Текст книги "«The Coliseum» (Колизей). Часть 2"

На всё ушла минута.

– Так вот, – желая закончить мысль, продолжил Самсонов, – если мы действительно дом народов и религий, где всем уютно, если не для «порядка» захаживает Путин в храм, нужно декларировать другой путь, повторю – альтернативный обществу потребления! С другим эквивалентом, мерами измерения и стандартами! Открыто заявлять, что путь есть! Как и другая цель. Вот это и будет государственное мышление!

– А им, что? Человек не нужен? – повторил Бочкарев, удивленный «книжностью» монолога, хотя знал – памятью Самсонова восхищались даже недруги.

– Еще бы! Свои люди нужны им «позарез». А как же! Недавно читал статью на тему. Примат индивидуализма, а не индивидуальности, у них долго шел к предательству обладателя того самого индивидуализма. И оно началось.

Самсонов запрокинул голову, вспоминая.

– О! Примерно так: «Человек предается темпами неслыханными! Это у них церкви сдаются в аренду, а понимание души проповедует Люк Бессон.2020
  Люк Бессон – французский кинорежиссер.


[Закрыть] Ювенальная юстиция торжествует в самой искореженной форме! Все подается только в форме товара – отношения, выборность, даже ложь. На все есть цена! Дай срок, и дети станут им товаром. Атеизм, сбросив маску учености, обнажил оскал и требует платы. Только в одной Франции за десять лет число самоубийств возросло на триста процентов! Да разве будет предел в сочинении «новых» заповедей?! Результат, отвоеванный атеизмом, потрясает! Он пойдет на всё ради своего приятия «общечеловеческих» ценностей – безудержного «потребления» удовольствий! Ими подменят совесть, сострадание, доброту, которая чудом присутствует еще в мире. Призывы «осчастливить» какой-нибудь народ, освободить, неизменно подменят бомбами и штыками за его же нефть и газ или хлебные нивы. Под фанфары Ренессанса вседозволенности, попрания и бесовщины объявят «законом» самые беззаконные свои преступления! Тоталерантность восторжествует окончательно. Задавят и нас. Спим. Спим. Спим.

Самсонов опустил голову и, видя изумленные глаза друга, смущенно почесал лоб:

– Так и сказано. Три раза. А мы, мол, снова только и бубним: ах, Модильяни, Модильяни. А он был просто алкоголик. Хошь не хошь такие рожи будешь рисовать. Будь русским – как-то оправдался бы, а так… – и махнул рукой, – да ну его.

– Н-да-а. Жизнь не устает удивлять, – Бочкарев восхищенно покачал головой. – А у меня все прочитанное вылетает. А дальше? Что написано?

– Там еще… что у них не было и не могло быть Толстого. Что никогда не поймут Достоевского, а если говорят противное – не верьте. О протестантской деловой этике – «вымела» всё, подменила заповеди. А у католиков остались только символы… да много чего. Кстати, в тему. Людка как-то процитировала любопытное утверждение: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его».

– А почему в тему?

– Так детей-то отбирают, если наказываешь! Ювеналы.

– А цитата откуда?

– То ж самое главное! Из Библии!

– Знаешь, Самсонов, разнообразие твоих интересов впечатляет. А монолог точно на «Золотую маску» тянет! Раз их премии не к лицу.

– Нет уж. От маски и оскала избавь, а что до разнообразия… так это естественное, первородное состояние всего.

– Ага? – в глазах Бочкарева загорелись искорки плутовства. От разговора он получал сегодня, что хотел.

– Да возьми любую категорию, скажем, ложь, – тот не заметил «крючка».

Виктор притворно поднял брови.

– Не будь у нее многообразия, фантазия бы умерла. Не появилось бы и фантастики как жанра. А мечты? – Самсонов цокнул языком. – Вот и усомнись в расхожем понятии, будто обман – плохо.

– Виражи у тебя, старичок… – собеседник опять согласно кивнул. – Или Людку цитируешь?

– Обижаешь!

– Да ладно, ладно…

– Потому и никакая однополярность в мире не уживется! Экстраполируй!.. твою дивизию! – Самсонов, довольный удачным обобщением, гордо заулыбался. – Как тебе доказательство заката Америки? Новый век, брат. Угасание полюса протестантской этики! Пятьсот лет, пора! А мы – свидетели великого перелома! Расцвета других полюсов. Как говорил Ленин, «в интересное время живем, товарищи»! И каждый полюс отдаст миру то, чем владеет – свою уникальность. А замо́к… огро-о-о-мный замок на эпоху «глуподумов» и «сердцеглухов» повесит Россия!

