Текст книги "Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком"

В 1944-м Уайлер сам едва не загремел под трибунал, когда – при полном параде – нокаутировал служащего вашингтонского отеля, что-то брякнувшего о «чертовых жидах».

В России стали общим местом рассуждения о разочаровании «поколения лейтенантов», верившего, что беспримерное всенародное единение, всенародный подвиг – гарантия внутренних перемен, что народ кровью заслужил право на справедливость. Разочарование американских ветеранов, тоже уверенных, что военный опыт бесповоротно изменит общество к лучшему, не менее трагично. Даже ультраправая ветеранская организация «Американский легион», агрессивной реакции которой опасались авторы «Лучших лет», отправили Сэмюэлю Голдвину восторженную телеграмму.

На фронте, несмотря на принесенный «с гражданки» расизм, джи-ай были джи-ай, а не евреями, латинос или янки. Родина встретит «обнаглевших» на фронте чернокожих волной судов Линча, латинос и «жидкам» напомнит об их второсортности, а всем вместе объяснит: братья по оружию – их злейшие враги, а злейшие враги – лучшие друзья.

Четыре года и семь месяцев спустя

В октябре 1951-го компартия, еврейские и ветеранские организации выведут на улицы Нью-Йорка и Детройта пикеты, призывающие бойкотировать фильм «Лис пустыни» о фельдмаршале Роммеле. В 1947-м предположение, что Голливуд будет воспевать врага, проклятого в «Пяти гробницах на пути в Каир» (реж. Билли Уайлдер, 1942) и «Сахаре» (реж. Золтан Корда, 1943), сочли бы горячечным бредом.

Четыре года и один месяц спустя

Тавеннир: Вы состояли в профсоюзе режиссеров?

Дмитрик: Да, я вступил в него в 1939-м.

Тавеннир: Сколько в нем насчитывалось членов?

Дмитрик: От 225 до 230.

Тавеннир: Среди них были те, о ком вы знали, что они состоят в компартии, не так ли?

Дмитрик: Насколько я помню, семеро. Да, это так.

Тавеннир: Не назовете ли вы их имена?

Дмитрик: Да. Фрэнк Таттл…

Тавеннир: Он был режиссером?

Дмитрик: Да. Герберт Биберман, Джек Берри…

Тавеннир: Вы можете этого последнего идентифицировать подробнее?

Дмитрик: Я слышал этим утром, как председатель [КРАД] называл его адрес. Это тот Берри, что живет на Кингс-роуд. Собрания проходили у него. поэтому я и запомнил. Там еще был Бернард Ворхаус.

Тавеннир: Если я умею считать, вы назвали четверых.

Дмитрик: Еще Жюль Дассен. И я сам. – 25 апреля 1951 года.

Тавеннир не умел считать и довольствовался шестью именами. Если бы он настаивал, то Дмитрик назвал бы еще и Лоузи, выбравшего, как Берри, Ворхаус и Дассен, эмиграцию; Биберман прошел тюрьму; Таттл, как и Дмитрик, выбрал предательство.

* * *

В прокате «Лучшие годы» поделили второе место (собрав по 11,3 миллиона) с барочным вестерном Кинга Видора о безумной, смертоносной любви «Дуэль на солнце». В самом дорогом в истории фильме («Дуэль» стоила Дэвиду Селзнику 5 019 770 долларов) главную мужскую роль сыграл тридцатилетний Грегори Пек, дебютировавший в «Днях славы» (реж. Жак Турнер, 1944) ролью Владимира – командира советского партизанского отряда. Главную женскую – Дженнифер Джонс, любовница Селзника.

Но и «Лучшие годы», и «Дуэль» обошла (29,229 миллиона) диснеевская «Песнь Юга», экранизация «Сказок дядюшки Римуса». Борцы за расовое равноправие пеняли фильму по сценарию коммуниста Мориса Рапфа за преумножение расовых стереотипов, а песенка «Зип-а-ди-ду-да» получила «Оскар».

Семь лет спустя

Учитывая выдающееся положение мистера Диснея в киноиндустрии как ведущего продюсера мультфильмов и его широкие связи в области кинопроизводства, решено, что он способен оказывать ценную помощь [нашей] службе, и по моей рекомендации он утверждается в качестве специального агента связи. – Гувер, 1954.

