Текст книги "Мне жаль тебя, герцог!"

24
Посол прекрасной Франции

На другой день утром к Селине де Пюжи явился напомаженный и раздушенный молодой француз, состоявший при французском после. Он шаркал, вертелся, острил, говорил любезности, так распластывался, словно он без ума был влюблен в Селину. Она жеманилась перед ним и в конце концов согласилась на его просьбу приехать к маркизу де Шетарди сегодня же.

Все остальные люди и даже высокопоставленные лица чужих стран, которых она знала, как бы они ни были важны, казались Селине все-таки сортом ниже, как бы второго разбора по сравнению с государственными людьми и вельможами Франции, ее родины. Она не была знакома ни с одним из французских вельмож, и быть приглашенной сразу же к самому послу прекрасной Франции и разговаривать с ним для мечтательной, какой была, как всякая француженка, Селина, было большой гордостью.

Во французском посольстве, разумеется, все было великолепно, как нигде: и лакеи, и покои, и ковры; одним словом, это было посольство прекрасной Франции.

Шетарди принял Селину сразу же в своем большом кабинете, и этот кабинет показался ей царственно-величественным. О-о, он был чистым французом и добрым католиком, этот маркиз де ла Шетарди. Он встретил Селину с отеческой нежностью, усадил против себя, вынул табакерку с королевским вензелем Людовика XV, повертел ее, подняв брови, и, уставившись куда-то вбок, сказал Селине с такой важностью, точно через нее проходила земная ось и именно от нее зависело вращение ее:

– Мое милое, доброе дитя!

Селина вспыхнула и потупилась. Шетарди помолчал немного, опять повертел табакерку и начал снова:

– Мое доброе, дорогое дитя! Вы одна здесь, в Петербурге, и, может быть, одна на свете!

Селина была тронута сразу и не могла не расчувствоваться.

– О, благодарю вас! – горячо произнесла она.

– Ваш отец – вероятно, храбрый воин – погиб в сражении за родину.

Селина никогда не знала на самом деле своего отца – она была неизвестно чья внебрачная дочь. Но именно потому, что она никогда не знала своего отца, отчего ей было не предположить, что он действительно умер, сражаясь за родину!

– Да, – вздохнула она, – он умер!

– А ваша бедная-бедная мать умерла?

Когда дело дошло до ее «бедной матери», Селина расплакалась, потому что чуткая трогательность требовала сверхмерного, так сказать, выражения чувств.

– О, моя бедная мать! – произнесла она снова сквозь слезы.

– Итак, вы – сирота, на чужбине! – продолжал посол. – Но знайте, вы здесь не одна… то есть, я хотел сказать, не одинока. Моя обязанность, как представителя Франции, позаботиться о вас, дитя мое, как о французской подданной. Мои года же позволяют мне относиться к вам по-отечески.

– Благодарю вас!

– Это – моя обязанность! – повторил Шетарди. – Не исполнив ее, я был бы виноват перед вашими родителями, перед нашим королем и всей прекрасной Францией.

«Чего же, однако, он от меня хочет?» – подумала Селина де Пюжи.

– Я буду краток! – сказал посол прекрасной Франции. – Обдумаем, мое дитя, ваше положение! Вы пользуетесь симпатиями такого прекрасного со всех сторон человека, как граф Линар! Не перебивайте! Я знаю, что тайны женского сердца должны быть священны, но говорю с вами в качестве посла, представляющего здесь вашего монарха, и потому имею право ради вашего блага касаться этих сокровенных струн.

Он, казалось, не говорил, а диктовал выспреннюю дипломатическую ноту.

– Я вас слушаю, маркиз! – сказала Селина.

– Да, слушайте, дитя мое, слушайте! Настоящее для вас блестяще, но подумали ли вы о будущем… то есть о ближайшем будущем?

– В каком смысле? – спросила Селина.

– А вот в каком! Вам, конечно, известно, что у вас есть соперница?

– В лице… – начала было, Селина.

– Не будем называть имен, – перебил ее Шетарди, – но вы, как умная женщина, должны понять, что ваша соперница по положению, которое она занимает, может явить большой соблазн для графа Линара. На его долю могут выпасть необычайные почести, деньги, ну, не знаю, что еще… Все это может вскружить молодому человеку голову, и он может не только изменить, но и совсем забыть свою маленькую компатриотку, которую я обязан защищать.

– Благодарю вас! – опять сказала Селина. – Но что же тут можно сделать?

– Бороться, мое дитя, бороться.

