Текст книги "Космонавтов 80/81"

5

Селиванова ходила туда-сюда, кутая лицо в платок и зябко подрагивая плечами. Сегодня ей не было стыдно, она не боялась показаться навязчивой или неуместной – это последний шанс. Она уже почти не сомневалась, что друг её умер и больше никакой радости в этой жизни Тамару не ждёт. Тогда не будет ждать и она.

Странно, но, гуляя по маршруту, который ассоциировался у неё исключительно с другим мужчиной, думала она только о своём несчастном муже. Имела ли она право делать за него такой выбор? Но ведь и он тогда не имел…

С Павлом они познакомились, когда Тамаре было семь, а ему – двадцать. Он пришёл к ним домой и заявил, что надо серьёзно поговорить. Сказал, что любит Томкину маму и не против ли она, если они вот так вот возьмут и заживут вдруг втроём. Девочка растерялась и молча смотрела на парня, он тоже серьёзно задумался и потом вдруг говорит: «Всё верно! Давай сделаем так – мы с тобой будем самыми лучшими друзьями и сейчас пойдём и спросим – не против ли мама, если я, как твой лучший друг, буду жить тут!» Тамаре эта идея жутко понравилась, и матушка никогда не запрещала, чтоб её друзья у них оставались и были сколь угодно долго после смерти отца. В общем, так они стали жить втроём – мама, Томка и её лучший друг.

Пока матушка строила карьеру, отчим каждый день забирал девочку из школы, хоть та и находилась в квартале от дома. Не просто забирал, а на крутом огромном мотоцикле, и сидела она всегда спереди на баке – учительница смотрела в окно и ахала, родители других детей страшно возмущались, но это неважно совсем было. Паша давал по газам, и они на бешеной скорости неслись «нагуливать аппетит» – просто гоняли по городу час или два. Затем обязательно ехали в столовую рядом с маминой работой – она тоже туда приходила, и обедали они всегда вместе: Томке приносили какой-нибудь «полезный» суп, и по плану она его ела медленно-медленно. Потом мама убегала, а они с Павлом оставались, чтобы Тамара вроде как доела, но как только мама скрывалась из виду – начинался пищевой разврат: суп уносился на стойку и можно было заказать сосиску в тесте и ещё пирожных, но только это всегда был секрет.

После обеда, ближе к вечеру, они ехали «на работу» – отчим был радиоведущим. Пока он вещал что-то в микрофон, Тома делала уроки или рассматривала обложки пластинок в здоровенном шкафу. Если какая-то ей особенно нравилась, то пластинку потом непременно ставили в эфир в передаче по заказам с приветом для мамы от выдуманного ими Валеры. «Валера» заказывал песни и приветы регулярно и был музыкальным извращенцем.

Ночами Паша ставил музыку в Доме культуры на подпольных танцах. Мама, будучи тоже совсем юной, регулярно ходила с ним, и Томка ни в какую не соглашалась оставаться дома с бабушкой. Клуб был с широкими подоконниками, и, устав, девочка просто укутывалась в родительские куртки и засыпала там. Сейчас Тамара Геннадьевна тоже так могла: музыка, крики, ор – неважно, если хочется прикорнуть – ничто не помеха.

У них с Павлом были душевные традиции. Помимо совместных обедов, днём на выходных они обязательно втроём ходили в кино и театр. Первый фильм, который Томка посмотрела на большом экране, – «Таксист» Скорсезе. Как это допустили до местного кинотеатра – она до сих пор не знает. Возможно, их город считался слишком захолустным, чтобы уделять цензуре особое внимание. Картина до сих пор возглавляет список её любимых, и Тамара Геннадьевна пересматривает этот фильм хотя бы раз в год.

Но тогда она почти ничего не поняла, скорее на животном уровне почувствовала – взрослый может любить ребёнка, и не так, как её любил отец, а совсем по-другому. От этой открывшейся тайны Томе было неловко, но выкинуть её из головы она уже не могла и постоянно сочиняла истории, которые строились исключительно на подобном сюжете.

