Текст книги "Стратегия психотерапии"

ГИПНОТИЧЕСКИ ОРИЕНТИРОВАННАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ ПРИ ОРГАНИЧЕСКОМ ПОРАЖЕНИИ ГОЛОВНОГО МОЗГА

«American journal of clinical hypnosis» 1963, N" 5, pp. 92-112.

Обычно повреждения мозга с постоянными показаниями органических изменений представляют собой серьезную трудную проблему для психотерапии. В нижеследующей истории болезни дается довольно подробный рассказ о множестве психологических мер, о формах команд, о прямом и косвенном применении гипноза и о манипуляциях с различными моделями поведения и реакций для достижения терапевтических целей после неудачи с обычными медицинскими и хирургическими процедурами. Вместо обычного краткого изложения медицинских фактов очень подробно изложена сама история болезни. Была предпринята попытка дать читателю «почувствовать» ту психологическую и органическую картину, с которой столкнулся автор, и которая сыграла определяющую роль в том лечении, которое он изобрел.

20 июля 1955 г. эта 38-летняя женщина, когда-то окончившая колледж, бывшая в свое время блестящей студенткой, имеющая докторскую степень, возвращалась со своим мужем и тремя детьми после счастливо проведенных каникул. По дороге она стала жаловаться на головную боль, которая становилась все сильнее, и у женщины быстро развилась мозговая кома.

Она была госпитализирована, при обследовании была обнаружена аневризма в месте разделения внутренней сонной артерии на среднюю и внутреннюю мозговые артерии, выявлены парез правой половины тела и афазия. Анализы показали наличие свежей крови в спинномозговой жидкости.

Лечение было консервативным до 2 августа, когда состояние ее несколько ухудшилось, и на всей правой половине тела появилась очень выраженная гипералгезия. Невропатологи предположили, что у пациентки развивается таламический синдром. Ей давали различные медикаменты, чтобы снять сильнейшие боли, но так как улучшения не наблюдалось, то 8 августа в ходе нейрохирургической операции ей была перевязана общая сонная артерия. Это вмешательство уменьшило головные боли и другие общие симптомы, но правосторонний парез и гиперестезия сохранились. Спустя месяц у женщины в правой стороне тела снова появились сильные боли, и врачи поставили диагноз – таламический синдром центрального происхождения.

Она начала ходить довольно хорошо, но весьма неустойчиво, но усиление болей и неэффективность обезболивающих медикаментов и успокоительных послужили причиной ее госпитализации в одну из самых известных клиник, где она находилась с января 1956 года.

Общий осмотр и анализы подтвердили предыдущий диагноз – таламический синдром, выявили снижение мышечного тонуса, гиперэстезию в правой половине тела, а также афазию. Врачи-специалисты пришли к выводу, что диагноз ясен, дополнительные обследования больше ничего не дадут и рекомендовали использовать новые, только что разрешенные к клиническим испытаниям, лекарственные препараты. Прогноз был очень неблагоприятным. Семья не согласилась с таким лечением, и в марте 1956 года по настоянию мужа ее поместили в другой хорошо известный неврологический институт. Там обследование подтвердило сохранение выраженного правостороннего пареза, афазии и правосторонней гипералгезии. Как и при предыдущих исследованиях выяснилось, что у женщины нормальные ощущения и нормальный мышечный тонус в левой половине ее тела. Специалисты этой клиники подтвердили диагноз, не сделали никаких новых рекомендаций, и высказали мнение, что прогноз этого заболевания очень неблагоприятный.

Она поступила в третий неврологический институт в июне 1956 года, и ей была сделана еще одна нейрохирургическая операция по поводу ее таламического синдрома. Лечащему терапевту женщины сообщили, что хирурги пересекли спиноталамический тракт на левой стороне тела, что привело к уменьшению правосторонней гиперэстезии, но глубокая, диффузная, спонтанная боль сохранилась. У пациентки выявилась частая ассоциация вегетативных нарушений с приступами болей. Прогноз был неблагоприятным, так как врачи считали, что развившийся таламический синдром невозможно устранить.

Они рекомендовали выписать пациентку домой и впоследствии лечить рентгеновским облучением гипоталамуса на участке позади турецкого седла, как возможного средства для уменьшения гипералгезии и вегетативных нарушений.

