Текст книги "Собрание сочинений. Том I"

Не говори: «Мое дело непоправимо, душа моя очерствела для молитвы, возвышенные молитвословия Церкви остались ей чуждыми; я принужден кое-как продолжать свое служение ради пропитания семьи, но я уже омертвел для того, чтобы покорить себя всецело церковному молитвенному строю и оправдаться на Суде Божием, сугубо страшном для Его служителей, которым были вверены христианские души».

Не говори так или лучше повтори эти слова, но со смиренным сознанием своей тяжкой виновности перед Сердцеведцем, со смиренною мольбой о прощении и о благодатной помощи. Она не замедлит. Много было пастырей нерадивых, но покаявшихся даже в старости и прославившихся вместе с теми, кто от юности понес благий крест Божий. Бог не в меру дает духа (см. Ин. 3, 34). Если исповедаешь Богу с покаянием свою греховность, если обещаешь Ему по совести исполнять и для себя, и для паствы твоей положенные молитвословия и духовные подвиги, то Бог пошлет тебе и духа умиления, и терпения, и ревности об истине, и отеческой ласки к пасомым, и сердечного сострадания. «В бездне греховной валяяся, неизследную милосердия твоего призываю бездну: от тли, Боже, мя возведи». Воспрянув от тли, ты должен во весь остаток твоей жизни учиться благочестию и пастырскому художеству, а учителей ему немало. Достань «Лествицу» прп. Иоанна, или аввы Дорофея «Поучения», или хотя бы «Путь ко спасению» еп. Феофана – и целый мир духовного совершенства откроется перед тобою. Люди увидят и услышат твою молитву как бы другого человека, и твое колеблющееся и смущенное стадо встрепенется, воспрянет и начнет послушно следовать за тобою в святом православном подвиге благоговейной, Церковью узаконенной молитвы и прочих добродетелей православного благочестия и скоро сделается недоступным для лютых ересей, получая от тебя разумное против них врачевание, но знай, что первое врачевание, первое предохранительное средство и первое орудие против еретических соблазнов есть точное, полное и благоговейное выполнение нашего богослужебного чина в церкви и при совершении треб.

Исповедь (Из воспоминаний по моим лекциям)
Записано в 1919 году в плену.

Значение исповеди для христиан

Когда я преподавал науку пастырского богословия в двух академиях, то мои слушатели с особенным интересом собирались на лекции об исповеди, которых я читал ежегодно четыре и более. И тогда, и много времени спустя, по окончании мною академической службы, меня упрашивали воспроизвести эти лекции на бумаге и затем отпечатать. Но, имея при себе только самое краткое оглавление их содержания и обремененный всегда множеством дел и людей, я так и не собрался до сего времени взяться за это дело, тем более что предметов, просившихся из-под моего пера, всегда было немало, а времени свободного – только ночи.

В настоящее время, заключенный в униатском монастыре, я располагаю свободным временем в избытке, но опасаюсь, что работа моя потерпит немалый ущерб по той причине, что тех, хотя и очень кратких, можно сказать, символических конспектов при мне нет, а память, конечно, не может сохранить всего, о чем я говорил в академических аудиториях 19 лет тому назад и ранее. Но, отложив всякое притязание на полноту изложения предмета, поделюсь с читателем из того, что Господь поможет мне вспомнить.