Зрители и в годы войны не жаловали кино о жестокой реальности, а теперь и подавно. Среди одиннадцати хитов 1946-го только одна психологическая драма – экранизация «Лезвия бритвы» Сомерсета Моэма (5 миллионов).

Зато, помимо «Песни Юга», еще четверо рекордсменов – семейные развлечения. Танцующий и поющий любовный треугольник с участием Астера и Бинга Кросби – «Голубые небеса» (5,7 миллиона). Слезоточивая донельзя история о дружбе мальчика с олененком – «Олененок» (5,568 миллиона). Музыкальный байопик о бродвейском композиторе Джероме Керне – «Пока плывут облака» с участием Синатры и Джуди Гарленд (4,762 миллиона). Комедия о похождениях двух артистов варьете (Боб Хоуп и неминуемый Кросби) на Аляске времен золотой лихорадки – «Дорога в утопию» (4,5 миллиона).

Уже после подведения итогов года рекордсменов догонит еще один байопик – «История Джолсона». Как никто другой, 33-летний красавчик Ларри Паркс переживал, что актерский «Оскар» его обошел: ведь он идеально имитировал Эла Джолсона, первым запевшего с экрана в первом звуковом фильме «Певец джаза» (1927). Утешала его неминуемость сиквела – «Джолсон снова поет» выйдет в 1949-м.

Четыре года спустя

Паркс: Я не хотел бы, если вы только позволите, называть другие имена. Не ставьте меня перед выбором: перечить вам и отправиться в тюрьму или ощутить, какая это грязь – быть доносчиком. Что я завещаю своим детям? – 10 апреля 1951 года.

Они его распяли. Представьте себе ничего не смыслящего в политике чужого, инопланетянина с Юпитера. Попав на Землю, он встречает Ларри Паркса. Узнав, что Паркс – коммунист, он возжелает быть коммунистом. Вот какой это был парень. – Фуллер.

Катастрофой, психологической и профессиональной, стали для Капры коммерческий провал «Этой прекрасной жизни» и ее проигрыш в пяти из пяти номинаций. Теперь его фильм – один из топ-символов Америки. Уже много десятилетий на Рождество каждый телеканал считает своим долгом показать не только «Щелкунчика», но и давно известную всем наизусть картину полковника Капры.

Шесть месяцев спустя

По сообщению информатора [вычеркнуто], титры фильма в очередной раз отражают поддержку, которую коммунисты оказывают сценаристам. По сообщению [вычеркнуто], писатели Фрэнсис Гудрик[3]3
  Имеется в виду Фрэнсис Гудрич.


[Закрыть] и Альберт Хэккет были очень близки с известными коммунистами, и однажды в недавнем прошлом, работая над фильмом для MGM, Гудрик и Хэккет практически жили с известными коммунистами и были замечены за ланчем с такими коммунистами, как Лестер Коул, сценарист, и Эрл Робинсон, сценарист. ‹…›

В отношении фильма «Эта прекрасная жизнь» [вычеркнуто] показал по существу, что фильм представляет собой очевидную попытку дискредитировать банкиров, выбрав на роль Лайонела Бэрримора как «типажа Скруджа», чтобы он оказался самым ненавистным человеком в фильме. По нашим источникам, это является трюком, обычно используемым коммунистами. ‹…›

В дополнение [вычеркнуто] показал, что, по его мнению, фильм сознательно клевещет на высший класс, стремясь показать, что люди с деньгами не достойны даже презрения. [Вычеркнуто] полагает, что, если бы он делал фильм, портретирующий банкира, он показал бы этого человека соблюдающим правила управления кредитами, установленными специалистами Государственного банка. Затем [вычеркнуто] заявил, что сцена совсем не пострадала бы, если бы банкир был изображен как человек, защищающий сбережения, доверенные ему частными лицами, и соблюдающий правила управления этими средствами, а не так, как он изображен. Подводя итог, [вычеркнуто] заявил, что не было необходимости изображать банкира как ничтожную личность, и: «Я никогда бы так не сделал». – Рапорт лос-анджелесского отдела ФБР Гуверу, сентябрь 1947 года[4]4
  При переводе стиль сохранен максимально тщательно.


