Электронная библиотека » Миша Бастер » » онлайн чтение - страница 7

Текст книги "Ассы – в массы"


  • Текст добавлен: 13 апреля 2017, 15:41


Автор книги: Миша Бастер


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

М.Б. А можно поподробнее развернуть эту историю. Я понимаю, что это самый насыщенный событиями период.

Н.О. И в начале года Бакштейн, Пригов и Свен договорились с директором зала на Автозаводской, что мы там будем делать выставки и нужно было оформить бумаги. В это время вышло постановление Горбачева о работе с неформальными объединениями. Переговоры были сложными, все буксовало, пока Свен не сообщил тете-директору – мол, видите, есть там всякие панки, металлисты, а мы – авангардисты. Вам понятно? Частично поэтому это объединение было названо таким тупым названием «Клуб Авангардистов». Ничего тупее и придумать нельзя было. Это было официальное название, которое зарегистрировали во всех официальных документах. Райисполком давал даже бюджеты на печать типично советских дешевых афиш, одноцветных, а потом название сократилось до КЛАВЫ, что было естественно.

С.В. И в новом сокращении вошло в лексику. На Автозаводской была маленькая сценка, в отдельной комнатке, завешанная работами «Чемпионов Мира» и Жоры. Мы там тоже играли. После 17-й молодежной выставки стало ясно, что всем художникам нужно идти своим путем, отдельно от официальной сцены. С 18-й художники попросту позабирали свои работы. К тому же зал на Кузнецком делили между собой художники и общество «Память». Васильев и его помощники ходили в черных шароварах и офицерских сапогах. Мы там хотели такой партизанский концерт сделать, внедрившись в ряды черносотенцев с песней «Риму-Рим», практически оборотной стороной советского лозунга «Миру-мир». Тема Рима развивалась активно Андреем Филипповым и была созвучна с тем, что произошло в марте 1987-го года в Сандунах.

Н.О. Ближе к весне, зима была затяжная, тяжелая, где-то в начале марта 1987-го года, появилась возможность сделать выставку в Сандуновских банях. Кто-то из «Чемпионов мира» был в родственных отношениях, то ли кто-то знал директора бань, таким образом все это сложилось. В банях был один санитарный день, когда они закрывались от публики на чистку, уборку и так далее. И договоренность была следующей: в течение этого санитарного дня делается вернисаж, выставка висит в течение недели и в следующий санитарный день выставка закрывается. Первая проблема, с которой мы столкнулись – речь шла о прекрасном, удивительной красоты бассейне мужского отделения бань. Значит, априори, ситуация была такая, что в выставке могли участвовать, в виде публики и в виде участников, только мужчины, что сразу создало некое непонятное напряжение. Понятное дело, что без женщин никак не могло обойтись, и для женщин мероприятие открыли тоже. Поскольку баня была вся наша. Мизансцена в итоге получилась очень красивой – все участники были в белых простынях до полу, а публика – голой и в бассейне. Что там висело, было абсолютно неважно. В этом контексте, в создании этой мизансцены, сама выставка была неким формальным поводом.

Сейчас я вспомнил очень смешную историю, что в следующее воскресенье каким-то образом Ерофеев привел на эту выставку Жан-Убер Мартена. Он был тогда директором музея современного искусства Бобур. Куратор и вообще замечательный человек, с которым я с тех пор и знаком. Я присутствовал в какой-то момент в качестве переводчика, и это было очень смешно. Поскольку Жан-Убер пришел в воскресенье, нужно было его как-то туда провести, показать площадку и получить разрешение от директора бани. Двери открылись вместе с клубами пара, что было безумно красиво. Неясно, кто и что директору бани про нас наговорил, но он страшно обрадовался, пришел, сам открыл эту дверь и стал что-то цветастое говорить Жану-Уберу. А я в этот момент оказался переводчиком. И понимаю, что он стал ему рассказывать что-то не очень понятное. Мол, у нас так, а здесь мы подкрасим, а здесь мы подвинтим, а здесь это, а здесь то… Потом выясняется, что ему сказали, что из Парижа приезжает директор. Директор чего? Ну ваш коллега, тоже директор. Он понял, что директор бани. Поэтому, как коллега коллеге с ним делился: зато у нас тут это… Жан-Убер ничего не понимал, и когда я ему объяснил ситуацию – дико порадовался.

