Волков сзади, тоже верхом. Так добираемся до шоссе около Сусников, и затем автомобиль, уже не останавливаясь больше, уносит меня, раненого и Милановского в Шестаково. Перед тем как отпустить нас вперед, Сережа достал взятый им кусок шоколада и, несомненно, довольный своим трудом и своими стараниями, поделился шоколадом с Милановским, Панариным и раненым, лежавшим в моторе.