[Закрыть].

Четыре с половиной года спустя

Управление [военной контрразведки] делает все возможное, чтобы постараться завершить касающееся вас расследование, но следует принять во внимание, что у нас в производстве тысячи таких расследований и каждое занимает очень много времени. – Полковник Фредерик Шарп, письмо Капре, 17 октября 1951 года.

* * *

Не то чтобы Америка отторгла веру в то, что прекрасна жизнь, неизбывно прекрасная в исполнении Астера и Кросби, Паркса и Диснея. Но в правдоподобной декорации среднестатистического городка она вызывала подозрения в фальши, она по определению не могла быть прекрасна. Повседневность, безразличная к благим порывам, стала фоном для невиданных ранее фильмов нового поджанра – нуара, именовавшегося «криминальной мелодрамой». Отсчет нуара в кино ведется с 1940–1941 годов («Незнакомец с третьего этажа», 1940; «Мальтийский сокол», 1941), но именно в 1946-м он затопил экран.

Три нуара вошли в топ-1946: «Почтальон всегда звонит дважды» (7,6 миллиона), «Дурная слава» (4,8 миллиона), «Гильда» (4,448 миллиона). Семь – номинировались на «Оскар» в тех или иных категориях: «Убийцы», «Темное зеркало», «Винтовая лестница», «Чужестранец», «Странная любовь Марты Айверс», «Дурная слава», «Синий георгин».

Триумф нуара – иллюстрация к общему месту, восходящему к словам Теодора Адорно: «После Освенцима нельзя писать стихи». После всех освенцимов первой половины XX века невозможен, нелеп, постыден психологический роман с выписанными колебаниями героев, эволюцией характеров, перипетиями «духовного опыта». Экзистенциальная проблематика эмигрировала в нуар, мимикрировала под криминальные блюзы.

Весь криминальный жанр про капитализм, потому что весь капитализм про криминал. – Авраам Линкольн Полонский.

Существовали охранительные, готические, психопатологические версии. Но в значительной своей части нуар создал не социально-критическую, а социально-пессимистическую картину мира. Мира, где террор против инакомыслящих органичен, поскольку бал правят алчность, предательство, ложь, садизм и бесприютность.

Чем красивее женщина, тем опаснее: красота – товар, который она может выставить на аукцион. Молодой, перспективный прокурор – коррумпированная тварь, отправившая на эшафот случайного человека («Странная любовь Марты Айверс»), генеральская дочь – невменяемая нимфоманка («Большой сон», 1946). Седовласый директор музея ворует шедевры для частных коллекций, поскольку плебс их недостоин («Провал», 1946).

Степенного таксиста, благородного отца жизнь принуждает к убийству («Крайний срок на рассвете», 1946). Этот сновидческий фильм о людях, блуждающих в ночном нью-йоркском тумане, на ощупь разыскивая разгадку случайно соединившей их тайны, красноречивее всего говорит о почетном месте нуара в американской культуре. Это единственная киноработа Гарольда Клёрмана, создателя знаменитого театра «Группа», адаптировавшего к американским условиям систему Станиславского. Сценарист – самый знаменитый драматург Клиффорд Одетс. Композитор – великий Ганс Эйслер. Трех гигантов объединила жажда нуара.

Шесть месяцев спустя

Стриплинг: Подойдите ко мне и посмотрите на фото в Daily Worker. Это вы на фото?

Эйслер: Совершенно верно, я.

Стриплинг: Что за жест вы делаете на фото?

Эйслер: Это салют немецких ра…

Стриплинг: Вы подтверждаете, что на фото изображены именно вы и именно вы держите правую руку над головой, причем пальцы сжаты в кулак?

Эйслер: Подтверждаю, посколь…

Стриплинг: Вы не отвергаете факт, что поднимали руку в коммунистическом салюте?

Эйслер: Да, подтвер…

Стриплинг: Продемонстрируйте комиссии этот жест!

(Эйслер поднимает руку в салюте «Рот фронт».)

Стриплинг: Вы не хотите опровергнуть подлинность фотографии?

Эйслер: Нет. Это салют не только коммунистов, но всех антифашистов. Это не партийное приветствие, а салют антифашистов всего мира. – 24 сентября 1947 года.