С.В. Событие было на самом деле великое, и потому что попало в фильм, и потому что Эндрю Соломон потом книгу написал про московское искусство восьмидесятых годов, Iron Tower. Туда это все попало. Кураж был гениальный. Ольга Свиблова с Евгением Головней тогда свой фильм про арт-среду снимали, «Черный квадрат». А если про концерты «Среднерусской возвышенности» – их было больше десятка и даже одна гастроль в Волгоград. В какой-то момент Таня Диденко устраивала там фестиваль авангардной музыки, и нас позвали. Место показалось мрачным. После концерта мы вышли, встали на какую-то трамвайную остановку. Нам дико захотелось выпить, но нам объяснили – чтобы найти какой-то алкогольный напиток, надо пройти куда-то за балкой. Мы решили этого не делать, поскольку по улицам бродили толпы и, казалось, что войдя в контакт с ними, в Волгограде мы и окончим свое существование… Ну, это была единственная такая гастроль. А из запомнившихся и ярких, – это, конечно же, концерт на Кузнецком. Не в Доме Художника, а в Доме Моделей.

Н.О. Я уже говорил, у нас тогда проходила молодежная выставка, стояла очередь на весь Кузнецкий мост, и участие в ней было связанно с программой вечерних мероприятий, которые проходили или в большом зале, или в запаснике. Там не было концерта «СВ», но состоялся концерт Леши Тегина, замечательный тем, что Тегин привез всю свою мастерскую с улицы Нежданова сюда. У него было полностью автономное от действительности пространство с заклеенными бумагой окнами, через которые открывался вид на Кремль. Привез, поставил на сцену и впервые за лет десять затворничества включил здесь свой пульт с наушниками. Раздался какой-то совершенно нечеловеческий психоделический звук, который продолжался минут двадцать, после чего Алексей все выключил… Тряслись после этого все, был какой-то шок от прослушивания, и, возможно, это и стало последней каплей, почему пришли дядечки из КГБ.

С.В. Мы все эти истории знаем еще по Ивантеевке, когда мы ездили на концерт Зубова с Саульским. Толпа, очереди, бабушки крестятся, потому что из электричек выходит молодежь модная и идет к местному клубу. Страшная, модная молодежь и страшная молодежная мода. Ее боялись не меньше, чем концертов. И вот напротив Дома Художника состоялось нечто подобное. Все, как обычно, строилось на совпадениях и стихийно. Света Куницына там занималась вопросами экспериментальной моды, которой и был показ. Она как раз познакомилась с Троицким, и Артем всех друзей туда позвал. Кати, Филиппова и Микульская показывали свои штуки. К тому же тогда у Васи Шумова ребенок родился, и он привез с собой две сумки портвейна на Кузнецкий мост. Там произошло дополнительное слияние художников, модной молодежи и музыкантов. Петя Мамонов с Рошалем там и познакомились, и подрались. Главное, что никто ничего не понимал – что будет и чем кончится. Ни приглашенные, ни приглашающие – и в этом был весь кайф диких восьмидесятых. Жора Литичевский с Гошей Острецовым перетащили из Дома Художника картины и развесили их в этом пафосном зале с колоннами. Началось с официальной моды; там то ли Зайцев был, то ли еще кто-то. Скучно. Пока их ждали, все успели нагреться и начался неофициальный бардак. Петр с Васей Шумовым и барабанщиком «Центра» сыграли «Досуги-буги» и потом еще «Серый голубь». Потом выступил дуэт «Прощай молодость», а потом уже «СВ», и все окончательно смешалось на сцене. Катя Филиппова показывала свою панк-кутюрную коллекцию, а сама она тогда пришла вместе с Леной Лобачевской и французским бульдогом Пузиковой. Сережа Ануфриев героически и трагически ходил по подиуму, а Маша Великанова засветила Свену тортом в лицо. Это как раз была песня «Девушка-кондитер», и Ануфриев слизывал языком кусочки торта у Гундлаха с лица. Это произвело шокирующее впечатление на всех. Мы даже и не думали, что так получится. Я знал, что что-то готовится, но до последнего момента никто не знал, что.

