Текст книги "Выставка"

И чертов дом не только нашел способ прирасти к сердцу своих квартиросъемщиков, но и было в нем нечто, что, вроде ДНК, могло стать всем, главным мягко обвинял Раджа, сидя на скамейке, в дырке, пытаясь неизвестно в который раз рассмотреть со всех возможных точек зрения то, что не успел разглядеть за все эти годы, от чего, как правило, у него всегда появлялся зверский аппетит. Иначе чего бы вдруг стали его таким, как он есть (конечно, в полном соответствии с проектом), печатать на этих планах-полигонах вместе с положенными перекрестками, светофорами, зебрами, предупреждающими знаками, по которым детей в садиках учат соблюдать правила уличного движения, Раджа смаковал самые освежающие вкусы (ни одному не отдавая предпочтения): вкус вареного яйца заполнял его ротовую полость вплоть до язычка, а на смену ему спешил вкус банана.

Раджу провоцировали загадочные чертежи Владицы Перца, начертанные внизу, на земле, почти под скамейкой. Эти фигуры, для разнообразия, пробуждали в нем жажду.

Однажды утром, четыре месяца тому назад, сват на крыше дома-близнеца снял с алюминиевого штыря параболическую ячеистую антенну, чтобы очистить от осевших на нее нечистот, чем регулярно еженедельно занимался в течение пяти лет. Результаты своей работы он проверял, поворачивая антенну то к солнцу, то к общему двору. Вокруг скамеечки и ножек Владицы Перца неожиданно затанцевали какие-то смутные тени. Владица продолжил спокойно сидеть. Как только тени исчезли, еще неожиданнее, чем появились, он обернулся к Радже (который слонялся неподалеку) и довел до его сведения, что ему известно, чьих рук это дело. Однако за его спиной никого не было. Он подскочил, опустился на колени, чтобы рассмотреть пыльную землю с другого ракурса, но какая-то сила заставила его вновь сесть (причем так, чтобы более никому ничего не доводить до сведения), согнуться и сделать то, что и следовало сделать немедленно. По памяти начертил ромбы, в общих чертах ногтем, несколько нежнее довел их до ума, проник в их логику и связал между собой тонкими линиями. И с этого момента он начал ежедневно – в основном когда никого не было поблизости и пока единственная его дочка и жена Евица спали или варили цыплячьи шеи и крылья, которые он ежедневно закупал для них (у него мало что оставалось в запасе) – чертить под скамеечкой различные геометрические фигуры, маленькие или большие, иногда скромно – ногой и сидя, другой раз вдохновенно – иными средствами, чаще всего собственным когтем, прилагая при этом страшные усилия, стараясь согнуться поближе к земле, некоторые из них стирал и чертил заново, заострял углы, протягивал дуги, проделывая все это в утренние часы с такой посвященностью, на какую вряд ли был способен колдун, совершающий таинственные обряды с целью снятия порчи или нанесения вреда кому-либо. Известная очередность последовавших событий (первое таковое, вне всякой конкуренции, случилось три с половиной месяца тому назад, когда дочурка Перца покинула родовое гнездо, поймав удачу, о которой мечтала всю жизнь) не смогла затормозить земляные работы Владицы.

Сохраняя бдительность практически до самого конца жизни, Евица, как опытная медвежатница, держала в брачной постели медведя размерами побольше тасманийского дьявола с внешностью Владицы, по статусу мужа и родителя, и держала его на винкулуме[4]4
  Соединительная ткань, связывающая сухожилие сгибателя с костью сустава.


[Закрыть] (который ей одиннадцать с половиной лет тому назад обеспечила дочка, вы еще услышите об этом), пока он сучил ножками на переднем или заднем дворе (одним окриком она напоминала ему, что важнее всего – семейные узы: Вла-а-а-до-о-о!), даже если таковой винкулум мог служить отличной основой для различных поперечных нитей и завязывания чего-то иного. Знала, как надо, ничего не скажешь, снизу отдавал ей должное Раджа. Каждый знает, что та, которая в кровати добивается такого эффекта, уж никак не прикована к постели килограммами и болезнью, а, по крайней мере, прекрасно усвоила пять из восьми ступеней йоги.