Про театр её воспоминания более расплывчаты – хорошо запомнился только «Король Лир», но это потому, что спектакль был жутко долгим. В театре девочка тогда больше всего полюбила антракт – они обязательно шли в буфет, где взрослые пили по стопке портвейна, а Томка ела булочку с творожным кремом.

Как-то они с отчимом пару месяцев строили железную дорогу, чтобы привозить чай из кухни прямо в гостиную. Потом был проект «Съедобные стены»: пока мамы не было, они купили на рынке несколько коробок шоколадных конфет в золотой фольге и приклеили их одна к другой на стену. Получилась золотая стена, от которой можно было откусывать. Влетело от мамы знатно.

Ещё Павлик умел выключать щиток, и тогда в квартире не было электричества – это были её самые любимые вечера. Они везде зажигали свечи, отчим готовил своё фирменное блюдо – плавленый сыр и помидоры, ужинали семьёй и играли в настольные игры. А ещё «пересочиняли» песни – нужно было в каждом слове переставить буквы местами. Почему-то было очень смешно, и Тамара Геннадьевна до сих пор помнила некоторые исковерканные хиты. Маму они уверяли, что это во всём доме электричество вырубили, и она притворялась, что верит. Однажды свет «отключили» на целую неделю.

Вообще у них с Пашей было много секретов. Ей это всегда нравилось. Например, часто нельзя было рассказывать маме, что вместо музыкальной школы они ездили к его друзьям и тусовались «на хате» целый день. Или что его друзья курили из пластмассовой бутылки. Или что отчим потерял её мотоциклетный шлем ещё полгода назад. Или вот однажды они были в гостях, и Паша сказал, что надо собираться домой к маме и что будет по-особому весело. Они с дядей Бесом надели длинные женские шубы, норковые шапки и накрасились синими тенями и фиолетовыми помадами. Взяли Томку за руки с двух сторон и пошли.

Дома мама увидела их и долго плакала, а отчим смеялся и рассказывал, как их с Бесом, таких красоток, по дороге какие-то мужики пытались «снять». Томка запомнила это, потому что удивлялась и не могла понять – когда их хотели снять, ведь фотоаппаратов ни у кого не было?

С Пашей они катались на каруселях до «кого первым стошнит», Томка гоняла за рулём машины по просёлку (отчим переключал скорости) и умела перелезать через двухметровый бетонный забор на замечательный, но закрытый для обывателей каток – зимой они ходили туда каждый день.

Паша учил её танцевать вальс и поставил на лыжи, он придумал любимое правило «не меньше двух домашних животных на семью», и любой праздник у них всегда был как Праздник, потому что среднестатистическим праздником были все остальные дни.

Отчим постоянно с кем-то дрался и в какой-то момент даже перестал вставлять передние зубы – так мало они успевали продержаться; много и весело пил, часто в дурной компании; любил Томку и маму с каким-то фанатичным безумием и всё время, каждый день, каждый миг, придумывал что-нибудь крутое.

Когда девочке исполнилось тринадцать, как-то она пришла домой, а отчима нет. Тамара спросила у мамы, где он, а та сказала, что они разошлись, Паша собрал вещи и больше они с ним никогда не увидятся.

Сначала это показалось шуткой, потом каким-то заговором – Тома не разговаривала с матушкой несколько месяцев. Но вот она шла по улице и случайно встретила его, Паша вёл себя как ни в чём не бывало и купил ей мороженое.

И Тамара вдруг осознала, что всё так и есть – отчим просто разошёлся с мамой, и она просто перестала существовать в этой системе координат. Было тяжело и очень обидно. Долго.

Ещё через полгода они встретились уже не случайно – девочка возвращалась из школы, и Павел поджидал её в подъезде. Изо рта его шёл пар, смешанный с лёгким запахом перегара. Отчим попросил Тому подняться с ним на пару пролётов вверх, потому что у него есть секрет и важно, чтобы мама не узнала. Она повиновалась.

Стоя в отсеке у лифта, Паша заплакал и сказал, что до сих пор не может её забыть. Рассказал, что завтра уезжает навсегда в другой город – Припять, и просто пришёл попрощаться. Тома тоже заплакала. Тогда отчим обнял её, и она прижалась к нему всем телом и много-много раз поцеловала в щёку. Вдруг отчим отстранился и сказал: «Ты уже не ребёнок, чтоб так целовать мужчину. Поцелуй по-взрослому!»

