Текст книги "Хулистан"

9

Ждать пришлось недолго. Едва мы успели перейти на другую сторону улицы и встать под длинным навесом стоянки, как подъехал сверкающий хромом джип.

– Вы собираетесь ехать со мной? – спросил я Харифа.

– А я вам больше не нужен? – удивился он, уже ухватившись за ручку дверцы.

– Нет, – сказал я твердо, – Спасибо за экскурсию. Если у меня возникнут какие-то идеи, я вам позвоню.

– Позвольте хотя бы проводить вас! – настаивал Хариф.

– А зачем? Я надеюсь, шофер знает дорогу? Да я и сам помню.

Я сел на заднее сидение, а Хариф, просунув голову в окно передней дверцы, начал что-то говорить шоферу на гюлистанском, а затем обратился ко мне:

– Мистер Ганн, ужин в восемь, вы помните? Если захотите прогуляться по вечернему городу, обязательно позвоните!

– Посмотрим, – ответил я холодно. – Я еще не решил, что буду делать.

– Что ж, если я вам так надоел, – и он снова бросил что-то короткое и резкое шоферу, а затем нехотя сделал шаг от машины.

Машина мягко тронулась, и я прикрыл глаза.

Только сейчас я почувствовал, как устал от этой длинной и нервной беседы с Харифом. Хотелось быстрее добраться до номера, принять душ, понежиться немного в постели.

А с другой стороны, во мне росло неопределенное чувство протеста. Что-то надо было сделать наоборот, вывернуть наизнанку, чтобы я обрел свою обычную уверенность, что мир мягок и податлив, а я тверд и настырен.

– Куда мы едем? – спросил я, открыв глаза. – Вы говорите на английском?

– Мы едем в отель, – спокойно ответил шофер.

– Нет! Я хочу еще немного покататься по городу! – принял я неожиданное решение. – Езжайте прямо!

– Куда вам надо? – спросил шофер все так же невозмутимо.

– Просто езжайте прямо!

– Там нет ничего интересного, – возразил он.

– А мне – интересно!

Шофер повиновался, но сбросил газ, хотя мы и без того еле плелись.

Машина уже проехала центральное кольцо, то самое, на котором высились самые помпезные здания. Я меж тем непрестанно вертел головой, тщетно выискивая в череде блестящих витрин стерильно чистого проспекта грубое и похабное пятнышко интереса. Но чем дальше мы углублялись, тем более безликими становились дома. Эпатажный модерн высоток сменили скучные параллелепипеды офисных строений, а затем вообще пошли пузатые низкорослые особнячки из желтого песчаника, одиноко выглядывающие из-за решетчатых изгородей зеленых двориков. У некоторых из таких домов перед воротами я заметил людей в униформе.

– Что это за дома? – спросил я.

– Это посольства и правительственные учреждения, – ответил шофер.

– А посольство США находится на этой улице? – заинтересовался я.

– Нет, оно в другой части города, неподалеку от Резиденции Правителя. Мы проехали еще пару сотен метров, и шофер начал притормаживать.

– Что вы делаете? – занервничал я.

– Дальше ехать некуда, – сказал шофер. – Нужно развернуться.

– Как же «некуда»? Езжайте дальше! – потребовал я сразу, словно только и ждал от шофера какого-то подвоха.

– Нельзя, – сказал шофер и совсем остановил машину. – Дальше пост, выезд из города. Нас не пропустят без сопровождающего.

– Но ведь другие машины едут! – уже почти крикнул я возмущенно.

– Они знают, кого пропускать, – сказал шофер.

Он даже не обернулся ни разу в мою сторону.

– Это черт знает что! – не на шутку рассердился я. – Я буду на вас жаловаться!

Слова мои неожиданно возымели действие – шофер снова завел машину.

Проехав, однако, метров двести, он свернул на первую полосу и пристроился в ряд других автомобилей перед постом. Меж тем, машины по другим полосам ехали дальше беспрепятственно. Я высунулся в окно и не увидел на дороге никакого шлагбаума или таможенных ангаров – только маленькая стеклянная полицейская будка.

