Текст книги "Мне жаль тебя, герцог!"

36
От малых причин

Конечно, никому и в голову не приходило, что судьба России до некоторой степени зависела от того, что в начале сентября 1741 года крепостная актриса Грунька и дворянский сын Митька Жемчугов с Василием Гавриловичем Греминым съели окрошку. А между тем, эта окрошка в данной цепи причин несомненно имела свое место, и может быть, если бы изъять ее из этой последней, события направились бы несколько иначе, чем они произошли на самом деле.

После разговора за обедом Гремин отправился в трактир, где встретил Остерманова шурина Стрешнева и сообщил ему под строжайшим секретом, что граф Линар лишь из политических мотивов проводит свои дни у правительницы в третьем саду, но на самом деле влюблен в другую и эта другая всецело владеет его сердцем. Стрешнев с места отправился к Остерману, горя нетерпением рассказать ему эту важную весть.

Старый дипломат внимательно выслушал и, по-видимому, остался очень доволен этой новостью; он даже внутренне удивился, как это ему не пришла в голову возможность такой комбинации.

Он уже давно изменил свой взгляд на Линара и считал его очень вредным для себя. Он ничего не имел против того, чтобы отдалить графа от принцессы Анны Леопольдовны. И вдруг теперь сам собой являлся способ для этого. Если можно найти неопровержимые доказательства этого, то и нечего раздумывать – тогда рассерженная принцесса даст отставку вероломному графу.

Остерман был большим сердцеведом вообще, но женского любящего сердца не знал как следует, потому что сам он никогда не только не проходил «науки страсти нежной», но влюбленным-то даже в молодости никогда не был. Царь Петр, заметив сметку и способности умного немца, выбрал ему в жены Марфу Ивановну Стрешневу, девушку из чисто русской боярской семьи, и обвенчал их, не спрашивая, нравятся ли они друг другу, или нет. Царю нужно было просто-напросто обрусить Остермана для своих видов.

Затем Андрей Иванович предался службе, и все чувства, до любовных включительно, сосредоточились у него в невероятной скупости. О любовных делах он мог судить, только раскидывая, как говорится, умом, и вот по-умственному у него выходило, что Анна Леопольдовна непременно должна из ревности вознегодовать на Линара.

Остерман послал соглядатая к дому графа, и тот донес ему, что действительно у Линара часто бывает молодая женщина, которая к нему приезжает, не стесняясь, в карете.

Тут вышла как будто ошибка в расчетах, сделанных Митькой. Он, желая «поднять застывшее болото», пустил «жупела» о настоящей любви графа Линара – оказалось же, что обстоятельный немец Остерман обратился к фактам и наткнулся на Селину де Пюжи. Это было не совсем то, но в сущности привело к тем же результатам.

Остерман при своем докладе сумел очень ловко и осторожно ввернуть словцо о том, что в дом, занимаемый графом Линаром, часто приезжает в карете молодая женщина и что это может дать повод к подозрениям, что уж не сам ли это саксонский посланник занимается амурными делами, а для посланника такие дела весьма опасны.

Анна Леопольдовна настолько владела собой, что при словах Остермана и бровью не повела. Но когда после этого по обыкновению к ней явился Линар через калитку, соединявшую третий сад со двором дома, где жил граф Линар, правительница встретила его в аллее одного и, сделав несколько быстрых шагов ему навстречу, проговорила:

– Я хочу знать правду, как бы она ни была ужасна; я требую, чтобы ты мне все сказал!

– Что такое? В чем дело? – удивленно спросил Линар.

– Скажи, Карльхен, любишь ли ты какую-нибудь другую?

Линар невольно смутился. Ответить прямо «нет» он не захотел, потому что это была неправда. В отношении Анны Леопольдовны он, конечно, не особенно боялся произнести неправду, так как вся его «история» с ней была деланна, искусственна. Но сказать, что он любит, ему казалось святотатством пред той, которая была во Флоренции.

Анна Леопольдовна подозрительно взглянула на него и, схватив его за руку, спросила снова:

– Так это правда?

– Что – это правда? Кто и что сказал вам? Почему этот вопрос? – невольно построжав, сердито спросил Линар. – В чем дело?

– В том, что к вам каждый день в дом ездит в карете неизвестная женщина!

У графа отлегло от сердца. Все это было далеко от его Флоренции, и потому тут он был полным хозяином и над собой, и над обстоятельствами.

– Ах это-то! – рассмеялся он. – Ну да! Ко мне ездит француженка!

– Француженка? – перебила принцесса.

– Селина до Пюжи.