Исповедь, совершаемая служителем Христа, есть такое дело, которое в некотором смысле должно сопровождать все его отношения к верующим. Называя священников духовными отцами, христиане сознают, что такие избранники Божий имеют право и обязанность постоянно взывать к голосу их совести и требовать открытия им своей души. Конечно, с усложнением житейских отношений, с омирщением и нас самих, и нашей паствы, и нашего общения с людьми пользоваться этим правом, вернее, исполнять сей долг нашего звания, возможно бывает не при всякой обстановке, но тем не менее даже плохие христиане сознают, что по существу дела должно бы быть иначе. Они никогда не примирятся с иным взглядом на священника как на посредника между собою и Богом и в молитвах, и в присужденной каждому человеку постоянной борьбе между добром и злом. Вот почему даже в последнее время всеобщего охлаждения к вере и спасению могут существовать такие священники и монахи, которые с кем бы и о чем ни говорили, но направляют свои мысли и слова так, как бы беседуя с кающимися на исповеди. Их теперь немного, но еще недавно, на нашей памяти, в благочестиво настроенных патриархальных сельских приходах и даже иногда в среде общества образованного можно было встречать пастырей так настроенных и так окружаемых людьми, что их беседа с паствой и дома у них, и в собраниях, и где угодно ничем почти не разнилась от беседы на исповеди: спасение души, воля Божия, истина Божия – вот что всегда являлось предметом взаимообщения пастыря с паствою.

Высший образец таких отношений являют собою монастырские старцы, к которым приходят для исповедания помыслов и за руководственными советами монастырские братия и все православные христиане со всех концов мира. Ответы и советы старца приемлются как голос Божий, и преступить их люди почитают смертным грехом по подобию греха Адама и Евы. Не думайте, что такое или хотя бы подобное отношение к пастве, даже к приходящим на исповедь, есть нечто совершенно недосягаемое для обыкновенного духовника: большинство нашего духовенства само не знает, какая великая духовная сила находится в руках верующего духовенства. Оно воспитывается, в большинстве своем, отдельно от жизни мирян и, будучи с детства среди духовных лиц, зная последних не столько как служителей Божиих, сколько в качестве своих родных отцов, родственников или начальников, наши священники и прочие духовные лица и вообще сыны духовного сословия не представляют себе исповедь так таинственно, так трепетно и так мучительно, как обыкновенные миряне, простые ли или образованные: здесь сходятся в одно эти во всем разобщенные члены нашей паствы, кроме, конечно, тех, которые совсем перестали являться на исповедь и отвернулись от Христовой чаши.

Может быть, мне скажут собратья пастыри: «Ты ставишь нам в пример Оптинского о. Амвросия и о. Иоанна Кронштадтского, но что общего между благоговейно преклоненной толпой, собравшеюся к их подножию, и моей нетерпеливой паствой, теснящейся, в количестве 500 человек, около исповедальни, чтобы затем, ворвавшись в нее поодиночке, пробормотав несколько раз: грешен, грешен – и затем поспешить убраться из церкви?»

Да, общего здесь мало, но бывает и хуже: в некоторых многолюднейших епархиях Восточной Украины священники исповедуют зараз по 15–20 человек, а в Петрограде многие отцы исповедуют разом всех собравшихся в церковь, предлагая затем желающим поговорить с батюшкой и отдельно, но таковых смелых христиан оказывается очень немного, а иногда и никого; всякий думает: нас 500 человек, и если каждый пойдет отдельно говорить, то до утра не успеют.

Явление печальное, скажу более – ужасное, а я должен присовокупить еще одно, более ужасное, но для большинства не новое сообщение. На епархиальных съездах после первой революции 1905 года в нескольких местах духовенство постановляло: «Отдельную исповедь отменить и заменить общею», т. е. просто отменить исповедь, или, что то же, отменить православную веру, ибо с отменою исповеди отменяется и тот взгляд на благочестие как на постоянную внутреннюю борьбу, чем наша вера и отличается от лютеранской и штундовой ереси. Конечно, эти богохульные постановления не выражали собою голоса и желаний всего духовенства: большинство последнего, надеюсь, в ужас приходило, узнавая о таком безумии своих собратьев. Но это самое большинство, конечно, не будет спорить против того, что исповедь у нас совершается бестолково, безобразно, не по чину церковному и не по духу пастырскому. Миряне сознают это еще болезненнее, но от кого зависит поставить дело иначе? Кто главный виновник того, что оно упало с надлежащей высоты?

Конечно, мы – пастыри. Мы имели и имеем полную возможность не ослаблять его до такой степени; мы и теперь можем это дело исправить, было бы только доброе желание да доброе старание поработать – прежде всего над самим собой. В чем же эта первая работа должна заключаться?