Метров за двадцать до зловещей будки, когда перед нами оставалось всего несколько авто, подошел полицейский. Меня он даже не удостоил взглядом, а сразу строго обратился к шоферу. Шофер начал ему что-то объяснять, словно оправдываясь, но полицейский резко оборвал его и приказал, как я понял, съехать с дороги. Шофер припарковал машину на небольшой площадке и бросил мне через плечо:

– Я прошу вас, мистер, не выходить пока из машины.

После этого он вышел сам и направился за полицейским, который его ждал и сразу повел за собой.

Честно говоря, чувствовал я себя не очень уверенно. Я даже малодушно подумал – а не позвонить ли гиду? Но потом, представив себе обиженную рожу толстяка и его возможные злорадные упреки, мужественно отказался от этой мысли. В сущности, что они могли мне сделать?

«Что за драконовские порядки в этой стране? – накручивал я в себе злую браваду, – Почему здесь турист не может спокойно передвигаться, а всюду должен таскать за собой «хвост»?».

Шофер вернулся минут через десять – я к тому времени совсем уже извелся от злости и неопределенного страха. Молча сел, завел машину, вырулил на дорогу и спокойно проехал мимо поста.

– Нам разрешили, – сказал он в ответ на мое удивленное молчание, но в голосе его я не услышал никакой радости, а даже напротив – мне показалось, что парень чем-то явно раздосадован.

Очень скоро машина взошла на подъем – пошли те самые холмы, которые опоясывали Алиабад. А потом мы выехали на развилку – и шофер свернул направо.

– Куда мы едем? – спросил я, выйдя, наконец, из легкого оцепенения, в которое меня ввергло недавнее наше неприятное приключение и – еще больше – столь неожиданная легкая развязка.

– Мы едем по окружной дороге, мистер, – подчеркнуто вежливо процедил шофер.

– И куда ведет эта дорога? – терпеливо уточнил я вопрос.

– Во многие места, – еще более неопределенно ответил шофер.

Преимущество было явно на его стороне – я сам толком не знал, куда хочу ехать, а он этим и пользовался нахально.

Я стал оглядываться, хотя дорога ничего примечательного собой не представляла: обычный не очень крутой серпантин, плавно переползающий с одного холма на другой. И все же, иногда справа от дороги бурая цепь сосновых деревьев разрывалась на несколько секунд, и я мог видеть внизу город. Вот наблюдая движущуюся панораму города, чья незамысловатая схема была мне уже примерно ясна, я и сориентировался, что мы медленно, но верно возвращаемся по большой дуге назад. И я легко сообразил, что если мы так и будем ехать, то вскоре попадем прямехонько в Дубовую Рощу. А это меня совершенно не устраивало. Это значило, что мой маленький бунт не удался.

– Остановите! – крикнул я, приметив новую развилку.

Шофер резко затормозил, так что я чуть не клюнул носом в переднее сидение.

– Подайте назад, к развилке! Я хочу, чтобы мы свернули на ту дорогу.

– Туда нельзя, – мрачно ответил шофер.

– Я вам приказываю! Я требую!

– Мне нужно позвонить, – буркнул парень и вышел из машины.

Я в бешенстве наблюдал, как он, отойдя на несколько шагов от машины, нервно жестикулируя, разговаривает по телефону. Но что я мог сделать? Выйти из машины и идти пешком – было бы глупо.

– Он скоро подъедет, он уже близко, – сказал шофер, устроившись на свое место.

– Кто? Кому вы звонили? – встрепенулся я.

– Вашему гиду. Он сказал, что сам вас отвезет, куда надо.

– Куда надо мне или куда надо ему? – спросил я зло Но ответа не последовало.

В сущности, было несправедливо злиться на шофера и что-то от него требовать. Он был наверняка «синим», на что намекал цвет его фуражки, обычным парнем, приученным беспрекословно подчиняться инструкциям и приказам начальства. У него, пожалуй, могли даже возникнуть неприятности из-за меня, прояви он хоть малейшую самодеятельность.

Так что мне оставалось лишь смирно сидеть и молча злиться – на свое упрямство, на чрезмерную заботливость Харифа, на тупую законопослушность гюлистанцев и эту чертову Пирамиду. Я уже даже жалел, что приехал в Гюлистан. Два дня в этой стране – и никаких еще удовольствий, одни страхи и глупая болтовня!