У Раджи в горле пересохло. Не хватает чего-то, легенды, что ли, крючок нужен, чтобы человека на него поймать, встал со скамейки, еще раз обозрев ромбы и круги, и отправился к крану с тыльной стороны дома, выведенному к паркингу из ближайшего подвального окошка, чтобы налакаться воды.

И тут по двору пропылил Боби на своей золотой и причесанной «диане» (укрепленной за счет двух задних сидений так называемой «клеткой» из дуг безопасности с цифрами «сорок девять» на бортах). Тормознул и припарковался на ручнике у самого канала. Во все стороны без разбора полетела мелкая и крупная галька. Один солидный экземпляр, эдакий желвак (с точки зрения пиритологии[5]5
  Пиритология – описание колчеданов.


[Закрыть] – колчедан, пронизанный серебристыми жилками), завершил полет под носярой Раджи. Струя воды окрасилась кровью. Нашел попутно камушек мастера детали, стоило только ему испытать жажду. Потом он долго будет рассказывать где ни попадя, что в первый и последний раз напился воды из долбаного крана общего пользования, и вы еще услышите о нем. Кому-то жизнь подает знак вытирание тыльной стороной ладони капелек воды с губ падающей звездой или какой другой романтической сенсацией вытирание тыльной стороной ладони крови с морды лица дает знать, как она будет развиваться, а меня эта самая жизнь наградила Раджа поднял с земли желвак и внимательно, истекая кровью, разглядел его как никого другого, отметила этим обычным отходом фрайерской деятельности этого прилизы. То ли из-за очевидной жизненной несправедливости, или же поддавшись инстинкту врачевания раны в полном одиночестве, Раджа скрылся и полтора дня нигде не появлялся. Возвращение к светской жизни и стремление заставить Боби устыдиться, с тем, чтобы возможно, когда-нибудь окончательно простить ему этот желвак, Раджа отметил демонстрацией невероятной иммобилизации родного носа тампонами и пластырями. С шишаком посреди лица он важно уселся на скамейку. Потягивал через коленчатую трубочку молочный коктейль с корицей. Не нарочно, не нарочно, гундосил Раджа в защиту Боби, которому так никогда и не пришло в голову, что случайность – результат невежества.

И вот теперь чертов дом (а с ним и козырек, исключительно выдающийся экземпляр, предположим, космический призыв, в своем непонятном сращении с базовым, не очень эндемичным, но прочным любовным обетом в основе) в соответствии с урбанистическим решением должен уступить место современному армейскому комплексу, исчезнуть с лица земли, словно его никогда и не было, ни его, ни его обитателей. А то, что дело катится к этому, вообще-то всем обитателям дома стало ясно еще чуть больше трех месяцев тому назад после визита мужчины с водянистыми глазами и серыми волосами, одетого в серое, черное и полосатое, и женщинки с распущенными локонами в блейзере искрометной расцветки. Оба они желали лично, с полным пониманием со своей стороны, но с учетом высших интересов сообщить заинтересованным лицам посредством официального документа, в каком направлении и насколько срочно продвигаются дела. Они пытались объяснить (хотя в этом и не было особой нужды) Радже, поскольку сначала нарвались на него, в чем тут, собственно, дело. В итоге официальный документ они вручили господину Перцу, поскольку Раджа, со все еще отекшим носом, жестом мизинца дал им понять, что его отвлекли от важного дела, и тем самым отодвинул их от себя, а надломленный силуэт (под которым маршировала колонна муравьев, ведущих дружную и развитую общественную жизнь в неизменном сообществе) они вряд ли могли рассмотреть с той стороны канала, не говоря уж о том, чтобы связать его с чем-либо, даже если далекий силуэт, растворившийся в незавершенном пространстве, и попался им на глаза.