– Легко сказать «бороться»! Но у меня нет к тому ни сил, ни возможностей.

– Зато у вас есть друзья, а у вашей соперницы есть враги! Как вы думаете, если бы она не удержалась на том месте, на котором находится теперь, тогда ведь немедленно граф Линар был бы отозван, конечно с большим, подобающим ему почетом, и вернулся бы со своим маленьким другом Селиной де Пюжи в Дрезден, где они снова зажили бы припеваючи, вместо того чтобы прозябать здесь, в холодном петербургском болоте. Не правда ли, это было бы хорошо?

– О да, это было бы очень хорошо!

– Ну так от вас зависит постараться, чтобы дела пришли к этому!

– Что же мне делать?

– Слушать мои советы, больше ничего… Вот все, что я хотел бы сказать вам пока! – И Шетарди простился с Селиной, проводил ее до дверей кабинета, а, как только она ушла, быстрыми шагами перешел к противоположной двери, отворил ее и, войдя в маленькую гостиную, где его ждал представительный, бритый, в высоком парике господин, сказал ему: – Можете передать, доктор, ее императорскому высочеству, принцессе Елизавете, что у нас возле Линара будет преданный агент, на которого можно будет положиться, потому что тут будет действовать не денежный подкуп, а сердце влюбленной женщины, ожесточенное против своей соперницы.

– Ваши такт и умение, маркиз, всегда заставляют восхищаться вами. Я передам великой княжне Елизавете, что она может быть совершенно спокойна! – сказал господин, откланиваясь.

Это был доктор Лесток, через которого сносилась Елизавета Петровна с французским послом де ла Шетарди.

25
Аудиенция

Для приема верительных грамот от польско-саксонского посла была назначена торжественная аудиенция, как это полагалось по церемониалу, и раньше этой аудиенции Анна Леопольдовна, по этикету, не имела права видеть графа Линара.

Конечно, если бы он выказал настойчивое желание проникнуть во дворец тайком, послав принцессе любовную записку, то, вероятно, добился бы своего и увиделся с правительницей и прежде формальной аудиенции. В глубине тайника своей души Анна Леопольдовна, может быть, и надеялась на это. Но граф Линар не делал никаких попыток, а она, разумеется, ни намеком не показала ничего и ни у кого не спрашивала, ни с кем не говорила о графе Линаре. Она слишком боялась вы дать себя.

Грунька все время была начеку, но, как ни ловила она удобный момент, чтобы упомянуть о красавце-графе, это ей не удавалось.

Наконец наступил и день аудиенции.

Анна Леопольдовна была в ужасно нервном, взволнованном состоянии; на щеках ее выступили красные пятна, как при лихорадке, и носик слегка покраснел, что, несомненно, портило ее, она смотрелась в зеркало, замечала эту свою красноту, сердилась и оттого волновалась еще больше.

«Недостает только, чтобы она еще разревелась и наплакала себе еще красные глаза!» – подумала Грунька, суетившаяся вокруг нее в числе камер-фрейлин.

Принцессу стала причесывать старшая камер-юнгфера; Анна Леопольдовна капризничала, нарочно двигала головой, сердилась, топнула ногой и произнесла в раздражении:

– Нет, вы не можете! Пусть причешет меня та, которая это делала вчера… Кто меня вчера причесывал?

Выступила Грунька, сразу взяла обеими руками две пряди волос на голове принцессы и повела ими так, что Анна Леопольдовна вдруг увидала, что ее голове придается та почти невинная детскость, которую она считала себе необыкновенно к лицу, она улыбнулась, эту улыбку повторило зеркало, и Анна Леопольдовна осталась довольна Грунькой.

Последняя действительно была мастерицей: прическа в то время была делом очень мудреным и требовала не только умения, но и вкуса и даже находчивости при расположении подчас капризных непослушных локонов.

Камер-фрейлины веселее засуетились кругом, принцесса ожила, и Грунька, зажав во рту шпильки, процедила сквозь зубы, нарушая воцарившееся было в уборной молчание:

– Говорят, саксонский посланник очень торопился ехать в Петербург, и ему предвещают долгое и очень счастливое посольство здесь, в Петербурге!

– Предвещают? – спросила принцесса.

– Да, так говорит гадалка мадам Дюкар! – смело заявила Грунька, ловко и скоро исполняя в то же время свое дело.

Остальные камер-фрейлины с завистью смотрели на нее, глядя, как она может так спокойно и свободно держать себя и вместе с тем разговаривать с ее высочеством.