Невольно мои мысли перескочили на воспоминания о других моих путешествиях. Да, случались у меня иной раз неприятности разного рода – отвратительная кухня, мелкие кражи, неосторожно подхваченный триппер и пьяные драки. Но во всех своих странствиях я находил главное, что, собственно, и искал – свободу!

Свободу от привычных условностей, свободу от придирчивых глаз соседей и родни, свободу от жестко расписанного сценария завтрашнего дня, свободу от самого себя – безвольного и закомплексованного человека, обреченного подчиняться неумолимым предписаниям жестко структурированного мира, в котором он имел несчастье родиться и прозябать большую часть жизни.

В чужой стране, где тебя никто не знает, где даже с небольшой суммой на кредитке ты можешь чувствовать себя на короткое время богатым и желанным, где полностью самовольно располагаешь своим временем, где от тебя никто ничего не требует, а лишь предлагают богатый выбор удовольствий за скромную плату, где возможно быть распутным и благородным, жестоким и щедрым, циничным и романтичным, зная, что в любой момент, пока тебя не раскусили, ты волен быстренько слинять, безжалостно разорвав контракт с самим собой на роль в сочиненном тобою же спектакле, – только и возможно ощутить пьянящее чувство свободы.

Турист – хозяин страны, в которую приезжает. Он – барин, конкистадор, он пуп земли, вокруг которого вертится мир.

И только здесь, в Гюлистане, я впервые ощутил себя мухой, которую пытаются быстренько свернуть в паутине запретов и ограничений, с одним лишь хищным намерением – высосать до последней капли и поскорее избавиться.

Кому понравится чувствовать себя мухой?

10

Это было в Перу. Это было одно из первых моих одиночных путешествий.

Мы тогда жестко разругались с Джоанной. Она хотела в Италию, а я настаивал на Мальорке. В результате она, назло мне, осталась дома, а я, по каким-то непонятным соображениям, решил отправиться в Перу.

Возможно, мне просто надоели салонные шлюхи, прокуренные бары, дурь, тупое шастанье по ослепляющим и оглушающим проспектам мегаполисов.

Захотелось чего-то величественного и простого. Вот я и поехал в Перу – приобщиться таинств древней цивилизации, вдохнуть воздуха вершин, окунуться, так сказать, в родник первозданности.

Все же почти неделю я проторчал в Лиме – слишком заворожила меня бесстыдная пестрота этого города: большеротые ленивые девки с грубо скроенными угловатыми фигурами и землистым оттенком кожи, и писко-сур, к которому я очень быстро пристрастился и пил повсюду, где его только подавали, а подавали его везде, днем и ночью.

Это была неделя беспробудного пьянства и самого пошлого распутства, настоящая экваториальная оргия, когда слишком много влаги и нечем дышать.

Но в одно прекрасное утро я собрал свои манатки и решительно сел в большой синий автобус, чтобы чинно, вместе с группой совершенно трезвых туристов, ехать сначала в Куско, а потом в Мачу-Пикчу – как и положено примерному туристу в Перу.

В Куско было красиво и скучно. В Мачу-Пикчу – даже слишком красиво, но еще скучнее.

Возможно, если бы я был один, все эти циклопические пирамиды, возведенные для своих кровавых ритуалов древними инками, и эти дикие горные громады, подпирающие туманные облака, произвели бы на меня должное впечатление. Но я был в тесном окружении ахающих на каждом шагу и беспрестанно хлопающих затворами фотоаппаратов туристов, большей частью узкоглазых и пожилых, и чувствовал себя с ними паршивой овцой в образцовом стаде угрюмого перуанского пастуха в широкополой шляпе, перегоняющего своих жирных овечек с одного туристического пастбища на другое.

У меня напрочь отсутствует спасительное стадное чувство. Когда вокруг блеют, мне хочется лаять и клацать зубами.

Короче, я не стал возвращаться с группой. Вышел из автобуса в ближайшем городке, взял в аренду автомобиль, вооружился картой и покатил по горным дорогам, понадеявшись на удачу.