Тома растерялась и не понимала, чего он от неё хочет, но внизу живота вдруг стало горячо, и щёки покраснели. Отчим взял её лицо в руки и поцеловал с языком – долго, нежно…

И она осознала, чего ждала все предыдущие годы.

Тома зашла домой (мама была ещё на работе), собрала свои вещи, оставила какую-то записку, что уходит и не надо её искать, и больше никогда ничего не слышала о своей семье.

Через каких-то друзей Павел сделал ей и себе новые документы – что Тома старше на четыре года и является ему законной женой. И они зажили вдвоём, как и положено супругам.

Годы до взрыва на АЭС были самыми счастливыми в их жизни, а потом – всё.

Ему за заслуги дали квартиру в другом городе, но после переезда лучше не стало. Пашка часто болел, ещё больше пил и совершенно не мог работать. Со здоровьем ухудшился и характер её возлюбленного, её лучшего друга, её отца. Праздник остался позади, на смену пришли неоплаченные счета за былое веселье.

И по-хорошему, надо было бежать, но Тома не знала ни одного мужчины, кроме него, и как собака, от щенка до смерти не видавшая иного хозяина, не могла уйти, и уже не сможет никогда.

Наверное, она всё-таки его ненавидит.

Или любит.

Или ненавидит.

«Надеюсь, моя мамочка не умерла в одиночестве…»

6

Вечер прошёл как в бреду – она всё время что-то делала, но не отдавая себе отчёта, хотя действия и не были привычными. Сначала Тамара Геннадьевна собрала их с мужем снимки – совместные и по раздельности. Документы, свидетельство о браке, о наследовании и имуществе. Кто и как займётся их телами после смерти – ей было неважно, хотя уповала на Нину Андреевну, но вот сохранить тайну, унести её с собой в могилу – это было её, Тамары, задачей номер один.

Что подумает подруга, если вдруг кто-то докопается и обнародует истину? Или отец Владимир, не дай бог?! Или соседи? Такая биография обесценит все её советы и сведёт авторитет к нулю, а ведь она давала дельные рекомендации и, не считая постыдного сожительства, жизнь прожила праведно.

По сути, их отношения с Павлом даже нельзя было назвать инцестом. А вот его в совращении обвинить можно вполне. Да только ерунда это всё, и тень с репутации мужа обязательно накроет мраком и её, Тамарину, жизнь.

Бумаги она смешала с листвой и упаковала в чёрный полиэтиленовый пакет – сейчас такие большая редкость, даже из биоразлагаемого материала, но она несколько раз видела, как из «Вкуса Востока» в подобных выбрасывали мусор, – к ним и обратилась. Когда Тамара Геннадьевна со скрупулёзностью маньяка разрабатывала свой план, ей не пришло на ум, что земля подмёрзнет и копать яму будет нелегко. Но сжечь такое количество накопленных фиксаций их прошлого – чревато пожаром, а как ещё всё ликвидировать, чтоб никто не достал и не заметил, – она придумать не смогла.

Когда пенсионерка закончила свои приготовления, за окном была ночь – тем лучше, без свидетелей.

Хотела надеть на деда тёплую куртку, но он проявил норов и утепляться ни в какую не захотел. Да и бог с ним – не простуды же им теперь бояться?!

Можно было, конечно, оставить его дома, да только пусть напоследок воздухом подышит, на небо посмотрит.

Какое-то время копать не получалось – лопата вонзалась в землю, словно в камень, – ни сантиметра вглубь. Но потом эта девчонка из двадцать второй откуда-то явилась и дальше – как по маслу. Тамара Геннадьевна верила в Божью помощь и что, если Ему не угодно, никогда ничего путного не выйдет, а если случаются вот такие совпадения – значит, она на правильном пути.

Тамара знала, что раньше в библейских заповедях было что-то про грех самоубийства, но тогда она не особо интересовалась религией, поэтому, что там точно говорилось – вспомнить не могла.