– Слушай, а ислам?

– А что? Люди-то одни и те же. Вон, Магомед сам читал Библию! Иначе, откуда в Коране имена пророков из неё? Он ведь написан был через полторы тысячи лет после Моисея – о нем первом там и сказано. И все пророки почитаются мусульманами. У нас Адам и Ева – у них Адам и Хавва, Моисей – Муса, Иисус – Иса. А история изгнания парочки с небес расходится только в деталях. Короче, как не крути – Бог-то один.

– Ну, ты начитался! Когда успел подзабить головушку? Я про Коран вообще ничего не знаю.

Самсонов картинно приосанился:

– А Магомет, между прочим, завещал, чтобы все религии соревновались в добрых делах, а не подрывали бомбы на площадях.

– А памятники Пальмиры? Если пророки те же? Зачем порушили?

– То не мусульмане. У нас таких же «христиан» полно – глянь хотя бы на ту же Америку. И те, и те верой только прикрываются. А последняя, по-моему уже и плюнула.

– Что мне в тебе нравится, дружище, – Виктор не переставал восхищаться, – можешь удивить! Вот так легко и по́ходя.

– А то! – сосед поиграл перочинным ножом, привстал и хищно склонился над столом, выбирая кусок мяса.

Бочкарев последовал примеру:

– Ну, давай по крылышку… м-м-м! Хрустит-то как! – он застонал. – Сдается мне, не осилим глухаря, ишь, нажировал как. Одно слово – осень.

– Куда он денется! Еще на завтрак останется холодненького с чайком. – Самсонов отрезал кусок и артистично втянул носом воздух. – Чудо! Ну, скажи, в какой-нибудь Москве такое удовольствие можно получить? С дымком и костерком? Дичина свежайшая! А ты мне – в столицу переедешь! Я уж молчу про Европу – одни стриженые газоны да вылизанные под ноль сосняки. Тьфу! Ни за какие деньги, – добавил он, присаживаясь. – Во всём искусственность, даже в улыбках. Самим-то надоело… пытаются вернуть первозданность – буреломы в лесах устраивают! Во, докатились в обмане-то. Знаешь про калибровку фруктов?

– Бананы? Меньше пятнадцати сантиметров к ввозу не допускаются?

– Ну, примерно. Целую индустрию оборудования для этого создали. А теперь вспомни лозунг: «Всё лучшее – детям»!

– Ну?

– Своим. Исключительно своим детям. Чисто по-европейски… остальное – Африке и латинос. – Самсонов снова аппетитно зажевал, покачивая головой: – Вкуснота! Хорошему куску и рот радуется! Где ты увидел здесь жир? Никакого холестерина!

– Он, кстати, полезен, – возразил Виктор. – Чем выше, тем сильнее иммунитет клетки – рака не будет.

– А как же все эти разговоры и страхи? Мол, на стенках сосудов?

– Отлагается не от жирной пищи, а от сбоя механизма утилизации холестерина на генном уровне, – многозначительно уточнил собеседник.

– А ну, повтори! – Самсонов даже открыл рот.

– Британский конгресс кардиологов.

– Значит… диеты – обман?

– Заблуждение. Если такой сбой имеет место – холестерин из простого хлеба отло́жится.

– М-м-м… – собеседник покачал головой. – Тогда понятно, отчего хохлы и немцы на свинину налегают и не буксуют – живут, дай бог всякому. Нужно Людку просветить.

– Бесполезно, – Виктор положил на тарелку обглоданную кость. – Женщины живут рекламой. А она стоит на догмах. А поменять их не дадут деньги и прибыль.

– Соглашусь.

И оба засмеялись, понимая смысл сказанного.

– А знаешь, ничего не выйдет у Европы с Украиной, – вдруг переменил тему Самсонов.

– Так втянули… уже.

