Электронная библиотека » Михаил Сабаников » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 24 декабря 2014, 16:56


Автор книги: Михаил Сабаников


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Но меня уже ничто не удивляло – ни шоколад, ни гармония, ни сбор цветов, и я не хотел обмениваться мнениями и замечаниями с сидящим рядом со мной на «облучке», если так можно выразиться, применительно к автомобилю, Милановским. Эти безропотные страдальцы, которых мы везли, и наши милые санитары, ловкие и внимательные, с чувством подходившие к раненым и умевшие им действительно помочь, и среди них Сережа – вот чем полна была душа моя. Я радовался, что он цел и невредим, и радовался, что он такой, каким я его сегодня видел. Ты бы гордилась своим сыном.

В 4 часа ночи мы все ужинали у нас в комнате, сидя на наших кроватях, расставив блюда с холодными остатками ужина на поставленные «на попа» чемоданы, при свете огарка тобой купленного.

4-е июня

Утром получаю телеграмму от штаба 53 дивизии – прислать летучку немедленно в Погрантышки, что рядом с Сусниками, откуда летучка ушла по указанию штаба 2-го июня. Телеграфирую, что еду в Мацково лично распорядиться переводом летучки из Мацково в Погрантышки. Не понимаю, почему штаб не уведомит летучку сам, ибо находится рядом с ней. Если перевод вызван опасностью обстрела, то ведь здесь каждые полчаса ценны, а мне, чтобы добраться в летучку, нужно 10–12 верст по пескам сделать. Пока собирают автомобиль, приезжает фон Резон и передает что-то доктору. Доктор не разобрал в чем дело, а фон Резон уехал. Вот как дела делаются!

Сажусь с Бимбаевым на Комаровский автомобиль и нагоняю фон Резона в Вицгайло, куда перешел 2-го Пермский лазарет, оставивший Мацково. С первых же слов заметна какая-то натянутость. Пермяки обижены, что наша летучка заняла ими покинутое место. Сговариваемся разделить сферу влияний. Мое заявление, что нас уже просил штаб перевести летучку в Погрантышки, видимо успокаивает, но все же сговариваемся ехать вместе в штаб, чтобы установить сферы действия.

Пермяки поедут на лошадях, а мы мотором. Дорогой пресмешной случай. Мотор засел в лужу, из которой никак не удается его вывести. Чем больше стараний, тем глубже засасывается машина в эту странную лужу, будто по мерке мотора сделанную: края твердые, крутые, сухие, а сама лужа будто без дна. Пришлось лопатами расширять выезд, позвать добрых поселян на помощь и веревкой тянуть мотор вон из грязи. Когда Бимбаев, я и два крестьянина во всю силу напряглись, веревка лопнула, и мы все четверо полетели вверх тормашками, подняв столб пыли. Смеху было немало.

Но вот мы в штабе. Входят без доклада и без стука в дверь. На покойном кресле в пустой комнате перед картой, разложенной на единственном столе, покойно спит начальник дивизии – старичок, очень милый и расположенный к нам. «Согласно вашей телеграмме еду перевезти нашу летучку в Погрантышки». «Ну вот и отлично: мы вам туда поезд дадим!» «Ваше превосходительство – Погрантышки не находятся на ж.д.» «Ах, как это вам неудобно будет, но зато уж в Мацкове поезд будет к вашим услугам». «Ваше превосходительство, чтобы придти в Погрантышки, наша летучка должна уйти из Мацкова». «Да мы вас в таком случае не пустим. Все нас бросили на произвол судьбы, и не приди вы, наши раненые остались бы без перевязки. Теперь и вы нас хотите покинуть». «Ваше превосходительство, мы из штаба вашего телеграмму получили», – читаю депешу. Генерал в волнении встает, и слышу: будит в соседней комнате начальника штаба и дивизионного врача.