Мы сказали, что духовные лица не вполне сознают, с какою благоприятною для назидания настроенностью души предстоят им миряне во время исповеди. Чтобы дать себе в этом ясный отчет, остановите свое внимание на том, что беседа между двумя людьми на исповеди составляет собою явление совершенно исключительное в жизни исповедующегося и вообще в жизни людей. Ведь все разговоры, которые ведутся между людьми вне исповеди, особенно в настоящее время, имеют целью скрывать свои недостатки и выставлять свои, часто несуществующие, достоинства. Большинство людей считает своими врагами тех, кто обличил их в чем-либо, даже тех, кто узнал о них что-либо недоброе. На совести почти каждого человека есть дела, слова и мысли, в коих он под ножом не признался бы своим знакомым, а придет день и час исповеди, и он добровольно все это излагает своему духовнику. Правда, он и духовнику выскажет это только после тяжелой внутренней борьбы и при уверенности, что духовник никому не передаст его признаний; он, быть может, несколько лет уже уклонялся от исповеди потому только, что не мог победить своего стыда, своей гордыни, но если уж он пришел, то распнет себя духовно и расскажет свой грех. Подумай об этом, иерей Божий, и пожалей, полюби человека. Никогда человек не бывает так прекрасен, так мил Богу, как тогда, когда он убивает перед Ним и перед тобою свою гордыню. Лишь только уничтожен этот главный враг нашего спасения, враг Божий, т. е. гордость, сейчас же душа исповедающегося становится открытой для восприятия самых святых мыслей, желаний, намерений и решений. Блажен ты, духовник, если Бог тебе скажет то, что именно может послужить на пользу твоему духовному чаду для совершенного или постепенного отрешения от прежних грехов. Но Бог помогает труждающимся, а не лежащим, говорит святитель Тихон Задонский, и вот ты и должен главною задачею своей жизни поставить приобретение опытности духовного врачевания, т. е. руководственных указаний христианам, как бороться с грехом, как укрепиться и в добродетели.

Увы, нужно сознаться, что в этом деле наше духовенство совершенно неопытно. Его учили в школе всему, кроме этой главнейшей премудрости, и ее имеют только те пастыри, которые собственным трудом ее снискали или через чтение творений отеческих, Библии, или через знакомство с опытным старцем, или через молитву и собственный опыт наблюдения над собою и паствою, а главное, через собственный посильный подвиг борьбы с грехом.

Мы уже упоминали, что для приобретения опытности духовнику должно поработать прежде всего над самим собою; в чем эта работа? Ответ: должно полюбить людей, полюбить человека, по крайней мере, в эти минуты, когда он отдал себя тебе, отдал себя Богу. Лучшим, чем в эти минуты, ты едва ли его встретишь, и если ты не постараешься теперь полюбить его, то никогда не полюбишь в условиях обычной жизни. Но как же приказать своему сердцу, если оно холодно? Нет, оно не может остаться у тебя холодным и безучастным, если ты потрудишься дать себе отчет в том, что ты совершаешь, что совершается около тебя; если не придешь на исповедь «между прочим», если не оторвешь на это время своей души от забот хозяйственных или семейных. Смотри, какой исключительной на земле чести сподобил тебя Бог, какое благодеяние тебе посылает. Ведь ни отцу, ни матери, ни жене, ни другу, ни царю не откроет христианин тех тайн души своей, которые он теперь раскрывает Богу и тебе. И если хирург с великим тщанием и страхом берется за нож, чтобы совершить опасное и потребное резание человеческого тела, то, конечно, во много раз больше должен ты и трепетать и молиться, чтобы исцелить, а не убить бессмертную душу.

Душевное настроение самого духовника

Ибо если бы мы судили, то не были бы судимы (1 Кор. 11, 31), – пишет апостол. Три четверти или, может быть, девять десятых наших грехов, ошибок и даже преступлений происходит потому, что люди не хотят подумать о своих словах и действиях прежде, чем что-либо сказать или сделать. Кто не работает над собою, тот не знает, какое огромное значение для души и для разумной жизни имеет даже минутное отрешение от окружающей суеты и сосредоточение мыслей и совести над тем, чего требует от тебя Господь в данных обстоятельствах, вообще в данное время.

И вот, если ты, собираясь принимать исповедь христиан и призвав в помощь Божественную благодать, сосредоточишься мыслью над тем, что ты сейчас прочитал здесь, если вспомнишь, как и сам ты приходил исповедать свои грехи, как подчас тяжка была твоя собственная борьба со страстьми и как плачевны падения, то ты уже сотворил великое благодеяние своей пастве. Несомненно, что если не всем, то многим из твоих духовных чад ты скажешь умилительные и потрясающие слова, которых бы не сказал, если бы не исполнил моего, этого немудреного, совета. Ты спросишь: неужели столь малое усилие над собою может быть причиною великих последствий, как нравственное потрясение и даже настоящий покаянный перелом в нескольких жизнях моих ближних, за которых Христос распялся? И это теперь, когда и религия-то в полном пренебрежении, и на архиереев-то никто смотреть не хочет, а я, незаметный простой священник, могу надеяться на такую силу своих слов?!

«Испытай и виждь», – отвечу тебе я, и не удивляйся. Трудно ли миллионщику осчастливить и обогатить целую деревню одним росчерком пера на банковском чеке или одним кратким приказом старосте выдать голодающим сто кулей муки? А ты богач духовный, великий богач, если даже сам еще не мудр и не свят, но богат ты не своими добродетелями, не своею силою духовною, а пребывающим в тебе дарованием, которое дано тебе по пророчеству с возложением рук священства (1 Тим. 4, 14). Не сами по себе твои слова сильны, а благоприятна в эти минуты та почва, та земля, на которую падает твое духовное семя. Эта благоприятность возделана веками церковной жизни, хотя и пошатнувшейся в наши дни, но все же носящей на себе следы или отражение бесчисленных духовных подвигов, борьбы и страданий воспитавшей христианина среды, семьи и его собственных, хотя бы и не очень постоянных, усилий одолевать зло и насаждать добро и веру в своем сердце. И вот, согласно учению Церкви, он взирает теперь на тебя как на глашатая Божия, как на пророка и словам твоим и мыслям сам дополняет цену от собственного возвышенного настроения и веры, как бы слушая слова Бога. Да оно почти так и есть на самом деле. Если ты восприял в себя скорбь и борьбу этого человека, если возлюбил его и уничтожил себя перед Господом в своем сердце, и призвал молитвенно Его благодатную помощь, то на тебе, хотя и грешном пастыре, исполнится слово Господне: ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас (Мф. 10, 20). Слова эти имеют не тот, уже вполне сверхъестественный смысл, чтобы каждый раз священник получал, помимо собственной головы и сердца, особое откровение от Бога, а тот, что благодать Божия, призванная совершителем сего великого таинства в смиренной молитве, озарила его душу духовною любовью и состраданием к кающемуся, а затем, как выражается святитель Тихон Задонский, даже о ревностных мирянах: «Любовь сыщет слова, коими можешь пользовать душу ближнего, и сие дело не требует большой учености, – единого напоминания (о Боге и совести) требует». Вот почему мы храним глубокую уверенность в том, что главное условие плодотворного выполнения духовнического дела заключается в том убеждении, что просвещает и укрепляет его в добром намерении не наша мудрость, а благодатное озарение его души и твоей собственной души как посредника между ним и Богом. Если бы я мог вложить в читателя-священника это убеждение и такое чувство, то почитал бы свое руководство вполне достаточным и даже законченным ввиду приведенных слов святителя Тихона; и если мы все-таки продолжим свою речь об исповеди еще далее и даже коснемся воспроса о внешнем ее порядке, то по преимуществу все с тою же целью, чтобы читатель-священник, всмотревшись обстоятельно в это дело, нашел бы в том еще сильнейшие побуждения к тому, чтобы собственную душу наполнить ревностью о стяжании духа веры, смиренномудрия и сострадательной, пастырской любви к кающимся.