– Я не о том. Россия одна считала Украину равной. Хотя у нас три космодрома и четвертая экономика мира. Э… да что там! – он махнул рукой. – Братьями были тыщу лет! Никогда не получат от Европы подобного. Уж если поляки там водопроводчиками пашут, что говорить о потомках Тараса Бульбы. Да и всех восточных…

– Поляки? К нам неравнодушны – вознамерились получать политически правильный, демократический газ из штатов. Только за германские деньги, как обычно. «Затявкаем до смерти»! – цель, идея и смысл жизни. Сначала нас, а там и за немецкий сапог возьмутся.

– Кто подметил?

– Куприн.

– А-а-а… вместе с аглицким бульдожкой, – Самсонов улыбнулся. – Англосаксы нашу победу во Второй мировой присвоили, так мало, скоро будут уверять, что ходить и слышать людей научили они. Короче, «Газпром» в «Зените»!2121
  «Зенит» – футбольный клуб из Санкт Петербурга.


[Закрыть]

– Хорошо сказал!

– Хорошо обоим! Кстати, да и сами немцы существованием нации обязаны России.

– Это как?

– Ты же не журналюга какой, а научный работник! Ну, победи Германия, Америке что бы оставалось? Атомными бомбами, как градом, забросать все Баварии да Саксонии. Весь третий рейх! Заодно отравили бы Одер, Эльбу, что там еще… Дунай – он по десяти странам течет! Немцы же и Париж оккупировали, и Марсель – а вокруг полно своих рек. И «бургунскому» кирдык. Думаешь, не сровняли бы с землей как Гамбург? Я бы поучительными фотографиями города в сорок пятом алкашей лечил – огненные смерчи от бомбежек буквально засасывали людей. Страшно смотреть. Сразу пить бросишь. Или Дрезден… город-музей, европейская Пальмира! Историки пишут – невосполнимая потеря для мировой культуры. Военного значения не имел… больше ста тысяч погибших за один авианалет! А гражданские – почти все старики да женщины с детьми. Вот так Европу знакомили с командой: «К ноге»! Ну, не двадцать же миллионов класть за старушку? Вместо нас. Имея атомную бомбу.

– Логично.

– А в нашем веке Германия попыталась сделать то, чего не удалось Гитлеру танками и зондеркомандами – каждому до Урала указать место да грохнуть местную промышленность у соседей, чтоб не вякали уже никогда – как в Польше, Финляндии, Греции… даже Италию зацепили. Про «Болгарии» вообще молчу. А бедная Украина всего лишь спица в том большом колесе – зерновой вассал. Пытались и нас туда же, да на Путина напоролись.

– Дороговато, говорят, обошелся Крым-то казне.

– Дурачина. Кто меряет Крым на деньги и приценивается к сумме, за которую сдал бы тамошних русских – и к Сахалину приценивается, и к «Владику». А там и до Байкала недалеко – за двадцать процентов мировых запасов пресной воды знаешь, сколько отвалят? У таких Иуд всему есть цена. В монетах. А у меня ее нет, потому как под Севастополем на метр косточки дедов лежат… вместо чернозема. Как и на Волге. – Самсонов ударил кулаком в ладонь: – Лев Толстой и Юрий Бондарев. Не «путинцы», не обвинить – писали как было. Что до ублюдков, прикидывающих, почем родину на торги выставить… их по миру равномерно раскидало. Вон, та же Украина за три года продала внуков в рабство лет на пятьдесят… – и в ответ на удивленный взгляд Бочкарева пояснил: – долгов как за предыдущие четверть века нахапали! Из Союза-то чистенькие ушли – Россия на себя взяла внешний долг СССР!

– Я не знал… – Бочкарев сокрушенно покачал головой.

– Вот Польша, та торговалась десять лет за условия вступления в Евросоюз – тридцать два миллиарда ежегодной дотации выторговала! Дотации! Янукович просил больше – страна-то крупнее. А ему только семнадцать обещали. Я помню, по телевизору смотрел, как он вышел с переговоров и зло так бросил: «Я на полусогнутых в Европу не пойду»! Ну, его скинули и забыли про обещанные дотации – теперь кредиты! Только в кабалу! Да и те разворовали. А «безвиз» ему, или кто там был бы после него – Янукович ведь назначил выборы через пять месяцев, и так дали бы. Теперь без Донбасса и Крыма. За последний, конечно, майдану спасибо. Грех, не ценить глуподумов.

– Чем хуже – тем лучше? Мао Цзе-Дун?

