Текст книги "Патч. Инкубус"

Глава 03

У Дока была давняя привычка обегать своих послеоперационных больных за двадцать минут до начала общего утреннего отделенческого обхода. Связана она была не столько с повышенной добросовестностью, сколько с желанием всегда иметь свежую и достоверную информацию о происходящем. Док больше доверял своим глазам, рукам и ушам, нежели коротким и часто формальным записям дежурных врачей в историях болезни. И если ночная дежурная бригада упускала что-то из виду – по причине отсутствия времени или просто по лени, – оперировавшему хирургу следовало быть во всеоружии, чтобы не огрести от старших товарищей за то, за что по справедливости должны были огребать другие.

Слава лежал в четырехместной палате на койке возле окна. Бледное его лицо – кожа у рыжих всегда кажется прозрачной – было искривлено страдальческим выражением.

– Какие дела? Как спали? Чего хорошего расскажете? – Док остановился в проходе, облокотившись на изножье кровати, расплывшись в широкой улыбке.

– Да спал, доктор, спасибо. Но…

– Что такое?

– Болит сильно. Весь шов болит.

Вчера после операции Сэмэн, вытерев испарину со лба, похлопал Дока по спине, приобнял:

– Ну ты и молоток, ей-богу! Думал, порвешь флегмонозное исчадье! Вот бы налетели – мама не горюй! Как ты его так ловко достал, а?!

– Как-как?! Да сам чуть не обосрался, когда последние спайки рассекал! Думал – что раньше: спайки разделим или стенка сгнившая поедет.

– Ладно! – хохотнул Семен Израильевич. – Обошлось, шлемазл, ты в дамках. Победителей не судят!

Док присел на кровать, откинул простыню, задрал рубашку. Шов аккуратно заклеен повязкой. Промокания не наблюдается. По дренажам отделяемого тоже практически нет. Чистяк. И правда, обошлось. Везучий же он, этот рыжий. Мог бы налететь по полной.

– Ой, батенька, сплюньте-ка лучше три раза через левое плечо!

– Зачем? – вскинулся Слава.

– Затем, что все у вас прекрасно! Всем бы такой красивый шов и такой сухой дренаж!

Слава помолчал. Потом вздохнул:

– Так все равно болит. При каждом вдохе болит.

– Поболит – перестанет. Садитесь, послушаю вас.

– А можно?

– Что – можно?

– Садиться уже можно?

– Не просто можно – нужно!

В нижних сегментах дыхание с обеих сторон показалось Доку ослабленным.

– А ну, давайте, покашляем!

Ну да, так и есть. Мокрота вязкая. Дренаж легких плохой. Шов болит, дышать он боится. Так и до пневмонии недалеко.

– Ложитесь. Сейчас вернусь.

Док пошел на пост. Ночью дежурила Лидия Игнатьевна, старая проверенная постовая сестра, годившаяся Доку в мамы.

– Лидуля-свет-Игнатьевна, слушай, там у меня вчерашний аппендицит атипичной локализации плюс эмпиема киснет возле окна.

– Это рыжий, что ли, занудный, с веснушками?

– Ну, прям сфотографировала!

– И чего?

– Лечебная физкультура когда сегодня придет?

– Да не знаю я. Их там всего трое на всю больницу. А Мишка-то вчера, похоже, запил опять. Так что две девки остались, обе бестолковые.

Мишка был массажистом, что называется, от бога. Врачи на него молились – поднимал на ноги таких больных, каким без него точно бы ничего не светило. Мишка был массажистом, готовым работать двадцать четыре часа в сутки – в любые сутки, кроме тех, когда был в запое.

– Хреново… – почесал затылок Док. – Посмотри там, мячик после выписки где-нибудь не завалялся?

– Сейчас. – Лидуля пошла в сестринскую. Вышла из сестринской, зашла в процедурную. Из процедурной в хозблок. Из хозблока появилась со сдутым пляжным детским кругом-утенком. – Держи. Последний остался.

– Спасибо, Лидуль! – пропел Док, ухватив игрушку, и потопал обратно в палату.

– Значит, смотрите. – Слава лежал, натянув простыню по подбородок, настороженно глядя на Дока. – Нужно дышать. Сейчас я вас отстучу. Вы откашляетесь. А потом будете надувать этого утенка. Каждые полчаса по пять минут.