Важное дело Раджи состояло в пережевывании ириски и неотложном выстраивании отношения – возникшего из нежелания попасть в капкан высокомерного пренебрежения, в который, скажем, обычно попадают академические художники перед первобытным видением мира глазами наивных живописцев – к чертежам под скамеечкой, к выстроенным фалангой ромбам. Неудержимое стремление наземных чертежей завоевать статус уличной достопримечательности и актуального обстоятельства заставляли Раджу углубить это отношение.

В это мгновение Владица Перц на парковке, как назло, подключал сигнализацию. Предварительно он как следует растолкал микролитражку и добротно встряхнул автомобиль сзади. Когда огненно-водянистая парочка подошла к нему, он встретил ее, выкатив грудь колесом, однако коленки его тут же подогнулись, словно от усилившегося впечатления, будто несколько его голов окончательно и бесповоротно разругались, и каждая из них тащит в свою сторону, сначала стиснул губы, но тут же втянул их и, прежде чем завершить церемонию встречи, слегка пощелкал вставной челюстью в сторону пришельцев с тем, чтобы с врожденным чувством вкуса придать происходящему определенную форму и содержание. Щелканье челюстью синхронно совпало с жалобным плачем куклы. Вслед за этим Владица Перц как-то легко и быстро, учитывая характер встречи, принял конверт (так, наверное, принимают ноту с объявлением войны), который женщинка с максимально возможного расстояния с трудом сунула меж двух его когтей.

Сделав дело, ради которого заявилась сюда, парочка немедленно повернулась налево кругом. Они уже отказались от мысли потребовать расписку в получении официального документа. Женщинка внезапно ощутила жажду, а поскольку проглядела краник, который, по правде говоря – подчеркнем в свое время – был совершенно неприметен с тыльной стороны здания, упустила возможность принести себя в жертву и напиться водищи именно из этого крана, показав тем самым кому надо, что и у нее есть душа. Вместо этого она принялась топтать высокими каблуками гальку, подорожник и одуванчики в полном соответствии с внезапно возникшим планом добраться до служебного автомобиля, оставленного на оборудованной парковке, находящейся в ведении Городского ритуального учреждения, неподалеку от мини-рынка, рядом с контейнерами. (На рынке женщинка по инерции упустит возможность приобрести особо популярную в тот день гусиную печенку и ментоловый сироп. В автомобиле ее ждала бутылочка деминерализованной воды). Мужчина с водянистыми глазами, серая материя, ковылял за ней, ежеминутно оглядываясь на вытянутую, словно с пистолетом, руку Владицы с конвертом меж двух когтей. Он ни в жизнь бы не поверил, что целившийся в него конвертом человек никогда не служил в армии. Этот же, с водянистыми глазами, был готов к схватке, и уже разработал отличный стратегический план, мобилизовал силы, просчитал возможные потери, сформировал штаб. Отныне сюда будешь являться сама, это для моих нервов чересчур, так что я тебе передаю руководство рабочим органом.

Супружница усача поднялась на небольшую платформу и нажала кнопку. Как только платформа, скользящая по вертикальным направляющим, с легкими подергиваниями стала возносить ее на крышу к мужу, металлическая крышка механизма, несмотря на свою тяжесть, тихо раскрылась по центру, чтобы пропустить супругу. Она передала мужу термос с кофе и поправила на голове собранные в пучок волосы. Муж с удовольствием взялся за термос и передал ей бинокль.

Нет, не сойдет вам ваша задумка так легко, разошелся Раджа, прирожденный боец, запустив свои слова вслед форсированно отступавшей парочке. Встряхнул гривой волос и продолжил сидеть на скамеечке, погрузившись половинкой задницы в дыру, и продолжил потихоньку чесать своим почерневшим от ириски языком, герменевтически точно указывая пальцем на произведение под своими ногами (вроде тех, кто в самые тяжкие времена не теряет веры в силу художественного самовыражения), доказывая тем самым парочке, что только благодаря его исключительно добровольному ангажементу и уважению к известной им конвенции ромбы рядом с окружностью остались на своем месте, прочно начертанные на земле, иначе давно бы уже рванули из своей надежной засады и набросились бы на насильников, кем бы те ни были.