Нынешняя церковь тоже не то чтобы приветствовала суицид, но и никак не осуждала – планета перенаселена, а средний возраст землян перевалил за шестьдесят. Так что здесь её репутация могла даже выиграть: «Не пожелав быть обузой для общества, Селивановы гордо удалились в мир иной. Честь и хвала таким сознательным гражданам!»

Пакет она в яму закинула уже сама, землёй улики закидать было велено мужу. Тот что-то мычал недовольно, но вёл себя послушно. Курган Тамара полила горячей водой, чтоб наверняка, и постаралась максимально сравнять насыпь с землей.

Дома она приняла ванну, переоделась в чистое, затем протёрла и переодела деда. На душе было пусто – она не думала о будущем и старалась не вспоминать прошлое. О настоящем уже тоже думать не приходилось – с методом она определилась давно (ударные дозы снотворного себе и Павлу), со временем тоже было понятно – ночь пенсионерка не любила, а вот завтракать – очень. Утром, проведя все привычные ритуалы, отполировав квартиру до блеска, нарядившись и оставив изъявление последней воли, они выпьют таблетки и заснут крепким сном. Навсегда.

В обед к ним поднимется человек от Асифа. Обнаружив, что никто не открывает, встревожится и вернётся попозже. К вечеру человек уже всё расскажет соседу, тот придёт их проверить, легонько толкнёт дверь и найдёт тела.

Внезапно Тамара заволновалась – а что, если в квартиру до Асифа проникнет воришка? Кто-то же украл ковёр этой девчонки? Дело не в том, что она переживает за имущество – ничего они толком не нажили, а вот что тот бардак устроит в поисках ценностей – женщина не сомневалась. Что же делать? Как избежать позора? Нет, надо всё организовать по-другому: написать отложенное письмо по электронной почте, Нина Андреевна его вечером получит и тревогу поднимет, вызовет полицию, и те всё сделают как положено. А дверь открытой оставлять – это ерунда. Ох, как хорошо она всё продумала!

Павел опять стал причитать о погибшем Петюне. Можно было дать ему снотворного, но только вдруг он завтра до вечера проспит? А отравиться Тамара хотела непременно в полдень. А что, если Марк жив? Не важно. Если он жив и просто перестал появляться, значит, она не дорога ему нисколько. Зачем страдать по человеку, которому ты не нужна? Если бы он хотел, то непременно бы нашёл её в соцсетях – уж сколько она ему о себе рассказала! Обычный подлец.

Или умер?

Тамара гнала от себя любые мысли и для спокойствия духа выпила настойку пустырника.

– Петя не улетел, а скончался, да?

– Улетел… Улетел в тёплые края, скоро вернётся!

– Он старый был. Такой же, как я.

– Ты у меня моложе всех молодых, муж!

– Прости меня, Томчик. Я не сделал тебя счастливой.

Догадывается, значит. Скажи он это раньше – она бы расплакалась и прижала родную голову к себе, целовала бы его лысую макушку и нюхала любимый запах – запах, знакомый с детства. Но сейчас она восприняла слова Павла как манипуляцию – он знал, что не может противостоять её воле, и не мог сказать прямо, что не готов и не хочет умирать. Если бы он это озвучил – она бы убила только себя, но что ждёт его при таком раскладе?

Думали ли вы, почему в «Репке» имя только у собаки есть? Дедка-бабка-внучка-Жучка-кошка-мышка. Вот о чём размышляла Тамара в ночь перед смертью. Возникло предположение, что это цензура в народной сказке хорошее русское слово «сучка» стыдливо прикрыла. Гуглить-проверять было лень.

Вспомнила она, как когда-то читала об одном писателе. Тот вроде как тоже вознамерился с собой покончить, сел в кафе и стал размышлять, как же ему это лучше сделать.

И Бог услышал его – вдруг здание задрожало, посетители с криками бросились наружу – землетрясение, нередкое явление в тех краях. Писатель сначала тоже бросился наутёк, но уже на улице вспомнил о своём намерении и вернулся в кафе. Сел за стол и в ожидании неминуемой гибели закончил свою трапезу. Многие дома были разрушены до основания, но кафе устояло. И писатель в нём. Другой бы уверовал, что это знак и убивать себя не стоит, но тот через два дня выстрелил себе в голову. Удачно.