Пять лет и два месяца спустя

«Я скажу тебе, как я поведу себя перед этими уродами из Комиссии. Я покажу им, что такое настоящий радикал, и пошлю их всех на!..» – громыхал кулаком по столу Одетс, опрокидывая бокалы с вином за ужином с драматургом Лилиан Хеллман незадолго до допроса в КРАД 20 мая 1952 года.

Возможно, тем вечером он сам верил в то, что говорил. Единственное, что можно сказать, так это то, что через несколько недель, осознав, что рискует разрушить свою голливудскую карьеру, он передумал. ‹…› Страх лишиться бассейна, теннисного корта, коллекции картин, страх перед нуждой – такое количество угроз сломили не его одного. – Хеллман.

Пересматривая – потоком – нуары 1945–1947 годов, испытываешь недоуменную тревогу: почему так навязчива тема амнезии?

Композитор расследует убийство, которое совершил в состоянии алкогольной полукомы и напрочь забыл («Черный ангел», 1946).

Раненный в голову офицер оговаривает себя в убийстве, которого не совершал («Синий георгин»).

Герой помнит во всех жутких подробностях железнодорожную катастрофу, случившуюся в его одурманенном мозгу («Провал»).

Очнувшись в военном госпитале, морпех не помнит собственного имени, не говоря о прошлом, в котором лучше не копаться вообще («Где-то в ночи», 1946).

Герою кажется, что совершенное им убийство – часть ночного кошмара. На самом же деле он убил человека, находясь под гипнозом («Страх в ночи», 1947).

Вторая настойчивая тема – «убийцы среди нас». Голливуд не мог знать, что спецслужбы нелегально «импортируют» в США тысячи нацистов, востребованных на фронтах холодной войны. Но нацисты, внедряющиеся, избежав правосудия, в «свободный мир», действуют в «Дурной славе», «Загнанном в угол» (1945), «Гильде». В «Чужестранце» Орсона Уэллса он сам сыграл нациста Киндлера, под личиной профессора Чарльза Рэнкина (sic!) женившегося на девушке из высшего общества Новой Англии. Идущего по его следу охотника на нацистов сыграл Эдвард Робинсон.

Восемь месяцев спустя

Один такой именует себя Эдвардом Робинсоном, а настоящее его имя – Эммануэль Гольденберг. – Рэнкин, 14 ноября 1947 года.

Пять лет спустя

Робинсон: Жизнь не так дорога мне, как верность демократии и США. Я не прошу об одолжении. Я прошу об одном: чтобы протокол велся корректно и чтобы мне позволили жить свободным от лживых обвинений. Я готов признать, что меня использовали, что я заблуждался относительно некоторых организаций, о чем я сожалею, но я не был нелоялен или бесчестен. – 30 апреля 1952 года.

* * *

Рита Хейворт стягивала в легендарной сцене «Гильды» перчатки, словно раздевалась донага. Чем и заслужила безграничную любовь солдат и матросов, начертавших имя «Гильда» на атомной бомбе, взорванной на атолле Бикини 1 июля 1946 года.

А-бомба, ярчайшая звезда сезона, сама претендовала на «Оскар». Первая попытка выйти в люди обернулась конфузом. Осенью 1944-го военная цензура «репрессировала» анимационную «коротышку» великого Чака Джонса «На побывку», один из 26 фильмов Warner о рядовом Снафу, предназначенных для показа в армии и переводивших чугунные ямбы приказов и инструкций на язык задорного сюрреализма. Само имя Snafu – аббревиатура лаконичного рапорта о происшествиях в воинской части за день: Situation Normal, All Fucked Up[5]5
  «Ситуация нормальная, все через жопу» (англ.).


[Закрыть].

На побывке Снафу хвастался перед каждым встречным-поперечным новейшим «оружием победы», чудо-бомбой, от взрыва которой Япония просто уйдет под воду. В реальности в роли Снафу оказался сам Джонс, случайно разболтавший неизвестную ему военную тайну.