После щедрого вибрационного массажа, устроенного Доком, Слава прокашлялся. Из его глаз текли слезы.

– Чего плачем?

– Так больно!

– Не больно – не интересно! Начинаем дуть резинку!

Дул Слава плохо. Док посмотрел на это безобразие с минуту. Остановил жестом. Слава замер. Док наклонился к его мясистому правому уху, заросшему рыжей шерстью, и еле слышным шепотом сказал:

– Мы не для того два часа вчера из кожи лезли в операционной, чтобы вы через три дня умерли от пневмонии, – сделал паузу и закончил, словно костыли в шпалу забил: – Не будешь дышать – умрешь. Не будешь надувать эту хуйню – сдохнешь.

Вечером, перед тем как уйти домой, Док в ординаторской заканчивал заполнять истории, когда из коридора раздался приглушенный хлопок. Потом недолгая пауза – и хохот постовой сестры.

– Чего ржем? – походя спросил сестру Док, направляясь к выходу.

– Да ваш там, рыжий…

– Что рыжий?

– Так игрушку надувал, что она лопнула!

Док тихо улыбнулся.

На шестой день после операции, снимая Славе швы, Док спросил:

– А чего не кряхтим?

– Так ведь не больно, доктор.

– Не больно – не интересно! – отшутился Док.

Док уже и думать забыл про этого странного веснушчатого рыжего, как месяца через три тот прорезался сам.

– Доктор, мне бы с вами посоветоваться.

– Что такое? Опять болит где?

– Нет, не болит. Просто хочу вас пригласить в ресторан. Вопросы есть.

Это было как раз после того, как Док провернул с кооператорами Веней и Рустиком сделку по тюремному лесу и финским компьютерам.

Встретились в пять вечера возле «Арагви». Там была очередь, ловить нечего, стоять не хотелось. Переместились в «Центральный», где мест, опять же, нет, но после сунутого швейцару червонца для Славы с Доком свободный столик появился, словно из-под земли.

– Короче, – Слава подцепил на вилку кусок ветчины с закусочного блюда, – из НИИ я уволился. С концами.

– Чего так? – поинтересовался Док.

– Козлы и бездельники. Этого не тронь – у него папа, эту не обижай – у нее муж. И так во всей моей лаборатории – две трети народу надо было гнать ссаными тряпками еще вчера, а нельзя: у всех защитнички. А мне что прикажете делать? – Слава махнул стопку и потянулся за огурцом.

– Ну так обычная история. Госпредприятие – что ты хочешь? – сочувственно откликнулся Док.

– Ну их в жопу. Я теперь в центре эн-тэ-тэ-эм работаю. Полный хозрасчет. И никаких дебилов за их пап и дядь держать не обязан.

– Чем занимаетесь?

– Ультразвуковой сканер наш отечественный делаем для педиатров!

– Нафига?

– Как это нафига?! Он не хуже японских будет, и втрое дешевле.

Да, клиент маниакальный, подумал Слава. Не понимает простейших вещей. Один из однокурсников Дока уже давно работал в Минздраве, в управлении по сертификации. Встречались как-то – посидеть, выпить, потрепаться. Генка уже давно был Геннадием Степановичем, посолиднел, заплешивел, на всю рожу свою скотскую освинел – встретишь на улице, так сразу понятно: большой чиновник идет. Генка накидался посольской с грибочками, и между борщом и бифштексом его потянуло на откровения.

– Старик, у нас щас знаешь, сколько разных умельцев ходит – типа отечественную технику продвигают? До горизонта дебилов. Говорят: у нас не хуже, да еще и в два раза дешевле. Бараны, бля. Откаты они откуда платить будут – из этих «в два раза дешевле»? Да и потом, кто с ними, козлами, дело иметь станет? Фирмач сказал – фирмач сделал. У него же другая юрисдикция. Вывезут там на обучение в Бонн или в Лондон, конверт вручат или на счет при тебе положат. Все в шоколаде, без кидалова! А с этой голытьбы что взять? Одни проблемы!

Док посмотрел на веснушчатую Славину физиономию, отпил коньяку, отрезал мяса. Не жесткое, все же «Центральный» нормальный остался.