– Зря смеешься – умопотрясающая цитата. Но к теме. Вот как народ разберется, что потерял и за кого их дети под пули шли – воры поменяют окончание фамилий на «off» и рванут во Флориду. Как тебе – «Порошенкофф»? А? – он подмигнул другу. – Столько раз уже проходили!

– Ну, ты какую-то грустную картину нарисовал.

– Эт ты прав! Грустную. Но попомни – лет через двадцать, граница наша по Днестру пройдет, а долги опять Россия погасит, – Самсонов поднял лоснящийся от жира палец: – Но! И даже это не помешает нам выпить!

Бочкарев, еле сдерживая смех, разлил остатки коньяка:

– Пьем, пока родина спит!

– А трезвеем анализом угроз!

Хохот становился «третьим» за таежным столом. Если бы его слышали, скажем, в «Госдепе» – несказанно удивились бы, насколько точно просторы сибирской тайги отражают широту души и познаний людей, населяющих великую страну. А разгульность придает силы и уверенность. Однако «искатели» приключений, за океаном, уже два столетия продолжали набивать шишки на лбу, виня во всем сибирские кедры.

– Вот так по-другому и нужно смотреть на вещи! А не хавать статейки прощелыг! – муж Людмилы довольно потер руки. Сытный ужин заканчивался. – А правда-то одна – дай мы слабину, Россию на куски разорвут да по прилавкам растащат. Попомни мое слово – отступные за те куски в мире найдутся. Такие деньги, что и нам трудно было бы устоять, чего уж про соседей гутарить, – он махнул рукой.

– Шельмуешь новую русскую оппозицию? – усмехнулся Виктор, догрызая крыло.

– Какая новая? – Самсонов сплюнул. – Все горлопаны России от самого Герцена заканчивали распродажей родины. Даже большевики не увернулись. У коммунистов хоть идея была – равенства. В цене путались. А про нынешних… так их учителя – Березовский да Гусинский… аж вспотели на расторговле.

– А Ходорковский?

– Этот цену выжидал… но лохонулся – не успел нефтянку «амерам» впарить. Грел бы брюхо на Гавайях, да жадность подвела – власти захотелось. Не допёр, что власть в России – что чугунок со щами: если уже готовы, можно руки пообжечь. Думал – остыли, бери голыми. Вроде нос всегда по ветру держал – после диплома сразу в комсомол подался. На партию работал от души – ни дня по специальности. А как Союз развалился – все, кто у какой-никакой власти оказался, загребали как могли.

– Руки, говоришь, обжечь? – Бочкарев хмыкнул.

– А то и на себя пролить, ошпариться. Путин же сказал: иных уж нет, а те – далече. Из того «далече» до гробовой доски гадить родине будут – жизнь-то… не удалась! – Самсонов снова рассмеялся. – Это ж не их дети, а донецкие в садиках поют: «Вставай, Донбасс, Россия-мать с тобою»!

– Где слышал?

– В инете запись гуляет. Есть такая Ирина Белокос – журналистка донецкая. Из уцелевших. Каратели ведь журналистов выщелкивали целевым. Причем, не только на линии фронта. Жуткие репортажи делала… не для слабаков, – он замолк.

– Да, что-то слышал…

– А в песню, – Самсонов неожиданно стукнул кулаком по столу, – я бы добавил: «Вставай, Донбасс, Одесса, Николаев…». И попомни, встанут… денег у России на две Европы хватит, а уж Донбасс на крыло точно поставим. Во мне все перевернулось… как каратели по школам ударными минометами стали бить. Сто двадцать два миллиметра – это не хухры-мухры. Детей убитых не прощу. В Крыму вообще бы жарили на вертелах. У бандеровцев опыт по части семейных казней большой – поляков во время войны семьями живьем закапывали. Так что поставим, поставим… Давай-ка за героев нашего времени по полной… Захарченко тот же… откуда? Через шестьдесят лет после войны?! Ожирели ведь до одури! Авто, Хургады, лобстеры всякие, твою дивизию!.. всякие. Не-е-ет, Донбасс – страна героев!

– Но!.. как ты правильно заметил… – Бочкарев хитро смотрел на друга. – И даже это не помешает нам выпить!

– Не… тост на негатив, типа, какие бы нам палки ни вставляли… вот тогда…

– Ну, давай за родину. Вон, в Иркутской области пять Франций уместится! – нашелся Бочкарев.