Всеобщее полное недоумение. Оказывается, думали, что мы можем выделять неопределенное количество летучек. Я готов был на формирование 3-й летучки, но при наличности Пермского лазарета, желающего перейти обратно в Мацково, я не вижу смысла это делать и предлагаю нашу летучку «А» перевести в Погрантышки, раз штаб это уже решил и там летучка нужна, а пермяков вернуть в Мацково. С трудом мирится генерал, не желая терять полюбившуюся ему летучку нашу из вида. Но вот приезжает фон Резон и кончаем на этом – мы в Погрантышках, а пермяки – в Мацкове!

Вечером в Мацково прибыли пермяки, а ночью летучка наша ушла в лесную сторожку на ночлег, чтобы утром перейти в Погрантышки.

5 VI

В Погрантышках нет ни одного подходящего под лазарет двора. В одной низкой темной халупе живут 5 семей, все беженцы, бросившие свои дома у самых позиций. Куча детей, старухи, какие-то увечные старцы. Чтобы занять эту единственную по расположению к шоссе подходящую халупу, надо выселить всех приютившихся в ней. Нет ничего проще. Сказать старшему, или сказать тому, кто подвернется, что дом нужен, и все обитатели, хозяин и гости, оставят дом беспрекословно. Никто даже не спросит, куда ему деться. Это его забота, и офицеры не виноваты, если халупа им нужна. Для верности надо только бумажку на дверь наклеить с означением, что она занята Бурятским отрядом. Но это только для того, чтобы какая-нибудь часть войсковая или другой отряд не вздумал занять облюбованное нами помещение.

Сначала мне трудно было проделывать эту операцию. Как я просил В. Н. Полетаеву не занимать для своей летучки лишнюю комнату, без которой, по-моему, можно было обойтись и которой хозяйка, по-видимому, особенно дорожила. Но теперь я проделываю эту операцию спокойно и деловито, стараясь лишь ограничиться самым необходимым и стараясь не создавать для жителей безвыходного положения. Вот эту халупу в Погрантышках мы с Боссом не решились занять, и после долгих поисков мы вернулись всё же опять к Сусникам, но остановившись теперь на крайнем дворе, самом близком к Погрантышкам и самом удаленном от окопов. Конечно, при желании он может быть срыт с земли в несколько минут снарядами германскими, но наша задача была найти укромный уголок, не удаляясь слишком от линии. Избранный нами двор за холмом, укрыт и незаметен неприятелю, да и поблизости, кажется, нет интересных для него целей.

Не хотелось ни Боссу, ни всей летучке перебираться на новое место. Случайно на одну ночь занятый домик лесничего представлял заманчивый уголок. Кругом лес, со всеми лесными прелестями, благоухание цветов, пение птиц, прохлада, дичь, приятные прогулки… В доме так всё уютно, удобно. Лесничий был немец. Рояль в гостиной. Комфортабельная мебель. На стене вышитые хозяйкой по-немецки надписи – смесь благочестия и домовитости. Правда, когда немцы достигнут конца своего развития – высшего своего предела, у них явится немецкий свой Конфуций, который, подобно китайскому, переложит в религиозные постановления правила, как подметать пол, мыть руки и почитать родителей. Но они еще не достигли своего зенита, немцы, а пока что немец-управляющий выслан, дом пуст, цветы без хозяина, рояль без музыканта, и поучения на стенах вызывают лишь усмешки случайно заезжающих сюда при разведках офицеров.

Перед тем как расстаться совсем с этим домиком, приветливым и укромным, наша летучка устроила там вечеринку. Мария Николаевна пела, Босс играл на рояле. Все как-то забылись, зачем они здесь… Я не был, но думаю, что со стороны этот домик в лесу, оживший на несколько часов, чтобы потом погрузиться опять в мрак, являл странную картину.

6 VI 1915

Наконец-то удалось выпроводить в Москву Мухартова. За разными экстренными делами и хлопотами…[43]43
  Текст обрывается, оставлено пустое место.


[Закрыть]

6–12 VI 1915

Несколько дней ничего не записывал. То некогда, то посетители, то усталость. Вот коротко события этих дней.