– Слав, ты с твоим эн-тэ-тэ-эмом ищешь себе на жопу приключений.

– Почему?!

– У тебя производство где?

– Здесь!

– Врешь! У тебя схемотехника местная, и сборка местная. Платы где печатать будешь? В Зеленограде?

– Какое там… Одни алкаши и хапуги. Еще ничего не сделали, а всем уже дай!

– Так я и думал. Так где платы печатать будешь?

– В Китае.

– Молодец. Завозить как будешь?

– Придумаю.

– Долго думать придется.

Слава помолчал немного, потом посмотрел на Дока пристально.

– Слушай, помощь твоя нужна.

– Чего?

– У вас в УЗИ акусоновский аппарат есть.

«Акусон» среди узишных машин был как шестисотый «мерседес» среди «запорожцев».

– Ну да, есть.

– Мне абдоминальный датчик нужен. На три дня.

– Зачем?

– Посмотреть надо кое-что внутри.

– Слава, ты в курсе, сколько такая хрень стоит?

– Я знаю. Я заплачу.

Мудрая бабушка учила Дока: никогда не суди о людях по первому впечатлению. Особенно не суди так о тех, кто напоминает идиотов, но при этом внешний облик диссонирует с содержанием. Док запомнил наставление бабушки навсегда. За людьми маргинальной внешности иногда прячется такое маргинальное содержание, на каком можно и нужно делать миллионы, в принципе недоступные, когда имеешь дело со скучными и правильными. Славина упертость и узколобость могли сбить с толку кого угодно, но не Дока. Ладно, подумал Док, достану ему датчик. Не украдет точно, а там посмотрим.

– Расписку пиши, – сказал Док Славе.

Наутро вытащил Джульетту в курилку. Дал ей штуку баксов в качестве залога и двести за услуги. Джульетта пошла к подруге, возглавлявшей УЗИ-кабинет. Через полчаса запасной абдоминальный датчик лежал у Дока в портфеле.

Слава вернул датчик через три дня. Заплатил двести долларов. Док отнес датчик обратно. Датчик был без следов вскрытия и нормально работал.

– Помогло? – спросил Док Славу.

– Еще как! – веснушчатая физиономия Славы расплылась в довольной улыбке.

После этого случая Слава пригласил Дока стать консультантом его фирмы. Платил в рублях столько же, сколько Док получал в больнице. Доку было смешно, получая из рук Славы мятую пачку засаленных купюр, но виду он не показывал. Не зря бабушка вложила в него житейский разум.

Работа Дока на Славу заключалась в том, что Док участвовал во всех важных переговорах фирмы Славы. Фирмой назвать это было трудно – так, шара-га, две комнаты, набитые потными, плохо одетыми вчерашними инженерами из разных НИИ. К тому же Слава был недоговороспособен. Он ни с кем не мог нормально разговаривать. Если что было не по нему, сразу раздражался, начинал огрызаться. Его коронной фразой в таких случаях было – «нет, вы не понимаете». Краснел, потел, заикался. Иными словами, в переговорщики Слава совсем не годился. Док же, напротив, мог уболтать кого угодно – и без особого напряжения. Это было даром свыше. Док не заблуждался – такой дар либо есть, либо его нет, и заслуги одаряемого в том, что дар есть, на самом деле никакой.

Несмотря на астральный запах портянок, разлетавшийся во все стороны из фирмы Славы, она была в плюсе. Слава купил новый кофейного цвета «Москвич-2141», длинное итальянское кожаное пальто, несколько приличных костюмов и стал в гораздо меньшей степени напоминать того идиота, что предстал пред очами Дока каких-то восемь месяцев назад. Однако никакие «москвичи» и пальто не могли заставить Славу перестать быть житейским инвалидом.

Для ультразвуковых сканеров датчики заказывали в Германии, а печатные платы – в Китае. Немцы пятьдесят комплектов привезли быстро, четко и без проблем. С китайцами танцы с бубном начались с самого первого дня. Сначала мистер Чен – его вскоре в Славиной конторе все стали звать «мистер Член» – несколько раз делал ошибки в комплектациях и инвойсах. Потом оказалось, что нормально затаможить в Китае и так же нормально растаможить в России будет слишком дорого.

