Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга третья. Июль"

Слово на обретение мощей преподобного Максима Грека
(21 июня / 4 июля)

Зарею Духа облистаемь, витийствующих богомудренно сподобился еси разумения, неведением омраченная сердца человеков светом благочестия просвещая, пресветел явился еси Православия светильник, Максиме преподобие, отонудуже ревности ради Всевидящаго отечества чужд и странен, Российския страны был еси пресельник, страдания темниц и заточения от самодержавнаго претерпев, десницею Вышняго венчаешися и чудодействуеши преславная.

Тропарь преподобному Максиму Греку

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие во Христе отцы, братья и сестры!

Сегодня Святая Церковь вспоминает день обретения честных мощей преподобного Максима Грека. Житие преподобного Максима являет нам удивительный пример истинно христианской, бескорыстной, жертвенной любви к ближнему, любви, преодолевающей все препятствия: этнические различия, расстояние, невзгоды и личные обиды. Преподобный всей жизнью своей засвидетельствовал истинность апостольских слов о том, что во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни варвара, ни скифа (Кол. 3,11): греческий монах, рожденный и воспитанный на Балканах, он стал русским святым, подлинно своим для Руси, несмотря даже на то, что встретил в нашей стране не теплый радушный прием, а стену непонимания и враждебности…

Будущий подвижник родился около 1470 года на северо-западе Греции, в городе Арта, что в области Эпир, и во Святом Крещении получил имя Михаил. Родители Михаила, Эммануил и Ирина Триволис, были не только богатыми, знатными и образованными людьми, но и подлинно благочестивыми православными христианами, поэтому и сына своего они воспитали в любви ко Христу. Михаил получил прекрасное домашнее образование, обучался у лучших учителей Арты и острова Керкира (Корфу). Но пытливому уму юноши этого было мало. Он стремился к более обширным и глубоким познаниям, в чем его поддерживали и родители. А так как в разоренных турками греческих землях продолжать образование было невозможно, Михаил с благословения родителей отправился в Западную Европу.

В течение пятнадцати лет молодой грек постигал философию, историю и филологию, изучал древние и новые языки: сначала в Париже, затем в Венеции, Падуе, Флоренции и Милане, где сблизился со многими известными деятелями той эпохи. Постепенно из разряда учеников Михаил перешел в ряды учителей, став своим в ученых кругах Италии. Его ожидала блестящая будущность – но душа молодого человека жаждала чего-то большего, высшего.

Несмотря на уважение к западной учености, глубоко верующему Михаилу были чужды откровенные симпатии к язычеству, насмешки над христианской верой, развращенные нравы, широко распространившиеся в те годы в образованных слоях западного общества эпохи Возрождения. Михаил не мог не понимать, что худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33), а потому и его собственной душе грозит потеря чистоты. «Если бы не Господь, пекущийся о спасении всех, помиловал меня и не посетил вскоре Своею благодатию, и не озарил светом Своим мысль мою, то давно погиб бы и я с находящимися там проповедниками нечестия», – вспоминал впоследствии преподобный.

И Господь, видя благое расположение Михаила, хранил Своего раба. Многочисленные духовные соблазны не только не поколебали его веры, но, напротив, лишь укрепили в верности Христу и Его Святой Церкви. Михаил принял решение полностью посвятить свою жизнь служению Богу и ближнему. Вернувшись в 1507 году на родину, он отправился на Афон и принял монашеский постриг в монастыре Ватопед, с именем Максим – в честь святого преподобного Максима Исповедника.

Около десяти лет провел Максим на Святой Горе, неустанно подвизаясь и совершенствуясь в монашеских добродетелях: любви, послушании, воздержании, смирении и нестяжательстве. Продолжал он углублять и свои познания: в богатой библиотеке монастыря Ватопед хранилось множество бесценных рукописей, в том числе редкие книги, некогда принадлежавшие византийским императорам – ктиторам этой афонской обители. Иногда Максима посылали в мир по делам монастыря, и подвижник старался использовать эту возможность, чтобы духовно укрепить жителей порабощенной османами Греции, наставить их в вере Христовой.

