Текст книги "Не ножик не Сережи не Довлатова (сборник)"

стр. 17

…рукопись одобрили в принципе.

После четырех трудолюбивых лет водопада беспросветных отказов – ласкающая рецензия типа: «У нас есть все основания полагать, что после некоторой перекомпоновки рукописи и незначительной редакторской доработки издательство получит яркую, талантливую книгу, которая, без сомнения, будет издана в реальные сроки». У меня еще месяц руки дрожали на седьмом небе. Если бы не эстонец Айн Тоотс, автор этой рецензии и будущий редактор книги, хрен бы эта книга увидела свет «в реальные сроки».

стр. 17

…в Кушке…

Теперь уже многие не поймут. Кушка была пограничным пунктом Туркмении, крайней южной точкой СССР, дырой страшенной и пеклом. Была лейтенантская присказка мирных времен: «Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут».

стр. 18

В республиканской газете «Молодежь Эстонии»…

Боже, ну и гадюшничек был… да и весь Дом Печати не лучше. Удивительно высокий уровень каких-то неразличимых невооруженным глазом, но отчетливо воняющих интриг, и удивительно низкий уровень профессионализма. Ответсекр «Молодежки» всерьез спрашивал меня, хорош ли заголовок очерка о знатном фрезеровщике «Наедине с фрезой». Журналист обычно писал материал дома от руки, а в редакции отдавал его перепечатывать в машинописное бюро – как в конце XIX века. Боюсь, что я не всегда умело скрывал свое презрение. В Ленинграде, в многотираге «Скороходовский рабочий» – только тогда я понял, какими мы там все были асами; будущее это подтвердило – в новые времена, не сдерживаемые анкетами, все резко пошли вверх. И вот Таллинн – отдельные кабинеты! вид на город! тьма телефонов! а бар! днем – коньяк! курить можно! музыка играет! журналисты культурно и вальяжно проводят рабочее время! и вдруг за стойкой звонит телефон – и барменша кого-то из публики подзывает к аппарату! – кино из западной жизни!!! а журналисты из них – как из портянки презерватив. Провинциализм – это не ограничение по месту жительства, провинциализм – это ограничение по мозгам в сочетании с высоким самоуважением и взглядом на знаменитостей в своей профессии как на естественно высших существ. С годами я делаюсь все менее терпим к людям неумным и не умеющим работать свое дело очень хорошо…

стр. 18

…нужна прописка.

Забыли уже, как без милицейской прописочки на работу не брали никуда, а без работы прописочки не давали, и так во всех приличных городах?

стр. 18

…пять лет я не делал для заработка ни строчки.

Клянусь. Деньги от летних заработков «в пампасах» неукоснительно и независимо от размеров заработка кончались в пьянку на 7 Ноября (праздник Октябрьской революции), и на что я жил дальше до лета – сам теперь плохо понимаю. Одалживал по рублю, редко – по пять. Ходил ужинать к знакомым. Ездил в автобусах только зайцем.

стр. 19

Вольдемар Томбу

Замечательный и неконфликтный человек. При советской власти тоже не пропадал: окончил потом в Москве Высшую партийную школу и перешел на вполне высокоуровневую околопартийную работу. Таки там тоже были приличные люди, просто работа у них была такая.