– Какое неприятное имя!

– Самое обыкновенное для француженки.

– Но кто же она такая?

– Она – куртизанка… метреска…

Анна Леопольдовна отстранилась от него.

– Куртизанка? Метреска? И вы мне это так прямо говорите?

– Да, говорю, потому что в этом нет ничего предосудительного.

– Но я не хочу, чтобы любимый мною человек принимал у себя француженок-куртизанок!

– Даже когда это делается для вашей же пользы?

– Для моей пользы? – воскликнула Анна Леопольдовна. – Но это чудовищно! Вы надо мной издеваетесь, граф!

– Нет, только оберегаю вас. Скажите, принцесса, неужели вы думаете, что если бы я хотел обманывать вас, то для этого не нашел бы средств, чтобы от вас скрыть свои свидания с француженкой? Но она бывает у меня настолько открыто, что даже досужие соглядатаи заметили это и донесли вам! Дело в том, что в этом-то и состоит мой расчет, чтобы как можно больше народа видело, как ко мне приезжает француженка, и говорило об этом! Пусть лучше говорят о моей связи с Селиной де Пюжи, чем компрометируют моим именем ваше императорское высочество!

Остерман, донося на Линара, не рассчитал только одного – доверчивости любящей женщины, всегда готовой поверить всяким словам любимого человека, успокаивающим ее.

Но зато Митька Жемчугов не ошибся. Наступившее во дворце затишье было прервано, несмотря на то что Анна Леопольдовна поверила спокойному объяснению Линара и вернулась с ним во дворец из сада под руку, мирно и дружественно беседуя.

На террасе их встретила Юлиана Менгден рассказом о том, что принц Антон опять явился во дворец и его опять не пустили. Однако, смеясь и рассказывая, она не могла не заметить у правительницы слегка сдвинутых бровей, что служило у той знаком серьезного усилия мысли. Несмотря на то что Анна Леопольдовна старалась казаться очень веселой и развязной, слишком хорошо знавшая ее Юлиана видела, что правительница чем-то сильно озабочена.

37
Сваха

Через два дня после своего разговора с Анной Леопольдовной о Селине де Пюжи Линар сидел у себя утром, рассматривая флорентийский альбом и перелистывая знакомые ему страницы. Накануне принцесса была с ним очень мила, как будто между ними не было никакого разговора о куртизанке. И граф, успокоившись об этом, был убежден, что оно так и есть на самом деле, и снова вернулся у себя дома к своему альбому, то есть к воспоминаниям, связанным с ним.

Старый Фриц доложил графу, что приехала баронесса Шенберг и желает немедленно видеть его по очень важному делу.

Баронесса Шенберг была женой одного из начальников по горнозаводскому ведомству, попавшемуся в каких-то там делах, грозивших ему судебной ответственностью. Однако баронесса при помощи Остермана, попала каким-то образом в число приближенных к правительнице, и это повлияло на ход дела ее супруга, так что последний избегнул правосудия и только вышел в отставку – якобы по своему желанию.

Шенберг вошла к Линару уверенной и твердой походкой, ответила на его поклон официальным реверансом и, усевшись в кресле, произнесла довольно пространную речь, смысл которой заключался в том, что в Петербурге, как и во всякой столице, ужасно много злых языков, что эти злые языки весьма падки на повторение всяких сплетен и что эти сплетни в последнее время слишком уж много занимаются им, графом Линаром, и принцессой-правительницей. Она говорила чрезвычайно смело, почти без всяких обиняков, словно была полной хозяйкой положения и словно все это дело касалось именно ее, госпожи Шенберг.

– Позвольте, баронесса, – наконец придя в себя, проговорил Линар, – но ведь все, о чем вы говорите, прежде всего касается меня лично! А ведь я не давал вам права входить с такой интимностью в то, что касается меня.

– Но это также касается и принцессы! – не смущаясь, отрезала Шенберг.

– А разве принцесса Анна уполномочила вас говорить со мной?

Баронесса выпрямилась и произнесла с расстановкой:

– Я уполномочена говорить с вами ее императорским высочеством!

– Вот как? – усмехнулся Линар. – Вы это говорите совершенно серьезно?

– Совершенно серьезно, граф! И, вероятно, сегодня же, когда вы по обыкновению пожалуете во дворец, сама принцесса подтвердит вам это!

Линар откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и, прищурившись, посмотрел на баронессу.

– Хорошо! – сказал он. – Что же принцесса уполномочила вас передать мне?