Я шел по мостику, возвращаясь с той стороны канала. Серый полосато-черный материал подчеркивал ножки женщины в искрометном блейзере. Эти ножки эгоистично выглядывали из-под юбки, от колена и ниже. Мои старинные друзья непременно указали бы на них пальцем, как указывали на упаковку из-под каких-нибудь импортных нейлоновых чулок, вызывая в памяти, как сам я на их вопрос, на что именно надо в первую очередь обращать внимание в женщине, ответил: на нос. На ножки, на ножки в первую очередь смотри, при чем тут нос, закричали все (кроме единственного Савы), суя мне под нос (вот для чего нос нужен, вот он тебе для чего, поучал меня Петко, который очень любил ухватить за шею какого-нибудь придурка и уставиться на него: Плюнь, плюнь! и держать его так изо всех сил и кричать до тех пор, пока придурок, поняв, что все его попытки хоть как-то вырваться из тисков Петко, не решался плюнуть, после чего тот со вздохом облегчения хлопал его по спине: Ну, каково я тебя вздрочил!}, суя мне под нос, скажем, коленки мулатки с упаковки. Оставьте его в покое, оборвал их Сава, который утверждал, что ножки не так уж и важны, потому что всегда оказываются за спиной, на плечах.

Непрерывные и учащенные тычки указательного пальца Раджи в сторону чертежа на земле не только сдерживали ударные ромбы, но и одновременно обращались к парочке, призывая их лично (поскольку они дали знать, что это им нравится) убедиться в том, что он совершает не безобидные действия, и что чертеж, на который он обращает их внимание, не какая-то там обычная ерунда. На все это женщинка, не останавливаясь, только сухо и профилактически улыбнулась. Здесь все-таки люди живут, если вы не заметили, выпалил Раджа, показывая, что улыбка ничуть не могла поколебать его, а уж тем менее усомниться в силе художественного выражения. Однако он почувствовал, что в таком скользком деле ему просто необходим хоть какой-то союзник, насколько бы незначительной была сила такового. Не так ли? обратился он к ступавшему по мостику соседу, осиянному солнцем. Раджа продолжал тыкать пальцем в землю, и любому человеку должно было стать яснее ясного, каких именно людей он имеет в виду, и где они, эти люди, живут. И именно в этот момент на улочке появился в полном параде контролер водомерных счетчиков, у которого каждый волосок был на своем месте, имея на руках точнейший список, с помощью которого он мог в случае необходимости установить количество людей в каждом семействе. Именно так, откликнулся он вместо того, к кому был обращен риторический вопрос, и направился к контрольному люку водопровода на заднем дворе.

Хорошо вам только вопросы задавать, полагая, что все ваши планы неприкосновенны. Честь и хвала урбанистам, но у космоса свои планы, и он осуществляет их, ни у кого не спрашивая пардона, внезапно порыв сильного ветра пришелся аппликатурно[6]6
  Здесь – избранно, выборочно.


[Закрыть] по огненно-водянистой парочке, и стало ясно, на чьей он стороне, с кем состоит в союзе. Никогда еще сосед Раджа с такой важностью не расправлял по плечам свои густые каштановые (с редкой сединой) кудри. Не так ли, соседи? как по заказу, вышли из дома во двор два македонца, которые каждый год в это время приезжали в город, и всегда предпочитали не поселяться в гостинице, а останавливаться здесь, в квартире номер один, первый этаж, на три дня, пока работала гастрономическая выставка, уважаемыми участниками которой они были. Вы, по крайней мере, разбираетесь в таких делах. (Кстати, хозяина квартиры, технического секретаря выставочного центра, вряд ли можно было увидеть на собраниях домового комитета, требовавших обязательного присутствия, если бы такие собрания вообще проводились. Только за день до появления новых гостей какая-то глухонемая женщина, или же ее также глухонемая родственница, являлась убраться в квартире и сменить постельное белье). Так уж у него получается, осклабился македонец, тот, что потолще.