Лужи ночью покрылись корочкой льда. Пьяный мужчина под окном, держась левой рукой за стену, а правой понятно за что, приговаривал: «Ссысь быстрее! Ссысь быстрее!» Тамара обрадовалась – он мочился прям на её свежевскопанную яму: чем хуже курган будет выглядеть, тем меньше к нему будет вопросов.

«Прошу прощения, но у меня хер сейчас отмёрзнет!» – кричал он непонятно кому, покачиваясь на ветру из стороны в сторону.

Время шло медленно. Тамара Геннадьевна утомилась ждать и поэтому приняла полтаблетки снотворного (муж давно храпел) – хуже точно не будет, а умирать с синяками под глазами и несвежим цветом лица некрасиво.

Проснулась она, когда холодное зимнее солнце уже вовсю заливало их комнату. Странный звук. Сложно открыть глаза. Павел сидел в кресле – в пижаме, непереодетый – и кормил семечками изо рта Петюню.

Это сон? Или всё, что было вчера, – сон? Она посмотрела день и время на календаре в телефоне, приподнялась с кровати и почувствовала ноющую боль в седьмом грудном позвонке – постоянный спутник её бодрствования.

– Павлик, где ты взял эту птицу?

– Петя вернулся. Видишь, на улице теплеет?

– Да… Но как он вернулся? Я имею в виду… Окно же закрыто…

Муж не отвечал, полностью сосредоточившись на птице.

– Павлик, скажи, мы не умерли?

– Рано ещё. Поспи, Томчик, поспи! Ты очень устала, а мы чуть позже тебя разбудим.

КВ. 19

1

По уже отработанной схеме сразу после работы он пошёл не домой, а заглянул во «Вкус Востока» – выпить рюмочку и разведать обстановку. Сегодня был тяжёлый день – два стаффорда на вязке, а с ними всегда бывают проблемы. Мощная собака, состоящая из одних мышц, – чтобы удержать двух вместе, нужно приложить немало усилий. Его худые руки до сих пор тряслись. Зачем спаривать животных, которые настолько искусственны, что утратили этот первичный навык, Марат никогда не понимал, хотя работу свою любил. Когда его спрашивали, чем он занимается, – всегда придумывал какое-то новое название, потому что в реестре подобной профессии не было.

– Я – секс-помощник для собак!

– Ой, я своих клиентов тоже ненавижу!

– Я – вязчик!

– На заказ одежду вяжете?

– Я – спариватель собак!

– Вспарыватель?! Живодёр?!!

По сути, люди не сильно отличаются от псовых, но если бы мы были ими, то непременно дворнягами. Он ни разу не встречал человека, который не знал бы, как совокупиться с подругой, а это свойственно только уличным, беспородным собакам. Особи благородных кровей так много селекционировались, что утратили все свои естественные рефлексы. Они не могут адекватно защищаться, не могут добывать себе корм, не умеют сами родить и уж подавно не понимают, что куда совать во время вязки. Тут-то на помощь и приходит Марат.

Удивительно, но всё это наших рук дело. Когда-то предки вдруг решили, что с домашним волком им будет комфортнее и веселее. И сначала так оно и было. Но человек – безумная тварь, ему быстро стало скучно, и пошло-поехало: огромные головы, глаза навыкате, маленькие, гигантские, с хвостами и без, чтобы уши стояли, чтобы уши висели, пусть ушей не будет, а шерсть должна виться, или лучше без шерсти, чтоб не лаял, чтоб без зубов, чтобы помещался в однушку, чтобы сторожил поместье, чтобы ходил на кабана, нет – на утку, чтобы залезал в нору или дамский клатч, длинные, короткие, высокие, низкие, потолще, потоньше, размером с лошадь и мышь… Интересно, как выглядел бы Homo sapiens, если бы такие опыты ставили над ним? И что думает волк, когда видит своего потомка?

Марат залпом выпил стопку коньяка – своего любимого, пусть и дешёвого: привычка экономить никогда не покинет его. Зато можно по-быстрому, а не смаковать напиток, как тому положено. Пойло растягивать – зря время тратить. Ему же не вкус нужен, а эффект.