В этом присыле весьма сомнительной баронессы было нечто несомненно унизительное для Линара; он, разумеется, не мог не почувствовать этого.

– Принцесса просила меня передать вам, – проговорила Шенберг, – что она желала бы положить предел раз и навсегда всяким толкам.

«Уж не отставка ли мне? – радостно подумалось Линару, и его сердце забилось от одной возможности покинуть Петербург и сменить его на Флоренцию. – Если это – отставка из-за Селины, – тут же сообразил он, – то все же надо сохранить достоинство».

– Я сам все время только и забочусь о том, чтобы принять меры именно против всяких толков! – поспешно произнес он.

– Но все эти меры принцесса находит недостаточными!

– Значит, по ее мнению, нужно, чтобы я вовсе уехал из Петербурга?

– О нет! Зачем уезжать? – даже испугалась Шенберг. – Нет, этого принцесса вовсе не хочет и я об этом с вами не говорила!

– Но в чем же тогда дело? – несколько разочарованно-удивленно спросил граф.

– Принцесса находит, что вам надобно жениться, граф!

– Жениться?

– Да! Тогда все толки улягутся сами собой!

– Но ведь для того, чтобы жениться, нужно по крайней мере иметь невесту! – усмехнулся Линар. – На ком-нибудь я жениться не могу да и не хочу!

– Зачем же на ком-нибудь? Мы вам невесту найдем подходящую!

– Но ведь я так мало бываю в петербургском обществе и почти никого не знаю там.

– Девушку, которая предназначена вам в невесты, вы знаете очень хорошо!

Чем дальше говорила баронесса Шенберг, тем более казалось графу Линару, что ее слова – не более как месть Анны Леопольдовны за Селину де Пюжи. Он попробовал было принять игривый тон, спросив в этом тоне, улыбаясь:

– Кто же та несчастная, которую я должен осчастливить своим браком с нею?

– Фрейлина Юлиана Менгден! – спокойно ответила баронесса.

Это было сказано настолько серьезно, что невозможно было и мысль допустить, что это – шутка!

Линар встал со своего места и заходил по комнате.

– И таково желание принцессы? – спросил он, останавливаясь.

– Безусловно.

– Ну а сама-то Юлиана?

– Об этом вы не беспокойтесь.

Линар вспомнил, что вчера почти весь вечер Юлиана почти не показывалась, а за обедом, к которому она вышла, она сидела молчаливая и глаза у нее были красны.

«Да неужели же это – правда?» – продолжал еще сомневаться граф.

Но баронесса опять-таки серьезно заключила:

– Принцесса будет сегодня ждать, что вы, приехав к обеду, дадите ответ.

– Передайте принцессе, что сегодня я нездоров и не могу выехать из дома, а потому свой ответ пришлю в письме.

38
Ответ

«Нет, это уж чересчур! – мысленно повторял Линар, расхаживая по своему кабинету после отъезда баронессы Шенберг. – Нет, положительно, это уж чересчур!»

Он подошел к оставленному им раскрытым флорентийскому альбому и, словно чтобы не опорочить его совершающимся, поспешно закрыл его.

Рассудив и обдумав, он понял, что приезд баронессы и все то, о чем она тут говорила, отнюдь не шутка и даже не месть обиженной принцессы Анны Леопольдовны, но комбинация, значительно закабалявшая его, графа Линара, в этом совсем уже для него отвратительном Петербурге.

«Это петербургское болото засасывает меня понемногу, – думал он, – и теперь хочет окончательно поглотить меня!»

Действительно, комбинация его женитьбы на Юлиане Менгден могла вполне осуществить тот идеал жизни для Анны Леопольдовны, который она себе рисовала, то есть замкнуться совсем от света и показываться только в самых исключительных случаях, когда этого требует придворный этикет, и проводить жизнь с Юлианой и им, Линаром.

Граф сообразил, что если он женится на Юлиане, то, очевидно, они будут жить во дворце у правительницы во имя осуществления ее идеалов. И ревновать ей тогда уже будет не к кому, так как там с Юлианой они разберутся, предоставив ему довольно странную роль в сущности даже неизвестно чьего мужа.

«Нет, это из рук вон! – возмущаясь всем своим существом, опять сказал себе Линар. – Ведь на этакую жизнь не пойдет никто, а на нее это очень похоже. Это именно в характере Анны. Нет, такую жертву ради политики я не могу приносить!»

И вдруг ему страстно захотелось, чтобы все это было кончено сразу и чтобы эта вдруг опостылевшая и надоевшая ему принцесса была свержена со своего ни с какой стороны не подходящего для нее места.

Ему захотелось двигаться, говорить и если не высказать всего, то все-таки хоть разрешить в горячем разговоре все, что бурлило теперь внутри его.

Как раз в это время явился к нему человек, наиболее подходящий для этого разговора, – Митька Жемчугов. Последний иногда заходил к Линару, и тот всегда с большим удовольствием вспоминал их совместное путешествие. Так и теперь граф с особенной радостью встретил Митьку.

– Послушайте, Жемчугов, – заговорил он, – я вот почти год присматриваюсь к русским и не могу их понять. Как они могли справиться с Бироном и не могут окончательно справиться с иноземным влиянием?

– А почем я знаю? – ответил Митька, здороваясь и усаживаясь. – Я политикой не занимаюсь!

– Но все-таки вы же слышите, ходите, разговаривают же с вами?.. Думаю, ведь у вас больше недовольных нынешними правителями, чем довольных?

О состоянии духа Линара Митька, тонко умевший разбираться в изгибах человеческой души, отлично знал по рассказам Селины. Кроме того, тайна флорентийского альбома, известная ему при посредстве все той же француженки, окончательно позволяла разгадать графа, и он, как бы видя его насквозь, ответил:

– Ну а сами-то вы довольны принцессой?

Линар топнул ногой и заходил по комнате.

– Ну вот видите! – продолжал Митька. – А ведь вы от нее отделаться не можете, хотя и желаете этого!

Граф понимал, что переживает одну из тех минут, когда человек вдруг может выболтать такое, о чем он будет жалеть потом, и потому старался сдержать себя.

Митька внимательно следил за ним, проверяя свои соображения и стараясь подвинуть сколь возможно свое дело. И вдруг, резко меняя разговор, он произнес, видимо лишь для того, чтобы сказать хоть что-нибудь:

– А какую мы на днях у приятеля моего окрошку ели! Вы, верно, не любите окрошки, граф?

– Я никакой окрошки не люблю, – ответил Линар, – а в особенности, когда вас самих хотят искрошить, изрезать, положить в миску и съесть с мягким хлебом!

– Так не надо даваться!

– Да ведь вы, русские, даетесь же?

– Нам делать нечего! Надо ждать!

– Ждать? Чего?

– Как вам сказать? Такой выходки, которая переполнила бы у нас чашу терпения.

Он произнес это с полным сознанием того, что о происшедшем во дворце он был уже осведомлен через Груньку, которой было уже известно о том, что правительница желает женить Линара на Юлиане Менгден и что для разговоров об этом была послана баронесса Шенберг.

– Какой же выходки вы можете ждать?

– Ну вот говорят, что правительница желает объявить себя самодержавной императрицей.

– Разве об этом говорят?

На самом деле об этом не говорил никто, но Митька произнес это с уверенностью и добавил:

– Повсюду говорят!

– Но это же – неправда! Принцесса и не думает о том, чтобы короноваться императрицей.

– Однако она сможет не только подумать о том, но и привести это в исполнение!

– И если это удастся ей…

– Ей это не удастся!

Линар взялся за голову и покачал ею, словно этим чисто внешним движением хотел утешить, убаюкать размечтавшиеся свои мысли.

Митька чутьем понял, что граф доведен уже до «должного» состояния и что, если пожелать исполнить дело, надо его сейчас оставить одного. Поэтому он простился и ушел, а Линар после некоторого колебания подошел к столу, взял лист синей золотообрезной бумаги и уверенным крупным почерком написал:

«Воля Вашего Императорского Высочества для меня закон. Я прошу руки Вашей фрейлины госпожи Менгден Юлианы».

39
Сожжение кораблей

Отправив во дворец свой письменный ответ с согласием жениться на Юлиане Менгден, Линар почувствовал необыкновенную веселость и легкость, словно с его плеч свалилась большая тяжесть. Отослав письмо принцессе, он тотчас же велел принести ящики и уложить в них итальянские альбомы. Потом он сел обедать и только что хотел послать за Селиной де Пюжи, как вдруг увидел пред собой появившуюся с террасы принцессу Анну Леопольдовну. Она была одна, в накинутом на голову и завязанном у подбородка платочке – своем любимом головном уборе.

– Вы – здесь? – спросил Линар с удивлением, которое выказалось у него настолько искренне, что он даже не сумел прикрыть его поддельной радостью.

– Я пришла навестить больного, – ответила принцесса. – Что же тут удивительного? Ведь входит же в обязанности принцев и принцесс посещение больных.

– Но как же ваше высочество пожаловали вот так, невзначай?