В 1946-м в номинации «Лучший короткометражный документальный фильм» выступила «Последняя бомба» (1945) голливудского ветерана Фрэнка Ллойда. Повествование об «обычных» бомбежках Японии венчала цветная съемка «гриба» над Хиросимой: закадровый голос объяснял, что ядерный удар спас тысячи американских жизней. В 1947-м в той же категории выступала «Сила атома» (1946) – реконструкция истории Манхэттенского проекта Джеком Гленном, автором первого антифашистского документального фильма «Внутри нацистской Германии» (1938).

Военное ведомство окрестило фильм об А-бомбардировках по-диккенсовски уютно: «Повесть о двух городах» (1946). Разрушения демонстрировались отстраненно и подробно: удар был необходим, да и Трумэн (якобы) предупредил японцев.

За право романизировать историю А-бомбы с октября 1945-го боролись MGM, Paramount и Fox. Победила MGM: фильм мэтра музыкального кино Нормана Таурога «Начало или конец» вышел 19 февраля 1947-го. Экранные Эйнштейн, Ферми, Оппенгеймер, ФДР и Трумэн выразительно переживали павшую на их плечи ответственность. Производственную интригу утепляла линия молодого физика, пожертвовавшего собой, приняв смертельную дозу радиации, накануне Хиросимы.

Тень апокалипсиса увидел лишь битый жизнью циничный гений Фриц Ланг – беглец от нацистов. 28 сентября 1946-го вышел его триллер «Плащ и кинжал»: Гэри Купер играл мирного физика, вовлеченного УСС в погоню за нацистами, создающими бомбу на заводе-концлагере в Баварии.

[Англо-американский отряд] обнаруживает замаскированную автостраду, потом – огромные ворота и колючую проволоку под током. Они предельно осторожны, но ток оказывается отключен. Они находят пулеметные гнезда ‹…› нигде никого – и наконец добираются до огромной пустой пещеры ‹…› они приходят к выводу, что фабрика находится, вероятно, в Аргентине или где-то там. Появляется сержант, только что обнаруживший трупы шестидесяти тысяч рабочих-рабов. ‹…› У входа в пещеру торчит парашютист – бравый американец, жующий травинку. Светит солнце, птички поют. Купер говорит что-то вроде: «Мы вступили в первый год атомной эры, и было бы безумием верить, что можно скрыть этот секрет от человечества». Всю эту часть вырезали. Думаю, даже негатив не сохранился. Почему? Спросите Уорнера: я не знаю.

* * *

За два месяца до оскаровской ночи, 15 января 1947 года, судьба глумливо послала Голливуду знамение в стиле нуар.

Около 10:30 два офицера лос-анджелесской полиции нашли на окраинном пустыре тело девушки, опознанной как 22-летняя Элизабет Шорт родом из Массачусетса. Бывшая официантка, бывшая невеста павшего в бою майора ВВС, полустарлетка, полупроститутка, крутилась вокруг киношного люда.

Полицейские сначала приняли ее за искалеченный манекен: кто-то разрубил или распилил Элизабет пополам, распорол рот в улыбку глумливого клоуна, вырезал соски и влагалище, раздвинул ноги и тщательно отмыл тело от крови.

По ассоциации с фильмом «Синий георгин» Los Angeles Herald Examiner, газета великого и ужасного Херста, прозвала Шорт Черным Георгином. Убийцу не нашли, но следы вели в Голливуд. Последний раз Шорт видели в холле отеля «Билтмор», не раз принимавшем оскаровскую церемонию (1931, 1935–1939, 1941–1942): и поныне это цитадель высокомерного шика джазовой «эпохи процветания», где законсервировался воздух вселенной Фицджеральда.

Улыбка-оскал Черного Георгина причудливо рифмуется с «вещими», по определению Андре Базена, строками критика Робера Лашене о Хамфри Богарте:

Начало каждой фразы приоткрывает неровный ряд зубов. Сжатые челюсти непреодолимо напоминают оскал веселого трупа, последнее выражение лица печального человека, который теряет сознание, улыбаясь. Именно такова улыбка смерти.

В небе Голливуда витала не улыбка Чеширского Кота – оскал Элизабет Шорт. Скоро сама жизнь небожителей обернется нуаром, где все окажется взаправду, как в кино: предательство, страх, насилие, шпионаж.

А пока они танцуют.