Слава начал искать обходные пути. Нашел какого-то давнего и дальнего приятеля, кто возил из Китая мануфактуру большими партиями. Мистер Член отгрузил пятьдесят комплектов готовых плат поставщику мануфактуры и забыл про них. Мануфактурщик забил коробку с платами в контейнер. Контейнер приехал в Москву. Его странным образом растаможили, погрузили на трейлер. Контейнер вышел за пределы таможни – никаких терминалов в те годы не было, а был бардак – вышел и пропал.

Хозяин контейнера в России прятал глаза от Славы. После долгих уговоров и расспросов оказалось, что Славин приятель задолжал серьезным ребятам. Они-то по пути контейнер и забрали. Слава несколько дней сидел на телефоне, зарядил всех, кого можно. Наконец ему передали – приезжай, объяснись.

Обо всем этом Док узнал уже в «москвиче» Славы, направлявшемся зимним вечером в подмосковную Немчиновку. Док сидел впереди. На заднее сиденье Слава поставил рабочий образец своего ультразвукового аппарата.

– Слава, ты мудак?

– А что?

– Ты совсем идиот?! Нас же сейчас там грохнут, и все дела!

– Не грохнут, – Слава уверенно держал руль, – я везучий.

Всякий зоопарк видал, но такой… – подумал Док. Ладно, авось да пронесет.

Долго плутали, искали. Совсем стемнело. Наконец остановились возле четырехметрового забора. Позвонили в ворота. Зажегся прожектор. Спустя полминуты ворота открылись. Слава заехал внутрь. Ворота закрылись. Тут нас и похоронят, пришло на ум Доку.

– Не ссы, – сказал Слава.

– А я и не ссу, – отозвался Док.

К машине подошел коренастый мордоворот. На его шее висел карабин «сайга». Жестом показал на входную дверь. Слава достал с заднего сидения прибор. Мордоворот ухватил его за руку – нельзя.

– Надо! – сказал ему Слава.

Мордоворот ушел, через некоторое время вернулся. Пошли – впереди Док, за ним Слава с прибором, сзади конвоир. Зашли в помещение. После темного предбанника попали в большой зал с резной дубовой мебелью. Топился камин. Дрова потрескивали, светились красным и малиновым.

В комнату вошел высокий холеный мужчина лет пятидесяти, одетый в роскошный халат и вельветовые брюки, заправленные в мягкие меховые унты. Сел за стол. Гостям садиться не предложил.

– Ну? – его надтреснутый голос звучал презрительно. Мужчина слегка постукивал костяшками пальцев по столу. На фалангах пальцев Док заметил вытатуированные перстни и несколько настоящих.

Слава сделал шаг вперед.

– Мы мануфактурой не занимаемся. Мы медицинские приборы делаем.

– И что?

– Там наш груз был. Платы для ультразвуковых аппаратов. Для диагностики детей.

– И что?!

– Вы не понимаете…

– Прошу прощения, мой коллега волнуется и не может вам объяснить, – немедленно включился в разговор Док. – Там печатные платы на пятьдесят аппаратов. Они нашего изготовления. В три раза дешевле японских. В детские больницы пойдут.

– Что за аппараты?

– Так мы привезли! – опять вылез Слава. – Дайте в розетку включить, я покажу!..

Холеный с интересом наблюдал за мечущимся Славой, включающим прибор в розетку, прикручивающим датчик и нажимающим клавиши.

– Что вы хотите?

Слава только открыл рот, как Док наступил ему на ногу.

– Простите нас, пожалуйста! Вся электроника на пятьдесят аппаратов – их ждут в детских больницах – абсолютно вся в этом ящике. Дети не виноваты. Это мы виноваты. Извините нас, пожалуйста, за беспокойство!

Холеный развернулся и вышел из комнаты. Мордоворот с карабином, все это время стоявший у стены, показал – на выход.

– Я же говорил, я везучий! – орал Слава в машине.

– Дурак ты, – ответил ему Док.

На следующий день к Славиному офису подъехал грузовой микроавтобус. Двое крепких парней скантовали на землю большую картонную коробку и молча отчалили.