Был бой в 53 дивизии, с большими потерями и небольшим отступлением 211 полка. Командиром полка Мамаев, почему начальник штаба называет это сражение Мамаевым побоищем. Говорят, много наших сдалось в плен. Потери – свыше 1000 человек. За ночь мы приняли 447 – рекордный прием. Всё прошло у нас в порядке, без всяких замешательств. В лазарете приемом легко раненых заведует Мизюкова. Очень хорошо управляется, хотя на неё несправедливо много работы выпало сравнительно с другими. Впрочем, справедливость здесь трудно соблюсти. Тот, кто умеет хорошо работать, обязательно получит больше работы, ибо нельзя же рисковать давать поручения в ненадежные руки. Сестры, впрочем, наши все хорошие, хотя многие и мало подготовлены. Андреева всю ночь сидела и утром не была никуда негодной, как бы можно было думать по тщедушному её виду. На её дежурство выпала первая смерть. Это было на второй день открытия лазарета. Принесли безнадежного. Он умирал целые сутки. Андреева, очевидно, не могла примириться с неизбежностью и окружала несчастного участием и лаской, даже когда началась агония. Это был наш первый раненый, и им же открылось наше кладбище. Все провожали. Священник полковой сказал слово. Андреева была вся проникнута происходившим. Затем это повторялось уже неоднократно. 8-го хоронили Вейцлера, прапорщика 211 полка, товарища Окорокова и Милановского. Он тоже привезен был в безнадежном состоянии. Скончался на руках у Ульянищевой.

7-го вечером мы с Сережей и Боссом верхом были в штабе 53 дивизии в Мацкове. Надо было узнать, что будет после «Мамаева побоища». Начальник дивизии очень негодовал на нас, что мы не приехали к ужину, и заказал приготовить для нас особо. Мы отказывались, но были очень рады, что отказу нашему не вняли. Проголодались, да и интересно было сидеть в штабе и наблюдать их работу. Всё происходило за столом. Докладывают, что с наблюдательного пункта такого-то полка усмотрели значительные передвижения германских войск. Догадки – куда, зачем. Требуют точной телефонограммы. По рассмотрении приходят к заключению, что немцы отходят. Приказ – дать несколько снарядов по отходящим. Глубокое молчание. Вдруг оглушительный выстрел. Стекла задрожали. За ним другой, третий. Мне вспоминаются минуты детства. Нина и Катя на охоте. Ржевский нацелился на зайца, а сестры молят Бога, чтобы он промахнулся. Весь красный, Ржевский бросает ружье и обращается к ним с недоуменным вопросом. Он страстный охотник, и это ему кажется глупо и смешно. Но все радуются и смеются, идут на привал, довольные друг другом и собой, не замечая будто бы несообразности – идти на охоту и молить о промахе в зверя. И вот, когда полетели наши снаряды в Кальварию, я спрашивал себя, желаю ли я, чтобы дан был промах. По совести – я не нашел в себе этого желания. В случае попадания – 20–30 убитых и раненых неприятелей от каждого снаряда. Это ужасно, но, быть может, еще ужаснее то, что мы не ужасаемся, что единственное наше спасение в том, чтобы на время не ужасаться…

Попали или не попали, не знаю, но наутро немцы в отместку вновь обстреливали Мацково и вернувшийся туда Пермский лазарет. Убили часового, но больше ни в кого не попали. Приехавший затем фон Резон настаивал на переводе пермяков в другое место, но они не хотят уйти. Прошлый их уход из Мацкова послужил темой для разных неуместных разговоров, и теперь пермяки желают, очевидно, чтобы им было предписано оставить Мацково. Между тем никто им такого формального предписания не дает. Фон Резон рекомендует мне представить сестер летучки «А» к георгиевским медалям. Своих пермячек он представляет. Я же не хочу начинать деятельность отряда с погони за наградами, хотя бы и заслуженными. Невыгодно иметь такого уполномоченного, как я?