– По-моему, три… мы не Красноярский край, тормози! Хотя… и Америку уместим! Вон, сколько леса неповаленного стоит! Пусть сунутся, как говорил Глеб Жеглов, топор каждому в руки найдем! – пьяный смех Самсонова провожал теперь любую фразу.

– Он говорил «кайло».

– Кайло, так кайло… по-моему, дождь пошел. Ну, будем! – он потянулся к бутылке. – Да уже ничего нет! Вот, зараза…

– Может, хорош уже… – Виктор блаженно вытянулся на нарах у стола.

В минутной тишине барабанная дробь по крыше напомнила друзьям, что не только люди, которые приходили сюда до них, искали, строили, добывали, но и дождь, ветер, тайга, вся природа была с ними в эти минуты. Говоря о себе. И здесь, в избушке – треском огня в печи, старыми газетами, банками, мхом меж теса по углам, и там, за дверью – шелестом и шумом заявляя свои права на частичку памяти. Разума и суда.

Самсонов потянулся было за хлебом, но тут обрывок пожелтевшего листа, торчавший из-под кастрюли, недовольно зашуршал, задетый рукавом. Он вытянул его, пробежал глазами и вслух прочел:

«1914 год. 1-й кавказский полк шел в авангарде к Тапаризскому перевалу. Всю ночь саперы «рубили» снежный проход в горах. Утром сотни двинулись по нему, словно по каналу, в котором казаков… не было видно на уровне его берегов. Горная батарея перешла на вьюки. Лошади проваливались по брюхо в снег и, не доставая до земли, падали на бок, валили пушки и были совершенно беспомощны… Ночь провели кошмарно – в холоде и голоде. Наутро ударил мороз. Нет ни сена для лошадей, ни топлива для варки чая. Оставив позади снеговой хребет, полк свалился в долину Аббага и потонул в мягкой сочной траве по животы лошадей… Рядом армянское село с церковью, где навалены трупы женщин и детей, зарезанных в ней же турками. Картина страшная».

– Ничего себе! «Одиссея казачьего офицера». «Записки полковника казачьего войска в девяти брошюрах-тетрадях». Откуда это здесь?!

– Ну-ка… – Бочкарев сел и протянул руку. Пробежал глазами строки. – Да… были люди… забытые герои, потерянные победы. Читал я о той войне. В шестнадцатом казачки взяли Эрзерум в третий раз за сто лет и Трапезунд – сейчас курорт Тробзон в Турции напротив Крыма. Представляешь, куда дошли. Причем, не взяли, а вернули. «Московский листок» тогда писал, мол, теперь надеемся, уж навсегда – не уйдем, не дадим армян резать. Еще там про терского казака было, офицера лейб-гвардии, по моему, как тот первым ворвался в город и был представлен к «Георгию», но отказался, мол, турки уже не сопротивлялись. Единственный случай отказа от креста «кавалера», между прочим, – он повертел лист. – Да-а-а… как попал сюда?

– Да внук чей-нибудь припрятал в тяжелые времена… видать дневник-то забрали недавно, а лист вывалился. Я-то вообще про кавказскую компанию ничего не слышал. Первая мировая, понятно, как повелось – с немцами.

– Турки были союзниками Германии, – назидательно заметил Бочкарев.

– Ничё не читал, – Самсонов помотал головой.

– А Юденич Николай Николаевич командовал кавказским фронтом. Большевичкам и в кошмарном сне не могло привидеться, что память о нем сохранится. Они ведь и сдали Эрзерум вместе с пол-Россией по Брестскому договору. Кто ж позорные страницы будет афишировать?

– Да-а-а, была страна. Держава! – брови Самсонова поднялись.

– Потом все эти казачки в Европе джигитовкой зарабатывали, – с досадой произнес Виктор.

– А моя бабушка, помню, всё повторяла: лишь бы не было войны.

– И у меня мать.

– Как-то смотрел передачу… там сын Юрия Никулина, прошедшего со своей пушкой от «финской» до парада победы всю «отечественную», вспоминает, что тема войны была для отца запретной. А почему?

– Неприятно, наверное, – Бочкарев пожал плечами.

– Думаю, всё не так просто. Любая война грязная с обеих сторон. Бесчеловечным, жестоким становится каждый. Хотя бы раз. В какой-то момент тебя вроде как «пробуют» на человечность – поддашься или нет. Останется что, или пойдет прахом, переступишь.