Тем не менее, угроза выселения на все четыре стороны немедленно навалилась на всех обитателей подъезда, придавив их снаружи и изнутри, а Владицу Перца прижала изнутри еще и в форме официального документа, от которого он, однажды приняв его от огненно-водянистой парочки и сохранив как незаживающую рану в шелковой подкладке своего пиджака, больше не мог отделаться, и который каждый раз, когда он прикладывал ладони к области сердца, напоминал ему оттуда, что не лучшее время прикладывать ладони к области сердца.

* * *

Душа моя, успокой своих, скажи им, что первый блин всегда комом, и т. п. К сожалению, дела обстоят так, что визионерские носяры будут еще соваться в паршивые фасады. Сегодня заседал наш небольшой рабочий орган. Зеленый свет для «Демолирен групп» пока не дали. Придется всем пошевелить мозгами. Пока еще мы все в положении стенд бай. Сечешь?

Нет, ты подумай, некий Октавиан (представь себе морду с таким именем), почти слепой, с мудями, как говорят, до колена и с душой, готовой к отлету на пороге своего девяностолетия, жилец с паршивого третьего этажа, квартира номер девять, сразу у лестницы, ведущей на крышу, свешивается сверху через перила, выглядывает, будто ждет кого-то с нетерпением, да так мужественно согнулся, что даже собственные яйца, которые должны были сработать как противовес и как-то подстраховать его, не помогли, и он героически грохнулся на площадку второго этажа.

Я там была по заданию. Познакомилась с главным следователем, броской, но скучной личностью. Помнишь ту ночь в городском парке, когда ты оплакивала свою пролетевшую молодость? Когда тебе так хотелось понимания и утешения? Когда у тебя оставался последний глоток «столичной», и ты обратилась к мраморному бюсту поэта (вы встретились в ваши только что исполнившиеся двадцать девять, да только его «29» были выбиты золотом, что быстро нас лишает жизни)? Помнишь? Так вот, как у тебя тогда сложилось с этим бюстом, так и у меня примерно так же получилось со следователем (который, кстати, сам руководит – я дважды проверила – литературным кружком в Следственном): в общении со мной он опирался исключительно на собственный бюст: о чем бы я его ни спрашивала, он только пожимал плечами, что бы я ему ни предложила, он только мотал головой. Ты ведь знаешь, меня интересовало только то, как он закроет дело, и можно ли вообще дела не открывать. Взяли бы да и снесли. Я уверена, что на такое поведение следователя прямо влияла его помощница, эдакая аспида, ни на минуту нас не оставляла с глазу на глаз. Ты бы видела ее прическу. Чудище морское. Буквально всем телом перекрывала доступ к этому человеку. В нашу пользу играет то, что он из тех (как уверяют наши контакты), кто, ковыряясь в собственной душе, только изображают из себя профессионалов. Поэт. Мой человек. Представь, у него нет мобильника! А компьютер? – я долго не могла прийти в себя. Компьютер есть. Служебный, отрезала Аспида. Она и телефонисткой служит в их небольшой команде. Кстати, похоже, что у нее этой самой штучки нет. Но это неважно, я уверена, что в последующем мы свое присутствие на площадке усилим за их счет, в превентивных целях, чтобы, по возможности, предупредить инциденты, подобные тому, что случилось с дедом Октавианом. Возможность применения силы мы пока не рассматриваем, тем более в такой деликатной ситуации.