М.Б. С 1988-го года, когда случился «Сотбис», художники и музыканты стали часто выезжать за границу. Распадались художественные группы и музыкальные коллективы. На вас это все как-то сказалось?

Н.О. Некоторые ездили и до 1988-го года, но в этот период действительно стали там задерживаться. На «СВ» вряд ли это обстоятельство сказалось сразу, и, когда уехал Никита, все еще продолжалось. Но уезжали многие, и для многих персонажей этой среды был понятен термин «чемоданное состояние». Помню, я в 88-м году посетил впервые мастерскую Булатова, было такое красивое зрелище. Совсем пустая мастерская, зато везде приклеены бумажки, окно – «window», дверь – «door». То есть он сидел в абсолютно пустой мастерской и старательно учил английский язык.

С.В. Почему закончилось? Потому что все стали разъезжаться уже сами собой. Ну, и Свен уже не хотел ничего делать. Как-то это все резко кануло и пропало. Осталось только то, что делал Рома Суслов в лаборатории записи. Cчитается, последний концерт «Среднерусской возвышенности» прошел в издательстве «Молодая гвардия». Но еще одно заметное выступление СВ было во время выставки ИСKUNSTВО «Москва – Берлин». 89-й год. Была прогулка по Москва-реке на двух корабликах, на которых были гости и участники выставки. Абсолютно интернациональный рейс, так как куча иностранцев, даже американская девушка по имени Соколов. Потом уже и я поехал в Берлин. На этом была поставлена точка, все. В Берлине было первое «Исkunstво». У меня была подруга Лиза Шмитц, которая меня туда и увезла. Я начал постепенно входить в местную реальность и вообще хотел пожить немного за границей. Это было интересно – потусоваться, сравнить картинки журналов «Роллинг Стоунз» и «Кунстфорум» со своими ощущениями. Потом у меня появилась стипендия годовая. После этого мне предложили проект от Сената, грант годовой. И я втянулся в этот процесс под названием «кюнстфёрдерунг». То есть такой проект с художником – ты работаешь год, и тебе дают деньги на проект, в конце года представляешь вещь. Потом ее продаешь, тебя опять финансируют. А вещь непонятно куда уходит. Потом в какой-то момент мы с Ирой Дубровской сделали проект «Unterwasser», появился ребенок, и это уже стало важной причиной, чтобы остаться. А сейчас появилась Юля, человек близкий по профессии, музыкальная и, к тому же, сценарист. Такой получился тандем. Театр без актеров. То есть мы придумываем с ней какую-то интересную историю, а я уже руками ее исполняю… То, что мы сделали с «Колдунчиками» в Москве, то же мы делаем сейчас и в Берлине, в нынешнем виде это группа Animal cops. Но на самом деле кормлюсь я, если так можно сказать, все равно текстами прошлого и тем драйвом, той идеей, которая была. Когда все еще были живы и деятельны.

М.Б. Что подвигло сделать то, что сделано сейчас? Я имею ввиду попытку собрать старый состав и перезаписать песни «СВ».

С.В. Во-первых, добрая память осталась о том, что было сделано. И было совершенно понятно, что все равно было что-то недоделано. Хотелось все выстроить в какой-то определенный ряд, который можно показать. Потому что песни все были очень хорошие. Свен совершенно гениальный человек. У него был драйв. Я имею в виду тот момент, когда мы писали. Сейчас он вообще об этом слышать ничего не хочет, но нам захотелось это дело продолжить. Сначала мы даже сказали, что это «Среднерусская возвышенность». А потом показалось, что это глупо, и нет уже этого бэнда. Не восстановить. И честней назвать группу «Песни Среднерусской возвышенности».