На второй день я, конечно, заблудился среди этих драконьих хребтов. Точнее, всего лишь чуток сбился с маршрута. А окончательно меня «заблудил» местный абориген, встреченный на пыльной заоблачной дороге, по которой я нервно катил, а он лениво волочился, словно заслуженный пенсионер по одной из аллей Сентрал-парка.

Я, разумеется, ни в зуб ногой на кечуа, а по-испански знаю не больше десятка слов. А этот небожитель знал английский… словом, лучше бы он не знал его вовсе.

Я спросил мужичка о главной дороге. «Camino! Camino! – почти кричал я, отчаянно изображая рукой извивающуюся змейкой горную дорогу. – Highway! Autobahn! City! Town! La Ville!.. Die Stadt, fuck you!».

«El camino en la cuidad?» – наконец-то допедрил этот дохляк и стал занудливо объяснять, а еще больше показывать на своих корявых пальцах, как на нее ловчее и быстрее выехать.

У меня просто не хватило терпения его дослушать и досмотреть, иначе бы я не рванул от него, обнадеженный, что где-то впереди все же есть признаки цивилизации, а благоразумно вернулся назад, к дороге, на которой хоть иногда пестрели столбики с указателями и с которой я так неосторожно съехал.

В итоге, к вечеру я очутился в совершенно дикой местности. Ехать обратно смысла не было – кончался бензин – и я упорно продвигался вперед по чуть ли уже не козьей тропе.

Потом машина, пару раз натужно чихнув, стала. Я даже не успел прибиться к обочине. Хотя, подобная предосторожность была совершенно излишней – за последние три часа мне не встретился ни один автомобиль.

Долго раздумывать не приходилось. Начинало темнеть, а ночи в горах холодные. Так что я без сожаления бросил свой «форд», закинул рюкзак за спину и затопал вперед, надеясь, что рано или поздно дорога меня куда-нибудь да выведет.

Мне повезло, обогнув первый же поворот, я увидел выше по склону, метрах в пятистах, небольшую деревушку – с десяток строений грубо сложенных из плоских желтоватых камней.

Немногочисленные жители деревни встретили мое появление без особого удивления. Пожилая толстая женщина, запеленатая в какую-то войлочную шаль и скульптурно восседавшая с потухшей сигаретой в гнилых зубах у околицы деревушки на серой булыге, сразу указала грязным пальцем на одну из хибар, смачно причмокивая вытянутыми в дудочку вялыми губами:

– Чо-Чо! Чо-чо!

Оказалось, что в этом доме жил мужчина единственный в деревне знавший английский, а звали его именно Чочо.

Чочо был крепким низкорослым мужчиной лет сорока, с маленькими тусклыми глазками и заросшими редкой седой щетиной широкими скулами. В домике, состоявшем всего из двух небольших комнат, жили вместе с ним его жена и трое детей: сын лет четырнадцати и две маленькие дочки. Они как раз готовилась ужинать – Чочо и дети сидели на полу, застланном подобием ковра из грубо сшитых кусков разноцветной шерсти, а хозяйка уже подавала некое мясное блюдо от пылающей углями небольшой жаровни.

На мое приветствие отозвался только мужчина.

– Садитесь, мистер, – сказал спокойно Чочо, и указал место рядом с собой.

У меня оставалось в рюкзаке с полбутылки виски, я сразу и выставил пузырь на низенький круглый столик. Девочек угодливо угостил шоколадом, а парню дал пачку жвачки. В итоге все были довольны. В особенности я, нашедший на ночь кров, а главное – человека, способного понять меня и помочь в моем затруднении.

Ужин, в виду неожиданного и редкого гостя, прошел в молчаливой торжественности.

Как только убрали со стола, хозяйка с девочками переместилась в соседнюю комнату, оставив нас для мужской беседы. Тут я и рассказал Чочо о своей проблеме, о которой он, впрочем, и без меня уже догадался.

– Знаете, мистер, мы живем в такой глуши, что к нам только и попадают люди по недоразумению. С начала года, вы – третий. К сожалению, в деревне нет бензина – только керосин для ламп.