Док поинтересовался у Славы:

– Слушай, а почему таможню и доставку нормально не организовали?

– Так дорого же было…

– Ага, а башки бы нам поотрывали – это задешево, ну да…

Вскорости пути Дока и Славы разошлись навсегда. Но – никогда не говори «никогда».

Двадцать с лишним лет спустя, проходя по шереметьевскому терминалу на посадку к своему рукаву, Док услышал:

– Док, эй! Ты?!

Слава улыбался ему – все такой же, только совсем седой. Он ведь был старше Дока лет на пять, не меньше. Рядом со Славой стояла молоденькая женщина, лет двадцати пяти, не более, держащая за руки двух совсем маленьких детишек.

– Дочка подросла? Внуки?

– Ошибаешься. Дочка старше. А это – жена.

– Ну ты орел!

Слава хитро улыбнулся.

– Слушай, Док, я тебе денег должен!

– Каких денег? – У Дока давно не было со Славой никаких дел.

– Да так, из прошлой жизни. Двенадцать тысяч долларов. Телефон твой давай.

Глава 04

Высокое небо в полной темноте все равно чуть-чуть светится. Но это не беда, звезды и так отлично видны – чисто, ясно, и до сезона дождей, когда будет лить не то что сутками, а неделями, не переставая, – до дождей еще есть время. Тихо. Совсем тихо. Последний самолет с материка садится около десяти вечера, а сейчас полночь. Тихая ясная прозрачная тягучая звездная полночь.

Ровно в полночь автоматика медленно, на протяжении нескольких минут, приглушает наружное освещение на всей территории усадьбы. Свет прожекторов, освещающих двор словно огнями театральной рампы, становится все слабее и слабее. Остаются только штрих-пунктирные линии огней, столбиками вырастающие из земли по сторонам пересекающих лужайки дорожек. Ночью лишнее освещение ни к чему – оно только привлекает назойливых насекомых. Усадьба засыпает. А тем, кто сейчас бодрствует, освещение не нужно.

Внизу, между дорогой и морем – дома, домишки, хижины, какие-то строения, узкие дорожки, ветвящиеся, превращающиеся в аппендиксы, обсиженные гостиницами, магазинчиками, виллами. Лезущие из земли густо, скученно, обреченно, словно рыжие с покатыми шляпками опята из трухлявого пня. Внизу всегда суета, но даже там сейчас тихо и сонно. А выше дороги – сплошные заросли, и не сразу в них можно отыскать усадьбу, словно парящую над суетой курортного разнообразия. Усадьба – на горе, сотней метров выше кольцевой дороги, пронизывающей остров, замыкающей его самого на себя.

От кольцевой к усадьбе ведет извилистая асфальтированная дорожка, перед воротами заканчивающаяся небольшой круглой площадкой. Справа от ворот – одноэтажное длинное здание с покатой крышей, окнами в пол и низким широким крыльцом. Это офис. Слева, симметрично офису, такое же здание, но с воротами и без окон – гараж и хозяйственные помещения.

Кажется, что территория усадьбы ничем не отделена от внешнего мира – просто дикие заросли деревьев и кустарника. Но это не так. Заросли маскируют трехметровой высоты решетчатый металлический забор с торчащими из него через равные промежутки полусферическими головками, скрывающими прожектора и объективы видеокамер – если понадобится, забор в секунды превратится в сплошную световую стену, сияющую так, что и мышь не проскочит. Тишина обманчива. Впрочем, как и темнота.

За забором угадываются два широких двухэтажных дома, соединенные между собой крытым переходом, похожим на длинную застекленную веранду. Сейчас им никто не пользуется, но вот в сезон дождей переход – единственная возможность попасть из одного дома в другой, без зонтика миновав падающую с неба непрекращающуюся стену из дождевых капель.

Перед домом слева – пруд с перекинутым через него пологим каменным мостиком. Перед правым – бассейн, что, как и пруд, едва бликует водным зеркалом под высоким звездным небом.

Полночь. Значит, время для работы. Двое коренастых невысоких мужчин одновременно выходят из домов, слева и справа, и по тропинке направляются к воротам. Еле слышно включается сервомотор. Створка калитки справа от ворот бесшумно отъезжает в сторону, выпуская обоих наружу. Открываются ворота гаража, двое заходят внутрь. Один направляется в прачечное помещение, загружает и стартует две стиральные машины. Снова возвращается в гараж.