Н.О. Даже сам географический термин-топоним ушел, его уже нет. Вдруг с годами мы ощутили себя потомками исчезнувшего народа, исчезнувшей Атлантиды. И оказалось, что практически нет никаких документов, свидетельств и, в общем, для меня эта реконструкция – попытка передачи некоего свидетельства – вот такая цивилизация существовала. Это как в той песне о хоральной цивилизации. Хоральным способом спеть, чтобы был услышан этот голос, текст, и это осталось.

Олег Котельников

Художник, поэт, участник субкультурной коммуникации восьмидесятых, автор панковских гимнов.


О.К. В классе пятом, а может быть, шестом ваш покорный слуга воссоединился вновь с Новиковым Тимуром, царствие ему небесное. Конечно же, в советском детстве всегда было время чтобы подумать и порисовать, но мы не рисовали как прочие хулиганы на партах, а исключительно комиксы. Сидели мы с Тимуром на первой парте. Так как она вплотную подходила к кафедре. С которой был виден весь зал, но не первые ряды. Конечно же, всевозможные публикации о молодежной субкультурке не проходили мимо нашего внимания…

М.Б. Иностранные, небось?

О.К. Какие иностранные! Что вы гоните такое. Нормальные советские журнальные публикации критического характера о фильмах, музыке и прочих инновациях. Как сейчас помню журнал «Крокодил» с фотографией Мика Джаггера во весь разворот… а может, и не было фотографий, но описания всяческих безумств рокенролльщиков присутствовали. Конечно же, все это увлекало молодежь нашего класса. Или были еще такие фильмы, по-моему режиссера Рома, где подобные субкультурки были показаны с изнанки. Всяческие антивоенные движение… Большим подспорьем были издания собратьев наших младших по соцлагерю. Всяческие болгарские, польские и чешские журналы. Журнал «Шпилька» польский был неплох в этом плане в восьмидесятые. Даже почему-то в Польшу сразу захотелось поехать. Позднее были приглашения, но ксендзам до сих пор не показался… А в журнале «Шпилька» на последних страницах публиковались фоторепортажи и статьи – такие, как встречи Пендерецкого и Сальвадора Дали. Журнал «Крокодил» обладал прекрасными карикатурами на буржуазное общество. И не менее замечательными художниками-карикатуристами – такими, как Каневский.


Битнички Тимур Новиков и Олег Котельников, 1984 год. Фото Евгения Козлова


М.Б. Аминадав…

О.К. Да, вот тут подсказывают, Аминадав… С таким именем волей-неволей станешь отличным рисовальщиком… И других неплохих мастеров резца и перышка. Было немало венгерских и кубинских карикатурных сборников, которые тоже тщательным образом изучались. Карикатура – немного другая эстетика, но живописный стиль последующих работ питерских художников от этого каким-то образом пострадал. В последствии, увидев юфиных мужиков, для меня это стало показателем реанимации именно карикатурного стиля. Ну и, естественно, в городе Петра Ильича Чайковского, о коем пока еще идет речь, была собственная субкультурная среда, которая в семидесятые годы развивалась и паразитировала. Это можно было наблюдать, прохаживаясь по солнечной стороне Невского проспекта: то ли в кокнаре, то ли в моче, практически лежали хиппаны, и их никто не трогал. Будучи никому не нужными, эти маргиналы группировались на солнечной стороне проспекта, рядом с кинотеатрами «Новости дня» и «Знание», в которых и шли эти самые фильмы про зарубежные субкультурки. Иногда заходя в теневую сторону проспекта, то бишь в «Сайгон».