Часть I
Голливудский ОБКОМ

Глава 1
Бой архангела Гавриила с Кинг-Конгом за душу президента. – Америка без банков и без Голливуда. – Концлагерь братьев Уорнер

Вечером 2 марта 1933 года на глазах ошеломленных нью-йоркцев двадцатиметровая горилла карабкалась на макушку Эмпайр-стейт-билдинг, отмахиваясь от назойливых бипланов, поливавших ее пулеметным огнем. Нью-Йорк упивался собственным страхом и беспомощностью на премьере «Кинг-Конга». Страх и беспомощность, правившие Америкой с тех пор, как в «черном» октябре 1929-го лопнул пузырь спекулятивной экономики, рухнул Уолл-стрит и наступил казавшийся бесконечным кошмар Великой депрессии, достигли кульминации, воплотившись в чудовищной обезьяне.

Бесчувственная красотка в ее лапе – сама Америка, похищенная Богом Кризиса: так Зевс, обернувшись быком, похитил Европу.

Казалось, только вчера журналист Сэмюэл Кроутер, входивший в ближний круг автомобильного короля Генри Форда, писал:

Беден лишь тот, кто хочет быть бедным или пострадал от несчастного случая или болезни, да и таких ничтожно мало. За исключением немногих групп населения, весь наш народ процветает, и его покупательная способность достигла невообразимого уровня. ‹…› Те, кто жалуется на тяжелую жизнь, просто не умеют приспособиться к новому порядку вещей в торговле, промышленности и сельском хозяйстве. У нас совершенно не существует того, что мы обычно называли радикализмом. Ничто не может погубить нас, кроме из рук вон плохого руководства государством или промышленностью. – «Разве все мы не стали богачами?», Collier’s, 1927.

Хорошее руководство заключалось в отсутствии руководства: Америка верила в волшебную невидимую руку рынка и всего за шесть лет обратилась в экономическую и экзистенциальную руину.

К июлю 1932-го биржевые котировки обвалились на 87 процентов по сравнению с докризисным уровнем. Разорилась половина банков: сгорели вклады на 2,5 миллиарда. Обанкротились 110 тысяч предприятий, 900 тысяч ферм. Национальный доход упал с 81 до 41 миллиарда долларов. Производство в целом составляло 54 процента от докризисного уровня; в автомобилестроении, выплавке чугуна и стали – 14–15 процентов.

«У рынка провалилось дно», – говорили маклеры, увольняли своих служащих, закрывали конторы, шли на пристань Ист-Ривер и бросались в воду или подымались в лифте на крыши зданий, в которых помещались их конторы, и летели через перила вниз головой. – Эптон Синклер.

Пятнадцать миллионов фермеров балансировали на грани «голодомора» (даже в Нью-Йорке в 1931-м две тысячи человек умерли от голода). Социальную катастрофу усугубила катастрофа экологическая, но тоже обусловленная социально. Плодородные земли Великих равнин – от канадской до мексиканской границы – эксплуатировались бездумно до безумия. Начавшаяся в 1930-м шестилетняя серия пыльных бурь, окрещенная Пыльным котлом, просто снесла плодородный слой. Три миллиона фермеров побрели по дорогам.

Это преступление, у которого нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами. Это поражение, которое повергло в прах все наши успехи. – Стейнбек.

По умеренным оценкам, не менее тринадцати (скорее, пятнадцати, а то и семнадцати) миллионов человек – четверть работоспособного населения – мыкались без работы и надежды: еженедельно работу теряли сто тысяч американцев. К 1940-му ФДР сократит безработицу лишь до 10 процентов.

Два миллиона, оставшись без крыши над головой, немо выстаивали очереди за бесплатным супом и немо умирали в лачугах бидонвилей, окруживших большие города: их издевательски прозвали гувервиллями – «в честь» президента Герберта Гувера.

Сам Гувер неустанно и регулярно заявлял о подъеме в промышленности (январь 1930 года), умелой борьбе банкиров с кризисом (октябрь 1930 года), о том, что кризис закончится через два месяца (март 1930 года), а то и уже закончился (июль 1930 года). И выбрасывал новые миллиарды на безнадежную помощь банкам, страховым обществам и концернам.