– Госпожа Дюкар – необыкновенная ворожея! – сказала принцесса. – Она, кажется, никогда не ошибается!

– Не знаю, ваше высочество! – протянула Грунька, внимательно всматриваясь в левую сторону прически, как бы желая убедиться в том, что она хорошо соответствует правой, а на самом деле внимательно следила в зеркало за выражением лица правительницы. – Не знаю, ваше высочество! – повторила она. – Но думаю, что бывают случаи, когда госпожа Дюкар и ошибается!

Анна Леопольдовна повернула голову.

– Неужели?

– Представляю себе, что получилось, когда я гадала у нее на фельдмаршала Миниха… Конечно, сам фельдмаршал будет смеяться над этим; да и я-то только так, для смеха спросила… Ну и вышли, конечно, пустяки, смех один! Госпожа Дюкар вдруг говорит, что фельдмаршалу Миниху предстоит близкая отставка! Ведь скажет же тоже такие пустяки!.. Я болтаю вашему высочеству об этом вздоре, чтобы вы улыбнулись. Здесь удобно? – показала она на приколотые сзади локоны.

– Да, очень! – ответила принцесса, покачав головой из стороны в сторону, чтобы попробовать, как держатся локоны.

– Я ей говорю, – звонко рассмеявшись, продолжала Грунька, – разве может наша принцесса отправить в отставку фельдмаршала, когда он столько сделал для нее? А она говорит… – тут Грунька, как бы перебив самое себя, опять спросила: – Не поднять ли еще диадему, ваше высочество?

– Пожалуй, подними! – согласилась принцесса.

– А она и говорит… Позвольте, ваше императорское высочество, как там она сказала? Да, она и говорит: «Принцесса, – говорит, – могла воспользоваться плодами его измены, но уважать изменника не может!» Ужасно смешные эти француженки! Теперь диадема совсем хорошо сидит?

Правительница любовалась собой в зеркало.

– Ты говорила, граф Линар торопился? – спросила она.

– О да, ваше высочество! – подхватила Грунька. – Он путешествовал по Италии, и говорят, будто его что-то как бы толкнуло возвратиться в Дрезден; он только что вернулся, как вдруг его назначают в Петербург. Он из Италии, говорят, привез удивительные альбомы. Он их все время вез с собой в возке. Должно быть, они очень дороги и интересны!

Наконец принцесса была готова и вышла по внутренним апартаментам в парадную комнату, где в гостиной должна была состояться аудиенция.

Линар уже некоторое время назад приехал в парадной карете во дворец и в предшествии скороходов, гофкурьеров и камер-лакеев, в сопровождении церемониймейстера проследовал через анфиладу комнат и был торжественно введен в аудиенц-зал. Формальный порядок вручения верительных грамот был выполнен со всей пышностью придворного этикета. Затем должна была состояться секретная беседа посла с правительницей, как это обыкновенно делается. По знаку Анны Леопольдовны все придворные удалились, и она осталась с графом Линаром наедине.

26
Наедине

Несмотря на то что с самого приезда графа Линара в Петербург, а то и ранее, Анна Леопольдовна готовилась к этой минуте, когда они останутся наедине после торжественного приема с польско-саксонским послом, все вышло вовсе не так, как она представляла себе. В мечтательном ожидании ее Карльхен, как она одна, по ее мнению, только звала его, должен был быть непременно радостным и сияющим, и во всех вариантах, которые ей грезились, дело сводилось к тому, что она поражала его своим величием правительницы, а затем радовала детски прекрасной улыбкой, и потом все было так хорошо! Однако граф Линар явился пред ней не сияющим и не радостным, но холодно-почтительным, чрезвычайно сосредоточенным и серьезным.

«Впрочем, ему неловко сразу выказывать все чувства, – сообразила принцесса. – Он должен сдерживать себя».

И она с сильно бьющимся сердцем стала ждать минуты, когда их никто уже не будет видеть и слышать.

И вот эта минута наступила, а граф ничуть не изменился. Ни улыбки на его губах, ни даже малейшей искорки в его глазах не промелькнуло. Он был холоден, строг, и правительница почувствовала себя одинокой и очень жалкой, такой, которая не столько может радовать своими милостями, сколько, напротив, сама нуждается, чтобы были ласковы с ней.

– Вы благополучно приехали? – спросила она, воображая, что очень мила, но, произнесши это, сейчас же поняла, что это не то, что нужно, и покраснела.

– Благодарю вас, ваше императорское высочество! – спокойно ответил Линар.