– А освободительная, «народная» война?

– Не… никакой «священной» войны быть не может. Даже в «патриотизме» полно зла и мерзости… допинг своего рода. А в наградах – обман.

– Ты уж в крайности не впадай, – перебил спутник. – Патриотизм, награды…

– Э, брат сложная категория. Наитруднейшая. А что, «нацики» в Украине не патриоты? Ты им об этом скажи. Статью одну читал – там автор убежден, что всякое частное проявление патриотизма неизбежно ведет к завышению личной самооценки, а коллективное – нации. Целых три страницы посвятил! Но финал – Нюрнбергский трибунал! Рано или поздно.

– А христианство ратный подвиг одобряет!

– Ты постой, постой, это другое… а вот о книге – там герой размышлял, размышлял, да складно так, убедительно, а потом как брякнет о патриотизме, я даже запомнил: «Его могилу я разрыл по пояс, и, обалдев, почувствовал – себе». Во как!

Бочкарев махнул рукой:

– Брось!

– Да я шучу… не так там. «Свой жизни путь пройдя до половины, я обернулся и… остолбенел!»

– Ты про награды начал, чем не угодили?

– Однажды в бане был разговор с ветераном – старый дед без одной ноги, а крепок, говорит мне уже в раздевалке: встать не могу, так напарился, мол, четвертую ходку сделал. Он в сорок втором лейтенантом попал на фронт, неделю взводным и сразу ротным стал.

– Война косила командиров, обычное дело.

– Да ты постой. Говорил, основная работа – поднять в атаку. Редко, когда сами вставали. Чуешь? – Самсонов замолк, что-то вспоминая. – К чему это я? А, вот – когда старик про четвертый-то раз в парную огорошил, в его-то годы!.. я возьми да брякни, мол, на звание «героя» тянет. Он помолчал и говорит: «Железки всё это, побрякушки. В молодости гордился, если куда идти – надевал, а теперь…» – и махнул рукой. Ты понял?!

Самсонов смотрел Виктору в глаза, ожидая реакции.

– Что понял? – не сообразил тот.

– Какая переоценка! Взгляда на орденишки-то! На войну. Потому как грязное дело. Не медали важны, а «марание души» цепляет, трагедия. Гнетет. Никулин-то это и понимал – не мог говорить о ней. А мы – не хотел, не хотел.

– ???

– Марание, марание. Каждому воину пришлось. Мы на гражданке-то через одного… – он осекся.

– Да-а-а, – протянул Бочкарев. – До сих пор смотрю его фильмы с удовольствием.

– Между прочим, церковь с давних времен советовала воинству год не причащаться после ратных дел. А тогда в душе толк знали! – Самсонов подвигал по столу алюминиевую тарелку. – Убийство оно и есть убийство. Грех. Я вот думаю – неужели девяносто лет надо прожить, чтобы войну понять. А за наградами и без войны лес рук тянется, ты в телевизор глянь! И ведь гордятся!

– Выходит, слово лишнее? В языке-то? – Бочкарев усмехнулся. – Награда.

– Выходит, бой не тот.

– Чего? А какой еще есть?

– Да тот, который всю жизнь ведешь… Думаешь, солдаты потом просто так к вере-то приходят? Путь им такой положен, видать. Самый тяжелый. Крест такой нести, не дай бог кому… – Самсонов вдруг опустил глаза и стал тереть пальцем закопченную тёсину стола. – За другой наградой приходят – остаться живым… и не в бою на земле, а на небе…по-настоящему.

– Ну, ты дал!.. – Бочкарев в который раз с восхищением посмотрел на него. – Людка? Выкрутился!! Колись!

Тот смущенно улыбался.

– Не, Витька, не выкручивался я.

– Да ладно, все верно – сколько народу положили… – друг повертел в руках пустой стакан, разглядывая. – А все-таки подобие справедливости построили. Даже после всего. Мне батя рассказывал, когда учился на энергетическом, одной стипендии хватало, чтобы жить. У них в общаге парень был, Климом звали, даже фамилию помню, Агалаков – запомнилась по необычности. Из деревни, многодетная семья… родители денег не присылали, так он в общий котел стипендию отдавал… хватало еще и на ресторан! Раз в месяц. Так что, катаклизмы катаклизмами, а кривая всегда выводила на империю! Помнишь? За что русские ни возьмутся – выходит автомат Калашникова!