Неформальным гимном США стала песня Джея Горни и Эдгара «Йипа» Харбурга «Брат, подай десять центов», вольно, но выразительно переведенная Валентином Стеничем и исполнявшаяся оркестром Утесова как «Песня американского безработного». Ее лирический герой, веря в американскую мечту, «гнул спину, надсаживал грудь», «через реки, горы и моря прокладывал путь», возводил небоскребы, «на танки лез в пешем строю». А теперь: «Вы же мне говорили, что я ваш брат, / Так дайте ж мне хоть что-нибудь».

Йип (Yip) – школьное прозвище Харбурга (Исидора Гохберга): сокращение от слова «белка» на идиш. Сам Харбург, поэт-песенник «Волшебника страны Оз» (1939), бизнесмен, дотла разоренный в 1929-м, утверждал: Йип – аббревиатура Молодежной социалистической лиги (Youth International Party). В шутке была доля шутки.

* * *

Кризис окончательно похоронил все идеалы, принципы и иллюзии, смертельно раненные на Первой мировой. Лишь одна философия рационально объясняла последовательность катастроф, не позволяла обезуметь человеку в обезумевшем мире – марксизм. Лишь его приверженцы стали голосом безъязыких миллионов, единственными борцами за их права, создавали профсоюзы, выходили на акции протеста – марксисты. «Радикализм» овладевал умами явочным порядком – не требовалось никакой коминтерновской пропаганды: реальность была лучшей пропагандой против капитализма.

Когда правительство США возглавит коммунист – а то, что этот день настанет, так же несомненно, как восход солнца, – правительство станет не капиталистическим, а советским, и будет опираться на Красную армию для утверждения диктатуры пролетариата. – Уильям Фостер, 1928.

Слова лидера компартии – не горячечная фантазия. Временами казалось: еще чуть-чуть, и красная гвардия – с заводов Детройта и плантаций долины Сан-Хоакин, из доков Сан-Франциско и Бруклина, из анархистских клубов Чикаго, бидонвилей и гетто – двинется на Белый дом.

Коминтерн на VI Конгрессе (17 июля – 1 сентября 1928 года) пришел к выводу: закончилась «временная стабилизация капитализма». Кризис влечет за собой фашизацию власти и радикализацию масс. Стачки переплетаются с революционной борьбой и гражданскими войнами. Коммунистам пора – после временного отступления – бороться за власть, а для этого – прежде всего завоевать улицу. Это назвали «третьим периодом» в истории Коминтерна.

Миллион человек вышел на улицы крупнейших городов (6 марта 1930 года) в Международный день борьбы с безработицей. В сердце Манхэттена – на Юнион-сквер – собралась стотысячная толпа.

Женщин били по лицу кастетами, а на юношей набрасывались, избивая их, по шесть-семь полицейских. Одного старика загнали в узкий проход и колотили дубинками и кулаками, сбивали с ног, поднимали и снова били. Детективы, некоторые с репортерскими карточками за лентой шляпы, многие без полицейских значков, носились как бешеные в толпе и с криками избивали всякого, кто казался им похожим на коммуниста. – New York World.

Полиция и наемники Форда расстреляли из пулеметов в Детройте рабочую демонстрацию (7 марта 1932 года): четырех убитых хоронили под огромным знаменем с портретом Ленина.

Начальник штаба армии генерал Макартур и его адъютант майор Эйзенхауэр лично вели 28 июля 1932 года танки, кавалерию и пехотинцев на штурм палаточного городка ветеранов на Капитолийском холме. Ветераны явились со всех концов страны за справедливостью и положенными им выплатами. На Пенсильвания-авеню их преследовали кавалеристы майора Паттона. После 1945-го будет как-то неловко вспоминать об этих победах трех полководцев.

Ветераны, доказывая свою лояльность, не допускали в свой городок красных агитаторов. Да и сами коммунисты уже не поспевали за событиями: в 1931-м в партии состояли всего 9 219 человек.

Компартия, что касалось ее силы и численности, была почти что шуткой. – Жюль Дассен.