Шестаково, 12–15 VI 1915

Не проходит дня, чтобы нас кто-нибудь не посетил. Всех и не припомнишь. Не говорю о штабах – дивизий, корпуса, отдельных полков. Это уже свои люди. А то – из Гродно, да из Петрограда. Какой-то командированный штабом X армии Комаревский, профессор Казанского университета – о противогазах, другой профессор другого университета о хирургии хлопочет и т. д. И всё это, думается мне, бесследно. Теперь, для того чтобы утверждать что-либо или советовать что-нибудь, полагается говорить – я был и собственными глазами видел на месте. И вот, чтобы иметь право это сказать, люди ездят. Может быть, ничтожную какую-либо пользу они и приносят, но всё же чиновничье, поверхностное, Петроградское есть в этих разъездах. Но я не хочу здесь ничего осуждать и умолкаю. Если только стать на эти рельсы, то далеко придется уехать по пути критики, и эти командировки окажутся слишком незначительным обстоятельством, чтобы на них останавливаться.

Еду в Гродно. Надо, наконец, лично познакомиться со штабом X армии. Со мной поедут Сережа, Панарин и Перфильев. Последний будет покупать седла и сбрую.

Шестаково, 18 VI 1915

Сегодня утром рано вернулись из Гродно. Видел Радкевича[44]44
  Радкевич Евгений Александрович (1851 – после 1935) – генерал от инфантерии, в 1914 г. командовал 3-м Сибирским армейским корпусом, с апреля 1915 г. командующий 10-й армией.


[Закрыть]
– командующего X армией, начальника штаба, полковника Евстафьева – заведующего санитарной частью армии, много разных генералов, между ними нашего корпусного. Радкевич – плотный крепкий старик, с простыми манерами, вероятно, храбрый и деловой. Он до недавнего времени командовал 3 Сибирским корпусом, самым славным и стойким из корпусов X армии. Он ли по сибирякам, они ли по нему, но дух один – деловой, серьезный, ничего на показ не делается, манеры грубоваты, но обхождение радушное. За обедом Радкевич хлопочет, чтобы всем досталось квасу. Не раз встает и на положении хозяина дает те или другие распоряжения подающим блюда солдатам. Пригласил всех сесть за обеденный стол «по чинам». Чинов было много. Мой приезд совпал с заседанием «Георгиевской Думы», присуждающей кресты, и съехалось много генералитета. Естественно, поэтому много говорилось о наградах. В этот день стало известно об отставке Сухомлинова[45]45
  Сухомлинов Владимир Александрович (1848–1926) – военный деятель, генерал от кавалерии; с декабря 1908 года – начальник Генерального штаба, с марта 1909 по июнь 1915 – военный министр; был смещен с должности по решению Верховной комиссии, расследовавшей неудачи на фронте и злоупотребления в армии.


[Закрыть]
и назначении Поливанова.[46]46
  Поливанов Алексей Андреевич (1855–1920) – генерал от инфантерии, член Государственного совета, военный министр с июня 1915 по март 1916 г.


[Закрыть]
По случаю «перемены счастья» Радкевич сказал, что после войны желал бы получить назначение куда-нибудь подальше – ну, в Туркестан, например. Возврат правительства к народу и к обществу всеми приветствуется. Все верят, что теперь недостатка снарядов не будет. Боюсь, что здесь даже преувеличивают силы и возможности, какими обладает общество. Ждут назначения А. И. Гучкова[47]47
  Гучков Александр Иванович (1862–1936) – российский политический деятель, лидер партии «Союз 17 октября», председатель III Государственной думы (1910–1911), военный и морской министр Временного правительства России (1917), депутат Думы (1907–1912), член Госсовета (1907 и 1915–1917). С началом Первой мировой войны в качестве особоуполномоченного Общества Красного Креста отправился на фронт; занимался организацией госпиталей и обеспечением их всем необходимым. В дни Февральской революции по поручению Временного комитета Государственной Думы 2 (15) марта 1917 г. вместе с В. В. Шульгиным выехал в Псков к Николаю II для переговоров о его отречении в пользу сына Алексея. В первом составе Временного правительства занял пост военного и морского министра. Летом вместе с М. В. Родзянко основал Либеральную республиканскую партию, которую он намеревался сделать «партией порядка». Активно поддерживал Л. Г. Корнилова, ставшего верховным главнокомандующим, в его планах установления военной диктатуры. Весной 1919 г. по поручению А. И. Деникина отправился в Европу в качестве дипломатического представителя Белого движения. Умер в Париже.