Братия монастыря глубоко уважала преподобного Максима и за его ум и познания, и за его добродетели: смирение, искреннюю и горячую любовь к Богу и людям, трудолюбие. Максим не искал славы и высоких должностей, он стремился лишь к одному: служить Господу и ближним. Но не может укрыться город, стоящий на верху горы (Лк. 6,14). Известия об ученом и добродетельном монахе дошли и до Константинопольского Патриарха. Духовный авторитет, которым пользовался преподобный на Святой Горе и в Патриархии, и определил, по воле Господа, будущее Максима: именно на него был возложен тяжкий, но благодатный просветительский труд в далекой северной земле – Московской Руси.

В 1515 году великий князь Московский Василий III Иоаннович обратился к Патриарху Константинопольскому Феолипту и высшему органу власти Святой Горы Афон – Протату – с просьбой прислать в Москву кого-либо из ученых греческих монахов для перевода греческих книг. Просьба эта была вызвана двумя причинами. Как известно, матерью великого князя была греческая царевна София Палеолог. После ее смерти осталась обширная греческая библиотека, и Василий Иоаннович, желая разобраться в книгах и рукописях матери, решил выписать к себе квалифицированного переводчика.

Кроме того – и эта причина, пожалуй, была основной, – требовалось исправить русские переводы Священного Писания, богослужебных книг и святоотеческих творений. Переводы эти, сделанные несколько веков назад, за истекшие годы неоднократно переписывались, зачастую недостаточно образованными переписчиками или даже вовсе малоучеными людьми. Поэтому списки одного и того же текста могли сильно разниться между собой, в переводах встречались грубые ошибки и неточности. К тому же некоторые переводы были изначально неверны, так как выполняли их либо славяне, недостаточно знавшие греческий язык, либо греки, недостаточно хорошо владевшие языками славянскими. Вследствие этого священные слова молитв, богодухновенные строки Писания и полные духовной мудрости поучения святых отцов доходили до русских православных христиан в искаженном виде, что не могло не иметь пагубных последствий для духовной жизни Руси. Степень искажения текстов была так велика, что к началу XVI века трудно было найти верный список славянской Псалтири…

Попытки исправления русских текстов предпринимались неоднократно. Еще святитель Алексий, митрополит Московский в XIV веке, в совершенстве владевший греческим языком, занимался исправлением Священных книг и лично брался за перевод Евангелия. Исправлением книг занимался и святитель Киприан в XIV–XV веках, но множество трудов и забот препятствовали полному сосредоточению сил на столь обширной работе. Кроме того, святой Киприан, будучи болгарином по происхождению, невольно привнес в русские тексты множество болгарских выражений и оборотов, малопонятных русскому человеку. Поэтому к XVI веку вопрос исправления русских текстов стоял все так же, если не более остро.

Выбор Протата и братии Ватопедского монастыря был единодушным: ехать в Москву к великому князю должен был Максим, как самый искусный из афонской братии в знании Священного Писания и многих других науках. Этот выбор был полностью одобрен и Патриархом Константинопольским. Ни афонитов, ни русских посланников Василия Иоанновича не смутило даже то, что брат Максим не знал русского языка: полностью полагаясь на его мудрость, они были уверены, что ученый монах сможет быстро овладеть новым языком в достаточной степени, чтобы служить князю переводчиком. Действительно, посвятив следующие три года изучению русского языка, Максим к началу 1518 года (то есть ко времени своего прибытия в Москву) уже мог вполне хорошо изъясняться и писать по-русски.