Подлинную силу «партии интеллигентных нью-йоркских евреев» составляли попутчики. Пятьдесят три ведущих беспартийных интеллектуальных и моральных авторитета – Теодор Драйзер, Джон Дос Пассос, Эрскин Колдуэлл, Уолдо Фрэнк, Линкольн Стеффенс – поддержали Фостера, кандидата в президенты от компартии.

Мы становимся на сторону рабочих, ибо все, что есть здорового и полезного в американской жизни, создано двумя классами: нашим классом работников умственного труда и «низшим» классом работников труда физического. Мы пожимаем руки нашим соратникам и вместе с ними отстаиваем право жить и работать. Мы утверждаем, что думать – наша прямая обязанность, и мы не позволим дельцам учить нас нашему делу. Как интеллектуальные рабочие мы заявляем, что стоим на стороне откровенно революционной коммунистической партии, партии рабочих. ‹…› Капитализм – разрушитель культуры, а коммунизм стремится спасти цивилизацию и ее культурное наследие от бездны, в которую низвергает ее мировой кризис. – «Культура и кризис», открытое письмо «всем писателям, художникам, учителям, врачам, инженерам, ученым Америки», сентябрь 1932 года.

Новый радикализм отражался в сущих пустяках. Но пустяки – самые весомые свидетельства эпохи.

Играя на танцульках, Гарольд Ром, соавтор бродвейских («Фанни») и голливудских («Дети на Бродвее», «Отдать якоря») мюзиклов, не отказывал себе в удовольствии контрабандой протащить несколько нот «Интернационала».

1930-е войдут в историю как «красное десятилетие». Эффектный термин ввел в оборот Юджин Лайонс – экс-редактор журнала «Общество друзей Советской России», экс-корреспондент ТАСС в США и «Юнайтед пресс» в СССР. Мечтавший в юности стать «вторым Джоном Ридом», Лайонс был первым западным корреспондентом, взявшим интервью (22 ноября 1930 года) у Сталина, «удивительно не похожего на хмурого, самодовольного диктатора, каким его обычно изображают».

Но, вернувшись из СССР, в середине 1930-х Лайонс – будущий первый западный пропагандист власовского движения и кумир Оруэлла, – полностью сменил политическую ориентацию. Один из манифестов его антикоммунизма – книга, как раз озаглавленная: «Красная декада. Сталинистское проникновение в Америку» (1941).

* * *

Премьера «Кинг-Конга» прошла на фоне новой, продолжавшейся уже две недели и казавшейся необратимой волны крахов – о банкротстве объявили еще три тысячи банков, – заставившей даже неизлечимого рыночного оптимиста, уходящего президента Гувера, выдохнуть: «Мы больше ничего не можем поделать».

Всего через два дня после погрома, учиненного обезьяной, США услышали слова, вселившие, несмотря ни на их предельную абстрактность, ни на злой ветер, обрушившийся, как дурное знамение, на Вашингтон, ни на то, что эти слова произнес почти беспомощный инвалид, надежду:

Единственное, чего мы должны бояться, – это сам страх, безымянный, бессмысленный, ничем не оправданный страх, который парализует силы, необходимые для перехода от отступления к наступлению. ‹…› Изобилие у нас на пороге, но широко использовать его невозможно ‹…› главным образом, потому, что люди, управляющие товарооборотом, из-за своего упрямства ‹…› потерпели крах, признали поражение и умыли руки. Бесчестные менялы осуждены общественным мнением, и люди отреклись от них и в сердце, и в мыслях своих… Менялы покинули свои высокие места в храме нашей цивилизации. ‹…› Народ Соединенных Штатов не потерпел поражения. В трудный для него момент он потребовал прямых и решительных действий. Он требует дисциплины, порядка и руководства. Теперь он сделал меня орудием своей воли. Я принимаю на себя эту ответственность, разделяя волю тех, кто на меня ее возложил.

Иными словами: не бойтесь Кинг-Конга, он всего лишь кукла высотой 45 сантиметров.

Это была инаугурационная речь величайшего президента Франклина Делано Рузвельта, чье величие обусловлено уникальной гармонией цинизма с идеализмом.

А 10 марта гости премьеры документального фильма в нью-йоркском Palace Theatre услышали с экрана ставший за годы кризиса родным для всей Америки, вселявший надежду в самые тяжкие минуты голос, обычно комментировавший кинохронику Fox.