«Сайгон» находился в гипотетическом центре города и это было удобным местом для кучкования. Конечно, вся разношерстная молодежная или уже не молодежная…там были люди уже пожившие. Как бы их обозначить… «подснежники оттепели», которые снова стали отогреваться во времена перестройки, и все это было забавным. Причем, помимо лежания, характерной особенностью было перемещение автостопом в никуда, за счет чего вырастали и налаживались связи с другими городами и субкультурками. Помнится, я каждое лето срывался не важно куда, лишь бы сменить обстановку и посмотреть страну. Была одна страна, и все перемещались нормально, поскольку население к художникам относилось дружелюбно. Кто ж знает, что они авангардисты… К тому же – поскольку в понимании населения художник был волосатый бородатый человек, несущий красоту в массы, – таковые персонажи были частенько задействованы на местах. Ну, там могилку поправить или стенгазетку нарисовать. Такой натуральный обмен прокатывал – и прокатиться до среднеазиатских стран и обратно не составляло труда. К тому же проводники брали на пустые места, и все это могло быть бесплатным, поскольку билеты стоили копейки и люди, находившиеся в предвкушении отмены института прописки, были практически в равном положении. (Кстати, можно отметить, что немалую роль в торможении развития страны играла именно пресловутая прописка, введенная Сталиным, по месту работы и жительства. Это надо отметить большим шрифтом и красным цветом, поскольку сидение на одном месте кучек подконтрольных специалистов ведет к сужению кругозора и деградации.)

В то же самое время, опосля Олимпиады, открылся рок-клуб, да и выставочные площадки тоже стали притягательными местами. Выставки тогда курировались «геблом» с птичьими фамилиями: Вороновы, Коршуновы, Орловы. Которые, вне всякого сомнения, сравнивали себя с неким таким витающим в эмпиреях, фактически – совковыми ангелами. Крылатые бестии…

И конечно, на этих выставках происходили жаркие полемики: что выставлять, а что нет. Сначала была самоцензура, а затем рубила Марта Петровна Мудрова, сотоварищи. Ходила вдоль экспозиций и выискивала всяческие подвохи и изъяны, не свойственные социалистическому отображению действительности. И порой находила их даже у тех художников, которые и не подозревали, что они у них есть. А она находила. Тоже самое происходило в других областях субкультурки, но, тем не менее, поскольку город, в общем-то, красивый, то эта красота спасала многих отвергнутых гениев от суицида. Которые теперь воспряли – благодаря тому, что патриотический нефтедоллар наконец-то стал искать свою жертву среди себе подобных…

Вот в таких условиях и происходило становление этого, с натяжкой, «сопротивления». Оно, конечно же, шло под чутким руководством, но в силу своей совершенной абсурдности и непредсказуемости, никакому контролю не поддавалось. Самоконтролю-то не поддавалось, а о контроле и речи быть не могло. И до сих пор это можно наблюдать, когда в салоны транспорта входят контролеры и просят предъявить билеты, многие «зайцы» ведут себя очень странно.

М.Б. Бывало что «зайцев» и высаживали.

О.К. Ну да, цветоводы по психушкам. Но это мало интересно и вообще, вы какие-то странные вопросы наводящие задаете…

М.Б. Я то вообще сижу, молчу. Вы меня на разговор провоцируете, вот я и рефлексирую.

О.К. Ничего я не провоцирую. Я вообще не с вами, а с вашей мандулой (показывает на диктофон) разговариваю… А вы идите покурите… на здоровье.

Так вот, уже была в 80-м году выставка в Манеже, на которой даже был обещан какой-то каталог, который представлял из себя кусок картона с именами участников, были уже сказаны какие-то слова о новом искусстве. Выставка была приурочена к фестивалю спорта в Московии, с опасливыми намерениями о том, что мало ли какие иностранные туристы случайно заедут. А вот тут-то как раз и выставочка во Дворце молодежи. Свою картину, как помню, вез тогда в рюкзаке. А ходил я тогда с длинными волосьями и в шинели военно-морской. Из-за этой шинели всегда чувствовались спиной жадные взгляды мужчин, и часто задавались вопросы:

– Батюшка, а где служите-то?