[Закрыть]
товарищем министра военного, острят над тем, какую он будет носить форму, но, по-видимому, никого такое назначение не шокировало бы и оно здесь считалось бы естественным. Меня расспрашивали про Союз Городов, который всюду смешивают здесь с Земским Союзом.

Шестаково, вечером 18 VI 1915

Я почти не спал ночь, т. к. приехали-то мы из Гродно около 4 утра, и затем вышли ночью или утром всякие помехи. Днем сел было писать, но оставил – глаза слипаются. Вечером у нас хоронят двух из 108 полка – офицера и рядового. Они были ночью на разведке. Встретившись с разведкой германской, вступили в бой ручными гранатами. Офицера в Шестаково принесли на носилках в безнадежном состоянии, и ночью он скончался в лазарете, опять на руках у Ульянищевой. Рядовой остался между окопами, и какой-то смельчак ползком носил ему воду и пищу. Ночью его вынесли и затем доставили в лазарет, но он тоже скончался. Полк решил хоронить обоих с воинскими почестями. Сестры решили сплести венки. Я пошел вместе с ними в поле, чтобы перебороть сонливость, на меня напавшую. Цветов немного. Васильки, маргаритки, клевер – поблизости нет луга, и мы рвали цветы в ржаном поле. Мне почему-то вспомнилась картина раннего детства. Тоже чахлое ржаное поле около ж.д. станции, только не Шестаково, а Кунцево (около Жуковки) – только там можно было нарвать васильков. Как и тогда – жарко, жужжат насекомые, над головами – жаворонки. Мы любили отыскивать их в лазури неба и состязались, кто скорее увидит. Только теперь, кроме жаворонков, над головами носится еще немецкий таубе. Его тоже иногда только слышишь над собой, но не видишь. Первое время он раздражал и не давал ничем заниматься. Теперь все привыкли. Бомб он не бросает, но сигналы какие-то подает. Не раз видели мы, как его обстреливали шрапнелью, всегда безрезультатно.

Похороны были очень трогательны. Полковая музыка. Расстроенные, искренне расстроенные лица товарищей офицеров, даже нескладное слово полкового священника – всё производило сильное впечатление.

Просил офицеров остаться ужинать, но командир сказал, что получил донесение о движении германцев против его окопов, и надо возвращаться туда. Было 8 ч., когда все ушли. А в 11 часов началась отчаянная канонада и стрельба по всему фронту. Такой еще никогда здесь не было. Все собрались на погребе – наш наблюдательный пункт – и следили за ракетами, прожекторами, взрывами гранат и шрапнелей. Очевидно шел большой бой. Надо было приготовиться к большому числу раненых. Наши летучки будут иметь работу. Заказали по телеграфу, чтобы к утру подали сюда из Олиты санитарный поезд. В 3 часа я решил отправиться в летучку с лазаретными подводами, и чтобы хоть немного вздремнуть, лег в 2 часа, приказав дневальному меня разбудить. Когда я вскочил по зову дневального, я нашел Милановского всё на том же нашем погребе. Он совсем не ложился. По его словам, перед рассветом канонада еще больше ожесточилась. Пока я спал, пришла записка от Босса – просит подвод под раненых. Егоров верхом увел 7 арб. Пожалел меня будить. Но он забыл про 10 повозок казенных, стоявших у нас в Шестакове и не послал пополнения – санитара вместо выбывшего из летучки Галецкого. Бужу только что накануне прибывшего нового санитара, пою его чаем с галетами и отправляю в летучку «А». Сам еду сначала в «Б», чтобы там увериться, всё ли в порядке.

Продолжаю прерванное описание.

