Текст книги "Записки из Зелёного Бора. Заветная тайна Крота Фердинанда"

Очень долгое восхождение

Солнце стояло уже высоко, когда два друга отправились дальше. Они покинули место ночлега, как подобает настоящим путешественникам: приведя в порядок пальто и съев бутерброды, Арчибальд свернул палатку и раскидал угли, оставшиеся от костра.

Сможет ли Фердинанд выдержать это путешествие до конца? Путь предстоял долгий, и лис опасался, что, если каждую ночь крота станут посещать видения из прошлого, ему будет всё труднее возвращать его к реальной жизни… Ну да он как-нибудь справится с этими трудностями, а пока – надо идти дальше!

Дорога к залу «Оркестра Дубравы» шла вдоль реки, чьи берега в это время года поражали своей красотой. Вдалеке путники уже могли разглядеть гигантский дуб, дерево, овеянное мифами и легендами, врезавшееся своими ветвями в небо и словно разгонявшее на нём облака. У самой воды переплетались в нежных объятиях стебельки белоцветки и лютиков. Лис давно не чувствовал себя абсолютно свободным и чуть слышно декламировал стихи, воспевающие весну. Белые и розовые цветки водяных лилий качались на волнах, словно танцевали вальс на поверхности воды, а скользящие между ними водомерки украшали это балетное представление своими изящными па.

– А знаете, – вспомнил вдруг лис, подойдя к берегу, – мой дедушка Корнелий всегда говорит, что наши неприятности – это свидетели нашего опыта. Достаточно посмотреть на его натруженные лапы и спину, согнувшуюся под тяжестью книг, которые он столько лет расставлял по полкам… Ну-ка, – перебил он сам себя, посмотрев вправо, – вы ничего не слышите? Как будто что-то…

С верховьев реки к ним приближался плот, построенный из скреплённых канатами толстых стволов. С него доносился невероятный шум. Впрочем, слово «шум» совершенно не подходило для описания нового причудливого музыкального произведения Филина Гедеона Дубравного, любимого героя журнальных историй, боровшегося с традиционной музыкой и скучными представлениями о классической программе. На огромном сооружении из дерева длиной двадцать и шириной десять метров стояли кресла, в которых сидела сотня зверей-музыкантов и, повинуясь указаниям филина во фраке, играла концерт. Дирижёр со стоящими торчком перьями над ушами и с гордо поднятым подбородком размахивал своей палочкой, словно самурайским мечом. Кузнечики, услышав неумолкающий барабанный бой, приходили в ужас и, не в силах представить себе, как можно вынести всё это хоть минуту, разбегались в разные стороны. В «Оркестре Дубравы» собрались музыканты со всего света: львы играли на гобоях, зебры – на кларнетах, гориллы – на виолончелях, а белые медведи – на контрабасах. От всех них требовалось только одно – мастерство! (И, конечно, способность выдерживать неожиданные репетиции, которые Гедеон мог назначить в два часа ночи, если в это время вдруг удавалось сочинить блестящий финал новой оперы…) Когда судно поравнялось с двумя путниками, лис склонился в глубоком поклоне и, чтобы заставить крота последовать его примеру, слегка надавил ему сзади на голову – гениям не нравится, если им не оказывают знаков внимания.

– Искренне рады приветствовать вас, господин Филин Дубравный! Мы с нетерпением ждём возможности побывать на вашем концерте. Говорят, что ваш оркестр – лучший во всём лесу, – льстиво проговорил лис.

– Во всём лесу?! – возмущённо воскликнул филин, не глядя на него. – Да нас приветствуют и прославляют по всему миру! – закричал он, стараясь перекрыть шум.

– Не могли бы вы на несколько минут замедлить ход вашего судна? – спросил Арчибальд, ускоряя шаг. – Не хотим злоупотреблять вашим драгоценным временем, но нам очень хотелось бы кое о чём спросить вас. Не могли бы вы взглянуть на одну небольшую фотографию, которую…

– Вопрос? – прокричал Гедеон, не поворачивая голову и не прекращая дирижировать оркестром. – Вам повезло, господин Лис, моя музыка может дать ответы на любые вопросы, которые могут прийти вам в голову! Вперёд, господа! Вперёд, к успеху! – провозгласил он, обращаясь к музыкантам.