– Ах, это вовсе не то! Я говорю не то, что хочу! – вдруг помимо воли вырвалось у Анны Леопольдовны, и вдруг она совершенно неожиданно для себя заплакала и проговорила: – Я так несчастна!

В эту минуту она действительно чувствовала себя несчастной, потому что все у нее вышло не так, как следует. Уж очень она ждала этой минуты, слишком много на нее надеялась, что будет от нее большая радость!

Теперь она была готова совсем разрыдаться капризными слезами, именно потому, что все кругом исполняют ее волю, и вдруг самое главное, что она желала, не удавалось ей.

– Вы несчастны? – с удивлением переспросил Линар. – Но, ваше императорское высочество…

Принцесса топнула ногой.

– Не называйте меня «высочеством»! Мы тут одни, и вы для меня старый и испытанный друг. У меня теперь нет никого близких, а между тем я так нуждаюсь в совете искреннего друга!

– Но у вас есть и друг, и помощник, и близкий человек!

– Кто? – искренне удивилась Анна Леопольдовна.

– Граф Миних! – проговорил Линар и слегка отвернулся в сторону.

«Так вот оно что! – радостным трепетом прошло через все ее существо. – Он ревнует меня к Миниху!»

– Но граф, мой милый граф, – сейчас же весело рассмеявшись, повторила правительница и, сев не канапе, показала графу место возле себя, – сядьте здесь!

Он повиновался и опустился возле нее на канапе, но, по-прежнему официальный, почтительный, сел необыкновенно прямо, словно вытянувшись на коне в строю.

– Нет, граф Миних не может быть мне ни другом, ни близким человеком! – воскликнула Анна Леопольдовна.

– Однако вы обязаны ему многим… да всем почти! – несколько мягче сказал граф.

– Да, конечно! Однако я могла воспользоваться плодами его измены, но не могу уважать изменника! – с гордостью проговорила принцесса, невольно повторив фразу, которую, причесывая ее, подсказала ей Грунька, и в ту минуту вовсе не подозревая, что повторяет чужие слова.

– Это весьма мудро, ваше…

Линар хотел сказать «ваше высочество», но Анна Леопольдовна быстрым движением остановила его.

Граф улыбнулся и почти совсем простым и свободным тоном произнес:

– Я хочу сказать, что если вы так смотрите на Миниха, то это очень умно, потому что если Минах мог изменить бывшему герцогу-регенту, то он еще легче может изменить и настоящей правительнице и объявить себя регентом на время малолетства императора.

– Вы правы, я об этом даже не подумала, проговорила Анна Леопольдовна. – Как это вы хорошо сообразили! Ведь и в самом деле это верно! И как это глубоко, сейчас видно, что вы – настоящий государственный человек! Вот видите, как мне нужны поддержка и дружеский совет!

– Но ведь вы же замужем теперь!

– Ах да – это правда, я замужем! Я чуть было не сказала, что забыла об этом! Ах, если бы я в действительности могла хоть на минуту забыть о несчастном принце, которого мне по воле и по политическим соображениям покойной тетушки дали в супруги!

«Он ревнует меня и к моему мужу!» – мелькнуло у нее в голове.

– Но, как бы то ни было, он – ваш супруг и должен помогать вам своими советами!

– Помогать советами? Принц Антон? Но вы, очевидно, не знаете его?

– Я не был представлен его высочеству принцу.

– Да ведь он же смешон! Он просто смешон! Вы знаете, что вы делаете? Вы меня заставляете рассказать вам, что мы делаем. Помните Юлиану, мою фрейлину Мангден? Так, знаете, мой муж заикается; мы чем-нибудь раздразним его да подведем к бюсту адмирала Апраксина, который стоит здесь, во дворце, потому что это сначала были его хоромы. Принц начнет браниться с нами, а уж у него привычка: раз он начнет в чем-нибудь заикаться, так не сойдет с места, пока не сумеет высказать все, что ему хочется! Мы уйдем, а принц все стоит перед бюстом и бранит его. Ужасно это смешно! Так что же вы хотите, чтобы он мне насоветовал?

– Хорошо! Ну а сами вы неужели не можете решить, как вам обойтись с человеком, которого сами же называете изменником?

– Ах, это очень сложно! Я много думала об этом!

Анне Леопольдовне никогда и в голову не приходило до сих пор, что она может иметь что-нибудь против Миниха, но надо же было показать Линару, что она не потому держит при себе фельдмаршала, что желает этого, а потому, что обстоятельства не позволяют ей поступить иначе.