Приходится, однако, убеждать духовников к такому внутреннему подвигу очень настойчиво, и все-таки, к сожалению, нередко безуспешно, ибо насколько сей подвиг духовничества велик, свят и плодотворен, настолько злые искушения отвлекают от него нашу душу. Коснемся сперва тех, которые исходят не от злой воли нашей, а от малодушия и неопытности. И вот первое, что скажет вам неопытный священник в ответ на мысль о доступности кающихся к глубокому воздействию на их души: половина приходящих на исповедь людей привыкла исполнять это дело как тягостный и скучный долг приличия; когда же общественное приличие перестало сего требовать, особенно со времени революции, то большинство их перестало и говеть, а из продолжающих исполнять сей обычай едва ли не большинство исполняют его только по старой привычке. Говорить им слова любви и пламенного увещания все равно что бросать горох к стенке. Я не согласен с тобою, любезный собрат, но против твоего указания пока не буду спорить. Иметь притязание на коренное обращение к добродетели всех, принявших у тебя таинство Исповеди, было бы, конечно, слишком смелым. Но почитай книгу Деяний. Разве проповедники обращения к Богу добивались того, чтобы непременно все жители посещаемого ими града уверовали во Христа? Нет, они останавливали свое внимание и свое чувство на немногих уверовавших и потом преподавали им Слово Божие и свои души (см. 1 Фес. 2, 8). Конечно, их слушатели-иноверцы не были их паствой, их духовными чадами, как пришедшие к тебе на исповедь христиане. Но хотел бы я тебя убедить в том, что, если ты хоть некоторых, хоть немногих смиренных грешников отечески восприимешь в свою душу и голосом участия и любви от имени Божия будешь увещевать их и учить духовной борьбе, то и это будет большим подвигом в очах Божиих и Церкви, чем все прочее, чем ты послужишь Ему и ей. Если ты деятельный секретарь епархиального собрания, председатель свечного завода, член семинарского правления или консистории, то все эти почтенные труды ничего не стоят сравнительно с тем, чтобы хотя одну душу возвратить с пути погибельного на стези спасения. В теории ты и сам, конечно, с этим согласен, но, к сожалению, у большинства иереев те мирские или полумирские дела отнимают гораздо больше не только времени, но и сердечных забот и усердия, чем попечение о том, что дороже всего мира, т. е. души человеческие, им вверенные.

Ты опасаешься, что тебя оттолкнут увещаемые? Начни с тех, от которых ты ожидаешь иного отношения; только начни, только поработай над собой, как я написал здесь, и приступи с добрым расположением и молитвой к совершению сего таинства. Лишь бы дал тебе Бог вкусить той духовной сладости, с которою ты мог бы повторить слова евангельского отца: Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15,24). Столько же духовного блага и принесешь ты ему, сколько и себе самому. Подобно молодой женщине, родившей первенца, ты найдешь в своей душе совершенно новые, дотоле неведомые тебе и невиданные мирским людям обильные волны святых чувств любви, сострадания к людям, восторженного прославления Спасителя, их дерзновения за святую веру и готовности все претерпеть за истину Христову. Тогда ты поймешь, если не понял до дня своей хиротонии, что священник не обыкновенный христианин, не обыкновенный человек, но соучастник искупительного подвига Христова, носящий в душе своей множество душ, ему вверенных. Поймешь ты тогда, что благодать Священства, тебе преподанная, не есть только «право совершать церковные чинопоследования», а определенный нравственный дар, особая добродетель духовной любви, о которой так выражается свт. Иоанн Златоуст, определяя сущность благодати Священства: «Духовную любовь не рождает что-либо земное; она исходит свыше от неба и дается в таинстве Священства, но усвоение и поддержание сего дара зависит и от стремления человеческого духа». Эти слова отца Церкви я неоднократно приводил в своих писаниях, привожу и здесь, ибо ими во всей точности запечатлевается все вышеописанное.