стр. 19

Драли с тех пор меня многочисленные редакторы…

Институт советского редактирования не имел аналогий в мировой истории. Создан он был в первую пятилетку, в конце двадцатых, с реализацией призыва «Ударники – в литературу!». Т. е. передовые сознательные рабочие и крестьяне должны были писать – пусть они были не шибко грамотны, зато классовое чутье у них было верное, и жизнь они знали, частью народа являлись. А образованные, но классово неполноценные интеллигенты-редакторы должны были их правильные и талантливые, но неумелые и корявые произведения редактировать, т. е. исправлять малограмотные ошибки и вообще переписывать в соответствии с элементарными требованиями литературы и журналистики. Мол, редактировать любой образованный может, а вот чтобы душу и жизнь правильно показать – тут надо самому принадлежать к передовому классу. Ну, потом рабоче-крестьяне и их дети – кто поумнее – пооканчивали институты, сами стали грамотными, но институт редактуры остался. И вот один человек после Литинститута пишет повесть, а другой после того же Литинститута ее редактирует. А норма загрузки у него – страниц пять в день, если годовую норму по дням разделить. А энергия требует приложения! А потребность в самореализации и самоутверждении требует что-то делать с рукописью, ум и знание к ней приложить! И редактор начинает «улучшать» – приводит все в абсолютное соответствие с академической грамматикой: зачеркивает слова и заменяет их более, по его мнению, удачными, – короче, соавторствует. Можно, конечно, рукопись прямо так в типографию пустить – но это «не положено», есть нормы штатов редакторов, он обязан редактировать, таков закон. Когда редактору говорили, что никого из классиков мировой литературы никогда никто не редактировал – он раздражался. Сколько образованных и полуобразованных людей бессмысленно потратили свою жизнь на ничего не значащие мелкие искажения авторского текста! Страсти кипели, инфаркты рушились, жалобы и доносы писались. Не будет им, редакторам, моего прощения, ибо даже лучшие из них были сволочи уже по своей профессиональной принадлежности. Они очень мало могли заниматься собственно и исконно редакторской работой, каковая состоит в превращении рукописи в книгу; художника выбирал художественный редактор, формат и макет – технический редактор, срок выхода и тираж – завредакцией, главный редактор и директор. Редактору оставалось только «литературно редактировать», в чем он себя и реализовывал. Сука… Приложение к моему трактату «Технология рассказа» так и называется: «Борьба с редактором». Оно написано, что называется, запекшейся кровью сердца. Так ныне не прошедшие этот ад воспринимают ее часто как юмор: однажды даже напечатали отдельно в юмористическом журнале!

стр. 19

Оптимизм – наш долг, сказал государственный канцлер.

Цитата из романа Эрика Кестнера «Фабиан»: глава посвящена издевке над газетной работой; в конце книги главный герой не то кончает с собой, не то благородно пытается спасти тонущего ребенка – при том, что сам не умеет плавать; ребенка-то и без него спасли, а он утоп.

стр. 21

…«вторая древнейшая»…

Устойчивый эвфемизм. По традиции первой древнейшей профессией называется проституция, и только второй – журналистика. «Вторая древнейшая» – так назывался роман среднего американского литератора Силвера Монтегю о бессмысленности и неблагодарности газетной работы, – книга была популярна в семидесятые среди советских журналистов, выйдя в русском переводе в Союзе.

стр. 21

Ариэль.

Дух воздуха и как бы символ свободы из пьесы Шекспира «Буря». Советскому читателю был более известен по роману популярного в шестидесятые довоенного советского писателя-фантаста Александра Беляева «Ариэль»: бедный индийский мальчик умеет летать и в результате обретает счастье, к посрамлению плохих колонизаторствующих англичан: ну, советише Диккенс с элементом фэнтэзи. Пока он не улетел к черту и стал любимым и богатым, англичане-скоты имели его по-страшному.

стр. 21

…как министр Госкомимущества.

Председателем Госкомимущества был в это время великий Анатолий Чубайс. Телевизионные рассказы в первый период его деятельности, посвященные его скромности и даже бедности, вызывали у меня восхищение умственными и волевыми способностями Чубайса. Так же как продекларированная им принадлежность полностью к славянско-русскому этносу, вот только фамилия от дедушки-литвина. Автор имел честь со студенческих лет приятельствовать по университету с Игорем Чубайсом, своим ровесником и старшим братом Анатолия; до крайности похожий на родного младшего старший брат утверждал, что сам он на одну четверть русский, на три же прочие – еврей, нюансы литовских корней и вовсе в воздухе не подразумевались.

стр. 21

…завотделом пропаганды Марику Левину…

Еврей типа «мечта антисемита». В редакции его не переваривали за спесь, важность и непробиваемый апломб. Рост, размер, профиль, глаза, баритон, подбритая бородка с седой прядью – «Бельмондюк» была одной из редакционных кличек. Всегда был очень занят, но для разговоров о себе и своих заслугах – всегда свободен. Обожал пригласить новичка в ресторан и потом предложить заплатить, сказавшись без денег. Производил сильное впечатление на провинциальных околожурналистских девушек. Совершенно терялся и сникал, если его посылали подальше. В постперестроечные времена стал редактором-издателем журнала «Привет», который выходил пятидесятитысячным тиражом, не продаваясь вообще. На четвертом номере деньги доверчивого бизнесмена-инвестора кончились, и журнал почил. В жестокую и конкурентную новую эпоху был сокращен из всех штатов и стал читать при каком-то учебном заведении лекции по литературе и журналистике. Глупые студенты должны его уважать. Неглупых коллег он сильно раздражал, вещая полную чушь тоном абсолютного превосходства.

стр. 21

Мельница Господа Бога мелет медленно…

Одна из любимых эстонских поговорок. Все-таки в поговорках отражается национальный характер и темперамент. Хотя от одного эстонского писателя я слышал в советские времена очень нервное высказывание насчет издательских сроков: «Они там все думают, что мы живем по триста лет, как морские черепахи!» По три, пять, семь лет мы ждали книг!

стр. 21

Пуганая ворона хочет выжечь кусты из огнемета.

Вольно-агрессивная переделка пословицы «Пуганая ворона куста боится». Писатель был рыдающий тайный садист.

стр. 23

Совсем не то обещал мне ярл, когда приглашал в викинг.

Ярл Торгейр, набирая дружину в поход, взял и сына знакомого бонда, прельщенного добычей и славой. В пути его корабль попал в бурю и начал тонуть. Места в лодке, шедшей на привязи, хватало только для половины людей. Викинги метнули жребий, по которому ярлу выпало спастись, а юноше – остаться. Когда ярл занес ногу, чтоб перешагнуть в лодку, юноша и обвинил: «Совсем не то обещал ты мне, ярл, когда прельщал выгодами похода. – Что же ты предлагаешь? – спросил Торгейр. – Чтобы ты остался на корабле, а я перешел в лодку. – Должно быть, ты очень любишь жизнь и полагаешь, что смерть – трудное дело, – был ответ. – Будь по-твоему». И Торгейр погиб, а юноша спасся; скальд не счел нужным сохранить его имя для потомков, в отличие от имени погибшего Торгейра. Снорри Стурлусон, «Хеймскрингла», «Сага об оркнейцах».

стр. 23

…сопроводив похеривающей рецензией.

Пера ни больше ни меньше как председателя Союза писателей Эстонии, Заслуженного писателя Эстонии и лауреата всяких премий Владимира Бээкмана: он руководствовался здравой и логичной мыслью охранить литературно-издательскую жизнь родной Эстонии от всяких варягов, за которыми тащатся хвосты их российских неурядиц, – в Москве-Ленинграде непризнанных гениев было пруд пруди, создай прецедент – так сотни могут хлынуть в Эстонию издаваться и процветать, а Эстония маленькая, и благоприятную культурную обстановку в ней надо беречь для своих. Мой редактор также растерялся: он был уверен в объективной оценке маститого рецензента, и вдруг – такой пассаж!.. Гм; по-человечески я вполне понимал Бээкмана – такая жизнь, что делать; впоследствии у нас установились вполне хорошие отношения, в общем он всегда был человеком порядочным… просто приходилось быть политиком, куда денешься. – Годом спустя газета «Советская Эстония» заказала мне очерк об его жене, также известном эстонском писателе Эме Бээкман – это было тридцать рублей приработка в период полной нищеты. Я явился в их дом с опозданием почти на час (это в пунктуальной Эстонии!), небритый, простуженный, с грязным носовым платком, воняя сигаретами «Прима». Дог бегал меж голубых елей под достойным двухэтажным домиком в фешенебельном пригороде. Хозяин вышел навстречу в белой сорочке с бабочкой. Хозяйка была в черном платье типа коктейльного от Шанель. Я был уместен на этом мини-рауте, как чесотка при молитве. Скатерть была камчатной, кофейник – серебряным, конфеты – импортными (в советские времена!). Хозяева держались с ровным дружелюбием подлинных аристократов. Возникло ощущение, что вопиющее отсутствие с моей стороны намерений понравиться или, тем паче, как-то приблизиться, в сочетании с тем, что предметом разговора я владел исчерпывающе и, смею надеяться, профессиональную беседу провел по уровню верха, – возникло ощущение, что это вызвало у них симпатию. Боже, как прекрасна жизнь, когда тебе ни от кого ничего не надо!

стр. 23

Дама ваша убита, ласково сказал Чекалинский.

Разумеется, «Пиковая дама» – автора угадайте с трех раз. Обдернулся Германн, накрылось все его состояние, и только дурдом остался впереди, так еще ведь и Лиза утопилась. То есть: плохо жил автор романа, и слово «убита» вполне оттеняет его реакцию на милую новость.

стр. 23

Корнет Оболенский, дайте один патрон.

Переделанная к месту цитата из старого шлягера Михаила Звездинского (господи, его биография – отдельный роман, судьба этой песни – еще один роман!..) «Четвертые сутки пылают станицы!..» Там: «Раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский – налейте вина!» Какое вино?! Один патрончик – застрелиться!

стр. 23

…эстонской кильке пряного посола…

Привет от анчаровской «Баллады о МАЗах»: «Кушай кильку посола пряного – кушай, детка, не егози!» Классическая и дешевейшая водочная закуска. Можно сказать, одно из национальных эстонских блюд. Когда в начале восьмидесятых эстонские писатели как-то принимали у себя узбекских писателей, то в ресторане «Глория» – как бы правительственного уровня кабаке – в качестве гвоздя банкета внесли блюдо интернациональной дружбы – огромный поднос плова, обложенный соленой килькой. Неширокие глаза узбеков стали похожи на пуговицы с пальто швейцара; об этом долго говорили потом в литературном Ташкенте.

стр. 23

…разбитого корыта.

«Сказку о рыбаке и рыбке» упоминать?

стр. 23

Ах не фраер Боженька: всю правду видит, да не скоро скажет.

Блатная присказка из фени пятидесятых годов.

стр. 23

…из пращи да булдыган в лоб.

Намек на Давида и Голиафа? Или на поговорку: «Что в лоб, что по лбу»? Булыжник – оружие литературного пролетариата.

стр. 23

…не шейте вы ливреи, евреи.

Строка из песни Александра Галича. И отрекся от славы, и отказался от богатства, и отрыдал по Родине, и принял смерть в Париже.

стр. 23

Для тебя, Веллер, Монголия заграница…

Филфак Ленинградского университета тогда готовил в основном переводчиков с европейских языков, а элитная работа для них была, разумеется, за границей – там смотрели мир, там куда больше зарабатывали, заводили связи на советско-торгово-дипломатическом верху, за год-два работы можно было купить потом в Москве или Ленинграде кооперативную квартиру, и т. п. Но для принятия на заграничную работу нужна была хорошая анкета, желательно – с указанием общественной активности, будь то комсомольская, партийная, профсоюзная и т. п. Думая о будущем, студенты «набирали очки», занимаясь общественной деятельностью. Я учился на русском отделении – стало быть, переводчиком за границу не мог ехать все равно, а читать лекции по русской литературе выпускали за бугор проверенных профессоров и доцентов, – т. е. с точки зрения карьеры моя комсомольская деятельность была бессмысленной, тем паче что я не думал ни об аспирантуре, ни о преподавании в вузах, и вообще был евреем без связей, то есть абсолютно непроходной пешкой. Самое смешное, что дружески-юмористическое пророчество сбылось: в двадцать восемь лет, алтайским скотогоном, я таки посетил заграницу-Монголию, где в шестидесяти километрах за пограничной чертой мы принимали на перегон монгольский скот. До сорока лет, когда пошла перестройка и я начал понемножку шляться по миру, Монголия оставалась моей единственной заграницей.

стр. 23

Велика Россия, а отступать нам приходится на запад.

Пародия на крылатую фразу «Велика Россия, а отступать нам некуда». Приписывается то политруку Клочкову, то лейтенанту Дееву – командиру двадцати восьми бойцов панфиловской дивизии, которые полегли, отражая в декабре 41 атаку немецких танков. В шестидесятые годы выяснились интересные вещи. Во-первых, не все 28 погибли, как объявили тогда. Некоторые остались живы. Во-вторых, когда Александр Кривицкий, корреспондент «Красной Звезды» (позднее известный журналист), привез в редакцию этот материал, главный редактор Давид Ортенберг логично спросил: «Слушай, если они все погибли, откуда же ты знаешь, что политрук Клочков это сказал? – Я уверен, что он должен был так сказать!» – ответил умный и политически очень грамотный Кривицкий. Так создавались легенды, на которых мы росли. – Кроме того, «на Запад» – намек на эмиграцию семидесятых, когда «свободомыслящим и талантливым» места в Союзе действительно не очень-то находилось.

стр. 24

…автоматически означала, что отец мой вышибается…

Эмиграция происходила только по двум официальным причинам: брак с иностранцем или вызов от родственников (пусть подставных, несуществующих) на постоянное место жительства в Израиль. Как только человек подавал заявление о браке в ЗАГС, или как только приглашение на загранжительство в письме попадало на пункт перлюстрации зарубежной корреспонденции (а этим ведала контрразведка КГБ) особые отделы, они же режимные отделы, они же политорганы; и партийное руководство по месту работы всех ближайших родственников принимало меры, так как человек с сыном или братом, намеренным стать иностранцем, был потенциальным пособником потенциальных шпионов и явных врагов советского строя; таким родственникам доверять было нельзя, они автоматически становились подозреваемыми, неблагонадежными, ничего хорошего им по работе светить не могло, они делались гражданами последнего сорта. Никаких преувеличений! И меры к ним принимались раньше, чем, скажем, брак уже заключался (тому чинилось много препятствий) или вызов на постоянку попадал в руки адресата.

стр. 24

…вперед и вверх.

А там – хоть это не наши горы, но…

Парафраз из песни Высоцкого: «Вперед и вверх! А там – ведь это наши горы, они помогут нам!» К/ф «Вертикаль», 1967 год.

стр. 24

…тихо-тихо ползи, улитка, по склону Фудзи вверх, до самой вершины.

Исса. Цитата стоит в качестве эпиграфа к «Улитке на склоне» Стругацких. А также выбита на мини-монументике приза «Бронзовая улитка», ежегодно вручаемом Борисом Стругацким за лучшее фантастическое произведение года. Впервые в год основания «Бронзовую улитку» получил (1992) скромный автор (за рассказ «Хочу в Париж»).

стр. 24

…на промысловую охоту.

Самая красивая запись в моей толстенной и давно лежащей без дела трудовой книжке гласит: «Бригадный стрелок» (!). А как выглядела эта охота – описано в романе «Самовар».

стр. 25

…Заработка должно было хватить…

Главным было раздать две-три сотни в долг знакомым – и потом до следующего лета и отъезда на следующие заработки получать с них по десять-тридцать рублей, тут же отоваривая их чаем, сахаром, сигаретами и супами в пакетиках; на хлеб всегда можно было найти и сдать пустую бутылку или просто настрелять на улице по пять – десять копеек. Потому что основная сумма все равно кончалась 7 Ноября (см. выше).

стр. 25

…переложил печку в камин…

Две ночи я крал отборные кирпичи из штабеля у жилуправления, перетаскивая их за километр в сумке; отбор происходил на ощупь. Камин я клал четыре дня, разложив кирпичи «взрыв-схемой» по всей комнате. В последний день ко мне в гости зашел знакомый эстонский писатель и сделал комплимент моему умению, сказав, что и не слышал за мной о таких талантах. На что я чистосердечно ответил, что три дня назад и сам о таком таланте за собой не знал. Камин, надо признаться, более способствовал комплексному удовольствию от интимной жизни, нежели творческому процессу.

стр. 25

…удача благосклонна к тем, кто твердо знает, чего хочет.

Цитата из книги Марка Галлая «Первый бой мы выиграли» (нет, но каково название! таки да подсознание существует). Кто не знает – Галлай всю жизнь был летчиком-испытателем экстра-класса и в шестидесятые годы написал несколько очень хороших мемуарного характера книг об авиации.

стр. 25

Никогда не бывает так плохо, чтоб не могло быть еще хуже.

Распространенная английская пословица. В России конца XX – начала XXI века обрела вторую жизнь, если не бессмертие и стала слоганом политической и общественной жизни.

стр. 25

«Пронеслось четыре года. Три у Банковых урода родилось за это время неизвестно для чего. Недоношенный четвертый стал добычею аборта, потому что что-то к празднику папаша Банков прибавки к жалованью не получил. Это ново? – и т. д.»

Саша Черный.

стр. 26

«Он один был в своем углу, где секунданты даже не поставили для него стула».

Джек Лондон, «Мексиканец». Этот образец победы в грязной игре нас долго поддерживал… Самый тиражный сов. автор!

стр. 26

Портрет на фоне Пушкина, и птичка вылетает.

Парафраз песни Окуджавы «На фоне Пушкина снимается семейство». На фоне Пушкина и пробка вылетает! И пуля вылетает! И деньги! И т. д. Гений!

стр. 26

Меня посетила знакомая.

Убей меня бог, не помню, кто это: «Меня недавно муза посетила – немного посидела и ушла». Высоцкий? «Во мне заряд нетворческого зла…»

стр. 26

….танк, который гуляет сам по себе.

Киплинг, «Кошка, которая гуляла сама по себе». Англо-сакский германский замес подается из подсознанья, как снаряд.

стр. 26

…мерзкую плоть…

Так назывался известный у нас некогда роман Ивлина Во – «Мерзкая плоть».

стр. 26

…кэптен Джон Морган.

Знаменитого пирата и последующего губернатора Ямайки звали, разумеется, Генри Морган. Джоном Пирпонтом Морганом звался американский олигарх рубежа XX века. Зачем мне захотелось обозвать пирата Джоном? По трафарету – Иван, Джон, Ганс, Абрам? По детской матерной песенке «Капитан, каких немного, – Джон Кровавое Яйцо»? Очевидно, для обогащения внесознательных ассоциаций. Соединить пирата с акулой бизнеса. Графика и фонетика имени «Генри» будет поинтеллигентнее «Джона» – крепковатого, простоватого и т. д.

стр. 28

Павлина ранили стрелой.

«Оленя ранили стрелой». Это цитата откуда-то из мировой классической драматургии, причем обыгрывается в русской классике XIX века – не то у Островского, или еще где. Кто-то там величественный и пьющий бродячий актер, кто-то – чья-то несчастная дочь, и вообще алкоголь, поражение и благородство никчемной образованности. Автор издевается над собой изо всех сил.

стр. 28

б/у

– «бывшее в употреблении». Армейский профессиональный жаргон – о предметах вещевого довольствия, которыми до раздачи уже пользовались другие. А то сейчас все знают «секонд хэнд», а родимые выражения могут и забыть.

стр. 28

…такой русской, хучь в рабины отдавай…»

И. Бабель, «Начало» – один из автобиографических рассказов периода Гражданской войны.

стр. 28

…Рогинский, Малкиэль, Ольман…

Почти все после распада СССР разъехались: одни вернулись в Москву и Петербург, другие продвинулись в Германию и США. Выпить не с кем!

стр. 28

…из недодавленных в Киевах и Ташкентах…

Среди «русскоязычной» интеллигенции Эстонии действительно был удивительно высок процент евреев – которые приезжали из Молдавии, Украины, Средней Азии поступать в эстонские вузы, что было вполне возможно на общих основаниях и без протекции и взяток, а «дома» действовали негласные инструкции евреев много куда не принимать, и на приличную работу устроиться здесь было легче. Эстонцы отчасти полагали, что лучше еврей, чем русский, – евреи, мол, тоже небольшой, неагрессивный и трудолюбивый народ, придавленный грубыми русскими оккупантами, отчасти собратья по несчастью. Хотя во время Второй Мировой войны все евреи в Эстонии были исправно уничтожены, и Риббентроп лично прилетал поздравлять эстонские оккупационные власти с решением проблемы и объявлением Эстонии «юденфрай» – свободной от евреев; но это было раньше. А потом стал действовать принцип «враг моего врага – мне если не друг, то все-таки товарищ по несчастью». Русские же полагали, что пусть будет в Эстонии процент эстонцев хоть чуть пониже, а прочих, даже и евреев, – чуть повыше, так что черт с ними, пусть селятся и работают. Их немного, над ними эстонские и русские начальники, много не навредят, и вообще они запуганы и управляемы, и корней у них тут нет, а эстонцы – скрытые антисоветчики все, родня сплошных «лесных братьев». В начале восьмидесятых был страшный скандал, когда финны обнародовали советский перспективный план развития Таллинна, по которому к 2000 году население города должно было достичь миллиона человек при соотношении русских и эстонцев 3:1 (до этого было 1:1 при полумиллионе).

стр. 28

«За победителя боги, побежденный любезен Катону».

Восходит к фрагменту одной из частично сохранившихся речей Марка Порция Катона (234—149 до н. э.), более всего оставшегося в истории фразой: «А все-таки я считаю, что Карфаген должен быть разрушен». Воевал под Сципионом Африканским, позднее, уже сенатором, был врагом Сципиона и сторонником самой жесткой политики по отношению к побежденным. Но в старости сильно смягчился и подобрел – хотя никаких конкретных гуманных следствий его доброта уже не имела… Данная фраза должна была как бы демонстрировать его добросердечие и справедливость.

стр. 29

…хук правой в печень…

Представив себе нормальную левостороннюю стойку двух боксеров (левое плечо впереди, левая рука перед лицом), может логично показаться, что в правое подреберье противника надо въезжать своей левой. Но. На деле. Правое подреберье прикрыто правым локтем. Атака же требует подготовки, для хука плечо необходимо как минимум опустить и довернуть. Опустив, ты открываешься, а довернув левую из нормальной стойки – производишь полускользящий удар сбоку по низу правых ребер и прессу. Так в печень не въедешь, а хук требует достаточной траектории движения руки. Эффективный удар в печень производится крюком правой на контратаке: поймать противника на ударе его правой, уйти нырком – и вот тогда его правое подреберье находится как раз напротив твоей правой руки, а твое правое плечо находится в положении нормальной стойки, т. е. опущено и отведено назад, готово для нанесения удара; ощущение от такого пропущенного удара напоминает выпускание из тебя всего воздуха через дырку под ребрами.

стр. 29

…змеиное молоко, мы сами-то еле живы.

Отсыл к Стругацким, «Парень из преисподней»: «Какие у нас, змеиное молоко, братья, мы сами-то еле живы».

стр. 29

…что бы ни делал человек в России, а все равно его жалко.

Одно время фраза была крылатой. Когда в разгар «перестройки» группу бывших диссидентов пригласили из эмиграции на дискуссию по ЦТ, они долго мололи гуманистическую чушь, пока Владимир Максимов этой фразой не подвел невольно итог болтологии: телеаудитория была в восторге.

стр. 29

…по обе стороны океана…

Так был озаглавлен знаменитый в шестидесятые очерк Виктора Некрасова, опубликованный в «Новом мире» и удостоившийся личного и прицельного разноса генсека Хрущева: мол, низкопоклонство перед Америкой. С этого началась для живого классика советской военной литературы Некрасова бесконечная цепь неприятностей, кончившаяся в семидесятые его выдавливанием в эмиграцию – которая тоже оказалась для него несладкой.

стр. 29

…и нет для нас другого глобуса.

Парафраз знаменитого в семидесятые анекдота: в КГБ вызывают допускающего нелояльные высказывания еврея и предлагают добром уехать в Израиль; «Но я не хочу ехать в Израиль!» – «А куда вы хотите? Туда и езжайте!» – «А можно?» – «Можно!» – «А куда?» – «Куда угодно!» – «А подумать можно?» – «Думайте.» – «А… посмотреть по карте можно?» – «Вот идите в ту комнату, там есть глобус, выбирайте и валите.» – Через некоторое время вспотевший еврей возвращается из другой комнаты: «Простите, конечно… а другого глобуса у вас нет?»

стр. 30

…как космонавты на Андромеду.

Отсыл к знаменитому в шестидесятые фантастическому роману Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» – эдакой величественной и фальшивой утопии.

стр. 30

…в журнале «Алеф».

Издается в Тель-Авиве тиражом всего тысяч в пять, но издатель – какая-то весьма ортодоксальная еврейская организация – рассылает его по массе мест, где есть еврейские общины. Тогда главным редактором был мой приятель Давид Шехтер, а потом – другой приятель, Павел Амнуэль. Уж лень теперь и копать подборку, какой именно мой рассказ из «Легенд Невского проспекта» был опубликован в «Алефе» в самом конце 92 г. А вот пиво пили марки «Маккаби».

стр. 30

…Юру Дымова.

Мы кончали с ним школу в Могилеве. До той встречи я и не подозревал, что Дымов – еврей.

Ассимиляция или мимикрия?..

стр. 30

…перегруженный альбатрос.

Считать ли это намеком на известное стихотворение Бодлера «Альбатрос»? Или на его перелет через океан с багажом?

стр. 30

…ваши цветущие яблони на Марсе.

«Утверждают космонавты и мечтатели: и на Марсе будут яблони цвести!» Из известной официально-оптимистическо-лирической песни советских шестидесятых; авторов не помню и помнить не хочу; надеюсь, что хоть этого не пел Кобзон.

стр. 30

«Кэптэн Блад ошень любиль…»

Финальная фраза чудной детской пиратской книжки Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада»; она была особенно популярна у подростков начала шестидесятых. И, черт возьми, – Блад всегда побеждал!

стр. 31

«Я с самим маршалом Фрагга разговаривал…»

Стругацкие, «Парень из преисподней». Да. Бойцовый Кот есть боевая единица сам по себе.

стр. 32

У лакея свое представление о величии.

Лев Толстой, «Война и мир»: «Для лакея не существует подлинно великого человека, потому что у лакея собственное представление о величии».

стр. 33

У успеха много отцов.

Старая арабская пословица.

«…поражение всегда сирота»

стр. 33

…большого ума благородные доны…

Боже, как мгновенно и как надолго стала разобрана на классику цитат «Трудно быть богом» Стругацких. А ведь Борис неоднократно утверждал мне, что «мы с Аркашкой не любим эту повесть». Ничего, другие любят! Второе место в рейтинге цитирования всей русской литературы!

стр. 33

…в любой луже есть гад, между иными гадами иройский.

Салтыков-Щедрин, «История города Глупова». Самый злободневно-антиправительственный всегда наш классик.

Занять каждого своим делом…

Бомарше, «Женитьба Фигаро»: «Займем каждого его собственным делом, и тогда ему некогда будет соваться в чужие».

стр. 33

Ежли роман – зеркало, с которым идешь по большой дороге…

– «Роман – это зеркало, с которым автор идет по дороге и которое отражает…» и т. д. Подчеркнуть нужное: а) Стендаль;

б) Бальзак; в) В. Губарев, «Королевство кривых зеркал».

стр. 35

Можно простить увольнение отца, но не потерю спецраспределителя.

«Можно простить смерть отца, но не потерю вотчины». Макиавелли, «Государь». Похоже, все его ученики сегодня в России (кроме изгнанных).

стр. 35

Воскобойников

И вполне был мягкий человек и не графоман. Что характерно: чем дольше я живу, тем больше среди моих знакомых и друзей оказывается сотрудников КГБ – при том, что общее число знакомых, естественно, сокращается. В новые времена оказалось, что меня самого хотели привлечь к агентурной деятельности, но в моем досье уже были записи, на основании которых резолюция на рапорте вербовщика гласила: «Привлечение к агентурной деятельности считать нецелесообразным». Иногда, встречаясь в Москве, мы с Женей Григом, старым другом, бывшим замначальника отдела контрактов ВААПа СССР, отставным полковником Пятого управления, посмеиваемся на тему, что было бы, если б ему разрешили меня вербануть. Женя написал познавательнейшую книгу «Да, я там работал», вышедшую в конце девяностых.