– Что же вы хотите, чтобы я сделала? – заговорила она опять после некоторого молчания. – Ведь Миних, в сущности, не дает никакого повода к его удалению! Ведь надо же иметь все-таки хоть какой-нибудь повод?

– Можно создать его!

– Но как приняться за это?

– Поручить это принцу Антону!

– Да я же говорю вам, что принц не может ничего! Он до того труслив, что с него хватит прийти к Миниху и рассказать ему все!

– Поручите ему разделаться с Минихом так, чтобы он и сам этого не подозревал!

Принцесса смотрела на Линара большими, влюбленными и вместе с тем удивленно-восхищенными глазами. Она знала, что он мил, красив, умен, но теперь поражалась его государственной, как ей казалось, мудрости и слушала его с затаенным дыханием.

– Какую должность теперь официально занимает фельдмаршал? – спросил Линар.

– Он – генералиссимус русских войск.

– Дайте же эту должность, первую по значению в военном отношении, вашему супругу!

– А ведь это – идея! – воскликнула Анна Леопольдовна. – Я не только его сделаю генералиссимусом, но посажу его во все комиссии и коллегии, в которых заседал Миних! И знаете, ведь тогда Миних сам откажется от всего, и мы лишь удерживать его не будем! – заключила принцесса, уверенная, что вполне самостоятельно, своим умом дошла до этого решения.

– Мне остается только удивляться вашему государственному уму и предусмотрительности! – почтительно сказал Линар.

Они расстались друзьями, но о прошлом ни слова не было сказано между ними.

«Ну что же! – думала Анна Леопольдовна. – Ведь это же была первая официальная аудиенция! Я, конечно, не могла так сразу заговорить о воспоминаниях прошлого, а он сам, разумеется, говорить не смел!»

В общем, она осталась довольна аудиенцией потому, главным образом, что ей хотелось быть довольной, и она уже забыла, что вовсе не того желала в своих мечтаниях.

Граф Линар, уезжая из дворца, чувствовал себя в чрезвычайно хорошем расположении духа: с первого же разговора с правительницей, без всяких жертв с его стороны, он добивался важного успеха – полного свержения фельдмаршала Миниха, сторонника прусского короля, чьи интересы были враждебны интересам польско-саксонского королевства, представителем которого являлся граф Линар.

27
Тенета

Граф Линар чувствовал себя в хорошем расположении духа, уезжая из дворца, и, сам себе усмехаясь, сравнивал две свои встречи с двумя женщинами: Селиной де Пюжи и принцессой-правительницей. Само собой разумелось, что встреча с Селиной была ему гораздо приятнее и прошла для него веселее, чем свидание с принцессой.

Отношения с Селиной, как он думал, ни к чему его не обязывали и могли быть в конце концов исчерпаны известной суммой денег или хорошим подарком, который он уже ей однажды сделал в Дрездене, когда думал, что расстается с ней навсегда. Тому, что она отправилась его искать в холодную, совершенно неведомую ей Россию, он особенного значения не придавал: приехала так приехала! Но раз уж она была тут, то отчего же пренебрегать ею, когда это, кроме развлечения и приятности, ничего не доставит?

С Анной Леопольдовной ничего веселого и приятного не было! Любить ее граф никогда не любил и тогда еще, когда из-за нее его попросили оставить Петербург. Он сделал это с особенным удовольствием, обрадованный, в сущности, что разделался с очень неприятной для него столицей России, а вместе с тем и с глупо начатой и неизвестно к чему могшей привести игрой в любовь с принцессой, племянницей императрицы.

В теперешний приезд графу Линару Петербург особенно не понравился. Он показался ему еще более невзрачным и неприветливым, чем он думал. А принцесса Анна Леопольдовна, по его мнению, и потолстела, и слегка обрюзгла, потеряла, выйдя замуж, свежесть девственности и напрасно старалась прикидываться девочкой, наивненькой, миленькой, так как это совершенно не шло ей и еще более подчеркивало, насколько она изменилась по сравнению с тем, что было раньше.

Но, что бы то ни было, граф Линар знал, что, раз уж он приехал в Петербург и принял назначение посла, ему нужно будет разыгрывать известную роль с правительницей ради интересов своего государства, и рассматривал это как свой долг, может быть даже сопряженный с известными жертвами. Он видел также, что свою роль ему играть будет не трудно, что эта немочка, какой была Анна Леопольдовна, не потребует больших хлопот и что стоит ему только быть у нее на глазах, чтобы она делала все, что он захочет. На свои отношения к ней граф Линар смотрел как на службу и был доволен тем, что эта служба нетрудна.