Повинуясь приказу филина, четыре жабы-гребца налегли на вёсла: баржа с лёгкостью скользила по блестящему речному течению и вскоре оказалась уже слишком далеко, чтобы продолжать разговор. Конечно, лис мог бы побежать быстрее и попытаться догнать музыкантов, но эта задача была слишком тяжела для Фердинанда, который, перегнувшись через сморчок, пытался поймать порхавшую вокруг грибов бабочку.

– Фердинанд, друг мой, поторопитесь, мы опоздаем на концерт! – воскликнул хозяин книжного магазина и ухватил крота за его рюкзак из скорлупы ореха.

– На какой концерт, Арчибальд? Я бы с удовольствием остался тут полюбоваться на бабочек. Они восхитительны! Вам не кажется?

Крот не успел договорить – в этот момент он почувствовал, что собственный рюкзак тянет его вслед за устремившимся вперёд лисом.

После часа быстрой ходьбы друзья, наконец, увидели корни могучего дуба, где музыканты уже разложили свои инструменты и теперь прилаживали их на спины с помощью крепких верёвок. Главная особенность заключалась в том, что концерт проходил… на верхушке дуба. Если верить табличке, установленной у его основания, исполинскому дереву было более тысячи лет, окружность его ствола составляла целых пятьдесят метров, а концертный зал находился на высоте двухсот семидесяти двух метров над землёй. Чтобы добраться до зала и насладиться музыкой, слушателям предстояло преодолеть тысячу четыреста сорок три ступеньки. «Для тех, кто любит музыку, это пустяк!» – говорил Филин Гедеон Дубравный, когда его спрашивали, действительно ли он считает это место самым подходящим для концертного зала. На протяжении всего пути наверх на ветках были установлены разноцветные киоски, напоминавшие больших неподвижных птиц; в них слушателям предлагали свежий лимонад, толчёный лёд с кленовым сиропом и невероятно питательные блины из желудёвой муки. Там же можно было купить миниатюрные изображения дуба, деревянные статуэтки, изображавшие Великого и Талантливого Гедеона (именно под таким названием они были зарегистрированы в торговой палате леса), шёлковые шарфы для защиты от холода и солнечных ожогов, а также маленькие музыкальные инструменты, которые могли заинтересовать детишек. Наконец, легенда гласила, что на верхушке можно было купить самые вкусные жареные каштаны. Они продавались в упаковках из дубовых листьев, чтобы посетители не испачкали пальцы, ведь прежде чем опустить каштаны в кипящее масло, в котором наилучшим образом раскрывался их осенний вкус (пусть даже дело происходило весной!), их обваливали в сахаре, ежевичном конфитюре и каштановой пудре – это было невероятно вкусно!

– Посмотрите, Фердинанд! Гедеон ещё здесь! Мы можем показать ему вашу фотографию! – воскликнул лис, задыхаясь от быстрой ходьбы.

– О, Мира! Моя милая Мира! Поспешим же!

Однако филин, едва баржа пристала к берегу, тут же взлетел к верхушке дуба, не пользуясь идущими по спирали ступеньками.

– Ну, что же, Фердинанд, думаю, нам не остаётся ничего иного, кроме как подняться на тысячу четыреста сорок три ступеньки, – с горечью сказал лис.

Взглянув на крота, который не сводил с него невинных и потрясённых глаз, Арчибальд понял, что ему следует предпринять. Ради репутации незаурядного коммерсанта стоило немного пострадать! Попросив у музыкантов небольшой кусок верёвки, хозяин книжного магазина взвалил своего спутника к себе на спину и как следует привязал его к себе. Фердинанд в полусонном состоянии пытался привлечь внимание мелких насекомых, порхавших рядом с его мордочкой. Прохожие, оказавшиеся на берегу реки, позже рассказывали журналистам, что видели какую-то странную двухголовую черепаху, которая пыталась вскарабкаться по ступенькам, ведущим к знаменитому Концертному залу Дубравы.