19-го июня

Со мной увязался подполковник Комаровский. Это чистое наказание. Он командирован штабом армии для обследования и урегулирования эвакуации. Никаких полномочий не имеет. Вмешивается в чужие распоряжения. Перед высшими трусит, с низшими груб и нахален. С нашими постоянно заводит разговоры на неуместные здесь темы, почему и прослыл здесь провокатором. Пока от него здесь работы я не вижу, а отношения он портит. Сплетничает. Когда хочет похвалить, он не находит, что сказать о твоих достоинствах, а во все корки начинает тебе бранить твоего соседа, думая этим польстить тебе и сделать приятное. Ты знаешь, я не выношу «пересуд», он же другого разговора не понимает и обижается, когда ты либо молчишь, либо уклоняешься от ответов и от высказывания своего мнения. Мне раз пришлось ему категорически сказать, что мы пришли сюда не судить, а помогать, и будем помогать даже тем, кого, быть может, внутренне будем осуждать. «Не на раненых же учить людей, как надо действовать, да еще вопрос, сумеем ли мы с вами делать лучше». Он ожегся, но не унялся, потому что по природе лишен всякого такта. Хотел устроить у нас свою жену сестрой милосердия. Я отклонил. Тем не менее он на словах высказывает мне и нашему отряду всяческое расположение и поселился у нас на неопределенное время и с неопределенными целями. Я не люблю ездить с ним, потому что всюду он устраивает неприятности, и выходит, что я становлюсь либо участником их, либо по крайней мере свидетелем.

В Новинах – летучке «Б» – все спали, когда мы туда приехали. Я разбудил Руднева и Авербурга, расспросил, как прошла ночь, и предупредил, что со стороны 108 полка, обслуживаемого летучкой «Б», должны быть раненые. Повозка, оказалось, была с вечера послана на позиции, но не возвращалась. От Новин спешим в Погрантышки. Было уже 4 ч.30 м., когда мы на шоссе встретили большой обоз, идущий от позиций. Кто? Куда? Почему? 2-ой обоз 211 полка. Приказано отступить на 4 версты. Гоним лошадей (мы с К. едем верхом). Еще обоз, на этот раз полковой перевязочный пункт 211, бывший до сего в Кохановчизне, отступает в Стродзее, почти к Шестакову. Здесь много знакомых. Непринужденно говорят, что окопы наши взяты, 1 батальон взят в плен, около 1000 убитых и раненых. Штаб полка оставил Яхимовичи. Кохановчизна обстреливается. Раненых много, но они не задерживаются в Кохановчизне, ибо за обстрелом небезопасно делать перевязки. «Ваша летучка тоже свертывается и уходит». Через 15 минут мы в Погрантышках. Летучка работает, уходить и не думает, только лишнее имущество укладывается на арбы, чтобы не задержать отступления. Арбы с Окороковым, только что приехавшим из Кохановчизны, вновь направляются Боссом туда, ибо туда стекаются по привычке множество раненых, и за уходом оттуда полковых врачей эти раненые не получают никакой помощи. В избе сёстры заняты перевязками. Через 30 минут приблизительно приезжают обратно из Стродзее полковые врачи. К. обрушивается на них с самой неприличной руганью, указывая, что они бегут там, где даже неопытные сестры наши не думают трогаться с места. Положение полковых врачей было действительно постыдное, но зачем же нас еще впутывать в эту историю. Я стараюсь ускользнуть, чтобы не быть свидетелем этих распеканий, но К. всюду меня ищет и взывает быть свидетелем служебного проступка врачей. Я все же увертываюсь. Через четверть часа мы снабжаем врачей нашими перевязочными средствами, и они на наших арбах и с нашими санитарами едут в Кохановчизну. Всё свое они заслали в Стродзее, и ничего не были бы в состоянии делать. К. дружески жмет им руки, о чем-то им шепчет. Очевидно, произошло какое-то примирение, и перехвативший через край К. боится теперь, чтобы на него жалобы не подали.

«Что же? Едемте в Кохановчизну», – говорит мне затем К. «Зачем? Я там ничего не могу сделать. Мы работаем здесь, и видите, у нас здесь работы по горло. В Кохановчизну мы дали врачам полковым помощь и арбами, и перевязочными средствами, и людьми, но ведь распоряжаться я там не имею возможности. Здесь я более нужен, а если вы желаете, я дам вам проводника».

Уже не первый раз я срываю у К. возможность парадировать в качестве героя – ехать восстанавливать порядок, бесстрашно лезть в огонь, а затем представить меня, своего спутника, к Георгию и этим путем заработать его и себе, ибо не может же он сам себя представить, но может рассчитывать, что при составлении протокола я восстановлю «истину» и укажу, что и он был тут же. Всё это белыми нитками шито и препротивно.