Надолго ли затормозилось? это заинтересует твоего босса. Дед еще жив, но это несущественно, тянет на аппаратах, но не пройдет и нескольких дней, как их отключат. Все вместе, как мы полагаем, опираясь на полученную инсайдерскую информацию, дело затянется недели на две. К счастью, этот баран герр Живкович справляется. Как там «Демолирен групп», нервничает? Отвратительные парни. Бросились, не дожидаясь решения суда, а реконструкция событий, макет военного комплекса подействовали на психологический профиль покойника, ожидаемое патологоанатомическое заключение повисло в воздухе под воздействием притяжения земли и немощных мышц деда Октавиана (большой вопрос, как это ему удалось подняться со смертного одра) с одной стороны, и противовесом в промежности с другой стороны, о чем я тебе уже рассказывала, что, если только коротко, вызывало подозрение, что дедушке кто-то помог с перилами, чтобы он смог получше рассмотреть происходящее. Аспида даже попыталась намекнуть на возможность личной драмы с вероятным воздействием на ход событий, как она выразилась, и пришила к делу какое-то сомнительное ДТП, случившееся две недели тому назад, в котором обвинили некую дедову внучку, вроде как балерину, по свидетельству жителей гадюшника, иностранку, хотя в Иностранном отделе, как утверждают, на учете не состоит (так вот, она пропустила регулярный визит к своему дедуле, потому он, наверное, и высматривал ее, высунувшись), но с учетом такой связи, поскольку балерина где-то все-таки проходит, следовало бы подключить и спецколлег, дело бы затянулось, и следователь – я прямо так и вижу – махнул бы на него рукой. Это мой человек, говорю я тебе.

Что касается жильцов, то все они как-то дружно уперлись. Как ты знаешь, мы им обеспечили пристойные варианты, но никто съезжать не желает.

Эй, может, в субботу сходим на открытие строительной выставки? Как у тебя с целлюлитом? Мой меня просто убивает.

Да, несмотря на Аспиду, я перехватила взгляд следователя. Ничего мне это не говорит! Спрашиваешь, как там мой Миленко? Да брось ты!

* * *

Внезапно хлопнуло оконная рама у деда Октавиана на третьем этаже. Могла ли она оставаться открытой два с половиной месяца? Я почувствовал, как мне сжали руку. Мы с соседом Владицей дождемся, когда она хлопнет еще раз. Проследим за ней. Дружно поворачиваем шеи так, чтобы козырек ни в коем случае не перекрывал наши взгляды, направленные вверх. Еще сильнее она хлопнула два с половиной месяца тому назад, даже разбудила меня. В тот день, примерно в 16.05, я посмотрел на часы, смерть особенно радостно, по-хозяйски, соединила деда Октавиана и меня.

Я сразу же выбежал в коридор. Не было более нам, жильцам, покоя ни в коридоре, ни на унитазе, ни на плоской крыше, где-то нам уже обеспечили необходимое размещение, ничуть нам не хотелось разбегаться на все четыре стороны света, но пока еще нигде в нашей (акустически очень плохо изолированной) халупе не слышалось щелканье чемоданных замочков, стук чемоданных колесиков по половицам под грузом упакованного в них барахлишка, так что я, неупакованный и взволнованный, выскочил в полной уверенности, что разрушители по-разбойничьи, не считаясь ни с кем и ни с чем, навалились без предупреждения с кирками. Но застал я только деда Октавиана. В распахнутом домашнем халате лежал он посреди лестничной площадки второго этажа, примерно перед квартирой номер пять, куда (увы, так величественно) чебурахнулся с этажа третьего.

Уже по разбросу членов тела деда Октавиана было понятно, что жизни ему больше не будет, хотя он еще и дышал.

О, давно бы он уже был среди ангелов, если бы не вы, добавляли обиженные врачи, которые, пока их не выгнали год тому назад – вы еще об этом услышите – регулярно навещали его.

Я стоял и глядел на поросшие редкими седыми волосьями шары в дряблом мешочке, лежащие меж всеми этими членами, на полуголую фигуру, валяющуюся у моих ног. Рядом со сферически разбросанными живописными и изломанными длинными седыми волосами деда Октавиана, которым сейчас не помогли бы никакие кератиновые комплексы и регенераторы, на расстоянии полуметра валялась чудом разорванная круглая белая резинка. До этого дня меня с дедом Октавианом связывал только один и тот же пенсионно-инвалидный фонд. Но в тот момент я поверил, что теперь мы связаны гораздо крепче, чем при его жизни, более того, что мы теперь неразделимы, что я, так сказать, занял его место (хотя я был моложе его почти на полвека). Ничего не трогай. Иначе бы я ухватил его за руку и не выпускал бы ее. О том, что я услышал над собой, на третьем этаже – а было похоже, что кто-то вытянулся во весь рост, да подпрыгнул, да затопал, да опять вытянулся, да хлопнул дверью – я не сказал никому, даже следователю, замаскировавшемуся в джинсы. Тот появился со своей помощницей спустя два часа, через сорок пять минут после врачей, которые уже увезли деда Октавиана. Да и что бы я им сказал? Что я не уверен, что из мертвой тишины, которая в то время воцарилась в подъезде, попыталось вырвать меня какое-то запоздало приснившееся эхо? Кстати, они не так уж меня и расспрашивали. Только заглянули в мою квартиру. Следователя больше всего заинтересовало старинное, хорошо сохранившееся издание Пушкина, которое я нашел над дверью, на коробке с предохранителями, когда вселился в халупу одиннадцать с половиной лет тому назад, оно там и пролежало до того самого дня. А ваш сосед из восьмой, похоже, своим Достоевским, насколько я смог рассмотреть из прихожей, разжигал печку, не знаю, как вы… или его жена…

Свидетельство о смерти деда Октавиана, первого из четырех последовавших, было напечатано в газетах в два раза больше (и в смысле размера тоже) стандартного. Этого послабления добилась для своих членов первичная организация местного союза слепых и слабовидящих. Раджа прилепил это траурное извещение с внутренней стороны верхней, застекленной половины намертво приколоченной левой створки входных дверей. Весь этот труд на глазах у соседей Раджа взвалил на себя, и никто его не заставлял делать это (разве что только тень деда Октавиана). За украшение свидетельства о смерти Раджа принялся моментально, осуществив свою идею: использовать достижения всех живых и мертвых школ каллиграфии, взяв у одной одно, у другой – другое, придав всем им свой личный стиль. Вот, скажем, указал Раджа на фирменный знак «В. И. Кон и сыновья», который по обоим бортам украшал черный длинный автомобиль, прибывший в улочку (от сыновей на полчаса раньше всех Раджа и узнал, что деда Октавиана отключили от аппарата, и получил от них дедово свидетельство о смерти, которое было официально зарегистрировано и в завещании, к чему прилагался набор бесплатных стандартных извещений о смерти, после чего сыновья отправились поздороваться с супругами из дома-близнеца), и пониже – «Набережная Жертв, 461» – вот это, когда с тем закончу, и, чтобы никто не усомнился, поднял над головой нестандартное объявление о смерти, вот это будет то что надо. Порыв художника ничто и никто уже не мог остановить. Никакие ограничительные рамки не могли остановить его вдохновение. Он вовсю разошелся, и вышел за тонкие ограничительные черные линии, смешивая на небольшой палитре зеленую и белую краску и насвистывая при этом мелодии Верди. В итоге от постулатов каллиграфии не осталось и камня на камне. Результат Раджиного вдохновения, скромно выставленного напоказ соседям, был таков, что никто не смог разобрать, кто это, когда и где. Единственное, чего ему удалось добиться смешением цвета и определенным распределением того, что в вольной интерпретации Раджи осталось от графем, был эффект развевающегося итальянского флага, чем художник, собственно говоря, намекнул на глубокие итальянские корни покойника, вы еще услышите о них, но тем самым взял на себя риск придать относительный трагизм случаю с дедом Октавианом. Я всего себя вложил в это, и даже больше, упаковывая свой универсальный прибор, отвечал Раджа каждому, у кого возникали по этому поводу замечания, и в первую очередь Владице Перцу, с некоторых пор ставшему самозваным председателем домкома и инициатором создания делегации жильцов по проводам в последний путь бренных останков деда Октавиана.

На следующее утро рядом с траурным извещением появилась тоже приклеенная скотчем, но только снаружи, листовка: под контуром грузовичка излагалось весьма выгодное предложение по организации переезда, до двух тонн (с грузчиками или без оных). С листовки бахромой свисали полоски с номером телефона, которые не составляло никакого труда оторвать.

Почти весь позапрошлый год Раджа на скамеечке накалывал Боби (полуголому, в шортах и сандалиях, когда позволяла погода), воздевшему руку как авиньонская дева[7]7
  Имеется в виду одна из героинь картины Пабло Пикассо «Авиньонские девицы».


[Закрыть], под пазухой, так, по-соседски, маленький двухместный боб, добавив к нему длинноватое кредо: Люби, лги, и будь хорошим, потому что уже завтра можешь умереть, не более пяти-шести букв в один прием, для чего Боби ежемесячно находил время и набирался отваги. Предварительно он в один сеанс выдержал двухместный боб. Если бы не избранный сюжет – не выдержал бы.

(Заметка об отце Боби, тормозящему в двухместной команде боба, чей талант был бы профукан, если бы не были предприняты определенные усилия, и вот он, когда Боби был еще Бобишкой, сосунком, отправился на поиски лучших условий для тренировок вслед за звездами (которые определяют любую судьбу, объяснил ему некий звездочет, несостоявшийся шекспиролог, один из тех, кто украшает овал лица фрайерски выбритой узенькой бородкой). А звезды недвусмысленно говорили: мир, воплощенный в мутном вираже, образованном глазами, шлемами, шутками, улыбками, флажками, сердцами (преимущественно женскими), в вираже, прижимающем к самому ребру ледяного желоба, к которому в результате ужасающей скорости центробежная сила прижимает почки бобслеиста, этот мир уже нетерпеливо проклевывался в будущем чемпионе, Бобишкином отце, и ему только и оставалось, что мчаться по этому миру навстречу любому виражу – звездочет рассчитал для него аппликатуру ординаты к абсциссе – береги ноги!? И так вот Бобишка, наряду с приключениями картонных героев, сидя на коленях у матери, заваленных журналами «Вог» и «Сан» (о, их первая добрейшая соседка Злата, упокой ее душу, всегда готовая прийти на помощь, всячески старалась отвратить маму от подобного чтения), вместе с мировой общественностью следил за тем, как это расчудесное чудо с загорелым лицом и широкой улыбкой, с глазами, вечно скрытыми за солнечными очками, на модных летних курортах в компании официальных красавиц — ходит под парусом, а на зимних – носится по бобслейным трассам, до тех пор, пока в один прекрасный день, когда снегом занесло половину мира (примерно в районе пятого дня рождения Бобишки), это чудо не решило после нескольких бутылок шампанского выйти к ледовому желобу под светом прожекторов и уступить в двухместном бобе роль тормозящего чьей-то наследнице ряда отелей. Потом специализированные журналы месяцами обсуждали, смогли бы защитные шлемы спасти их, или же их не могли спасти даже шлемы. Последний официальный снимок Бобишкиного отца, под поднятой ногой которого словно подстреленный медведь сверкал серебряный двухместный 606-49, никто не мог отобрать у мамы, даже когда ее увозили в морг. А когда фотографию удалось отнять, она оказалась пропитанной кровью из перерезанных вен матери. Злата и тут пришлась ко двору, но поначалу, пока не оформила попечительство, она могла только до бессознательности поглаживать Бобишку по затылку: Все будет хорошо, милый мой мальчик. Ты никогда не будешь таким, как твой отец. Как только Злата скончалась, Боби продал родной дом и переселился в город.)