Оба снова рассмеялись. Настроение вернулось.

– Так и лечили бесплатно.

– Да лечили-то так себе.

– Не скажи, – Виктор покачал головой. – Здесь в компании медиков гулял – там одна пара из Америки вернулась. Он гражданство даже получил, пенсию заработал – лет двадцать там сидели. Такое порассказывали! Знакомая родила – ей счет на тридцать тысяч зеленых пришел. Сейчас рожать в Москву летают. Бесплатно ведь! Я уж молчу про аппендикс какой или чего посерьезнее – пиши пропало. В кабалу пожизненно. А у нас – бесплатно. И вообще, если страховка дешевая – выкатят на коляске из больницы прямо на улицу и всё! А до пенсии дожить еще надо – женщины в шестьдесят семь уходят. А у Галки мать – в пятьдесят. Ну, по северному стажу, как здесь.

– Мож, роды сложные были? – равнодушно заметил Самсонов, жуя. Что-то мешало вниманию.

– Так пара из «цирковых», в «Дю-солей» работали, слыхал.

– Еще бы!

– Парень «Лесгафта» в Питере окончил – гимнаст. Так вот, жена лет пять назад бедро сильно ударила на манеже, да сама, слышь, сама в «скорую» пришла. Там снимок сделали и кровь взяли – все в порядке, говорят, можете работать. А через неделю – пять тысяч счет выставили! Моя зарплата за восемь месяцев работы! Я спросил, сколько же аппендицит будет стоить? Тысяч десять, говорит. И живут простые амеры-то – от зарплаты до зарплаты да правительство ругают. Не напоминает чего?

– Как у нас.

– Как во всем мире!

– Так у них там что, обязательной медстраховки нет? Как наша? А если впрямь аппендицит?

– И никогда не было! Сам покупаешь страховку и платишь каждый месяц под тысячу, если не в «Дженерал Моторс» пристроился. Это как наш «Газпром».

– А вдруг язва там или посерьезней чего?

– Если работаешь в банке, причем на высокой должности или в крупной корпорации – страховка покроет. Если простым клерком – пожизненно будешь расплачиваться! Да что медицина! У них знакомая дома лишилась. Пожилая женщина. Тридцать лет назад взяли с мужем в кредит. Потом развелись, и она сама платила проценты – четыре месяца оставалось, считай, три дома выплатила. А здесь кризис, работу теряет. Платить перестала – влет отобрали. В один день! Сейчас живет в социальной «однушке». А сам парень – муж, как-то проблемы с позвоночником заимел – выгнали с работы сразу! Теперь вернулись в Севастополь – сам-то оттуда. Дом будут строить.

– Веселая история. – Самсонов озабоченно почесал щеку, глядя на бутылку. – Да… быстро коньяк закончился. Жаль на него страховки нет.

– Нам Путин все повторяет – строим социальное государство. Да мимо ушей проскакивает… никто не задумывается, что мы одни и строим. И те, кто хвалит запад – сразу рот на замок обо всем этом. Оттого из тренажерных залов там не вылезают – болеть нельзя! И авто водят – ни-ни. Пожизненно в кабалу!

– Чего ж они не бегут оттуда?

– Тоже спросил. В кредитах все, как в паутине – за машину, телевизор, ипотека как доильный аппарат… да за все! Как сразу отдать? Говорю, живут от зарплаты до зарплаты. Если на врача выучился, не уедешь ни за что – лет двадцать расплачиваться с банком за диплом будешь. Дорогущее обучение. Ну, и сам прикинь – вот ты на Кубань или в Крым хотел бы из Сибири уехать? Хотел бы. А практически? Годами налаженное хозяйство, гараж, работа, дети пристроены тут же… квартиру продавать, ехать в неизвестность – как и что там сложится? Так же и они. Затягивает. Петля. Да и половина русских там в тюряге сидит.

– Я говорил – первое место в мире по числу заключенных на душу населения.

– Еще и тюрьмы частные бывают!

– Частные?!

– Лет десять как закон приняли – теперь доходный бизнес! Заключенные мобильники, электронику всякую собирают – прямой интерес наполнять камеры! Думаю, оттого и первый срок у них сразу большой, помнишь? Это у нас – трешник, да еще выпустят по половинке.