Он нашёл глазами Асифа – тот давал какие-то указания администратору зала. Сосед Марата не замечал – тем лучше: некогда сейчас болтать. Парень приложил телефон к горящему счётом экрану и побежал к себе.

Чтобы попасть домой, достаточно было просто обогнуть торец здания. Именно из-за близости он изначально стал захаживать в этот гадюшник – громкая музыка, паршивая еда, запредельные цены. Теперь же приходил по привычке и удостовериться, на месте ли управляющий. Удостоверился, время есть.

Он открыл дверь квартиры ключом, но заходить не стал, а побежал на третий этаж. В двадцать вторую недавно заехала хорошенькая девушка, настоящая Принцесса – она нравилась ему, и, кажется, Марат даже как-то заявлялся к ней по пьяни, но было то явью или бредом – он точно не знал, а спросить не предоставлялось возможности – та явно избегала общения. Или он просто путал визит к ней с визитом к дочери мента, к коей в былое время захаживал неоднократно? Все они на одно лицо, чисто спортивный интерес.

Наверное, вскоре у него родится ребёнок, но это Марата не особо волновало. Возможно, младенец будет даже не первым его отпрыском, кто знает? Сам Мара тоже вырос без отца и ничего страшного в этом не видел. Времена нынче такие. Но сегодня он шёл в двадцать четвёртую – особым образом позвонил в соседский звонок – два коротких, один длинный, дверь открыла жена хозяина, уставившись в пол, – она никогда на него не смотрела.

– Драсьте! Соли не будет?

– Я посмотрю.

Марат резко развернулся и побежал по ступенькам вниз.

Дома было тепло и уютно. Почти всё заработанное он вкладывал в обустройство своего гнезда. В детстве Марат долго жил где попало, часто голодал, скитался по родственникам и приёмным родителям – иногда приходилось ночевать в общей комнате, иногда – на чердаке. Однажды, у дяди Гоши, он вообще месяц прожил в палатке во дворе – мальчика мучили кошмары, а дядя не высыпался из-за его ночных криков, вот и выселил «на повидь». Марат никогда не жаловался, более того – он и не чувствовал себя несчастным или в чём-то ущемлённым. Это была его суперспособность – ещё мальчиком он научился убеждать себя в том, что всё идёт как надо, всё хорошо и живёт он лучше других. А у реальности было такое свойство – подстраиваться. То есть если наврать себе и сильно в это поверить – рано или поздно правда соединится с верой. Он раскусил закон Вселенной и очень этим гордился.

Например, на лице у него был шрам – аккурат между глазом и левым виском. Марат точно знал, что заработал его в школьной драке, защищая нравившуюся ему девчонку. Соперник был на два класса старше, а значит, выше ростом и сильнее, но в равном бою проиграл. После этого задиры обходили Марата стороной, а девочка разрешала провожать себя до дома, собирать овощи со своей виртуальной фермы и писать ей сообщения в мессенджере. Их наивный, но захватывающий роман продлился три месяца, пока Маре опять не пришлось менять родственников, место жительства и учёбы. Результатом их последней встречи стал его первый взрослый поцелуй – неумелый, слюнявый, но с дрожью в коленках.

Однако если бы у нас была машина времени или мы вознамерились во что бы то ни стало докопаться до правды, то непременно обнаружили бы, что шрам – это след от сахарницы, которую пьяный опекун запустил в Марата, когда тому было четыре года. Сначала рана была огромной – от брови до подбородка, и зашивающий его врач только удивлялся везению пацана: сантиметр левее – и он бы остался без глаза, сантиметр правее – и сахарница бы угодила в висок…

Храни Марат детские фотографии, он бы знал – вот ему пять лет, и шрам уродует щёку, в шесть – заканчивается чуть ниже левого глаза, в семь он точно такой же, а в восемь – уменьшается ещё. Но правда Мару не волновала никогда, и близких, способных заинтересоваться его прошлым, тоже не было. Он врал и перепридумывал свою историю исключительно для себя. И потому мог быть абсолютно спокоен – никто не уличит его во лжи, не поменяет его реальность, не перекроит счастливое детство.