На сотой ступеньке пот крупными каплями струился по шкуре лиса: может быть, солнце становилось всё жарче по мере того, как они приближались к нему? На пятисотой ступеньке лис уже не мог посмотреть ни вверх, ни вниз – у него начинала отчаянно кружиться голова. «Подумай о каштановых пончиках, которые можно будет поесть наверху, – твердил про себя дядюшка Лис, – не опускай глаза ниже кончика носа!» Пока они поднимались, их то и дело обгоняли музыканты «Оркестра Дубравы», они перескакивали через две ступеньки, они почти что бежали вприпрыжку, и при этом каждый нёс в лапах или на спине свой инструмент.

На тысячной ступеньке наши путники ненадолго остановились, чтобы выпить лимонад с листьями сушёного базилика, а оставшиеся четыре сотни ступенек преодолели, не обменявшись ни словом. Несмотря на болезнь Забвения и неспособность правильно осознавать некоторые ситуации, Фердинанд всё же понял, что его милейший друг, любезно согласившийся нести его на своих плечах, был не расположен вести беседу. Когда они оказались наверху, уже стемнело – причём темнота спустилась с такой же скоростью, с которой паутина забвения опутала воспоминания крота. Впрочем, как только оркестр начал настраиваться, Фердинанд словно услышал эхо, долетевшее из прошлого, – и память его на мгновение прояснилась.

– Арчибальд, надо поторопиться, – внезапно сказал он.

– Будьте уверены, Фердинанд, я делаю всё, что могу, но эти ступеньки – настоящая пытка для вашего покорного слуги! Думаю, что больше никогда в жизни не стану подниматься по лестнице!

– Вы не понимаете, друг мой. Нам и в самом деле надо поспешить.

– Объясните же мне, дружище, что вы имеете в виду? Не говорите загадками!

– Это Мира, – ответил Фердинанд, и на его глаза навернулись слёзы, а губы дрогнули в улыбке.

– И что же?

– Мира там, наверху, я в этом уверен.

Ничем не сдерживаемые звуки музыки улетали в звёздное небо.

Оркестр Дубравы

Жизнь Филина Гедеона Дубравного далеко не всегда напоминала нежную баркаролу[1]1
  Народные песни лодочников-гондольеров из Венеции с мягким и плавным ритмом.


[Закрыть], вовсе нет. Музыкант был младшим сыном в семье прославленных в научном мире академиков; по этой причине ему было нелегко добиться, чтобы старшие члены семьи, в особенности отец, Филин Станислас Дубравный, примирились с его страстью к музыке. Гедеон сочинил свой первый шедевр, будучи одиннадцатимесячным птенцом, когда сидел в ожидании еды на своём высоком деревянном стульчике. Услышав этот «Концерт для суповой ложки и вилки с круглыми кончиками», отец Станислас впервые испытал тревогу – впрочем, это вполне мог быть и первый приступ желудочных колик.

К своему тридцатому сезону филин подготовился основательно. Специально для этого события он аранжировал мелодию, услышанную им тридцать лет назад и всё ещё звучавшую в его душе. Итак, он посвятит этот вечер доброй памяти своего первого концерта в Дубраве, на котором ровно три десятилетия назад произошли счастливые события, которые он никогда не сможет забыть…

За занавесом из красного бархата уже стихал весёлый шум, зал погружался в тишину, обязательную для классических концертов. В четвёртом ряду, невидимые для филина, элегантный лис в пальто и маленький крот в толстых очках поглощали ещё дымящиеся каштановые пончики. Когда занавес поднялся, оркестранты встали, и, к радости маленьких зверьков, сидевших в первом ряду, каждый музыкант поднял и продемонстрировал свой инструмент. «А где же великий Гедеон? Куда пропал знаменитый дирижёр?» – спрашивали дети, сжимая в лапках деревянные фигурки. Когда музыканты снова сели, шелест крыльев прорезал ночную тишину, луч света выхватил из мрака дирижёрский пульт, и перед ним на сцену спустился филин во фраке, сжимая в перьях золотую дирижёрскую палочку, которой он легонько постучал по дереву. Публика, не жалея лап и крыльев, разразилась аплодисментами.

– Добрый вечер, лесная публика! Я, Филин Гедеон Дубравный, главный дирижёр этого прекрасного коллектива, объявляю тридцатый сезон «Оркестра Дубравы» открытым!

А потом музыка словно ярким светом озарила ночь. Зверей, сидевших на круглых деревянных стульях, захватили дерзкие композиции – волнующие, смелые, исполненные глубокого содержания. Концерт был подобен фантастическому путешествию, в которое они отправились, не покидая своих мест, в неповторимых декорациях кроны тысячелетнего дуба. На верхнем ярусе сотня слушателей наслаждалась музыкой под светом звёзд и разноцветных лампочек, развешанных на ветках; в узловатых сочленениях ветвей, на которые они опирались лапками, можно было прочесть невероятную историю зёрнышка, ставшего деревом, – свидетеля эпох, веков и прошлых музыкальных сезонов.

Маленький крот, сидящий возле своего пушистого друга, совершенно позабыл, где он находится, и шумно грыз свои каштаны, не обращая внимания на недовольство других слушателей. Когда он вытер лапки носовым платком, а затем шумно высморкался в него, сам Гедеон повернул голову на сто восемьдесят градусов, отчего у старого впечатлительного крота вырвался короткий приглушённый вскрик. Поскольку мысли Фердинанда унеслись куда-то к звёздам, а на душе было неспокойно, дирижёру пришлось ещё не раз демонстрировать своё неудовольствие. Смущённый Арчибальд, пряча лицо за отворотом пальто, старался не прислушиваться к насмешкам.

– А теперь, – провозгласил филин, когда концерт подходил к концу, – я хотел бы представить вашему вниманию моё совершенно новое произведение. Это мировая премьера под названием «Письмо к Мире»!

Лис чуть не свалился со стула.

– Фердинанд, – прошептал он кроту, – друг мой, вы слышали, что сказал Гедеон?

Но крот был слишком поглощён тем, что складывал, раскладывал и снова складывал пакетик из-под своих каштанов, устремив взгляд в пустоту. Чтобы привести его в чувство, Арчибальд показал ему вторую фотографию, ту, на которой они вместе с Мирой сидели в этом же зале тридцать лет назад. Он молился, чтобы впечатление от фотографии оказалось сильнее болезни Забвения и её козней. Увы, крот, безразличный к его усилиям, продолжал складывать, раскладывать и снова складывать свой пакетик в надежде отыскать в нём несколько крупинок сахара от каштанов. Ах, если бы только Арчибальду удалось привлечь его внимание!

– На сочинение этой песни меня вдохновила, я бы даже сказал, подарила её мне одна моя подруга. Удивительная барышня-крот буквально изменила всю мою жизнь, – признался Филин Гедеон Дубравный. – Надеюсь, она сейчас где-то здесь и слушает нас. Господа…

Фердинанд сидел с полусонным видом, но как только раздались первые звуки, выронил пакетик из-под каштанов и уставился на сцену. Гедеон то быстро, то изысканно медленно взмахивал своей палочкой. Вдохновенная, почти детская мелодия вначале прозвучала на рояле, как будто капельки дождя застучали по глади озера, потом её подхватили струнные и маленький робкий барабан, который скорее отбивал ритм, чем стремился быть услышанным. Когда Фердинанд стал тихонько подпевать мелодии, лис не поверил своим ушам. Сначала слова путались, потом в них появился какой-то смысл, и, наконец, они сложились в стихи, посвящённые лесу и любви. Прижав к груди лапки, Фердинанд пел тоненьким дрожащим голоском:

 
Если хочешь, усни, пусть тебе снятся сны,
Но прошу, не взрослей слишком быстро, родная.
Мы в секретном лесу средь волшебной страны
Будем прятаться вместе, моя дорогая.
Если хочешь, усни, хочешь – пой мне так сладко,
Я запомню навек, как теплы твои лапки.
На заре я уйду, поспешу за тобой,
В лес секретный, заветный, густой.
 

– Ах, Фердинанд, – прошептал лис, тронутый этой нежной детской песенкой.

Казалось, что каждое слово, каждая нота приближала крота к прекрасному прошлому; может быть, забвение и затмевало его память, но его маленькие когтистые лапки ещё хранили тепло лапок своей возлюбленной.

Можно было подумать, что Мира находится здесь… А может быть, она и в самом деле была где-то рядом? Потому что произошло кое-что ещё более удивительное, чем пение Фердинанда: во втором ряду мелодию тоже подхватил чей-то тонкий голосок. Со спины нельзя было разглядеть, кто именно напевал нежную мелодию «Письма к Мире», но песня явно доставляла радость загадочному исполнителю.