– Через комнату из третьего сада к вам в дом.

– Но ведь ключ от нее у меня!

– Когда ее делали, было сделано два ключа; один я дала вам, а другой оставила у себя.

– Какая счастливая мысль! – хотя несколько поздновато, но радостно воскликнул Линар.

Правительница обошла стол и, протянув обе руки графу, спросила.

– Итак, ты согласен?

– На что?

– На брак с Юлианой.

– О, да! По-моему, это – очень счастливая мысль, – опять произнес Линар, не обращая внимания на то, что повторяет фразу, сказанную им только что по поводу второго ключа.

– Ты понимаешь, ведь мы тогда будем вместе навсегда, – стала объяснять Анна Леопольдовна. – Как муж моей приятельницы, ты будешь жить в самом дворце.

Линар это так и знал.

– Но сама Юлиана как к этому относится?

– Ах, она, конечно, немножко поплакала. Ведь немножко плачет всякая девушка, когда ей приходится выходить замуж, и потом ей все-таки немножко грустно уступать своего будущего мужа мне. Но она – мне такой друг, что сделает это для меня, и к тому же мы все трое будем всегда вместе. Ты видишь теперь, как все хорошо устроится и тебе не нужно будет никакой противной француженки.

Линар увидел, что со стороны Анны Леопольдовны в ее плане женить его на своей любимице не было и тени какой-нибудь мести за Селину, как он сначала думал. Она руководствовалась исключительно себялюбивым чувством удовлетворения собственных желаний и в своей наивности была уверена, что все и всё создано лишь для удовлетворения ее прихотей.

Анны Леопольдовны не хватило даже на то, чтобы кольнуть этой свадьбой за француженку. Граф не ожидал, что она настолько проста.

– Отлично, отлично, – проговорил он. – Значит, я как можно быстрее отправлюсь в Дрезден и постараюсь немедленно вернуться оттуда.

– Зачем же в Дрезден, и зачем вам нужно уезжать? – упавшим голосом спросила принцесса.

– А как же? Мне это необходимо, так как нужно спросить согласие короля на брак. Я ведь здесь представляю его особу и не могу жениться без спроса.

– Но разве нельзя написать?

– По дипломатическим обычаям требуется личная просьба в данном случае. И потом в письме нельзя изложить все обстоятельства, а это важно. Зная лишь кое-что, в Дрездене могут не разрешить брака, а когда я поеду сам и все разъясню, тогда дело другое.

Анна Леопольдовна смотрела на него и слушала не столько слова, которые он произносил, а самый звук его голоса.

– И зачем мы с тобой родились на высоте, а не в сельской тиши, – протянула она почти нараспев. – Где-нибудь в хижине мы были бы счастливы, не знали бы никаких королей, ни посольств, ни этикетов, а были бы всегда вместе. Вот счастье-то!

– Мы всегда желаем того, чего у нас нет, и не умеем ценить данное нам судьбой, – произнес Линар.

– Ах, судьба, судьба! – вздохнула Анна Леопольдовна. – А кто может угадать ее? Вот ведь покойная императрица Анна Иоанновна не ждала, не гадала, а вдруг стала императрицей. Да и я тоже… Разве я, живя в Мекленбурге, могла ожидать, что стану правительницей огромной империи?

– Но почему же только правительницей? – проговорил Линар.

– А что еще, Карльхен?

– Как что? То, что имела Анна Иоанновна, то есть корону! Ведь она-то имела еще меньше прав!

– Как? Ты хочешь сделать меня императрицей?

– Не я хочу, но вы должны желать и достичь этого. Я, по крайней мере, буду надеяться, что к моему возвращению из Дрездена найду мою принцессу Анну объявленной и готовящейся к коронации российской императорской короной!

– Но ведь императором объявлен мой сын!

– Он еще не коронован, и, делаясь самодержавной императрицей, вы только прекратите возможность всяких интриг и происков, что будет гораздо полезнее для вашего сына, который, конечно, останется вашим наследником и в свое время получит вашу корону.

В этот день вечером правительница, вернувшись от графа Линара, вызвала к себе Головкина и потребовала, чтобы он представил ей чин коронования Екатерины и Анны Иоанновны. Граф же Линар, когда от него вышла принцесса, призвал к себе старого Фрица и велел ему как можно быстрее укладывать все вещи и готовиться к отъезду.

– Все вещи? – переспросил Фриц. – Разве мы сюда уже не вернемся?

– Нет, нет, никогда не вернемся! – несколько раз произнес Линар. – Довольно! Чаша переполнилась… я больше не могу!