Тщательное мытье трех автомобилей – двух джипов и тяжелого удлиненного седана повышенной защиты – занимает полтора часа. Они не разговаривают друг с другом. Их движения экономны, точны, отточены, раз и навсегда отработаны. По всему видно, что до сегодняшней ночи они делали это многие сотни раз. Тускло горит гаражное освещение. Льется вода. Шумит пылесос. К половине второго ночи работа сделана. Время двигаться дальше.

Свет внутри гаснет, створки ворот, чуть подрагивая, опускаются. Мужчины покидают гараж и направляются через круглую площадку ко входу в офис. Один отрывает дверь, зажигает свет и скрывается внутри. Второй отстает от него, подходит к воротам. Из-за створок, состоящих из тонких вертикальных металлических прутьев, за ним в полной тишине внимательно следят две пары глаз. Мужчина просовывает руку между прутьями, по очереди гладит двух черных ротвейлеров, дает каждому заранее припасенное в кармане рабочих брюк лакомство. Отворачивается, направляется в сторону открытой двери офиса. Входит, закрывает дверь за собой. Собаки бесшумно растворяются в темноте.

В офисе несколько комнат, большая переговорная, кухня, рекреационная зона. Час тридцать пять. Время приниматься за уборку.

Для начала мужчины наполняют большой лоток кофейными кружками и грязными блюдцами со столов, заряжают посудомоечную машину. Посуды немного – в офисе работают от силы человек двадцать. Собирают мусор из корзин под столами – это тоже быстро. Один держит большой мешок. Другой достает из корзин заполненные канцелярским мусором маленькие мешочки, завязывает, бросает в большой мешок, отрывает от рулона новые мешочки, заправляет в корзины, ставит на место. Теперь, когда они рядом, видно: они похожи друг на друга – как родные братья. Низкорослые, коренастые, смуглые, с чертами лица, напоминающими индейские, с чуть выдающимися вперед скулами.

Настает время для самой трудоемкой работы – уборки столов. Столы завалены бумагами, книгами, папками, всякой другой ерундой и всячиной. Это понятно – столы не для красоты, за ними работают. Но столы должны быть чистыми. И чистыми они должны быть каждый день. Один из мужчин вешает себе за спину ранец с портативным пылесосом. Из ранца выходит длинный электрический провод, включенный в розетку. С этим ранцем он похож на астронавта в открытом космосе, соединенного с орбитальной станцией лишь страховочным фалом.

Второй неотступно следует за первым. Его задача – поднимать и удерживать на весу предметы, находящиеся на столах, пока первый, орудующий пылесосом, очищает столы и убирает пыль с самих предметов в руках второго. Каждый из предметов после уборки должен оказаться ровно на том же месте и в том же порядке, где он был до нее. Это непросто, но выполнимо, если делать работу сосредоточенно. После того как столы убраны, посудомойка разгружена, настает время двух санузлов – пятнадцать минут, не больше. Наконец, еще три четверти часа уходит на обработку пола двумя моющими пылесосами.

Мужчины закрывают офис, возвращаются в усадьбу. Полчаса тратится на уборку пруда и кормление населяющих его многих сотен маленьких золотых рыбок. Рыбки перед рассветом – выспавшиеся, голодные, выпрыгивающие из воды то там, то там – так, что поверхность пруда то и дело вскипает мелкими бурунчиками и фонтанчиками. Еще полчаса занимает уборка большого глубокого неправильной формы бассейна. За прошедший день его поверхность покрылась облетевшими цветочными лепестками и маленькими листочками – все нужно собрать.

Светает. Где-то далеко внизу раздается приглушенный звук ревущих на форсаже авиадвигателей – значит, уже шесть утра, и из аэропорта уходит первый сегодняшний рейс с острова на материк, Самуи – Бангкок. Работа кончена. Можно сделать перерыв. Мужчины ложатся рядом на траву. Восход окрашивает небо розовым. Солнце быстро поднимается по небу. Пробуждаются птицы. Пчелы и шмели отправляются в путешествие по цветкам. Кузнечики и цикады образуют ежеутренний звуковой фон.