Но летучка наша в это утро действительно сыграла немалую роль. Не будь её, раненые остались бы без перевязки и паника, вероятно, распространилась дальше.

В конце концов полк 211 отошел на 3 версты от своих прежних позиций, но всё остальное удержалось на месте. Летучка осталась в Погрантышках.

Продолжаю описание всё того же дня – 19 июня. Здесь ведь так – то совсем не на чем остановиться, то события развертываются как в кинематографе.

После посещения летучки К. всё навязывает мне поездку в штаб 53 дивизии в Мацково. Произошла хотя и частичная перемена фронта, надо же осведомиться, что можно ждать. Я понимаю, что надо ехать, но не хочу ехать вместе с К. Предлагаю ему ехать одному, ссылаясь на необходимость заняться здесь обозом и летучкой «Б». Кое-как отделываюсь и еду в «Б» с намерением пешком оттуда сходить в штаб 27 дивизии, которая, конечно, по телефону уже осведомлена о том, что произошло и что ожидается в 53 дивизии.

Здесь меня ждала новая неожиданность. «А у меня к вам дело», – встретил меня начальник штаба Меньчиков. Мы получили предписание немедленно перейти в К. (совсем другой фронт). Не пойдете ли вы с нами? Ведь у нас нет медицинских учреждений». Это предложение открывало столько заманчивых возможностей – работа со знакомой и симпатичной дивизией, переход на главный театр и пр. и пр. Но как оставить 53-ю, только что пострадавшую, которой предстоят большие испытания, особенно с уходом 27-й. Ведь большинство раненых за эту ночь еще не достигло нашего лазарета, и многие еще лежат в окопах и будут вынесены будущей ночью. Затем многочисленность отрядов на том фронте, наша связь и наше назначение на этот. Наконец, целесообразно ли связывать большой отряд, как наш, с одной лишь дивизией.

Я высказываю тут же свои соображения и говорю, что дам окончательный ответ вечером. Уверяю начальника штаба, что удастся найти отряд из находящихся уже на месте назначения 27 дивизии, который согласится заменить нас, и предлагаю телеграфировать в Москву об этом. Но за невозможностью снестись с Союзом путем шифра пришлось от последнего отказаться. Начальник штаба просит о сказанном мне никому больше не передавать, и я возвращаюсь домой решить вопрос сам с собой. Я не считаю себя вправе советоваться и, добравшись до постели, засыпаю часа на 4 мертвецким сном до ужина. Не спавши почти кряду двух ночей, я боялся принять ответственное решение, а когда выспался, оно стало для меня несомненно – надо оставаться на месте.

Тем временем К. побывал в Мацкове, и, когда я собирался ехать вновь в Новины, он попросил меня на пару слов. «Вам, как начальнику отряда, я могу сообщить секрет: 27-я дивизия уходит. Готовьтесь к событиям». Мне стало смешно, но не знаю почему, я не сказал ему, что уже осведомлен об этом секрете. Когда я уже сел верхом, кто-то из ст. санитаров меня спрашивает: «Вы в Новины? Правда ли, что 27 уходит?» Кто разболтал? Не К. ли? Это вечная судьба секретов, а каково мое глупое положение хранителя секрета Полишинеля!

Но я, очевидно, неисправим. Отделываюсь незнанием и сам молчу. Но каково же мое положение, когда на следующий день утром Аверберг привозит из летучки сообщение: «27-я дивизия уходит, зовет отряд с собой, но уполномоченный не пускает». Оказывается, дивизионный врач еще вечером 19-го приходил к нашим чай пить и всё рассказал. Нелепое положение, перед Бимбаевым и Егоровым особенно! Но, очевидно, мне уже суждено на секретах постоянно впросак попадать!

Но всё же эта болтовня меня возмущает. Выселяют мирных жителей, устраивают секреты, маскируют передвижения, ставят ложные батареи, предпринимают демонстрации – всё это ведь трудов-то каких стоит, неужели молчать труднее?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации