Текст книги "Мне жаль тебя, герцог!"

20
Еще подробности

Узнав, что Грунька с Селиной де Пюжи собираются приехать, Жемчугов поспешил одеться. Едва он привел в порядок свой костюм, как явился Шешковский, до того никогда не заглядывавший к нему. Митька принял его один, без Гремина, который отправился к Гидлю за кофе, чтобы угостить ожидаемых ими дам.

– Ты уже знаешь, что я вернулся? – с улыбкой встретил Митька Шешковского.

– Ну еще бы! – ответил тот. – Конечно, знаю. Ну, тебе известны все подробности?

– Пока еще в самых общих чертах, то, что знают все; я успел только выслушать рассказ Гремина, бывшего на площади во время действия.

– Значит, о задвижках не знаешь?

– Нет! О каких задвижках?

– Пустяк ведь, а все могло сорваться. Дело в том, что Манштейн, адъютант фельдмаршала, вошел во дворец Бирона один и, не зная расположения комнат, пошел наугад… тоже дела делают!.. Даже плана местности раньше не осветили. Ну идет он наугад и наталкивается на запертую дверь спальни Бирона.

– Да неужели?

– Право! Ведь, если бы пришлось ломать дверь, произошел бы шум, тревога! Бирон мог скрыться, вызвать полк брата, поднять немцев и так далее; словом, все могло рухнуть.

– Ну и как же он вошел?

– А, видишь ли, дверь-то же была створчатая, а ее верхние и нижние задвижки, видно, «забыли» задвинуть, и дверь отворилась, как только Манштейн толкнул ее.

– Что же, за задвижки ты, что ли, принимаешь поздравление?

Шешковский скромно опустил глаза.

– В истории об этом упомянуто не будет, – усмехнулся он.

– Маленькие причины незаметны, а они-то иногда самую суть и составляют. Были тут и еще маленькие толчки…

– Это ты про свою Груньку? Она действует…

– Ты и за ней следил?

– Следил! Нельзя же!.. Она, несомненно, действовала, но трудно было уловить, как именно.

– Тоже, видно, что-нибудь вроде задвижек? Ну вот придет она, так расскажет. Миних очень тверд?

– Об этом пусть тебя твоя Грунька осведомит – она там, во дворце, ближе всех нюхает.

– Ну а Остерман?

– С Остерманом все произошло как по расписанию. Когда ночью все стали собираться во дворец для принятия присяги и поздравления…

– Ты сейчас же узнал?

– Мы все те ночи не спали, ждали. Уж очень атмосфера была накалена, должно было все разрешиться. Так вот, Остерман, конечно, во дворец на общее собрание не явился – болел, дескать.

– Ну разумеется, как всегда.

– А генерал-аншеф…

– Начальник?

– Ну да, начальник, встретил Стрешнева, шурина Остермана, и говорит ему: «Поезжайте сейчас к Андрею Ивановичу и скажите, что Бирон накрепко арестован, что ему не на что надеяться больше и что Андрей Иванович может приехать». Стрешнев слетал и привез Остермана. Все думали, что и он впадет в немилость, и, когда его внесли к правительнице в кресле на отдельную аудиенцию, все от него отворачивались – считали, что не арестовали его только по его болезненному состоянию и что это – последний его приезд во дворец, что на аудиенции ему дадут отставку. Ну а Остерман, когда его вынесли от правительницы, улыбается, кланяется и приглашает к себе всех на бал по случаю радостного события – принятия правления благоверной великой княгиней, говорит, что-де она и сама обещала к нему пожаловать. Понимаешь, Остерман, с его скупостью, и вдруг бал!

– Чем же он взял? На чем же выехал он, собственно?

– На Линаре, конечно. Он, очевидно, заохал, сказал, что стар, что хочет идти на покой и сдать дела, ну, и стал правительнице сдавать их. Дошло дело до сношений с саксонским двором! Ну Остерман и доложил, что, мол, высшие политические интересы требуют выписки посла, замечательного дипломата, графа Линара. Принцесса, разумеется, тотчас же убедилась, что Остерман гениален, и просила его остаться и продолжать дела.

– Так и ждать следовало. Значит, он сейчас будет действовать… в интересах правительницы.

– Это наша общая обязанность, – сказал Шешковский.

– А я думаю, что интересы фельдмаршала Миниха вполне совпадают с интересами правительницы, – заявил Митька.

– Значит, будем действовать в интересах фельдмаршала Миниха!

На этом они расстались.

21
Кофе

К приему Груньки и Селины де Пюжи Василий Гаврилович Гремин готовился, тешась этим как ребенок, и превзошел сам себя. Он придумал их угостить в этот день кофе, но в соответствующей этому напитку обстановке. Для этого он выворотил весь запас отцовских халатов, ковров и шалей, завесил и устлал ими комнату и сделал из нее подобие того логовища, в котором они дурачили Станислава. Но обстановка вышла роскошная. Кофе он решил подать в китайских чашках, а так как ни он сам, ни кто-либо из его домашних не умели заваривать этот напиток, то он отправился к Гидлю, чтобы привезти оттуда человека, умевшего делать это.

Надо отдать справедливость, хлопоты Гремина увенчались полным успехом. Комната вышла очень красивой, а кофе – вкусным.

Что же касается беседы, то она была так весела и оживленна, и звонкие голоса Груньки и Селины так звенели, что было завидно самим олимпийским богам.

Селина разговорилась, опрокинула чашку и, залив кофе дорогую шаль, покрывавшую столик, рассмеялась и стала уверять, что действительно боги Олимпа позавидовали им и заставили ее замарать эту скатерть.

Расспросам и рассказам не было конца.

Селина и Грунька требовали от Митьки мельчайших подробностей его путешествия; в особенности Селина настаивала на том, что говорил Линар, что он делал и т. д.

– Я же рассказываю вам, что он спас мне жизнь! – повторил ей Митька.

– Но из того, что ты тут рассказываешь, – поправила его Грунька, – выходит, что ты его спас от смерти!

– Вот видишь ли, – пояснил Митька, – у людей между разными другими чертами существует такое свойство, что они гораздо больше любят тех, кому сделали одолжение, чем тех, кто им сделал что-нибудь и кому они обязаны. Я же хочу сохранить расположение графа Линара ко мне и потому продолжаю настаивать, что это он спас мне мою жизнь!

– Знаешь что? Я тогда всем буду говорить, что всем обязана фельдмаршалу Миниху! – сказала Грунька.

– И ты прекрасно сделаешь! Но расскажи мне, пожалуйста, я этого уже давно жду с нетерпением, что ты тут наделала без меня? Ведь во всем, что случилось, есть и твоего меду капля?

– Есть! – кивнула головой Грунька.

– Ну так я и думал! В чем же дело?

– Да видишь ли, – стала рассказывать Грунька, – Миних был у меня взвинчен до последней степени! Его адъютанты совсем прозрачно намекали фрейлине Менгден на то, что все готово, что Преображенский полк готов постоять за принцессу и ее сына-императора. Надо было только, чтобы Миних решился. Чего он медлил, я сама не понимаю! Накаленным он оказался добела! Я уже раньше открыла ему, что граф Линар вызывается в Петербург; это, конечно, сделано помимо него, и он был страшно обижен этим. Время тянулось, а между тем двенадцатого ноября предстояло празднование дня рождения герцога-регента. Говорили, что он готовит какие-то милости, что будто бы будут подарки, награды и придворным и войскам!

– И ты все это сообразила?

– А чего ж тут было не сообразить?

– О-о, она очень сильна! – деловито заметила Селина по-французски, смакуя кофе и глянув на всех из-за чашки, которую держала у рта.

– Но что же дальше? – спросил Митька.

– Дальше? Я увидела, что надо действовать, и пустилась на такую штуку. Дело в том, что Миних обыкновенно бывал во дворце у принцессы днем, а потом прямо от нее он ехал обедать к герцогу! Ну вот, восьмого ноября я, улучив минуту, уговорилась с госпожой Менгден, чтобы меня как-нибудь оставили наедине с фельдмаршалом, и сообщила ему под строжайшим секретом, что глава соглядатаев герцога, его камердинер Иоганн, подозревает его, фельдмаршала, в замыслах и что сегодня за обедом Бирон будет в разговоре выпытывать, правда ли это! Вижу, подействовало: старик весь вспыхнул и губу закусил…

– Ну а как же ты решилась сказать это ему? Почему же ты могла знать, какой разговор поведет герцог у себя за обедом?

– А на то есть сметка! – сказала ему Грунька. – Я взяла обрезок, который был оставлен Венюжинским, и написала на нем левой рукой: «Я перешел на службу к фельдмаршалу Миниху и скрываюсь у него, но желаю вновь заслужить ваше доверие и сообщаю, что герцогу грозит опасность. Пусть только он за обедом спросит у фельдмаршала, не предпринимал ли тот каких-нибудь действий ночью? А в доказательство того, что я действительно служу у него, Миниха, вы за подкладкой его шляпы найдете точь-в-точь такой же обрезок бумаги». Я вырезала по имевшемуся у меня купону точно такой же обрезок, а положить его, конечно, за подкладку Миниховой шляпы было делом пустяшным. Письмо во дворец для передачи Иоганну я снесла сама, переодевшись простой девкой.

– То есть это в самом деле гениально, как говорит госпожа де Пюжи! – снова одобрил ее действия Митька.

– Она очень сильна! – повторила Селина с еще большей уверенностью.

– Но только постой, как же это ты написала Иоганну якобы от имени Станислава Венюжинского на обрезке бумаги, когда раньше Иоганн должен был получить другое письмо от пана Станислава?

– Да ведь этого письма Василий Гаврилович не послал!

– Ну? Вот кстати вышло! Молодец, Василий Гаврилович!

Гремин, улыбаясь, раскланялся во все стороны, очень довольный, что и его денежка не щербата, что все-таки и он что-нибудь сделал, хотя и не сделал то, что должен был!

– Ну и все это удалось и вышло как по писаному! – продолжала Грунька. – Герцог – Миних сам теперь это рассказывает – спросил его за обедом, имел ли он во время своих походов предпринимать что-нибудь ночью. В ту же ночь Миних явился к нам, вызвал меня, я вызвала Юлиану Менгден, а та – принцессу, а принцесса, в результате, отдала приказание арестовать Бирона.

– А это, верно, не обошлось без гадалки? – спросил Митька, взглянув на Селину.

– Н-да-а! Только тогда госпожу Дюкар нельзя было еще привезти во дворец из боязни перед бироновскими соглядатаями, так что мне пришлось сказать, что я ходила спрашивать мадам Дюкар и она через меня велела передать, что если принцесса решится, то все пройдет благополучно. Ну а зато теперь госпожа Дюкар чуть ли не почетная гостья во дворце! Ее там так теперь принимают, словно особу королевской крови! Ну уж и гадает же она! Конечно, все про Линара: и наружность его описала, и предрекла его приезд. Мы с ней рассчитали, когда он приблизительно может выехать из Дрездена, ну а сегодня, когда узнали, что он уже приехал, впечатление было поразительное!

– Но, позвольте, что же мы дальше делать будем? – стал соображать Митька. – Ведь теперь госпоже Дюкар неловко будет встретиться во дворце с графом Линаром, и вообще, как себя будет держать в отношении графа Селина?

– А это – вопрос, для решения которого мы ждали тебя! – проговорила Грунька. – Все это надо наладить.

– Ну а пока дайте мне еще кофе! – сказала Селина, протягивая свою чашку.

22
Любит – не любит?

Василий Гаврилович налил Селине еще кофе, она принялась его пить, а Митька, подумав немного, сказал, обращаясь к ней:

– Отношения к графу Линару у вас должны образоваться самые простые и естественные в вашем положении! В Дрездене я ему говорил о вас, и он очень обрадовался известию, что вы в Петербурге!

– Вы говорите правду? – спросила его Селина.

– Зачем же мне лгать?

– Но его отношения к принцессе?

– Могу положительно засвидетельствовать вам, что он ее не любит!

– О-о! Вот это сильно сказано, например! – воскликнула Селина по-французски.

– Уверяю вас, что я не ошибаюсь! Я видел, как граф собирался в Петербург.

– По-видимому, он собрался в несколько дней, если вы так скоро обернулись назад?

– Да, но это он был вынужден сделать по настоянию саксонского министра-президента Брюля чисто из политических видов. Сам же граф Линар делал все от него зависящее, чтобы оттянуть отъезд. Притом он был так мрачен, когда собирался, что для каждого, даже для простака, было ясно, что влюбленные так не собираются.

– Ах, господин красавец-сержант, вы мне возвращаете жизнь! – воскликнула Селина. – Так что, вы положительно уверены, что граф никакой сердечной склонности к принцессе не питает?

– Уверен, что никакой!

– Ну а ко мне?

– Ну, уж этого я не знаю, – рассмеялся Митька, – да и знать не могу.

– Нет, все-таки, когда вы говорили с ним обо мне, как он, что сказал?

– Подробностей я не помню, но общее впечатление было такое, что он будет рад встретиться с вами в Петербурге.

– Но, позвольте, ведь он же, вероятно, подозревает, зачем его выписывают в Петербург?