Мелодия уже заканчивалась. И, когда отзвучали последние ноты, потрясённый зал сотрясли восторженные аплодисменты – восторгу не было конца.

– Я бесконечно признателен! – воскликнул Филин Гедеон Дубравный. – Спасибо, что превратили открытие тридцатого сезона в поистине волшебное событие – хотя надо признать, что и я сам тут сыграл кое-какую роль! До новых встреч, друзья Дуба! До новых встреч!

– Фердинанд, я думаю, ваша Мира здесь, поторопитесь! – вскричал Арчибальд.

– Мира? – сказал крот с надеждой в голосе. – Мира здесь?

– Пойдёмте, пойдёмте скорее! Вот там, видите, в широком пальто!

Не тратя времени на то, чтобы собрать вещи, лис потащил друга к концу их ряда. На верхушке большого дуба слушатели ещё аплодировали под впечатлением от пережитого особенного момента, о котором будут вспоминать ещё много лет спустя. На сцене музыканты поздравляли друг друга. Арчибальд осматривался по сторонам, вглядывался в темноту, стараясь увидеть слушателя, который, как он надеялся, мог оказаться Мирой, но в зале было столько публики! Некоторые звери уже начали спускаться к реке, чтобы поскорее добраться домой. Хозяин книжного магазина, волоча за собой крота, словно мешок с продуктами, расталкивал слушателей и рассыпался в извинениях.

– Смотрите, Фердинанд, вон там, возле киоска с пончиками! Идите за мной!

– Какая прекрасная луна… – бормотал крот, не замечая, что шнурки на его ботинках совсем развязались.

– Да смотрите же, Фердинанд, возле пончиков! Думаю, это она!

Загадочный зверёк, зажав в лапке маленький бумажный пакетик, уже протягивал орешки любезному продавцу, а тот с улыбкой желал покупателю приятного аппетита.

И вот, когда до разгадки оставалось буквально несколько шагов и лис уже готовился праздновать победу, крот наступил на развязавшийся шнурок и, увлекая за собой лиса, кубарем покатился под лапы какому-то зверю, которому вовсе не понравилось, что его потревожили таким образом. Два приятеля, путаясь в собственных лапах, подняли головы и увидели перед собой величественного филина, окружённого другими ликующими зверями.

– Что за безобразие, кто смеет тревожить легендарного Филина Гедеона Дубравного во время раздачи автографов? – воскликнул возмущённый артист. – Но, но, но… Фердинанд?!

И филин стиснул крота в объятиях с такой силой, что у того очки упали с носа.

Самый первый концерт

– Не хотите ли чашечку чая? – спросила Чайка Мария-Камелия, улыбаясь гостям Гедеона.

Уютно устроившись на диване, покрытом ажурными салфеточками, лис и крот следили, как Мария-Камелия снимает фарфоровые чашечки с подноса и расставляет их на низком лакированном деревянном столике. Каждый вежливо поблагодарил домоправительницу, которая наполнила чашки до самых краёв. Мария-Камелия уже много лет вела хозяйство семьи Филинов Дубравных в их резиденции на дереве; в свободное время она читала романы, в которых прекрасные героини находили в себе смелость признаться в чувствах филинам своей мечты. Но она – и чашки тому свидетели – была не настолько отважна.

– Так вы два дня шли через лес, чтобы попасть на концерт! Вот это приключение! Я должен написать весёлый и динамичный марш, в котором будет отражено ваше путешествие, друзья мои! – провозгласил филин и подлетел к листам партитуры, разложенным на рояле.

– О, это вовсе не требуется, Гедеон, но тысячу раз спасибо вам. Может быть, вместо этого вы расскажете нам о вашем «Письме к Мире»? – попросил Арчибальд, протягивая Гедеону пожелтевшую фотографию, сделанную на концерте «Оркестра Дубравы».

– С удовольствием, дядюшка Лис! Это фотография с самого первого концерта! Вы могли бы расспросить и нашего друга Фердинанда! Скажите, Фердинанд, почему вы пришли без вашей прелестной Миры?

Крот долго смотрел на тёмные чаинки, кружившиеся на дне его чашки. Потом, не говоря ни слова, поставил чашку на блюдечко рядом с хрустальной сахарницей и стал развязывать узелки на своём ореховом рюкзаке. Он достал из него тот самый пожелтевший конверт, который уже показывал лису перед путешествием, и разложил четыре фотографии на низком столике.