– Керосин мне не подходит, – огорчился я.

– Разумеется, – утвердительно кивнул Чочо, – Но вы не расстраивайтесь, утром я отправлю сына на муле в поселок, где можно раздобыть бензин. У вас есть канистра?

Канистры у меня не было.

Чочо неодобрительно покачал головой.

– Ничего, мы что-нибудь придумаем. Но вам придется подождать.

– Это будет долго?

– Это будет не быстро, – поправил меня Чочо.

Прежде чем лечь спать, (а спать легли мы рано, ибо, чем можно занять себя в горной деревушке, где нет света?), мы еще чуток поболтали с хозяином – рассказали друг другу немного о себе.

Оказалось, что Чочо в молодости успел погулять по белу свету – объездил почти всю страну и даже выезжал на заработки в Чили и Никарагуа. В своих странствиях он сменил много профессий, но больше всего ему запомнилась работа портером в одном большом отеле в Лиме. Там он и научился достаточно внятно говорить на английском.

– Чочо, – спросил я его, – почему же вы вернулись в деревню? Вы ведь сами сказали, что вам легко жилось в городах. А здесь? Разве вам здесь не тяжко после городских удобств и развлечений?

– Я бы и не вернулся, – сказал мрачно Чочо. – Если бы не умер мой младший брат, которому достались по нашим обычаям отцовские земля и дом. Когда у тебя есть своя земля и дом – ты свободен. А если есть еще жена и дети – ты счастлив. Ведь меня и невеста ждала в деревне, пока я накоплю денег, чтобы мы могли завести свое хозяйство. А тут вдруг брат помер, вот я сразу и вернулся.

Спать меня уложили там же, в гостиной, на тех же шерстяных ковриках, на которых мы ужинали. Я разделил постель с Чочо, укрывшись с ним одним большим одеялом, очень легким и теплым, а под головами у нас были маленькие, расшитые какими-то фантастическим орнаментом, мягкие подушечки. Чочо сказал, что на этих подушечках написаны древними буквами, которые сейчас никто не понимает, заклинания против злых духов, и что я на них усну как младенец, у которого душа чиста, а разум невинен.

Так и случилось: я лег и проснулся, казалось, в один миг.

А проснулся я от деловитого шарканья босых ног по каменному полу – это хозяйка уже копошилась у разгоревшейся жаровни, готовя для семьи завтрак.

Выйдя из дому, я увидел только туман. Он был такой плотный, что едва можно было разглядеть предметы в пяти шагах.

Мне нестерпимо хотелось в туалет. Но как можно было найти подходящее место в этом тумане?

И тут я услышал какие-то трескучие звуки – и осторожно пошел на них. К моей радости, это оказался Чочо, ломающий сухие ветки, очевидно, все для той же жаровни, просовывая их меж двух брусьев изгороди. Я поздоровался и сказал без обиняков Чочо о своей проблеме. Добрый Чочо взял меня невозмутимо за руку и повел за собой.

То что было туалетом, оказалось всего лишь ширмой из цельного куска грубо продубленной буйволинной шкуры, подвешенной самодельными проволочными крючками на высокой перекладине. Но самое ужасное было за ширмой – там был туман! Со всех трех сторон. И только внизу было нечто вещественное – пол из плохо пригнанных одна к другой корявых досок с небольшим отверстием посередине.

– Будьте осторожны, – счел нужным предупредить меня Чочо, – там глубокий обрыв.

А потом словно спохватился, видя, как я стою в нерешительности.

– Ах, да! Вам, наверное, нужна бумага?

– Нет, спасибо, я прихватил, – промямлил я обреченно.

– Тогда не буду вам мешать, – сказал Чочо и деликатно растворился в тумане, хотя я, сказать честно, предпочел бы в такой ситуации, чтобы он остался рядом, даже, возможно, подержал за руку.

Немного поразмыслив, я решил почему-то, что если закину ширму на перекладину и туман, таким образом, окажется со всех четырех сторон, будет не так страшно. Удалось мне это не сразу – шкура оказалась тяжелой, противно склизкой и никак не хотела сгибаться. Потом я осторожно ступил на жерди – «туалет» заходил ходуном. Видно, пол не был никак прикреплен, а просто висел на камнях над обрывом.

Уже спустив штаны и осторожно присев, я вяло подумал, что будет ужасно стыдно и глупо, если кто-то в этом тумане решит, как и я, сходить по нужде.

Потом мы завтракали. Мне, как гостю и человеку не привыкшему к местной пейзанской пище, молчаливая хозяйка состряпала омлет на сухом молоке. От сомнительного утреннего напитка со сложными и совершенно неизвестными мне ингредиентами я также благоразумно отказался, выпросив кипятку, чтобы вспытаь в него кофе из пакетика. Я предложил отведать этот цивилизованный напиток и остальным, но никто, даже девочки, на кофе в пакетиках не соблазнился.

За завтраком я, между прочим, спросил Чочо, почему не видно его сына, и к своей радости узнал, что парнишка уже давно уехал за обещанным бензином.

Потом мы с Чочо покурили. Он – мой “Winston” (я тогда слегка покуривал), а я, из вежливости и любопытства, какую-то его махорку, которую он очень нахваливал.

От махорки мне стало сразу весело и потянуло на подвиги. И я спросил у Чочо – а нет ли в окрестностях каких-либо достопримечательностей?

– Есть, – ответил Чочо. – Красная Гора. Индейцы называли ее Гора Завета.

– Странное название! – заинтересовался я, – Это как-то связано с историей?

– Это связано с древней легендой инков о первых днях мира. Эту же гору называют еще Горой Шести Тронов или Шести Камней.

– И далеко это?

– А разве вы не видели Красную Гору, когда шли к деревне? Она стоит внизу, в самой середине долины. И ее невозможно не заметить с дороги.

И Чочо сразу предложил мне сходить на гору.

– Если мы поспешим выйти, то успеем подняться и спуститься, пока мой сын привезет бензин.

– Но ведь повсюду туман! – возразил я.

– Это верно. Но пока мы спустимся к горе, туман в долине рассеется. А когда поднимемся на вершину, он уже смешается с облаками.

– Раньше эта гора считалась священной, – продолжал интриговать меня Чочо. – Подняться на нее хоть раз в год считалось святым долгом всякого индейца, чтившего древних богов. Приезжали даже из дальних провинций. Говорят, что дух горы помогает излечиться людям от разных болезней, особенно – от болезней головы. Но в последние годы на гору почти никто не поднимается. Все ходят за помощью в храмы – к Деве Марии. Или в банки.

– А вы были там, Чочо?

– А как же, много раз. А впервые я поднялся на гору с отцом, когда мне не исполнилось еще и пяти лет.

– На нее так легко подняться?

– Нетрудно. Дорога не близкая, но и подъем не крутой. Там полно тропинок.

И я решил сходить с Чочо на Красную Гору.

«Тысячи людей ежегодно ездят в Перу, чтобы посмотреть Мачу-Пикчу, и я был всего лишь одним из этого несчетного легиона. А кто может похвастаться, что он стоял на вершине Красной Горы? Может быть, там и вправду есть на что посмотреть?» – подумал я, и прихватил на всякий случай фотоаппарат.

До горы мы дошли примерно за час. Но из-за тумана, в котором без Чочо я бы наверняка заблудился, гору я увидел лишь, когда мы приблизились к ней метров на сто, да и то – не полностью. Она краснела в тумане как огромная ягода клубники, утонувшая вершиной в пене взбитых сливок.

Здесь Чочо, всю дорогу шедший впереди, вдруг сказал:

– Отсюда идите вперед, мистер.

– А вы? – спросил я удивленно.

– А я пойду за вами.

– Но куда же мне идти? – воспротивился я. – Ничего ведь не видно!

– Как же не видно? Мы стоим на тропинке. Вот по ней и идите. И не бойтесь сбиться – здесь все дороги ведут на вершину.

Сам не пойму, почему я согласился? Это было непривычно и даже жутковато – подниматься в гору в сплошном тумане. И хотя тропинки были четко видны, но оказалось их много, и я каждый раз терялся, не зная, какую из них выбрать.