– Я думаю, что да!

– То есть, что его политика должна быть основана на его личных отношениях к принцессе?

– Да, разумеется.

– Но в таком случае мое пребывание здесь, в Петербурге, и то, что я буду видеться с графом, может повлиять на его отношения к принцессе, – сказала Селина.

– Но если он не любит ее? – вставил Митька.

– Он может уверить ее, что это – отличная ширма и что он держит маленькую, бедную француженку для того лишь, чтобы отвести глаза и дать противовес всяким сплетням, касающимся его и принцессы! – заявила Грунька.

– А ведь это гениально! – воскликнула Селина, хлопая в ладоши. – Это так же гениально, как все, что придумывает Грунья!

– Ну что же я придумала? – сказала Грунька. – Теперь остается решить, как же быть с мадам Дюкар, если ее снова потребуют во дворец?

– По-моему, тут должен быть такой план, – ответил Митька: – Госпожа де Пюжи должна сегодня же свидеться с графом Линаром и начистоту признаться ему во всем. Может быть, ее переодевания в мадам Дюкар пригодятся и самому графу; во всяком случае, Линар – не такой человек, чтобы, будучи откровенно посвящен в эту маленькую мистификацию, выводить ее наружу своей болтливостью.

– У красавца-сержанта великолепные мысли! – опять захлопала в ладоши Селина, – я хотела бы жить в такой стране, которой он управлял бы в качестве короля! Но как сделать мне, чтобы сегодня же увидеться с графом?

– Ну это нетрудно! – сказал Митька. – Я пойду к нему; вероятно, его сегодня, в первый день приезда, не позовут во дворец!

– Ну конечно, – подхватила Грунька, – мы там, во дворце, готовимся, коробы перебираем, ботинки примеряем, – словом, прихорашиваемся!

– Значит, я могу пойти к Линару и устроить ваше свидание с ним! – сказал Жемчугов, обращаясь к Селине.

– Если бы ваша бедная мать была жива, – со слезами на глазах чувствительно произнесла Селина, – я пошла бы благодарить ее, что у нее такой сын!

– Ну хорошо, – перебила ее Грунька, – теперь, Митька, говори, как мне быть с Минихом?

– Дай ему по шее!

– Как же, дашь ему! Он ведь этого не любит. Ты дело говори!

– Да ведь дело ты сама понимаешь: ну, конечно, ему надо раскрыть глаза, что он мало награжден в сравнении с теми, которые ничего не сделали для принцессы, и что принцесса его не ценит.

– Ну это само собой разумеется! А дальше?

– Дальше?.. Надо самой принцессе тоже показать, что Миних ею недоволен и что, мол, все-де ему мало!

– Это тоже понятно!

– Ты думаешь, что можно будет так быстро поссорить Миниха с принцессой? – спросил Василий Гаврилович.

– Отчего же нет?

– Ну как же все-таки?.. Ведь она ему всем обязана, и главное, только что… Ведь ей даже будет перед окружающими неловко поссориться с ним!

– Для этого, брат, есть словечки! Недаром все маги и волшебники верят в могущество слова… Слово, пущенное вовремя, все равно что заклинание; оно производит удивительное действие: и на ум, и на волю других людей влияет, и на события.

– Какое же тут словцо пустить? – осведомилась тут же Грунька.

– Пусти ты там, во дворце, потихоньку, что принцесса, мол-де, могла воспользоваться плодами измены Миниха, но отнюдь не может уважать изменника… Понимаешь, оно и красиво будет, и попадет в точку! Коли вовремя это до Анны Леопольдовны дойдет, так она не утерпит и только для того, чтобы повторить эту красивую фразу, разделается с Минихом. Да, вот что, чуть было не забыл! – сказал Митька, снова обращаясь к Селине. – Когда будете у графа Линара, то тотчас же постарайтесь узнать, что значат у него четыре итальянских альбома и отчего он не расстается с ними и в особенности часто перелистывает один, в котором собраны виды Флоренции.

– Но если вы хотите, чтобы я сегодня же повидалась с графом, то торопитесь, а то уже становится поздно.

– Не беспокойтесь! Я вам говорю, что вы увидитесь в Линаром, – твердо заявил Митька. – Подождите меня здесь, я сейчас съезжу к нему и вернусь за вами.

23
Свидание

Вот и вышло все совершенно так, как сказал Жемчугов. Он съездил к Линару, вернулся и сказал Селине:

– Ну едемте!