Полчаса спустя на веранду дома слева выходит облаченный в белое кимоно мальчик – тонкий загорелый блондин, слегка покачивающийся от еще не полностью ушедшего сна. Трет глаза, спускается с лестницы, пересекает лужайку, направляясь к пруду. Мужчина, лежащий справа, поднимается, идет навстречу мальчику. Они останавливаются друг перед другом, кланяются и начинают странную гимнастику.

Сначала мальчик, внимательно глядя на мужчину, повторяет за ним все замысловатые движения рук и ног – па странного танца, состоящего из рваного рисунка перемещений в пространстве и замираний в кажущихся неестественными и неравновесными позах. Потом они меняются местами: мальчик двигается, мужчина повторяет движения за ним. Там, где движения мальчика неточны, мужчина поднимает правую руку вверх – мальчик останавливается. Мужчина снова показывает правильное движение, мальчик повторяет, и если все правильно и хорошо, то они продолжают, если же нет, то повторяют не получающееся движение снова и снова.

Необычный танец заканчивается. Мальчик сбрасывает кимоно, подходит к бассейну, поднимает руки и неподвижно застывает на самом краю, отбрасывая длинную тень на траву.

Из дома справа пулей вылетает крепко сбитая, небольшого роста, с раскосыми глазами девчонка. Через несколько секунд она оказывается возле кромки бассейна. На бегу подпрыгивает и, не снижая скорости, влетает в спину мальчишке. Оба падают в воду, подняв тучу мелких брызг.

– Ты чего, дура, что ли, совсем? – кричит ей мальчишка.

– Сам дурак, холодной воды боишься! – вопит в ответ девчонка.

– Утоплю сейчас! – пытается схватить ее мальчишка.

– Догони сначала! – орет девчонка, и они начинают кружить по бассейну с бешеной скоростью.

Время от времени из воды вылетает то одна, то другая тонкая девчоночья нога, стремящаяся в скользящем ударе достать мальчишку. Несколько раз ей это удается. Наконец, они останавливаются, запыхавшись, ложатся на воду.

– Ладно, сопля, рано радуешься, вот завтра я тебя подкараулю! – говорит ей мальчишка.

– Ну-ну, – пищит девчонка, – подкараулит он меня! Да ты топаешь, как слон! Караульщик нашелся!

Переругиваясь, они плывут к выходящей из воды лестнице. Мальчишка берется руками за поручень.

– Хамло, – говорит девчонка.

– Чего хамло?

– Ты – хамло.

– Почему?!

– Потому что потому, что кончается на «у»! Ladies first![3]3
  Дамы вперед! (англ.)


[Закрыть] – она отталкивает мальчишку от поручня, вылезает из бассейна, отряхивается и принимает из рук коренастого мужчины махровое полотенце.

За катавасией с веранды дома слева, улыбаясь, наблюдали две женщины.

– Кадри, как же дети выросли…

– Юкки, а когда тебе было одиннадцать, разве ты не была большая?

– Ну да, была. И еще – никак не могу привыкнуть к этим двоим.

– К каким?

– Ну, к этим.

– А-а-а, Алеко и Малеко? «Двое из ларца, одинаковы с лица»? А чего?

– Так они не спят никогда.

– Юкки, ты как маленькая, ей-богу! Им не нужно спать. Они другие.

– Ну, все же…

Кадри подошла к перилам:

– Джонни, Йоко! Быстро одеваться и завтракать! В школу опоздаете!

Юкки спустилась с веранды на лужайку, жестом остановила направлявшуюся в дом дочь.

– Yōko, anata wa otoko to wa migurushī furumai o suru![4]4
  Йоко, ты недостойно ведешь себя с мужчиной! (яп.)


[Закрыть]

– Mama o yurushitekudasai![5]5
  Прости, пожалуйста, мама! (яп.)


[Закрыть] – потупилась Йоко.

Догнала Джонни, пихнула в спину:

– Ну вот, мне еще из-за тебя и влетело!

Джонни улыбнулся, и тут Йоко внезапно ощутила, как растворяется в его солнечной улыбке. Улыбнулась в ответ:

– Дурак!

– Ага! – подтвердил Джонни, крепко сжав ее руку.