При возвращении ее домой оказалось, что у нее не сохранилось то улучшение, которое наметилось сразу после операции. Вновь за консультацией обратились в неврологический институт. Там объяснили, что такая операция, как та, которая была ей произведена, часто бывает неудачной. Врачи снова посоветовали провести курсы рентгенотерапии, а если это не поможет, то будет необходима повторная операция. 3 июля 1956 года специалисты института в связи с нарастанием симп~ тематики у пациентки, предложили провести курс лечения новыми препаратами. Они явно не были заинтересованы в новой операции и считали ситуацию безнадежной.

Семейный врач пациентки отвез ее к врачу общей практики, т. е. терапевту и хирургу в одном лице, который при осмотре отметил явную аномалию, не упоминавшуюся при всех предыдущих осмотрах и анализах, а именно точное анатомическое распределение нарушений чувствительности по средней линии тела: повышенная болевая чувствительность правой стороны и нормальные ощущения на левой стороне, а также вегетативные нарушения и очевидные неврологические признаки повреждения мозга. Такая четкая анатомическая демаркационная линия нормальных и ненормальных ощущений, по мнению врача, являлась истерическим наложением, особенно тогда, когда пациентка кивнула утвердительно головой, подтверждая, что правая сторона ее влагалища и прямой кишки одинаково болезненны.

В результате этого посещения близкие пациентки и их-семейный врач решили показать пациентку автору на предмет проведения гипнотерапии, так как за прошедшие 11 месяцев лечения лишь несколько уменьшился паралич и развилось состояние прострации, из которого пациентку можно было вывести лишь необычными стимулами. Муж согласился с таким планом, и пациентку привезли к автору 14 июля 1956 года.

Ее муж рассказал все, что произошло с ней; семейный врач дал соответствующие сведения о пребывании женщины в четырех клиниках, об анализах, лекарствах и рекомендациях, сделанных за эти 11 месяцев. Затем он рассказал о том, в каком состоянии она сейчас.

Пациентка неустойчиво и покачиваясь вошла в кабинет, буквально рухнула в кресло и время от времени кивала головой в знак согласия с мужем, когда тот говорил о том, что она страстно желает поправиться. Внешний вид у нее был ужасный. Волосы на голове только начали отрастать после нейрохирургической операции; правая сторона лица была опущена; все правосторонние движения были неловкими; своим поведением она явно показывала, что страдает от сильной боли в правой стороне тела. Осмотр показал, что женщина с большим трудом выносила легкие прикосновения к правой стороне тела, чем сильные шлепки и глубокое надавливание. Было также отмечено, что у нее отмечаются заметные болезненные реакции на любые стимулы на правой стороне тела от средней линии скальпа, вниз по лицу и верхней части грудной клетки. Вся правая нога была болезненной, и она кивнула головой вправо, когда ее спросили, болят ли у нее влагалище и прямая кишка. Когда ее спросили, имеет ли она в виду только правую часть этих органов, она снова утвердительно кивнула головой. Обследование при закрытых глазах во время проверки ощущений в спине и скальпе не изменили точного разделения по анатомической средней линии левосторонних нормальных ощущений и повышенной болевой чувствительности правой стороны. Выявилась также выраженная алексия, которая не была отмечена ни в одном из предыдущих осмотров. История болезни, внешний вид и очевидные симптомы, включая афазию и алексию, не оставляли почвы для сомнений относительно органического характера ее болезни и повреждения мозга, несмотря на кажущийся "истерический" характер ее сенсорных нарушений.

Что касается отношения женщины к лечению, то, по словам мужа, пациентка проявила определенный интерес к любому медицинскому сообщению, дискуссии в связи со своим заболеванием, и каждый раз, попадая в новую клинику, проявляла новые надежды на излечение, за которыми следовали отчаяние, безысходность, слезы, глубокое разочарование каждый раз, когда она возвращалась домой. В течение нескольких месяцев она упорно старалась разговаривать со своим мужем и детьми и хоть в какой-то степени участвовать в семейной жизни. Иногда на произнесение фразы "я не могу говорить" или "у меня болит" у нее уходило 15 минут. Несколько раз она пыталась проявить интерес к визитам многочисленных друзей и особенно их семейного врача, который к тому же был их близким другом, но для нее это было слишком тяжело. Хотя парез немного уменьшился, она испытывала большие затруднения при спуске с лестницы, а также при попытке сделать шаг назад. Пациентка сказала, что ей при этом приходится пользоваться перилами, так как ей кажется, что ее глаза не могут правильно определить ступеньки, и что для того, чтобы сделать шаг назад, ей приходится медленно и долго "размышлять", так как ее ноги отстают при движении назад, и в результате она падает.