Самое главное – первая встреча прошла вполне благополучно в том отношении, что не потребовала никаких объяснений или сантиментов, ничего, где было бы нужно слишком большое притворство. Так как Линару удалось с первой же минуты поставить себя с принцессой, казалось, можно было надеяться, что и в дальнейшем ему будет нетрудно с ней.

– Ну покажись, важный человек! – встретила Линара Селина де Пюжи, ожидавшая у него дома его возвращения из дворца.

– Ах, я устал, как загнанная лошадь! – здороваясь с ней и целуя ее в щечку, сказал Линар.

– Нет, позвольте, господин граф, – остановила она его, – так нельзя! Если вы вручили свои верительные грамоты госпоже правительнице, то извольте аккредитоваться тоже…

– Перед кем еще?

– Перед Селиной де Пюжи… величайшей женщиной земного шара!

– Чем же она замечательна?

– Тем, что любит графа Линара!

– Послушай, моя дорогая, меня же не одна ты любишь!

– Да! Вот это – правда! – повторила Селина. – Недаром ты считаешься хорошим дипломатом: всегда умеешь вывернуться! Ну как прошла твоя аудиенция?

– Послушай, Селина, это – не твое дело.

– Как же не мое дело? Ведь если бы там дело дошло до амуров, тогда я, конечно, была бы ни при чем! Но теперь, поди сюда… дай мне посмотреть тебе в глаза. – Селина схватила голову Линара обеими руками, сжала ему щеки, внимательно уставилась ему в глаза, после чего произнесла: – Нет, ты не любишь ее! Ты не любишь ее! Неужели эта немецкая принцесса не поняла, не почувствовала, что ты не любишь ее? Кого же ты любишь, если не ее?

– Я тебя люблю!

– Врешь, дурачишься! Ты меня, конечно, любишь, но так, как вы, мужчины, умеете любить: так себе, чтобы весело было! Этак вы можете любить, и совершенно искренне, даже нескольких женщин зараз! А есть у вас, у мужчин, еще и другая любовь… с тоской и иногда даже с мукой! Этак вы только раз в жизни любите! А ты теперь задумчив… у тебя по ком-то тоска! Скажи: кого ты любишь вот этой особенной любовью?

– Отстань, Селина, надоела!

– Да мне все равно! – рассмеялась она. – Ведь я от тебя только веселой любви требую, а спрашиваю из любопытства! Ну знаешь что, будем веселиться!

– Мы только позавтракать сможем вместе, – сказал Линар, – а потом мне надо делать визиты… Что такое? – спросил он старого Фрица, который важно, в своих круглых очках, не обращая внимания на француженку, подавал ему на подносе большое, запечатанное гербовой печатью письмо.

– Из дворца прислано с нарочным.

Линар поморщился.

«Если так начинается, – подумал он, то, пожалуй, служба будет вовсе не такая легкая!»

Письмо было собственноручное от правительницы, и она в нем писала:

«Я слышала, граф, что вы привезли из своего путешествия по Италии великолепные альбомы с видами, не привезете ли вы их ко мне сегодня вечером, чтобы показать? Я крайне люблю Италию, и все, что относится к ней».

Заметная тень пробежала по лицу Линара, и он проворчал по-немецки себе под нос:

– Кто ей мог сказать о моих альбомах? Неужели ей уже все известно?

– Что такое известно? – спросила Селина, понимавшая по-немецки.

– А, ничего! – нехотя ответил Линар, насупился и стал мрачно ходить по комнате.

Селина знала, что, когда такие минуты мрачности находили на графа, надо было оставить его в покое и дать ему отмолчаться. Тогда он обыкновенно сам подходил первый с просьбой или какой-нибудь шуткой, и все обходилось благополучно. Поэтому Селина взяла первую попавшуюся под руки книгу и начала читать.

Линар стал не в духе вследствие целого ряда причин, явившихся вместе с этим письмом из дворца. И в ряде этих причин было, между прочим, и то, что неужели шпионство за ним так хорошо организовано, что даже об альбомах известно при дворце? Всю свою жизнь он жил тем, что любил полную свободу и терпеть не мог никакого гнета или насилия над собой. Но теперь словно липкие тенета охватывали его, и он чувствовал, что, вероятно, разрубить их одним ударом будет невозможно, а придется ему их долго и упорно распутывать.