Француженка не заставила повторять приглашения.

Быстро оглядев ее, Митька тут только заметил, что она была одета как-то совершенно пригодно к тому, чтобы встретиться с Линаром. Очевидно, инстинкт подсказывал ей, что нужно на всякий случай приготовиться, и она приготовилась, можно сказать, с тонким знанием дела и – главное – положения, в котором она находилась. Ее наряд был в высшей степени прост, но вместе с тем он отчетливо подчеркивал ее красоту.

Селина прищурилась, заметив, что Митька оглядел ее, и, сейчас же почувствовав, что он по-мужски остался доволен ею, окончательно успокоилась относительно своего наряда.

Линар остановился в приготовленном для него доме, о чем позаботился маркиз Ботта, австро-венгерский посол. Жемчугов подвез Селину в своей карете к дому Линара, впустил ее в подъезд и сам вышел на улицу. Он заметил, что какой-то человек, по виду ремесленник, старался тщательно расспросить у кучера, чья это карета и кто приехал к Линару. Кучер, видимо боявшийся болтать лишнее, отнекивался и говорил, чтобы от него отстали, Митька тихонько подошел и сказал:

– К графу Линару приехала госпожа Селинаде Пюжи, французская подданная!

Человек как будто немного сконфузился, но встряхнулся и бодро зашагал.

Жемчугов после этого прямо направился во французское посольство, где жил маркиз де Шетарди, и, вырвав страничку из своей записной книжки, написал в ней карандашом:

«Маркиз предупреждается, что первое лицо, принятое графом Линаром сегодня, в день приезда, была Селина де Пюжи, французская подданная, проживающая уже некоторое время в Петербурге.

Друг».

– Передайте это немедленно маркизу! – приказал он курьеру, после чего завернулся в свой плащ и поспешил домой, в надежде еще застать там Груньку, которая обещала подождать его, если он недолго задержится.

Селина между тем была принята Линаром так, как будто они расстались только вчера; она не стала упрекать его, или даже хотя бы выговаривать ему за то, что он, обманув, оставил ее в Дрездене. Он, в свою очередь, не упомянул об этом, а только спросил ее, хорошо ли она устроилась здесь, в Петербурге.

– Пока недурно! – ответила та.

– Что это значит, «пока»? – усмехнулся граф.

– Ну пока Карльхен не устроит меня лучше… я надеюсь, что он сделает это для меня!

– Разве тебе чего-нибудь недостает теперь?

– Ну конечно недостает, то есть, вернее, недоставало! Недоставало тебя, мой Карльхен! Поди-ка сюда! Посмотри мне в глаза… вот так! Скажи: ты любишь принцессу Анну? – Селина взяла Линара за руки и посмотрела ему прямо в глаза, в самые зрачки, а затем произнесла: – Нет, ты не любишь ее! И я могу быть спокойной! Она не отнимет у меня тебя!

– Послушай-ка, Селина! – серьезно сказал граф. – Мне хочется, чтобы мне с тобой было весело, а если ты начнешь ревновать меня, то это будет так скучно!

– Послушай, Карльхен, пожалуйста, не бери со мной этого серьезного тона! Я его терпеть не могу… Он скучен, этот твой тон, а я тоже хочу, чтобы мне было весело с тобой! Ты знаешь, что я никогда не ревную тебя: иди куда хочешь от меня, но когда ты мой, то ты – мой!

– Ну и отлично! – сказал Линар. – Мне с тобой будет тут легче, в этом Петербурге, среди русских медведей!

– Но ты знаешь, Карльхен, я познакомилась с некоторыми из них, и, право, эти медведи премилые. Например, этот красавец-сержант, с которым ты ехал.

– Разве он – сержант?

– Ах, не все ли равно? Но это вовсе не то… это – целая история, и я когда-нибудь расскажу ее тебе. А впрочем, зачем «когда-нибудь»? Хочешь сейчас?

– А твоя история не длинна?

– Не очень, но все-таки… Ну хорошо, я не буду рассказывать! – Селина подошла к столу, развернула альбом с флорентийскими видами и, взглянув на него, воскликнула: – Какой прекрасный альбом! Откуда он у тебя?

Линар поспешно подошел к француженке, ласково, но очень решительно взял у нее альбом из рук и проговорил почти строго:

– Я прошу тебя об одном: никогда не трогать этого альбома!

«Да, – мысленно решила она, – красавец-сержант был прав: нужно во что бы то ни стало узнать, что это за альбом».