– Вот всё, что осталось у меня от моей прелестной Миры. Что же касается того, что сохранилось в моей памяти, всё это изложено в книге моего сочинения, которую какой-то зверь недавно купил в магазине моего друга. Я уже много месяцев страдаю болезнью Забвения, моя башка делает со мной, что хочет, и я пытаюсь вспомнить, что же случилось с… Что случилось с… С кем?.. Что с кем случилось, а?

И он смущённо замолчал.

– С Мирой, дорогой Фердинанд, – подсказал лис, поглядывая на Гедеона. – С помощью этих фотографий мы пытаемся воскресить воспоминания Фердинанда. Вы не могли бы рассказать нам о Мире, господин Филин Дубравный?

– Понимаю, – ответил расстроенный филин. – Мне так жаль, Фердинанд, скверная болезнь вас настигла… Но послушайте, я вам вот что скажу: вы были так влюблены! Вы любили друг друга так, что и представить себе невозможно!

При этих словах сердце Марии-Камелии забилось быстрее.

– Знаете, во время первого концерта в Дубраве я был так счастлив оттого, что сумел достичь высот в своей профессии, но в то же время меня бесконечно огорчали споры с отцом, который не верил в моё предназначение, – признался филин. – Во имя науки отец отвергал искусство во всех его проявлениях, и поэтому он решил игнорировать моё приглашение и не приходить на концерт. И вот, когда я в совершенно расстроенных чувствах исполнял первые такты похоронного марша – ах, вы знаете, я такой чувствительный! – я вдруг услышал в зале тоненький голосок, повторявший: «Сюда, смотрите сюда!». Я повернулся и увидел прелестную крохотную барышню-крота, которая указывала на сидевшего рядом с ней зверя, скрывавшегося под широким пальто и большой шляпой. Оказалось, что это был мой отец, Филин Станислас Дубравный Третий, который, вопреки всем ожиданиям, всё-таки пришёл послушать меня и в ожидании начала концерта познакомился с вашей очаровательной Мирой.

– Несмотря на всё своё ворчание, я очень гордился сыном, – раздался вдруг дрожащий голос, и рядом скрипнули старые рессоры.

Мария-Камелия вкатила в музыкальную гостиную кресло на деревянных колёсах, в котором сидел старик с белыми перьями, и подвезла его к Фердинанду. Великолепная мантия Филина Станисласа Дубравного Третьего, укутанного в пушистый плед, была украшена всевозможными блестящими медалями, полученными от самых высоких инстанций леса.

– Господин Филин Дубравный, – с почтением произнёс лис и поклонился.

– С того самого дня мы с папой очень сблизились, – продолжал Гедеон, ласково глядя на своего отца. – Сегодня я, с помощью нашей драгоценной Марии-Камелии, забочусь о нём. Папа уже не может посещать мои концерты, но он видит их в подзорную трубу и слушает с помощью слухового рожка прямо из своей спальни. И всё это благодаря Мире, с которой я имел удовольствие беседовать тридцать лет назад, вместе с нашим дорогим, присутствующим здесь Фердинандом.

– Может быть, вы будете так любезны и поможете мне найти путь к моим воспоминаниям? – спросил крот, умоляюще глядя на филина.

– Конечно, друг мой. Мы тогда говорили обо всём на свете, о вас, обо мне, о том, как вы счастливы, гуляя рука об руку по этому лесу, о фотоаппарате, который постоянно висел у Миры на шее. Она рассказала мне, что очень любит музыку, и напела песенку, которую её мама пела ей в детстве, когда она боялась расти. Именно в память о вас, бесценные мои друзья, я и исполнил эту скромную песню, «Письмо к Мире». Я так ждал, что в один прекрасный день снова увижусь с вами, и надеюсь, моя музыка вам понравилась, – признался Гедеон, и впервые в его голосе послышалось смирение.

– Ваша музыка… она навеяла… навеяла воспоминания, – ответил Фердинанд и повесил голову.

Взволнованные гости и хозяева замолчали, в уютной музыкальной гостиной воцарилась тишина. За стеной слышались ночные голоса леса, журчала вода в реке, шелестели ветки. Впрочем, эти звуки не шли ни в какое сравнение с той симфонией чувств, которая гремела в душе Марии-Камелии. О, это был поистине удивительный вечер!..

– Что же вы собираетесь теперь предпринять? – заговорил Гедеон.

– Попытаемся найти Миру. Мы думаем, что она была на концерте. Вы не могли бы помочь нам, Гедеон? – спросил лис. – На двух первых фотографиях есть подписи – «Кафе госпожи Петунии» и «Оркестр Дубравы», но на трёх остальных стоят только даты, а места, где они сделаны, увы, не указаны, и я их не узнаю.

– Дайте-ка мне взглянуть.

На третьем снимке, датированном 15 июня, Мира и Фердинанд позировали перед деревом, к которому прилепилось шаткое многоэтажное сооружение. На его стенах и на полу теснились самые разнообразные и удивительные вещи, лампы, ткани, предметы мебели, книги и какие-то детали. На четвёртой фотографии, сделанной 24 июня, Фердинанд в грязной рубашке и в штанах на подтяжках с гордостью сжимал в правой лапе лопату гораздо больше его самого. По снимку никак нельзя было угадать, в какой части леса он сделан. Наконец, на последней фотографии, датированной 16 августа, не было ни одной живой души – фотоаппарат запечатлел лишь красивый пейзаж. На пожелтевшей карточке можно было различить деревянный домик, выкрашенный в зелёный цвет, окружённый ухоженным садом и огородом. С одной стороны от домика возвышалась мельница, которая, если лис правильно понимал, работала от колеса с лопатками и приводилась в движение рекой.

– Мне очень жаль, – проговорил Гедеон, внимательно рассмотрев все фотографии, – но я вряд ли смогу помочь вам. Эти места мне совершенно незнакомы. Ясно одно – вы на них выглядите очень счастливым, друг мой, и я убеждён, что вы отыщете своё счастье.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь, но, по-моему, третий снимок был сделан в «Кротовой лавке». Это в нескольких часах ходьбы отсюда, по дороге к Камушкам. Именно там я купила несколько замечательных романов.

Голос, который не звучал прежде в комнате, так же внезапно умолк.

Все взоры обратились к Марии-Камелии. Она смущённо прикрыла крыльями клюв, словно сболтнула какую-то глупость. Надо же, она осмелилась вмешаться в разговор хозяйских гостей, да ещё и выдала свои собственные тайны!

– Да-да, точно, это Кротовая лавка! – воскликнул Фердинанд. – Это там, но… ох! – добавил он, потупившись. – Вы будете меня ругать, ведь именно там живёт… Э-э-э, именно там… там… О чём я говорил? – спросил он, и все посмотрели на него с искренним сочувствием.

– Огромное спасибо вам, милая барышня! – радостно воскликнул лис. – Теперь я точно знаю, куда мы идём дальше. Завтра же мы отправимся в путь! А вы, Гедеон, что вы собираетесь делать? В какие неведомые края вы полетите с вашим коллективом?

– Ну, что же, дорогие друзья, официально об этом ещё не объявлено, но я решил понемножку отойти от мира музыки. Хотя, слово Гедеона, я знаю, что он будет тосковать обо мне. Мне пора, наконец, отдохнуть! – признался им филин. – Начну с того, что откажусь от зарубежных гастролей, а потом, быть может, настанет день, когда я оставлю и «Оркестр Дубравы». Настало время заняться домом и близкими!

– Какая невероятная новость, Гедеон! – ответил Арчибальд. – А вы уже подумали, чем заполните дни, которые прежде тратили на разъезды?

– Представьте себе, подумал, – сказал филин и протянул Марии-Камелии свою чашку, чтобы та подлила в неё чай. – Я, разумеется, продолжу заниматься своими сочинениями, на которые мне раньше не хватало времени, буду ухаживать за отцом, гулять по лесу, отдыхать. И, между нами говоря… – Он подмигнул домоправительнице. – …великому Филину Гедеону Дубравному уже пора задуматься о романах… Ай-яй-яй! – внезапно вскрикнул он. Мария-Камелия была так потрясена словами маэстро, что не заметила, как стала лить кипяток не в протянутую ей чашку, а прямо на него!