Холода и повышенная влажность также увеличивали ее физическое недомогание, правостороннюю повышенную чувствительность и правосторонние нарушения мышечного тонуса.

Сначала пациентка относилась к своему заболеванию с испугом, страхом и озабоченностью. При первой госпитализации она проявляла сотрудничество при лечении, чувство доверия к своему врачу и чувство уверенности в будущем. Обострение симптомов, которые привели ее ко второй госпитализации в одну из известнейших в стране клиник, сопровождалось реакцией надежды и уверенности. Лечение обычными лекарствами и новыми препаратами и высказанное тамошними врачами сомнение в возможности улучшения ее состояния привели к чувству отчаяния и в то же время к решимости сделать все возможное, чтобы вылечиться. У нее несколько уменьшились проявления правостороннего пареза, но ходьба по лестнице вверх и вниз, затруднения при шаге назад, холодная зимняя погода, когда она была дома, афазия и алексия представляли собой серьезные препятствия к нормальному образу жизни.

В качестве болеутоляющих и успокаивающих средств ей были прописаны кодеин и препараты, содержащие барбитураты, но чем выше становились дозы, тем менее эффективно они действовали.

Она напрасно прилагала все усилия, пытаясь разговаривать с детьми и мужем. Афазия делала ее беспомощной, чего она боялась больше всего. Кроме того, она не сознавала наличия у себя алексии. Пациентка также отмечала нарушения зрения, которое заключалось в том, что она как бы в тумане четко видела только контуры предметов.

Она пыталась правильно реагировать на визиты своих друзей, но часто оказывалось, что ее. внимание отвлекали сильные приступы боли. Это постепенно заставило ее отойти от всего. Она спала до 10.30 утра, потом вставала, принимала душ, несмотря на то, что это вызывало у нее сильную боль. (Позже она объяснила, что помимо соблюдения личной чистоты она надеялась, что эта процедура поможет ей привыкнуть к постоянной правосторонней гиперэстезии и гипералгезии.)

Затем она съедала сразу и завтрак и ленч (второй завтрак), ложилась на кушетку, смотрела в потолок и курила. В 6 часов вечера она вставала, обедала, вновь ложилась на диван и курила, уставившись в потолок, время от времени пыталась разговаривать с мужем и детьми (это происходило все реже и реже). Приблизительно в 10.00 вечера она ложилась спать.

Ее третья госпитализация и вероятность того, что будет сделана нейрохирургическая операция, вызвали у нее большой интерес и надежды, которые вновь обернулись отчаянием. При четвертой госпитализации она вновь приняла лечение с новой уверенностью и энтузиазмом, но была жестоко разочарована тем, что закрепилась правосторонняя гипералгезия. Пациентка дала согласие на очередную нейрохирургическую операцию, но особой надежды у нее уже не было. Малая эффективность проводимого лечения привела к полному отчаянию и чувству безнадежности, чувству, которое присутствовало у нее уже несколько месяцев, но теперь полностью овладело ею. Она пассивно согласилась обратиться к врачу общей практики по совету своего домашнего доктора, но даже то, что, по его мнению, анатомическое разделение неврологических нарушений по средней линии тела может носить истерический характер и является показанием для гипнотерапии, не вызвало у нее большого интереса. Также безучастно она согласилась прийти на консультацию к автору и при встрече с ним вручила ему клочок бумаги с едва различимыми словами "Помогите мне!"

Эта лично выраженная мольба о помощи, несмотря на то, что с ней был ее муж и этот особый кажущийся истерический характер анатомической демаркационной линии ощущений тела произвели на автора благоприятное впечатление, как признак, дающий большие надежды на то, что пациентка будет сотрудничать с автором на каждом этапе лечения, на то, что это – не истерическая реакция, а очень выраженная соматическая гиперкомпенсация. Ей и ее мужу все именно так и объяснили, а домашнему врачу все было изложено в письме. Чтобы укрепить в ней чувство веры и надежды, ей несколько раз достаточно настойчиво и выразительно повторили, что такое распределение ощущений можно объяснить не истерией, а гиперкомпенсаторным стремлением ее тела к выздоровлению и восстановлению "нормальной" чувствительности. Это весьма своеобразное объяснение, как оказалось, пробудило в ней веру в успех лечения.