– Не знал.

– Та что в раю живем. Отпусков да праздников в два раза больше! Сердчишко прихватит – сразу в «скорую», и бесплатно.

– Да… была страна, – повторил Самсонов. – Оттуда всё и сохранилось… как звали, говоришь? Клим? Мало, что бесплатно учили, так еще и приплачивали, чтоб учился! Кое что и растеряли, выходит. Ну, хоть у нас сегодня чудо! М-м-м! – и облизал пальцы,– еще бы малость накатить…

Бочкарев вытер руки, встал и прошел к бушлату на стене.

– Во! Еще про собак вспомнил – будь они не ладны! – Самсонов поднял руку. – Лайки в Ванаваре тоже необычные, огромные. Видать, не пришлые – не завозили, как везде. Настоящие, сибирские.

– Тоже Серега рассказывал?

– Ну да. От староверов, видать, псы. Бродят по улицам, аж боязно с непривычки.

Виктор картинно повернулся – в руке отливала сталью маленькая фляжка.

Самсонов развел руками, лицо довольно расплылось в улыбке: Иллюзион! А как в тему!

– Может на свежем воздухе? Дождь вроде кончился.

– Пошли! – друг весело махнул рукой.

Россыпь огромных, не забитых светом города звезд, раскинулась по ночному небу. Бездна, не дыша, с интересом оглядывала двух людей, затерянных на просторах великой страны. Удивляясь им, как и стране, дерзнувшей когда-то поколебать веру, что скрывала в глубинах и сердцах. Позволяя людям рушить, топтать и предавать забвению, но заставляя и вспоминать. Возвращаться и строить. Потом снова топтать, и снова строить. Оставляя в тайне всякий раз, великий смысл той игры. Она будила в человеке разум, лечила его от помутнения лозунгами и площадями. Учила созидать. Созидать здесь, в России то, что мало интересует остальной мир, утянутый водоворотом разнузданности воли.

Бездна сохраняла на земле место – колыбель поразительной гармонии противоречий – добра и зла, желаний и результатов. Колыбель «загадочности русской души», о которой судачили в баварских кабачках и на берегах Темзы и которую не могли постигнуть далекие от этих просторов люди. Не было у них понимания удивительной щедрости рек, тайги и сопок на горизонтах, щедрости бескорыстия, которую оценивали только чеками и счетами. И подменялись в кабачках вера и память, и начала. И «хлебом единым» был сыт в них человек.

Россыпь мерцала, говоря и вздыхая.

Каждый из друзей думал о своем.

– Да-а-а, – наконец, протянул Бочкарев, – говорят, можно бесконечно смотреть на огонь и бегущую воду. Я бы добавил на звездное небо.

– Ну, я готов и на банкомат, непрерывно выдающий деньги! – засмеялся напарник, оправдывая свое место и роль не только в эти чудные мгновения, но и в жизни друга.

Всю эту историю Самсонов вспомнил, когда однажды утром, в воскресение, побрившись, вышел из ванной. Тишина не удивила его – Людмила предупредила, что уйдет делать прическу, и странное чувство располагать собой как пожелаешь, пусть временно, недолго, тешило надеждой. Это было тем более уместно, что вернулся он вчера непростительно поздно. Более того – Самсонов поймал себя на этой мысли – было даже приятно побыть одному в тишине. Ведь мужчина, как и все люди, давно смирился с тревогами вокруг, которые лились с экранов, газет, из виртуальных новостей. Но ради справедливости заметим, приятно ему было укрыться и от косых взглядов соседей, лицемерных улыбок, пожеланий доброго утра с лукавым прищуром. И потому даже легкая ностальгия по самому́ чувству свободы, оставленному в прошлом, когда был холостым, делала утро комфортным и спокойным.

«Удовольствие и временность», – подумал Самсонов и, подойдя к зеркалу трюмо, погладил подбородок. Отражение говорило одно: годы мои, годы. Хоть не летят еще, но пробуют встать на крыло. Локомотив набирает обороты. А может, сбрасывает? Он наклонился к столешнице. Баночка с изогнутым ярлыком будто улыбалась. И за что плата? Ну, сходил раз налево, ну, скребет. Да что ж поделать… все так. Прочь переживания!