На что приходилось отвечать, что, мол, обознались, милый или милая. Принеся картинку в рюкзачке, я, конечно же, был отвергнут и не имел возможности поучаствовать в этой заманухе, посвященной роковой переломной дате в советском искусстве. Уже возникали выставки ТЭИ, которые становились регулярными и проводились во Дворце молодежи и ДК Кирова, где базировался джаз-клуб. А в клубе Ленсовета образовалось общества любителей авангардной музыки, куда я тоже каким-то образом попал, благодаря моему приятелю Михаилу Малину, который в то время рассекал по музыкальным олимпам. Там была даже исполнена какая-то задумчивая композиция, минут на тридцать, в составе: Малин и еще один пианист, где-то найденный, (который, увидев рояль, стоявший на этой сцене, впал в кому, бормоча: «По этим клавишам ударяли руки Чекасина, Ганелина…»). На что ему было сказано – не охуевай – и при полном зале и овациях состоялось выступление. К тому времени уже были совместные с Тимуром опыты по звукоизвлечению, и я отыграл на перкуссии, Малин на флейте, при аккомпанементе дрогнувшего пианиста. Прозвучал неориентированный джаз, с распуливанием ножей, каких-то коробочек, что потом достаточно долго обсуждалось в клубе. В этом ЛДМе и состоялись первые музыкальные сходняки, где тогда уже выступал и Гребень (в качестве звезды тбилисского масштаба), Курехин, который тогда плотно общался с джазистами и позже выбрал именно это место как стартовую площадку для «Поп-Механики». Музычку играли активно многие с середины семидесятых, но, на мой взгляд, это был первый момент единения различных музыкантов. Что-то начинало вариться вместе. Кроме этого Ленсовет был знаменит только клубом кактусистов и аквариумистов. Клуб же «81» был литературной площадкой. Но и там происходили сборища маргинальных художников, где происходили показы разных иностранных и отечественных фильмов. В том числе и первые фильмы Юфы. Если серьезно оценивать государственную деятельность в области культуры, то поскольку органы выполняли все действия по поручению, а маргиналы творили от себя лично и выходило это гораздо искренней и интересней, государственный вклад в развитие художественной культуры был минимальным на период восьмидесятых. Взять хотя бы того же Тарковского, Германа или, например, Мотыля с его «Белым солнцем в пустыне». Конечно же, двигателем всегда служила тяга к самореализации и самоидентификации. Поэтому официальная культура была абсолютно несерьезной, хотя всегда пыжилась перед неофициальной, что непременно осмеивалось.

Фактически бурные семидесятые плавно переросли в свирепые восьмидесятые. Молодежь от слов перешла к делу. Раньше молодые люди больше философствовали, а теперь людям приходилось делом доказывать правильность своих убеждений, может быть даже не озвученных подчас. Этому способствовало низкое техническое обеспечение. Такое, как немое кино, в процессе воспроизведения которого молча происходил распад сознания как у зрителя, так и у участников процесса. В году 82-83-м, ища себе кинооператора для подводной съемки, через Михаила Дубова-Виноградова, я познакомился с Евгением Юфитом, который жил на соседней улице. В этот же день туда зашел Андрей Панов с друзьями, который, видимо, взревновав, тут же пустился в кулачный бой. В итоге мы крепко подружились, а Юфа, который был заинтригован предложением немедленно приступить к съемкам под водой, примкнул к процессу. Евгений тогда уже закончил технический вуз, и его увлекали исключительно непосильные задачи.