Тем не менее картина представлялась автору не такой уж и обнадеживающей. Первый час беседы изнурил пациентку, и она явно потеряла к ней интерес уже в первые 15 минут, хотя ее муж все еще продолжал рассказ о ее болезни. Интерес и желание мужа видеть ее здоровой не вызвали никаких сомнений, но общая ситуация показывала, что вопрос о каком-то улучшении, если оно вообще возможно, зависит от настойчивости ее усилий. Поэтому, прежде чем они ушли из кабинета, пациентку заставили дать торжественную клятву, что она будет во всем сотрудничать с автором; ее предупредили, что "хорошее лекарство всегда горькое на вкус", и что ей не всегда будет доставлять удовольствие выполнять инструкции терапевта. Она пожала плечами, и после нескольких попыток, заикаясь сказала: "Я сделаю это", и, когда ее спросили, не имела ли она в виду, что сделает все, что ее попросят, она энергично кивнула головой.

Вскоре ее отпустили, и она, качаясь и спотыкаясь, вышла из кабинета, вызвав выражение тревоги на лице мужа, которому затем были даны соответствующие указания. Так как его работа требовала частых отлучек из дома, автор договорился с ним, что при его жене постоянно будет находиться сиделка, которая также будет выполнять роль ассистента автора. Родственница, которая сопровождала пациентку, сама вызвалась выполнять это поручение, и беседа с ней привела к заключению, что она будет идеальным человеком для выполнения любого плана лечения, разработанного автором.

Три дня автор усилено раздумывал над тем, что делать с этой пациенткой, у которой, очевидно, поврежден мозг в результате кровоизлияния, с остаточными явлениями пареза, с выраженными симптомами афазии и алексии, с таламическим синдромом, по поводу которого ей была сделана операция без заметных признаков улучшения, которая уже в течение 11 месяцев находится в состоянии отчаяния и беспомощности. Автор был почти согласен с плохим прогнозом на будущее у этой женщины, который дали ведущие неврологические клиники страны. Все это привело автора к заключению, что нужно исследовать экспериментально возможность помочь пациентке, объединив гипноз, психотерапевтические методы, использовав хорошо разработанную ее собственную модель крушения надежд и принципы работы Денгли, который экспериментально доказал, что утрата способности к обучению зависит от объема корковых поражений, а не от их локализации.

Основной смысл этого решения заключался в том, что у пациентки создалась хорошо разработанная модель крушения надежд и отчаяния, которые, если правильно их использовать, могут стать движущей силой для формирования очень выраженной эмоциональной реакции, что приведет к коррекции симптомов.

Этот план был комплексным и сложным; иногда он менялся не только со дня на день, но даже в течение одного дня, так что, если не считать некоторых моментов, пациентка никогда не знала, чего ждать от автора, и даже то, что было сделано, часто для нее, казалось, не имело смысла. В результате у пациентки всегда поддерживалось состояние ожидания, поиска, борьбы, состояние разрушенных надежд, эмоциональное состояние, в котором гнев, замешательство, отвращение, нетерпение и горячее желание взять все в свои руки и делать все упорядоченным, разумным образом стали преобладающими чувствами. (Во время написания этой статьи пациентка очень интересовалась тем, что будет включено в эту работу, и несколько раз говорила: "Ох, и ненавидела же я вас; вы приводили меня в ярость, и чем злее я была, тем больше старалась").

Так как в решении этой клинической проблемы все обычные средства оказались неэффективными, то лечение носило характер клинического эксперимента. Однако, поскольку состояние пациентки было критическим, то не было возможности оценивать действительную пользу каждой в отдельности из многочисленных, изобретенных автором процедур. Можно было согласиться с компетентными специалистами известных в стране клиник в их оценке будущего прогноза заболевания у пациентки, как очень плохого, фактически безнадежного, о чем говорили и реальные результаты проводимого лечения.

К счастью, сиделка пациентки была очень разумным человеком, очень заинтересованным в этой ситуации, очень контактной, с удивительно хорошо поставленной речью, свободно владеющая современным языком. Этим и воспользовался автор в качестве своего терапевтического подхода, не знакомя с его целями и деталями саму пациентку.