А Чочо совсем не хотел мне помогать, а лишь слегка подталкивал в спину, когда я останавливался, приговаривая при этом:

– Идите, мистер, не стойте, а ни то мы так до вечера не обернемся!

И я шел. Почти без остановок. Странно было, что я совсем не чувствовал усталости, хотя мы поднялись уже довольно высоко, как можно было предположить. Возможно, я к тому времени уже успел адаптироваться к высокогорью? Или, может быть, я был в таком напряжении из-за этого чертова тумана, что ни о чем больше и думать не мог?

– Вот мы почти и пришли, – вдруг сказал Чочо. – Посидим здесь, пока туман не рассеется окончательно.

Мы присели на еще влажные от тумана камни и закурили. Чочо предпочел свою махорку, а я задымил сигареткой.

– Чочо, может, вы мне пока расскажите эту легенду? – попросил я.

– Это было давно, – сразу начал Чочо, словно только и ждал моей просьбы.

– Тогда еще не было человека. А были только Боги и невиданные животные.

И было этих богов шесть: Бог Земли, Бог Неба, Бог Воды, Бог Света и Бог Тьмы.

А шестым богом был Бог Чистого Разума.

И первые пять богов воевали между собой за царство над миром, ибо каждый из них считал себя самым могущественным и самым важным. И потому в мире был вечный Хаос.

Земля тряслась и изрыгала из себя огонь и камни.

Небо блистало молниями и ревело ураганами.

Вода то заливала Землю и смешивала ее с Небом, то вдруг исчезала совсем в жадных песках и глубоких ущельях.

Солнце, когда властвовало в Небе, иссушало в пыль своим жаром Землю и выпивало до капли Воду из рек.

А когда миром овладевала Тьма, все замерзало от холода в мертвой неподвижности.

И только Бог Чистого Разума ни во что не вмешивался и ни на что не претендовал, и поэтому жил себе спокойно на своей Горе, где было ни тепло и ни холодно, и всегда царил полумрак.

И появлялись в те времена на свет разные чудовищные твари, которые тоже постоянно дрались между собой, пожирая друг друга, – и все вместе они гибли от непрестанных напастей, насылаемых на мир враждующими Богами.

И были это растения, похожие на животных, и животные похожие на рыб, и рыбы, похожие на птиц, и птицы, похожие на растения…

Таков был этот мир.

И пришел день, когда Боги устали от вражды, словно поняв вдруг, что вражда эта может продолжаться вечно.

И решили они, по общему согласию, пойти за правдой к Богу Чистого Разума, чтобы тот рассудил – кто из них сильнее и один достоин властвовать над миром.

И договорились они, что как скажет Бог Чистого Разума, так и будет…

– Кажется, туман уже рассеялся, – оборвал рассказ Чочо. Встал и пошел по тропе.

А я, задрав голову, увидел к своему удивлению, что вершина совсем близко – метрах в тридцати или чуть больше, и что туман успел за те несколько минут, что мы курили, уйти совсем высоко и стал настолько тонким, что сквозь него уже просвечивала синева неба.

А когда мы взошли на вершину, из-за высоких сиреневых гор на востоке брызнуло ослепительное солнце!

Эта гора была, возможно, потухшим вулканом. Плотно утоптанный красный песок, а вокруг, по периметру вершины, пять огромных камней – выше человеческого роста. И еще один камень – плоский и почти круглый – в центре.

Это было удивительное место. Словно ты оказался вдруг на крыше зубчатой сторожевой башни. Но еще больше удивляли сами камни – то, как они сюда попали. Поверить, что эти глыбы могли сюда приволочь люди, было трудно.

– Это и есть Шесть Тронов? – спросил я Чочо.

– Да, их принесли сюда Боги, когда собрались на совет.

– Интересно! – воскликнул я восхищенно. – Просто удивительно! Странно, что такое место не посещают туристы.

– Может быть это и хорошо, – заметил хмуро Чочо. – Они бы приносили сюда с собой свои банки с пивом, чипсы и другой разный мусор. И еще взбирались бы на троны Богов, чтобы сфотографироваться. Духу Горы это бы не понравилось, я думаю.

– Вы правы, Чочо, – вынужден был согласиться я. – Но вы мне так и не досказали легенду. Чем там все закончилось?

– Закончилось очень просто, – усмехнулся хитро Чочо.

Когда все Боги собрались, каждый из них стал хвалиться своей силой, чтобы доказать Богу Чистого Разума, что только он может и должен быть главным. И получалось так, что без любого из них этот мир просто не мог существовать.

Бог Земли сказал, что он и есть основа мира, что из него все исходит и в него все возвращается.

Бог Неба возразил на это, что он самый огромный, ибо все объемлет. Разве все остальные не живут внутри него?

Бог Воды воскликнул, что без него земля превратилась бы в камень, а небо рассыпалось в прах, ибо только он все смешивает и соединяет.

А Бог Солнца ответил, что мир поглотила бы тьма и превратила в кусок безжизненного льда, если бы не его животворящие лучи.

А последним сказал свое слово Бог Тьмы.

– Да если бы я, хоть иногда, не усмирял вашего буйства, – сказал Бог Тьмы возмущенно, – вы бы давно уничтожили друг друга! Ибо я есть покой и отдых, без которого не могут обойтись даже всесильные Боги!

И долго они спорили, яростно, словно забыв, зачем пришли на Гору, и готовы были уже снова сцепиться, когда их прервал вдруг тихим словом Бог Чистого Разума.

– Боги! – сказал он. – Ни мне вас судить! Ибо я – самый младший и слабый из вас. И что бы я вам ни сказал, вы меня не послушаете.

– Но если ты нас не рассудишь, – вскричали испуганно Боги, – мы, рано или поздно, уничтожим друг друга – и вместе с нами погибнет весь мир! Ты обязан выбрать из нас главного, кого будут слушаться остальные!

– Нет! – сказал Бог Чистого Разума, – Я один из вас. Бог не может справедливо судить Богов!

– А кто же тогда сможет? – удивились Боги.

– Человек! – сказал Бог Чистого Разума, – Тот, кого вы создадите все вместе. Тот, кто будет нести в себе частицы всех вас.

– Человек? Но – кто это? И как его создать? – еще больше удивились Боги. – Все твари, которых мы создавали до этого случайно, были такими уродливыми и глупыми!

– Они и были такими, потому что появились на свет как случайные порождения вашей безумной вражды. Но если ты, Бог Земли, отдашь ему добровольно горсточку своей животворящей плоти, а ты, Бог Неба, часть своей вечной души, если Бог Воды слепит их воедино, если Бог Солнца наполнит его жаром жизни, а Бог Тьмы – страхом смерти!.. Разве не было бы это существо совершенно в своей благодарности всем создавшим его Богам? Разве в нем не примирилось бы ваше враждебное могущество?..

– А что дашь ему ты? – спросили настороженно Боги.

– Я отдам Человеку всего себя, – сказал Бог Чистого Разума, – Я поселюсь в нем. Ведь только увидев ваш мир его глазами, я смогу справедливо судить о мире. Ибо сейчас я живу – отгородившись от всего на свете, на своей Горе. И могу ли я судить о том, чего не знаю и чего не чувствую?

– Ты – Бог! – готов умереть в человеке?! В смертной твари?! – изумились Боги.

– Я не умру в нем, пока вы его не убьете. И если вы не хотите смерти одного из вас, если желаете когда-нибудь услышать справедливый ответ на ваш вопрос, вы должны быть милосердны к нему. А милосердием для него может быть лишь ваше примирение!..

Чочо замолчал. А потом пошел по кругу, прикладываясь раскрытой ладонью к каждому камню. А в конце присел у круглого камня и припал к нему лбом.

Я неподвижно наблюдал за ним. Что-то было во всей этой церемонии столь непосредственное и искреннее, что я даже улыбнулся умилительно. Мне и самому захотелось на секунду приложиться к этой круглой булыге, испрещенной почти истершимися рисунками, похожими на пиктограммы. Но я смалодушничал, постеснялся.

Я сделал десятка два снимков. Сфотографировал Камни с разных ракурсов, окрестные виды с вершины, снял хмурого Чочо, а потом дал камеру ему, чтобы он меня тоже запечатлел…