Тогда же на месте проведена разведка боем, были показаны шедевры битничества, которые висели у Юфы на стенах. Типа щуки с подгнившим хвостом; трубы мятые, на цепях. Фотографии различных битников в чепцах и очочках, во всяческих устрашающих позах или, наоборот, в каких-то смешных ситуациях. Посмотрев на этих мужичков, я предложил Евгению порисовать, предоставив свои краски и посильную поддержку. Тем более, что сам был вдохновлен наличием битничков в городе настолько, что это выразилось в серии картин по поводу жизни и быта этой мифологизированной группы лиц. Женя долго упирался, мотивировав тем, что он не умеет раскрашивать, но я пообещал раскрашивать за него, что впоследствии и выполнил. Естественно, первые работы Юфита были немножко цветными. А потом уже взяло матерое свое – поскольку пленка Ц-50 стоила копейки, а цветная слайдовая очень дорого. Конечно же, большинство микрофильмов были черно-белыми. С этих слайдов и делались первые публикации в буржуазных средствах массовых информаций, к тому времени уже засуетившихся. И поэтому я считаю, что такая черно-белая гамма некрореализма изначально возникла из экономических соображений, не без вмешательства всего гениального, которое тогда шло широким фронтом. Вполне возможно, что все это было в 84-м году, так как незадолго до этого уже была сформирована группа «Новые художники». Тимур Петрович прорубил ноль-окно на выставке ТЭИ, сотворил утюгон и открыл галерею «Асса» вместе с новым направлением искусства, имеющим вектор Восток-Запад.

Тогда же фильмы снимались на загородных сессиях, и вполне возможно, что увидав веселую гоп-компанию, за нами увязался Олег Григорьев. Я не помню, чтобы это было в ключе «ветеран и дети», но наше мальчишеские копошения вызвали у него аллюзии танца, и первые ассоциации, видимо, были с танцем зверюг в горах… И так как вы говорите, по общим воспоминаниям с криком «Асса» Григорьев кинул свою кепку на землю и ей еще долго играли в футбол. К тому же у Юфы грузинская тема сидела внутри, так как он специально изучал историю дебилизма двадцатого века, которая, по идее, мультинациональна. Вот, собственно, так и можно обозначить происхождение самого термина «Асса» – который и пошел в массы.

Не менее известен в наших узких кругах был безмолвный герой по имени Зураб: эдакий голем человека, который активно участвовал во всех некросъемках, был метаем с крыши и всячески истязаем. Он – самый бывалый участник событий – был впоследствии был пленен милиционерами. Пленение Зураба произошло десятого мая, не помню какого года, после фотосессии под Ржевскими мостами. Но почему именно эта дата засела в памяти? Кто-то из ветеранов, выйдя попить пивка, увидел сцену: группа непонятных молодых людей в чепцах скидывают вниз какого-то мужчину в костюме, фотографируя событие. Тут же был вызван наряд – и на трамвайных путях наша группа и чемодан с Зурабом были задержаны. Мы вошли в отделение, где резиновый Зураб традиционно выпрыгнул из сложенного чемодана. Сначала перепугавшись, а затем – рассмеявшись, милиционеры всех отпустили, но голема оставили себе, якобы – для следственных экспериментов.

Через пару часов, встретившись с друзьями, мы известили о пленении Зураба, голова которого к тому времени была оторвана и сажалась на какой-то штырь. И, возможно, после этого некрореализм приобрел свои брутальные формы, когда до этого кинематографисты-новаторы довольствовались куклой, а теперь были вынуждены перейти к человеческим жертвоприношениям… Вот так, в который раз, доблестные органы вмешались в плавный ход не своей истории. Хотя и художники вмешивались активно в жизнь трудящихся и даже военнослужащих. Когда панковская песня «Жировоз» уже была сделана и пелась регулярно на каждой пьянке, Евгения привлекли на офицерские сборы. Ничего не подозревающие военные доверили ему взвод солдат, которые ходили под эту песню строем… В довершение своего пребывания в армейских частях Юфа решил сделать фотосессию на дембельский альбом, она популярна и по сей день. Для этого их старшой предложил забить кабана, которого те изловили, забили, облили керосином и подожгли. Потом, столпившись возле опаленной тушки, на которой процарапано ДМБ-85, они коллективно фотографировались. Есть, что вспомнить… где-то эти альбомы гуляют по стране.

М.Б. А можно про Григорьева поподробнее?