На первом сеансе автор сказал пациентке, что она должна собрать всю свою волю, все свои физические и душевные силы, чтобы слушать внимательно каждый вопрос, который задает ей автор и приложить все усилия, чтобы на него ответить, каким бы странным он ни был. Пациентка в знак согласия кивнула головой, и ее спросили полное имя мужа. Прежде, чем она закончила свои первые попытки произнести его вслух, сиделка очень быстро назвала его имя, возраст, место рождения, что и записал автор с серьезным выражением лица так, как будто это сказала сама пациентка. Так же четко и медленно автор спросил у пациентки ее полное имя, включая и девичью фамилию. И снова сиделка, пока пациентка боролась со своими губами и языком, назвала имя, возраст, адрес и т. д. Продолжая в том же духе, автор серьезно задавал пациентке вопросы и записывал ответы на них, делая вид, что это ответы самой пациентки, некоторые из которых были намеренно приблизительными и даже ошибочньми. Постепенно удивление пациентки сменилось гневом и яростью, особенно тоща, когда стали даваться ошибочные ответы и даже неправильные сведения.

В конце часового периода автор заметил небрежно пациентке: "Вы сердиты, как мокрая курица, не так ли?", на что сиделка ответила очень воодушевленно, что ничего подобного с Энн не произошло. Автор продолжал: "А вы действительно не хотите сюда приходить больше, не правда ли?" И снова сиделка торжественно заверила автора в обратном в то время, как пациентка в ярости дрожащими губами пробормотала: "Я об-беща-обещала", – и вышла из комнаты. Было заметно, что ее шаг был более устойчив (совсем немного), чем тогда, когда она входила.

На следующий день, как только пациентка (ее звали Энн) была усажена в кресло, автор попросил ее рассказать о себе, и немедленно Джейн (так звали сиделку) включилась в разговор, быстро сообщив автору такие сведения об Энн, как дата и место рождения, учеба в школе, имена ее учителей, годы учебы в колледже, некоторые даты из семейной жизни. Многие из этих сведений были приблизительными, а многие попросту ошибочными. Энн смотрела на Джейн со все возрастающим гневом, а потом и на автора, который записывал эти сведения и вел себя так, как будто это говорит сама Энн. Все это время губы и рот Энн шевелились, стараясь произнести какие-то слова ответа, поправить Джейн, и когда сеанс подошел к концу, о чем заявил автор, одновременно назначив час следующей встречи, Энн вышла из кабинета еще более устойчиво, чем накануне. Но автор вернул ее и сказал серьезно, что дневная программа была составлена для нее, и что сиделка ответственна за то, чтобы Энн сдержала обещание о сотрудничестве. Энн энергично и сердито кивнула головой, быстро повернулась, сделав только один шаг назад, и вышла, все еще сердясь.

Ее снова попросили вернуться, и, когда пациентке удалось зафиксировать свой взгляд на лице автора, ей медленно, несколько раз повторили, что она должна полностью подчиниться составленному для нее распорядку дня. Затем пациентке позволили уйти из кабинета; сначала она шла медленно, как бы находясь в состоянии транса, а потом пошла гораздо быстрее. Автор не сделал никаких попыток проверить ее на гипнабельность, так как его клинический опыт показывает, что при закреплении гипнотических реакций субъекта, нет необходимости давать ему знать об этом на первых этапах. Наоборот, чем меньше пациенты осознанно понимают это, тем больше они пытаются помочь при терапевтических процедурах.

Много позже Энн сказала автору: "Меня к вам послали на сеансы гипноза, но вы ни разу не пытались использовать его. Хотя сейчас, оглядываясь назад, я уверена, что вы вводили меня в состояние транса много раз, когда я не знала этого. Когда я сердилась на людей, это могло продолжаться долго, даже несколько лет. Но с вами было по-другому. Я сердилась, действительно сердилась, но на следующий день, когда я все еще была зла на вас, что-то во мне заставляло меня приходить сюда. Может быть, это просто означает, что вы добирались до моего подсознательного, и поэтому я возвращалась. Вы много раз вводили меня в состояние транса?" На этот вопрос, поскольку она еще не достигла нужных успехов, на которые рассчитывал автор и которые считал возможными, последовал стандартный для таких случаев уклончивый ответ: "Я люблю помогать своим пациенткам, но обычно я даже не пытаюсь объяснить им, что я делаю. Я вам отвечу на ваш вопрос так: "Вы можете считать, как вам хочется, и в любом случае ваша догадка подойдет мне". Такой ответ закрывал вопрос, не отвечая на него, и оставлял автору свободу вызывать у пациентов состояние транса с воображаемыми или изолированными гипнотическими явлениями, и при этом пациент не сознавал, что происходит. Гораздо охотнее пациент воспринимает такие проявления как свои сознательные, намеренные усилия, чем как пассивное ответное действие, вызванное гипнотерапевтом. Заставить пациента думать: "Смотрите, что я (пациент) могу делать", – гораздо эффективнее, чем позволить пациенту понять, что может терапевт заставить его делать.

Джейн показала Энн напечатанный на машинке распорядок дня, но последняя не могла прочесть его из-за своей алексии.

После неоднократных тщетных попыток Энн, Джейн несколько раз зачитывала его ей, но с определенными и разными ошибками. Энн внимательно слушала, и выражение ее лица показало, что она узнавала эти ошибки и постепенно раздражалась. Эти ошибки касались времени на сон, времени душа, времени обеда, часов плавания, медицинских назначений и т. д. Но что ее рассердило еще больше, так это заявление, что она должна подчиняться Джейн во всем, независимо от того, что она сама думает по этому поводу, как она это понимает, чего хочет и что знает. И никаких исключений из этого правила.

Этот режим дня был составлен исключительно в качестве еще одного средства стимулирования пациентки, не позволяя ей понимать, что происходит на самом деле. Таким образом Джейн, несмотря на то, что часы стояли перед глазами, а по радио сказали, что время 9.00 часов, заявила, что уже 10 часов вечера, Энн пора ложиться спать. Энн что-то бормотала нечленораздельно, а Джейн прочитала, что Энн не должна спорить, а должна подчиниться инструкциям Джейн, которые были перечислены в программе.

Например, для завтрака Энн будили слишком рано и спрашивали, хочется ли ей яиц всмятку, гренки и кофе. Энн в знак согласия кивала головой, потом по часам замечала, что ее разбудили на полтора часа раньше, чем положено, и показывала; на часы. Позже мы узнали, что она узнавала время по положению стрелок, а не по цифрам на циферблате. Джейн весело замечала, что сейчас прекрасное утро, и Энн в ярости одевалась, сердито приходила на кухню, и от удивления немела, увидев на столе перед собой овсяную кашу и листовой салат, в то время, как Джейн ела фрукты, гречневую кашу я пила кофе. Сразу же после завтрака, который Энн съедала с отвращением, а в это время Джейн весело болтала на любую тему, пришедшую ей в голову, включая и вопрос об абсолютном приказе автора, что Энн всегда должна съедать все, что находится в ее тарелке. Затем Джейн с покаянным видом извинялась за то, что не сказала Энн принять душ перед завтраком и, весело болтая, почти силой отводила Энн в ванную комнату и следила за тем, чтобы Энн приняла душ, полностью игнорируя ее попытки показать жестами, что она уже принимала душ, что пол в душевой и полотенца сырые и т. д. Джейн, не обращая внимания, весело болтала на тему здоровья. Чувство юмора Джейн и энергия, с которой она следовала инструкциям автора, были чрезвычайно полезны, и Джейн легко использовала свою собственную изобретательность, выполняя пожелания автора.

На следующем сеансе Энн пыталась связаться с автором, написав записку левой рукой и, поэтому, очень неразборчивым почерком, и вручила ее автору, который попытался прочесть ее, не смог и отдал ее Джейн, чтобы та прочла ее. Пожимание плечами и беспомощные взгляды собеседников заставили Энн сказать: "поверните". Подчиняясь, автор и Джейн повернулись лицом к Энн, снова пожимая в недоумении плечами. Энн расплакалась и с трудом произнесла: "Переверните бумагу".

Автор сделал это, и они с Джейн прочли: "Не может ли она отвести меня куда-нибудь пообедать?" Это было написано медленно, с трудом.

Автор сразу же согласился, а Энн, не колеблясь, не заикаясь, спросила: "А на завтрак и ленч тоже?" Согласие было дано, и Энн выглядела счастливой и торжествующей. Джейн фактически наслаждалась, расстраивая Энн при каждом принятии пищи, подавая Энн вместо банана морковь, в то время, как сама с удовольствием ела банан. Все чаще и чаще за едой, время от времени Энн удавалось произнести названия блюд, которые бы она хотела съесть, и за это Джейн ее вознаграждала, как бы не обращая особого внимания на это, что всегда вставляла в свою речь незначительные ошибки, что) особенно раздражало Энн. Так она предложила подарок для старшего из детей Энн, хотя день рождения был у самого младшего. (Между прочим, Энн за время болезни очень похудела, но понемногу начала поправляться, подчиняясь приказу есть дочиста со своей тарелки.)

Просьба поехать куда-нибудь пообедать вызвала новые поводы для расстройства Энн, так как за рулем сидела Джейн. Прошло немного времени, прежде чем у Энн возникла необходимость начать произносить слово "правый", что означало "поверни направо", заранее за один квартал от поворота, и ей удалось произнести это слово точно на перекрестке, иначе бы Джейн повернула в неверном направлении или продолжала бы ехать прямо.

Меню в ресторане послужило еще одним источником наставлений и расстройства. Так как Энн не могла читать, то Джейн заказывала блюда, которые, как она хорошо знала, Энн не переносит, а ведь автор всегда спрашивал, съедает ли она все на своей тарелке.

Энн попыталась показать официантке в меню то, что она хотела заказать, но Джейн остановила ее, сказав официантке: "Приказ врача", – и взяла меню в свои руки. Тогда Энн начала указывать пункты в меню, но если она не называла их вслух, Джейн заказывала другое. Это заставило Энн указывать и называть то, что ей хочется, и она получила кое-что из этого. Ее способность читать вскоре достигла точки, когда смогла прочесть весь пункт из меню, но произнести полностью ей не всегда удавалось. Так Джейн заказывала картофельный салат, когда Энн показывала на "жареный картофель", но произносила только "картофель". Вскоре Энн смогла произнести "бифштекс мне умеренный", чтобы ей не заказывали что-нибудь другое.

Почти в самом начале автор научил Энн и Джейн детскому стихотворению "Гороховая каша горяча, гороховая каша холодна" и приказал, читая вслух, делать движения рукой и ногой в такт стихотворения. Этой игрой они занимались регулярно десять-двадцать раз в день. Сначала Джейн произносила стихотворение медленно, а потом увеличивала скорость. Это проделывалось в различное время дня, иногда посередине обеда, иногда даже в ванной во время принятия душа. Постепенно Джейн начала не вовремя делать движения, что заставляло Энн, которая раздраженно делала такие замечания: "нет", "нет, нет", "вот так, вот так" или "нет, вот так", поправлять ее. Не комментируя и не споря, Джейн исправлялась, но делала позже другие ошибки. Кроме того, Джейн начала читать стихотворение в различных темпах. Это также вызвало дополнительное раздражение у Энн, которая вскоре начала с трудом произносить различные слова стихотворения, хотя и частично. Когда Джейн заметила это, то начала намеренно делать ошибки в словах, и часто Энн с трудом произносила правильные слова, часто эта игра составляла честь терапевтического сеанса, так что ее успехи становились все очевиднее.

Автор считал, что в данном случае прямой гипноз недопустим; следовательно, Энн сказали, что его использовать не будут. (Много месяцев спустя Энн объяснила: "Вы дурачили меня, когда сказали, что гипноза не будет.)

Вместо этого автор сказал Энн очень осторожно, тщательно выбирая и произнося слова и, таким образом, удерживая ее внимание: "Когда Энн будет читать это стихотворение (стихотворение о гороховой каше не было единственным), слушайте внимательно, вслушивайтесь в каждый слог. Обратите на него все внимание, отмечайте каждый звук, все согласные и гласные. Вспоминайте каждое слово. Думайте над каждым словом. Тщательно вспоминайте то время, когда вы были маленькой девочкой, и вам нужно было выучить это стихотворение. Вспомните, кто выучил вас ему, где вы стояли и сидели, и как вы были счастливы, когда наконец выучили его".

Вот короткий, но весьма показательный пример косвенного метода фиксации внимания пациентки: вызывая у нее воспоминания событий и ситуаций прошлого и индуцируя, благодаря фиксации внимания на них, состояние транса, автор, вероятно, способствовал развитию возрастной регрессии за счет осторожного использования событий из прошлого, о которых он узнал от Джейн и ее мужа после обстоятельных расспросов.