Великий князь встретил Максима с большим почетом и поселил его в кремлевском Пудовом монастыре, на полном содержании от великокняжеского двора. Вскоре после прибытия Максим приступил к разбору греческих книг княжеской библиотеки и был поражен богатством собрания. Княгиня Софья вывезла с собой из Константинополя множество редчайших книг и рукописей; кроме того, немало греческих книг было прислано ей в дар восточными Патриархами. Преподобный сообщил князю, что даже у себя на родине, в Греции, ему не приходилось видеть столь богатой греческой библиотеки. Весьма довольный этими словами ученого афонита, Василий Иоаннович повелел ему отобрать из библиотеки книги, еще не переведенные на русский язык, и приступить к их переводу. Составив подробную опись таких книг, преподобный Максим начал с перевода Толкового Апостола (начальная часть этой книги – толкование на Деяния апостолов – была переведена уже к весне 1519 года) и Толковой Псалтири. В помощь преподобному великий князь дал двух русских переводчиков – Дмитрия Герасимова и Власа Игнатова, а также двух писцов – инока Свято-Троицкой Сергиевой Лавры Силуана и Михаила Медоварцева. Ни Герасимов, ни Игнатов не знали греческого языка, зато в совершенстве владели латынью. Поэтому, если преподобный Максим затруднялся найти точный перевод на неродной ему русский язык для какого-либо сложного выражения или отрывка греческого текста, он переводил сложное место на латынь, а княжеские переводчики подыскивали соответствующие русские слова и выражения.

Трудность перевода Толковой Псалтири заключалась еще и в том, что составители книги собрали в ней труды самых разных толкователей, среди которых, наряду с великими отцами Церкви, были такие еретики, как Ориген, Аполлинарий, Севир Антиохийский и другие. Причем различные толкования были соединены в единый текст, так что преподобному стоило немалого труда отделить чистые пшеничные зерна святоотеческого учения от еретических плевел. Для этого требовались глубокие богословские познания, которыми, к счастью, Максим обладал в полной мере: выбор афонской братии полностью оправдал себя.

Наконец, спустя полтора года перевод Толковой Псалтири был готов. Преподобный Максим представил его великому князю и митрополиту Московскому Варлааму со словами: «Надлежало бы книге, исполненной таких достоинств, иметь и переводчика более опытного в словесном искусстве, который бы мог не только глубокомысленные речения Богомудрых мужей достойно передать, но и временем похищенное вознаградить, и невежеством переписчиков поврежденное исправить. Ибо хотя мы и сами греки и учились у знаменитых учителей, но еще стоим негде долу, при подошве горы Фаворской, с девятью учениками, как еще не способные, по грубости разума, быть участниками боголепных видений Просветителя Иисуса, которых удостоиваются только просиявшие высокими добродетелями. Говорю это потому, что греческий язык, по изобилию в значении слов и в разных способах выражения, придуманных древними риторами, довольно представляет трудностей в переводе, для побеждения которых нужно бы нам было еще много времени и усилий. Однако же, сколько Бог нам свыше даровал и сколько мы сами могли уразуметь, не оставили потрудиться, чтобы сказанное нами было переведено ясно, правильно и вразумительно; а поврежденное писцом или от долговременности, где возможно было при пособии книг, или по собственной догадке, старались исправить. Где же не могли мы ничего сделать, оставили так, как было».

Преподобный Максим признавал, что в его переводе также могли встретиться неточности и ошибки, заранее предупреждал об этом князя и просил по возможности исправить найденные огрехи, с тем лишь условием, чтобы исправитель также хорошо владел греческим языком, грамматикой и риторикой.

Преподобный просил награды своим русским помощникам и писцам, для себя же не просил ничего, кроме позволения возвратиться на Святую Гору вместе с сопровождавшими его в Москву афонскими иноками Нифонтом и Лаврентием. «Избавь нас, – писал преподобный Василию Иоанновичу, – от печали долгой разлуки, возврати безбедно честному монастырю Ватопедскому, давно уже нас жаждущему. Даруй нам совершить обеты иноческие там, где мы их произнесли пред Христом и страшными Его Ангелами в день пострижения. Отпусти нас скорее в мире, чтобы нам возвестить и там находящимся православным о твоих царских доблестях, да ведают бедствующие христиане тех стран, что есть еще на свете царь, не только владеющий многими народами, но и цветущий правдою и православием, подобно Константину и Феодосию Великим. Да дарует Господь некогда царствовать и нам, освобожденным тобою от рабства нечестивым».

Перевод Толковой Псалтири был высоко оценен и князем, и митрополитом, и всем московским духовенством. Но желанию преподобного Максима не суждено было сбыться в полной мере: щедро наградив его помощников, Василий Иоаннович не отпустил его самого обратно на Афон, повелев ученому монаху продолжить свои труды и приняться за перевод толкования святителя Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна.

Успешно переведя эти книги, преподобный Максим взялся за Правила святых апостолов и Правила Вселенских и Поместных Соборов, толкования на пророческие книги и житие Пресвятой Богородицы, составленное святым Симеоном Метафрастом. Кроме того, Максиму было поручено исправлять русский перевод богослужебных книг, прежде всего Триоди, в которых накопилось немало грубых ошибок. Преподобный ревностно принялся за этот благой труд и, по его собственному выражению, обеими руками вычищал плевелы из Священных текстов.

Чем дальше, тем больше находилось работы ученому афониту, все отдаленней и призрачней становилась надежда на скорое возвращение на Святую Гору Афон. Впрочем, хотел ли еще этого и сам преподобный? За несколько лет пребывания в Москве, в совершенстве овладев русским языком и вникнув в жизнь нашего народа, Максим проникся глубокой, подлинно христианской любовью к нашей стране и населяющим ее людям. Искренне печалясь о том, что «присноименитые люди российские» еще недостаточно научены подлинному, живому, деятельному, богоспасительному христианству, преподобный постепенно приходил к пониманию того, что Господь призывает его послужить русским братьям во Христе, как некогда послужили им его соотечественники – святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, великие «учители словенские».

XVI век был тяжелым временем для духовной жизни Руси. Преподобный Максим с горечью замечал, что, как и на Западе, на Руси он нашел мало истинных плодов правой Христовой веры. Но если на Западе это происходило от увлечения языческой философией и отступления от основ христианства, то на Руси духовные нестроения были следствием неучености. Русские люди были по-прежнему преданы Православной Церкви, но не были наставлены в вере и потому не могли вести истинную христианскую жизнь. Плохо зная Священное Писание и основы православного учения, они готовы были верить любому шарлатану, который, напустив «словесного тумана», с умным видом рассуждал о вере. Поэтому вера во Христа зачастую сочеталась у русских православных христиан с откровенно языческими верованиями, наряду с молитвами в народе использовались языческие заговоры, бытовали апокрифические и подчас богохульные «сказания» о Спасителе, Богоматери и святых и т. д. В низших слоях общества было широко распространено колдовство, в высших – астрология и различные гадания. Кроме того, само представление о духовной жизни было у народа во многом языческим: вера сводилась к набору обрядов – телесным постам, посещению богослужений, чтению канонов, – ревностного исполнения которых, в представлении людей, было достаточно, чтобы считаться «истинным христианином» и заслужить спасение. Исполнение заповедей при этом не считалось обязательным, и во всех слоях общества процветали самые различные пороки: разврат, немилосердная жестокость, лихоимство…

Все это немало печалило преподобного Максима. Будучи человеком ревностным, благочестивым и горячо верующим, он не мог безучастно взирать на то, как народ Божий все глубже погружается в пучину греха. Поэтому, не оставляя своего основного занятия – перевода Священных книг, – преподобный начал составлять небольшие «слова»-поучения на русском языке, в которых изобличал пороки и суеверия и разъяснял православное вероучение. Вопросы в этих «словах» поднимались самые разные: от простых, бытовых до сложных богословских. Но общими для всех «слов» были прекрасный слог, простой и понятный, без лишней витиеватости язык, глубокая духовная мудрость и пламенная любовь к Богу и людям. Благодаря краткости и несложному языку афонская святоотеческая духовность «слов» преподобного Максима становилась доступна не только ученым мужам, но и простому народу.

Многие из этих «слов» звучат весьма злободневно и в наше время. Вот, например, что пишет преподобный в «Слове к тем, которые живут во грехах неисправимо, но ежедневно исполняют каноны и молитвы, установленные святыми отцами, и этим надеются спастись»:

«Святые и преподобные отцы составили много различных молитв, и все они имеют одно содержание и одну цель: ими мы исповедуемся Владыке всех в прежде содеянных нами грехах и просим в них прощения себе и чтобы нам отстать от них, и на будущее время утвердиться страхом Господним, и жить благоугодно пред Ним, по Его святым заповедям, а которые достигли совершенства, и пришли в меру возраста Христова, как говорит апостол: доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф. 4, 13), – те просят получить силу и просвещение Божественного разума. Да будет же известно нам, благочестивым, что пока мы пребываем во грехе, то есть в преступлении Божественных заповедей Христа Бога, то, хотя бы и все молитвы преподобных, и тропари, и кондаки, и молебные каноны ежедневно и во все часы прочитывали, – мы этим ничего не достигли. Ибо Сам Владыка Христос, как бы укоряя нас и поношая, говорит нам: Что вы зовете Меня: Господи! Господи! – и не делаете того, что Я говорю? (Лк. 6,46), то есть “пока живете в преступлении Моих заповедей, до тех пор вы напрасно призываете Меня многими и продолжительными молитвами”. Одна только есть благоприятная Ему и благоугодная молитва, это молитва деятельная, заключающаяся в том, чтобы всей душой отстать навсегда от всякого нарушения святых Его заповедей и утверждаться затем в страхе Его, творя всякую правду, с радостью духовною и нелицемерною любовью».

В «Слове к намеревающимся оставить своих жен без законной причины и поступить в иночество» преподобный говорит: «Не в перемене одежды и не в воздержании от некоторых блюд заключается и похваляемо бывает христианское благочестие, но в изменении от злых языческих нравов и в воздержании от… душевредных страстей плоти и духа… Вы, которые законно живете с женами и воспитываете детей… не ищите развода с ними вопреки заповеди божественного Павла, который говорит: соединен ли ты с женой? Не ищи развода (1 Кор. 7, 27), ибо брак честен и ложе нескверно (Евр. 13, 4)… но отрешите себя самих от всякого зла…»

В специальном поучении о царском достоинстве преподобный афонит возвещал великому князю и окружавшим его вельможам (в том числе и удельным князьям): «Благолепным украшением для неба днем служит… светлое солнце, которое ежедневно проходит по нему и освещает всю подсолнечную; ночью же украшением для него служит луна, когда находится в полноте своей. Для благочестиваго же царя боголепным украшением и светлым венцем для царской его главы служит самое незаходимое Солнце правды (Мал. 4, 2) – Иисус Христос, Который постоянно просвещает и освящает царский ум и душу лучами милости и всякой правды и кротости, ради чего он всеми подчиненными ему прославляется, восхваляется и любим бывает, как отец своими детьми, и утверждается молитвами, возсылаемыми о нем к Вышнему, и во всем, что бы он ни делал или замышлял доброго, получает помощь от Бога… И что может быть лучше сего, потребнее и нужнее для благочестивых царей и государей?»

Наставления преподобного Максима нашли отклик во множестве сердец. К мудрому афониту стали обращаться за духовным советом и простые люди, и ученое духовенство, и высокопоставленные вельможи. Впрочем, нашлось немало и таких, кто, узнавая себя в обличительных словах преподобного или же не будучи в силах расстаться с собственным невежеством и пороками, негодовали на ученого грека. Таким людям, не умевшим отличить Православие от привнесенных в него предрассудков, казалось, что, обличая суеверия, обрядоверие, подложные сказания и пороки, сочетающиеся с внешней набожностью, преподобный Максим посягает на самую сущность Православной веры. Недовольство среди невежественного народа вызывали и труды преподобного по исправлению богослужебных книг. Все чаще раздавались злобные голоса: «Можно ли исправлять книги, по которым столько святых мужей угодили Господу? Максим не исправляет, а портит Святые книги и наносит великую обиду русским чудотворцам!»

До поры враги не могли повредить преподобному Максиму: ведь к нему с уважением относился не только великий князь, но и сам митрополит Московский Варлаам. Но пришло время, когда афонский инок лишился своего высокого духовного покровителя.

Митрополит Варлаам был человеком добродетельной жизни и истинным пастырем, не боявшимся обличать порок даже в государевых палатах, и за это христианское мужество ему пришлось пострадать. Произошло это следующим образом: на службе у великого князя Московского состоял князь Василий Иванович Шемячич, перешедший в Российское государство из Литвы вследствие начавшихся там гонений на Православие. Недоброжелатели Шемячича написали на него донос, обвиняя князя в изменнических сношениях с Литвой. Василий III вызвал Шемячича в Москву для разбора дела, причем подозреваемому князю была обещана полная безопасность. Но по прибытии в Москву Шемячич был заключен в темницу. Митрополит Варлаам и игумен Свято-Троицкой Сергиевой Лавры Порфирий возмутились подобным вероломством, и великий князь, не любивший, когда ему перечили, сослал Порфирия в Белозерскую обитель, а Варлаама – в Спасо-Каменный монастырь. Московский митрополичий престол занял Даниил, человек умный, но до крайности честолюбивый. Ради того чтобы сохранить за собой высокий сан и заслужить милости великого князя, он во всем угождал государю, даже если для этого приходилось идти против Христовых заповедей и голоса совести.

Митрополит Даниил с самого начала невзлюбил преподобного Максима, увидев в нем то, чего многие зачастую не могли найти в нем самом: поставление верности Господу и Его учению выше земного благополучия и почета. Вскоре появилась и еще одна причина для недовольства: преподобный Максим, как и прежде, прямо и непосредственно обличал дух стяжательства, проникший тогда во многие монашеские обители (в этом вопросе Максим был согласен со взглядами преподобного Нила Сорского, считавшего, что все помыслы иноков должны быть сосредоточены на духовной жизни, а не на владении и управлении многочисленным имуществом). Даниил же принадлежал к числу тех, кто в вопросе о монастырском имуществе придерживался взглядов преподобного Иосифа Волоцкого, считавшего, что монастыри могут владеть имуществом, дабы всегда иметь средства на дела благотворительности. Конечно, в поучениях преподобного Максима не было ничего несогласного с такими взглядами – ведь ученый афонит обличал не монастырское землевладение (всегда бывшее одним из источников существования афонских монастырей) и тем паче не монашескую благотворительность, а недостойное христианина стяжательство – но Даниил, в силу особенностей собственных взглядов, не мог или не хотел отличить одно от другого.

И новый митрополит, и прежние враги Максима Грека принялись оговаривать преподобного перед великим князем. В ход пошли и старые обвинения в «посягании на веру», «непочтении к Русской Церкви» и «умышленной порче книг». Но причиной окончательного разрыва с великим князем послужила повторная женитьба Василия III. Здесь преподобный Максим, как ранее его покровитель митрополит Варлаам, пострадал за верность христианским нравственным убеждениям.

Василий Иоаннович более двадцати лет состоял в браке с Соломонией Сабуровой, добродетельной христианкой, верной и доброй супругой. Однако все эти годы Соломония оставалась бесплодной, а великий князь хотел иметь наследника, чтобы после его смерти Московский престол перешел к его потомкам, а не к потомкам его родных братьев (ослепленный этой жаждой власти, он даже запрещал братьям жениться и иметь законное потомство, что впоследствии сыграло роковую роль для династии Рюриковичей). Потеряв надежду на рождение наследника от законной супруги, Василий Иоаннович решил развестись с ней и жениться повторно. Такое решение, в общем, было бы вполне естественно в языческом обществе, где главной целью и смыслом брака считалось деторождение. Но ведь Василий Иоаннович был государем христианского народа…

Митрополит Даниил, во всем потворствуя великому князю, одобрил его решение о разводе, хотя оно было противно православному учению о браке и словам Самого Господа Иисуса Христа: Что Бог сочетал, того человек да не разлучает… Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует (Мф. 19, 6–9). Но преподобный Максим не мог молчать при виде столь явного беззакония, причем творимого самим государем, который должен был служить примером для подданных. Преподобный написал великому князю письмо, в котором разъяснял ему несогласие развода с христианским учением и призывал государя не покоряться плотским страстям (к каковым относилось и безумное желание ради земного деторождения пренебречь Таинством Брака). «Того почитай истинным самодержцем, о благовернейший царь, – писал преподобный князю, – кто управляет подданными по правде и по закону, а бессловесные похоти своей души старается преодолеть в себе. Кто же побеждается ими, тот не есть одушевленный образ Небесного Владыки, а только человекообразное подобие бессловесного естества».

Столь прямое и смелое возражение не могло не вызвать гнев великого князя. Прежде не обращавший внимания на многочисленные доносы врагов преподобного Максима, теперь он дал полную волю его обвинителям. Состоялся суд. Максиму припомнили и обличение русских нравов, и «порчу» книг. Обвинили его также в изменнических сношениях с турецким послом (незадолго до того умершим, что для клеветников было весьма удобно – ведь мертвый не может ничего ни подтвердить, ни опровергнуть). Были даже обвинения в ереси.

Преподобный Максим решительно отверг обвинения в измене, а за возможные ошибки в переводах (о которых, заметим, он сам неоднократно предупреждал великого князя и духовенство) смиренно просил прощения, объясняя, как и раньше, что русский язык не родной для него и он мог ошибиться единственно по этой причине, но никак не умышленно. Кроме того, многие «ошибки», вменявшиеся ему в вину, были на самом деле более точным переводом греческого оригинала, на что преподобный также пытался указать в совершенном смирении. Но слушать его оправдания никто не стал: ведь суд над ученым старцем был вовсе не правосудием, но местью за оскорбленное самолюбие и обличенный порок. Преподобного Максима, этого благочестивого и строго православного монаха, осудили как еретика и приговорили к заточению в Иосифо-Волоцком монастыре, отлучив его от приобщения Святых Христовых Таин и посещения церковных служб. Такова была благодарность Руси своему любящему, искреннему и бескорыстному просветителю…

Шесть лет провел преподобный Максим в Иосифо-Волоцком монастыре, заточенный в сырой и тесной келье, в темноте, смраде и холоде, полностью лишенный своих привычных ученых занятий, так как писать ему было запрещено, а все книги были у него отобраны. Не мог он утешиться и общением с братьями во Христе: игуменом монастыря был один из последователей митрополита Даниила, в силу чего и братия, в большинстве своем, крайне враждебно относилась к узнику. Но самым тяжелым было для преподобного Максима лишение Причастия. Впрочем, хотя люди несправедливо лишили его внешнего приобщения Святых Таин, Сам Господь не лишил праведника общения с Собой и не оставил его без утешения. Однажды, когда преподобный Максим молился в своей темнице, ему явился Ангел Господень и утешил его, говоря: «Терпи, старец: этими временными страданиями ты избавишься вечных мучений». Ободренный этими святыми словами, преподобный вознес хвалу Господу и не впадал более в уныние. На стене его кельи впоследствии нашли начертанный углем канон Пресвятому Духу Утешителю, составленный Максимом в заточении. Строки этого канона (ныне принятого в литургическое употребление) дышат неколебимым упованием на Господа и благодарностью Ему за все, в том числе и за испытания.

В 1531 году состоялся новый суд над преподобным Максимом (судя по некоторым косвенным историческим свидетельствам, причиной этому могло послужить ходатайство афонского Протата за невинно осужденного узника). Но этот суд не оправдал Максима: ведь у власти по-прежнему находились его враги. Единственным облегчением его участи стал его перевод из Волоколамской обители в Тверской Отроч монастырь, под надзор Тверского епископа Акакия, человека доброго и сострадательного. Он хорошо обходился с узником, приглашал его к своей трапезе и, что было особенно важно для преподобного, разрешил ему читать книги и писать. Но снять с узника запрет на Причастие и участие в церковных службах епископ не мог.

Преподобный Максим принимал свою участь с прежним смирением и упованием на Господа. Вот что писал он в дни заключения для увещания и утешения собственной страждущей души: «Не тужи, не скорби и не тоскуй, любезная душа, о том, что страждешь без правды от руки тех, от которых следовало бы тебе принять все блага, так как ты питала их духовною трапезою, исполненною Святаго Духа, то есть толкованием Богодухновенных песнопений Давидовых, которые и перевел с греческого на русский язык; а потому благодари твоего Владыку и прославляй Его, что сподобил тебя в нынешнем житии, временными скорбями, заплатить с прибылью весь долг. И так внимай себе, да не помыслишь, что время сие есть время сетования; напротив, признавай, что это время Божественной радости, да не постраждешь, окаянная, сугубою нищетою, мучимая за свою неблагодарность в настоящем и в будущем веке. Если так вооружаешь себя всегда, радуйся и веселись, ибо награда твоя многа на небесах, как об этом говорит Небесная Истина».