О.К. С Олегом Григорьевым я познакомился на рубеже восьмидесятых у Тимура Новикова, куда его привел Володя Гоос, его старинный приятель. Уже тогда Григорьев был немало известен по городу своими стишками, которые ныне издаются, и представлялся народным поэтом – что, собственно, так и было. В тот же период был инспирирован процесс со стороны Союза Писателей, которые через «Литературную газету» в лице МихАлкова, наговаривали целые абзацы. Олег даже показывал оную газету, где в статье действительно присутствовали забавные мыслеформы типа – таким поэтам, как Григорьев, не место в детской литературе…

Теперь же мы понимаем, что односторонняя полемика велась от лица не только сталинского, но и путинского гимна. Таких одиозных фигур было немало, и, понимая, что их паровоз примитивной рифмы давно ушел, всегда высказывались против проявлений всего нового. Григорьев, сорок третьего года рождения, был в расцвете своих сил, и уже тогда они с товарищами успели сделать «Витамин роста», которая тут же стала раритетом и на что и пошла такая реакция со стороны функционеров. И вот на съезде литераторов, редактором как бы сатирической программы «Фитиль» (ныне, спустя пятнадцать лет отсутствия в эфире, реанимированной), были озвучены гневные слова в адрес григорьевского юмора, который, в свою очередь, нормальные литераторы сравнивали с творчеством ОБЭРИУТов, так же склонных к эпатированию публики. Сравнение было, конечно же, лестное для обоих проявлений, но, так или иначе, ключик в виде стишков-страшилок был найден.

И вскоре подобные стишата заполонили не только детские сознания, став как бы фирменным стилем урбанистического фольклора. Причем, некоторые стихи Григорьева уже воспринимались как народные, а народное творчество – как григорьевское.

А когда мы познакомились, все это было в новинку; в литературе, да и не только в литературе, наступил полный коллапс. Люди, как цветы, исчерпавшие свои соки, перестали развиваться. Нужны были новые горшки для пересадки, а их не было. К тому же все эти карликовые растения от искусства, сохраняющие свою природную мощь, еще и обрезались стараниями опытных садоводов от номенклатуры. Почва была абсолютно истощена и любой новый информационный позыв извне воспринимался «на ура». Ныне литература находится на достаточно высоком профессиональном уровне и продолжает развиваться, а тогда этот уровень сознательно принижался и поэтому все, произраставшее в советском саду, принимало причудливые уродливые формы, как в японских садах бонсай.

М.Б. Мне так кажется, что все это – отголоски послевоенных потрясений, когда на генетическом уровне люди помнят, что надо думать прежде чем делать, но не совсем помнят, как именно думать, и что нужно для того, чтобы сделать…

О.К. Совершенно верно. Думалки двадцатых частично были перебиты, а частично поставлены в жесткие рамки выживания как Чуковский – но не без исключений, подтверждающих правила. Пастернак, чего у ж там, – яркий пример такого феномена, послевоенного присутствия мысли в литературном творчестве. Разница в прочтении ощущалась на каком-то первобытном уровне, когда, читая Пастернака, все было ясно и просто, но по прочтении советской литературы не было ясно ничего, потому как авторы сами не понимали, зачем они это пишут. И это явление бездумного движения вперед каким-то образом отразилось на всех послевоенных поколениях. Путь напарывания на занозы. Больно – а что делать? Маршрут такой…

Но, чтобы не сбиваться с мысли… Григорьев был представителем поколения «оттепели», который вырос в относительно щадящей атмосфере, и к восьмидесятым был абсолютно не курируемым со стороны функционеров и строя, со всеми его мощнейшими табу. Поэтому его ирония по отношению к действительности, опорочивающая изъяны, имела свой успех и востребованность. При этом стихи, предлагавшиеся как детские, нравились всем возрастам, потому как были проводниками той светлой «детскости» в мир взрослых людей. Конечно же, он еще и рисовал, и общался со многими представителями питерской творческой среды шестидесятых, начиная с Шемякина, и прочих представителей наследников идей Арефьева, Шварца и многих других довоенных деятелей. Все это перекликалось в его творчестве, особенно когда употреблялся портвейн – и появление всех этих тусовок и кружков было вполне закономерным для обеих столиц. Да и сейчас перетекание из пустого в порожнее происходит и сейчас.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации