Текст книги "Я – тело, только тело. Исследование телесности, сознания и ампутированных конечностей"

Глава 3
Репрезентации

Телесная осознанность зависит от множества потоков сенсорной информации, поступающих от тела к мозгу. Эта информация организуется в схемы, или репрезентации [14]14
  Репрезентация – многозначное понятие, образованное от лат. reprae-sentativus (re– «пере-», «воз-/вос-» и praesetare «представлять»); в русском языке обычно используется в тех случаях, когда речь идет о представлении одного объекта посредством другого (приведено по: Колесникова Е. Ю., Кузнецов А. В. «Большая тюменская энциклопедия» Мирослава Немирова: опыт медийной репрезентации // Двенадцатые макушинские чтения. Материалы международной научной конференции. – Новосибирск, 2021). – Прим. ред.


[Закрыть], тела, которые распределяются по всему мозгу. В начале ХХ века невролог Генри Хэд и психиатр Пауль Шильдер на основе наблюдений за пациентами с повреждениями мозга сформулировали понятия «схема тела» и «образ тела» соответственно, а нейрохирург Уайлдер Пенфилд выявил систематические репрезентации тела в мозге. С тех пор эти открытия и идеи служат ориентиром в исследованиях телесной осознанности. Большинство исследователей сходятся во мнении, что в головном мозге содержится множество репрезентаций, имеющих решающее значение для того, как мы используем, воспринимаем и мыслим свое тело. Существует, однако, немалая путаница в отношении различных терминов, используемых для описания репрезентаций тела, и исследователи по-прежнему имеют весьма ограниченное представление о том, как эти множественные репрезентации взаимодействуют при управлении нашим поведением.

Когда в США разразилась Гражданская война, в Европе набирала обороты сфера поведенческой неврологии. Неврологи наблюдали изменения в поведении, вызываемые инсультом и другими повреждениями и травмами мозга, а затем исследовали мозг пациентов после смерти, что и позволило им установить связь между мозгом и поведением. Среди наиболее известных неврологов XIX века – Пьер Поль Брока́ и Карл Ве́рнике, которые выделили участки мозга, связанные с речью и языком. В 1861 году Брока посетил больницу Бикетр в южном пригороде Парижа, чтобы осмотреть Луи Виктора Леборна, пациента, страдавшего эпилепсией, потерей речи и правосторонним параличом и на тот момент уже более тридцати лет находившегося в стационаре. В больнице его знали под кличкой Тан, поскольку это, наряду с несколькими ругательствами, было единственным, что он произносил за последние два десятилетия. Леборн умер всего через шесть дней после прибытия Брока, а когда тот провел вскрытие, то обнаружил заполненную жидкостью полость размером с яйцо в задней части левой лобной доли головного мозга Леборна. Позже в том же году Брока осмотрел восьмидесятичетырехлетнего рабочего с нарушениями речи и впоследствии установил, что у него тоже было несколько менее обширное повреждение той же области левой лобной доли. Сегодня эта область по-прежнему известна как зона Брока, а нарушения речи, возникающие в результате ее повреждения, зачастую называют афазией Брока. Примерно в то же время в Германии Карл Вернике исследовал пациентов, перенесших инсульт, но сохранивших способность говорить, хотя они уже не могли понимать речь других людей из-за повреждения другой области головного мозга – зоны Вернике, – которая расположена в мозге значительно глубже, чем зона Брока, – в верхней части левой височной доли¹.

Кроме того, Вернике с коллегами изучали пациентов, перенесших инсульт, у которых наблюдались нарушения телесной осознанности. Некоторые из них, например, теряли чувствительность одной половины тела или не распознавали предметы на ощупь. Некоторые не осознавали, что одна из сторон их тела полностью парализована, и упорно держались ложного убеждения, что с ними все в порядке. Другие полностью утрачивали осознанность одной стороны тела – они умывались, брились только на непораженной стороне, одевали только одну функционирующую сторону тела или даже ели только с одной половины тарелки².

Такие наблюдения заставили Вернике предположить наличие прочной взаимосвязи между головным мозгом и остальным телом. Он утверждал, что разные части тела посылают в мозг разные типы сигналов и что телесные ощущения связаны с «образами памяти». Кора головного мозга объединяет сенсорные ощущения и связанные с ними образы памяти, порождая соматопсихику (телесное сознание), которую он отличал от аллопсихики (сознания внешнего мира) и аутопсихики (сознания внутреннего Я)³.

Генри Хэд и Пауль Фердинанд Шильдер

Исследования телесной осознанности бурно расцвели в начале ХХ века. В Королевском лондонском госпитале в Уайтчапеле, что в Восточном районе Лондона, невролог Генри Хэд лечил тысячи пациентов с повреждениями спинного мозга или коры головного мозга, многие из которых демонстрировали нарушения в восприятии и ощущении своего тела. Хэд использовал относительно простые методы для изучения этих нарушений. Он осторожно поглаживал различные части тела каждого из своих пациентов длинными пучками тонкой ваты, проверяя их чувствительность к легким прикосновениям, и использовал столярные штангенциркули для определения их способности различать две точки одновременного касания. С помощью тяжелых вилок он проверял чувствительность пациентов к вибрациям и проводил по их коже эстезиометром, чтобы определить, как они воспринимают шероховатость. Он укалывал и ощупывал пациентов с повязками на глазах, после чего просил их указать на схеме места, где они почувствовали прикосновения, а затем спрашивал, как расположены их конечности, после того как они сами произвольно шевелили ими или же доктор менял их положение. Хэд прикладывал пробирки с горячей и холодной водой к различным частям тела, щекотал и скреб ступни, колол их острыми стальными булавками, стремясь выявить их чувствительность к различным видам ощущений.

Хэд рассматривал болезни как «эксперименты природы над человеком», а своих пациентов – как возможность увидеть некоторые результаты этих природных экспериментов. Некоторые пациенты были абсолютно невосприимчивы к уколам булавки, легким прикосновениям, давлению, горячей или холодной температуре на одной из сторон тела. Другие могли различать прикосновения одновременно к руке и ноге на пораженной стороне тела, но не осознавали местоположение руки или ноги, тогда как третьи не могли произвести двухточечное распознавание, но при этом осознавали положение конечности на пораженной стороне.

Генри Хэд подробно фиксировал результаты своих осмотров, после чего собрал подробные истории болезни 18 пациентов в единую научную работу на 250 страницах, которую написал вместе со своим коллегой Гордоном Холмсом и опубликовал в журнале Brain в 1911 году. Одним из этих пациентов стал 34-летний мужчина, который «был совершенно здоров, пока не был выброшен из своего фургона в результате столкновения 30 мая 1908 года». Впервые осматривая этого человека спустя почти два года после аварии, Хэд узнал, что тот пребывал без сознания в течение трех недель после инцидента, и после этого «знал, что не может определить положение правой руки, но не осознавал потери болевой и тепловой чувствительности на левой половине тела». Во время осмотра Хэд отметил, что «вся чувствительность к прикосновениям, боли и температуре полностью сохранилась» на правой стороне тела, «но пациент не мог распознать положение правой руки и ноги, не мог ни назвать, ни правильно изобразить позу, в которой они находились».

На базе наблюдений за десятками подобных пациентов Хэд выдвинул концепцию схемы тела, которую он определил как «постуральную модель нас самих». Схема тела, как писал он далее, «постоянно меняется», потому что фиксирует «каждую новую позу или движение […], и активность коры головного мозга приводит каждую новую группу ощущений, вызванных изменением позы, в соответствие с ней», так что «немедленное распознавание позы происходит сразу же вслед за установлением связи». Однако некоторые пациенты продолжали распознавать позу, теряя при этом способность локализовать прикосновения, и Хэд расценил это как свидетельство второго типа схемы тела: «Пациент может быть в состоянии правильно назвать и указать на схеме или на руке другого человека точное положение места прикосновения или укола и при этом не понимать, в каком месте в пространстве расположена конечность, на которой это место находится. […] Эта способность к определению местоположения, очевидно, сопряжена с существованием другой схемы или модели поверхности нашего тела, которая также может быть разрушена при поражении коры головного мозга. Тогда пациент жалуется, что он не знает, где его касались»⁴.

Хэд распределял время своей профессиональной деятельности между Лондонским госпиталем и частной практикой в лондонском Вест-Энде, каждый день перемещаясь туда и обратно по «трубе» (так лондонцы называют подземную железную дорогу). В рамках частной практики он работал врачом-консультантом. Он занимал роскошные кабинеты на Монтегю-сквер и Харли-стрит, где периодически принимал богатых пациентов, страдавших рассеянным склерозом, но чаще он лечил молодых женщин с диагнозом «невротичка» или «истеричка», а также теннисистов с невритом. Хэд приобрел репутацию специалиста по нервным расстройствам, к которому обращались богатые и знаменитые люди со всего мира. Среди его пациентов были Вирджиния Вульф, которая обратилась к нему после нервного срыва в 1913 году, жена английского художника и критика Роджера Фрая, когда у нее развилось психическое расстройство, французский художник Жак Раверат, страдавший рассеянным склерозом, но прекративший посещать Хэда после нескольких консультаций, комментируя это так: «он лишь говорил мне отдыхать, а я и так провожу в постели по 18 часов в сутки»⁵.

Лондонский госпиталь, напротив, располагался в одном из беднейших районов города. В то время Уайтчепел был населен в основном еврейскими иммигрантами из стран Восточной Европы, они и составляли подавляющее большинство пациентов. Хэд не пытался скрыть своего отвращения и враждебности к ним – он часто жаловался на смрад в приемном покое и считал, что эти пациенты не способны правильно сформулировать свои симптомы ввиду отсутствия образования. Многие «не заслуживают доверия вследствие злоупотребления алкоголем или по другим причинам», писал он, и даже те, кого он считал заслуживающими доверия, могут, «в лучшем случае», уверенно ответить «разве что “да” и “нет”». Такие пациенты, продолжал он, «практически ничего не могут рассказать о природе своих ощущений», поэтому «неразумно требовать от них чего-либо, кроме самого простого самоанализа, [и] вскоре стало очевидно, что многие наблюдаемые факты останутся без объяснения».

В исследовательских целях Хэд решил поставить эксперимент над собой. 25 апреля 1903 года он вместе со своим коллегой и соавтором Уильямом Х. Р. Риверсом отправился в дом хирурга, упоминаемого исключительно как мистер Дин, который провел операцию по перерезанию лучевого нерва на левой руке Хэда. После этого, раз в неделю в течение следующих четырех с половиной лет, Риверс проверял чувствительность руки Хэда к различным раздражителям. Во время каждой процедуры он очерчивал пораженные участки черной ручкой и делал фотографии, чтобы зафиксировать постепенное возвращение чувствительности. В 1908 году ученые опубликовали свои результаты в статье на 127 страницах в журнале Brain.

На следующее утро после операции «половина тыльной стороны руки [Хэда] и дорсальная поверхность большого пальца были признаны нечувствительными к стимуляции ватой, укалыванию булавкой, а также ко всевозможному воздействию высоких и низких температур, – писали они в этой своей статье. – Однако самым поразительным фактом было сохранение глубокой чувствительности на всей пораженной части тыльной стороны кисти. Нажатие пальцем, карандашом или любым тупым предметом сразу же ощущалось». 7 июня, через 43 дня после операции, «было обнаружено первое заметное изменение в степени потери чувствительности. […] Границы области, нечувствительной к вате, остались неизменными, однако кожная анальгезия была существенно менее продолжительной». К сентябрю «все предплечье стало чувствительно к холоду, [но] по-прежнему оставалось нечувствительным к теплу», а к ноябрю «одно пятнышко с ощущением тепла было обнаружено у основания первой фаланги большого пальца».

В общем итоге «операция […] не нарушила чувствительность к тактильным и болевым аспектам давления. Однако вся пораженная часть стала нечувствительной к уколам, теплу и холоду. […] Через 56 дней после операции (20 июня) анальгезия предплечья значительно уменьшилось. […] Через 86 дней после операции (20 июля) все предплечье реагировало на уколы», а «через 225 дней после операции (6 декабря) волоски на тыльной стороне кисти реагировали рассеянным покалыванием на вату». К 12 ноября 1904 года, через 567 дней после операции, «бóльшая часть пораженной области на тыльной стороне кисти стала чувствительной к тактильным раздражителям на поверхности кожи, а температура ниже 37 °C вызывала ощущение тепла».

Хэд также попросил Риверса проверить чувствительность его пениса, укалывая головку иглой и погружая ее в бокалы с горячей и холодной водой. По результатам этого теста они сделали следующее заключение: пенис «не чувствителен к кожным тактильным стимулам, но давление воспринимается правильно и локализуется с достаточной точностью. Ощущения боли […] диффузны и более неприятны, чем на обычных участках. […] В каждом случае реакция проявляется более ярко, и все же головка нечувствительна к температуре от 26 °C до 37 °C»⁶.

Тем временем в психоневрологическом госпитале Венского университета Пауль Фердинанд Шильдер обследовал многих пациентов с нарушениями телесной осознанности. Шильдер развил разработанную Хэдом концепцию схемы тела и объединил ее с понятием соматопсихики Вернике, в результате разработав идею образа тела, определенного как «картина собственного тела, которую мы формируем в своем сознании, [или] то, каким тело представляется нам самим». Он описал свои наблюдения и идеи в небольшой книге «Схема тела» (Das Körperschema), опубликованной в 1923 году, которую 12 лет спустя расширил и издал в 1935 году под названием «Образ и внешний вид человеческого тела». Для Шильдера изучение телесной осознанности «должно основываться не только на физиологии и невропатологии, но также на психологии»; образ тела он представлял себе как многомерную конструкцию, которая не просто включает в себя телесные ощущения и то, как мы думаем о своем теле, но при этом учитывает и социальные факторы⁷.

В 1929 году Шильдер покинул Германию и переехал в Нью-Йорк, где преподавал в Нью-Йоркском университете и получил должность клинического директора психиатрического отделения в больнице Бельвю. В 1936 году он женился второй раз на детском психиатре Лоретте Бендер, которая сыграла важную, хотя и в значительной степени недооцененную роль в ранних исследованиях аутизма. Четыре года спустя, в 1940 году, через несколько дней после того, как Бендер родила их третьего ребенка, Шильдер был сбит машиной по пути в больницу, где намеревался навестить жену и ребенка, и погиб⁸.

Сегодня Генри Хэд считается одним из отцов-основателей неврологии. Тогда как Пауль Шильдер остается относительно малоизвестной фигурой в истории этой области, хотя из них двоих он, пожалуй, оказал большее научное влияние. Действительно, до своей трагической преждевременной смерти Шильдер написал и опубликовал более десятка книг и около 300 научных статей – до 24 ежегодно в промежутке с 1909 по 1939 годы, за исключением периода Первой мировой войны, – по широкому кругу вопросов в области неврологии и психиатрии.

Своей самой важной работой сам Шильдер считал уже упомянутую ранее книгу «Образ и внешний вид человеческого тела», в основном потому, что она помогла сделать концепцию образа тела ключевой сначала в неврологии, а затем и в психиатрии. Так, британский невролог Макдональд Критчли, который впоследствии занимал пост президента Всемирной федерации неврологии с 1966 по 1973 год, в 1950 году в обзоре исследований образа тела в журнале The Lancet назвал книгу Шильдера «без малого одной из величайших монографий в неврологии». Отмечая, как «определенные зоны образа тела приобретают особое значение при различных физиологических обстоятельствах», Критчли объясняет широкий спектр состояний и моделей поведения с точки зрения модификации образа тела: «Любой вид боли может привести к тому, что пораженная часть тела будет казаться огромной», и «почти в любом случае частичного паралича конечности, пораженный сегмент обычно [производит] впечатление слишком тяжелого или слишком большого». Чувство голода заставляет область вокруг желудка «приобретать важное значение»; жажда «фокусирует внимание на языке и нёбе»; и «ощущение наполненного мочевого пузыря вызывает повышение напряжения в районе корня пениса у мужчин и чуть глубже у женщин». Он указывает, что употребление слишком большого количества алкоголя «вызывает сложные […] ощущения, о которых обычно говорят как о “свинцовой голове”»; кроме того, он описывает «культ нудизма» как «интересную психопатологическую аномалию» образа тела, связанную с обостренным восприятием кожи. Критчли даже размышляет об образе тела двухголового «человеческого монстра», предполагая, что он будет, «мягко говоря, запутанным»⁹.

К 1960-м годам понятие образа тела заняло центральное место в психологии и психиатрии, во многом благодаря работам Сеймура Фишера и Сиднея Кливленда. Полагая, что восприятие и переживание людьми своего тела тесно связано с их личностью и поведением и даже может предсказать их, Фишер и Кливленд сформулировали понятие границы образа тела как критерий того, как люди воспринимают свое тело по отношению к внешнему миру. Барьерный балл индивида определялся по его ответам на тесты с чернильными пятнами, что позволяло судить о степени восприятия им своего тела как защитной оболочки. Таким образом, таблица ответов, таких как «черепаха с панцирем», «пещера со скалистыми стенами» или «вход в дом», дает представление об уровне защиты или легкости вторжения в границы человеческого тела. В серии исследований, опубликованных в 1956 и 1964 годах, Фишер и Кливленд обнаружили значительные различия в том, как люди воспринимают границы своего тела. Люди с четкой границей подчеркивают ее защитную сущность и чаще «ведут себя автономно, проявляют высокую мотивацию к достижениям, вкладываются в выполнение задач, заинтересованы в общении с другими и выполняют активную объединительную роль в малых группах». Люди из этой «высокобарьерной» группы «более склонны к “мускульному” отношению к жизни, подчеркивая ценности, связанные с достижением высот»¹⁰.

Психиатры начали использовать концепции образа тела и границ тела для объяснения таких состояний, как шизофрения, которую некоторые стали рассматривать как расстройство, при котором, согласно одному из отчетов 1960 года, «границы Я становятся нечеткими или размытыми», так что «пациент может чувствовать […], что части его тела не принадлежат ему или что он является частью растений, животных, облаков, других людей или всего мира, а также что они являются частью его». Кейс-исследования того времени описывают широкий спектр нарушений образа тела у пациентов с диагнозом шизофрения, включая искажения в восприятии размера и формы частей тела, возникающие из-за «определенных неправильно интерпретированных телесных ощущений в сочетании с галлюцинаторными переживаниями некоторых специфических чувств, например обоняния». Среди них есть несколько случаев зоофилических метаморфоз, как, например, у 38-летнего смотрителя национального парка, сообщившего, что его «тело имеет собачий запах, который чувствуют все», а затем у него появилось ощущение, что его тело «уменьшилось и превратилось в тело собаки»; 39-летний крановщик с Ямайки, который «начал слышать “голоса”», утверждавшие, что у него «крабьи руки» – по его словам: «у меня было ощущение, что мои руки уменьшились и стали твердыми, как клешни краба»; и 47-летняя женщина, которая «страдала от “пронизывающего кошачьего запаха”, исходящего от ее тела»; она сообщала следующее: «я также чувствую, что мои руки и ноги уменьшились, покрылись шерстью и превратились в кошачьи лапы».

В отчете о проведении исследования 1967 года, описывающем таких пациентов, делается вывод, что примерно четверть психиатрических пациентов сталкиваются с теми или иными нарушениями образа тела, при этом отмечается, что шизофрения чаще всего «сопровождается причудливыми нарушениями формы образа тела», тогда как депрессия, кроме прочего, связана с «нарушениями массы образа тела»¹¹.

Наблюдается широкое разнообразие неврологических и психиатрических состояний – от феномена фантомных конечностей, соматопарафрении и синдрома нарушения целостности восприятия собственного тела до более распространенных состояний, таких как нервная анорексия и телесное дисморфическое расстройство (body dysmorphic disorder, BDD). Однако влияние Шильдера простирается далеко за пределы наук о разуме и мозге. Концепция образа тела широко используется в гуманитарных дисциплинах и даже в массовой культуре. На самом деле междисциплинарные исследования образа тела даже обзавелись собственным рецензируемым научным журналом Body Image («Образ тела»), который начал выходить в 2004 году. В редакционной статье к первому номеру журнала главный редактор Томас Кэш отмечает постоянный рост исследований образа тела во второй половине XX века – поиск в базах данных научной литературы Psyc-INFO и PubMed статей, содержащих термин «образ тела», дает 726 результатов за 1970-е годы, 1428 – за 1980-е годы и 2477 – за 1990-е годы. Томас Кэш призвал ученых присылать оригинальные исследовательские работы, теоретические статьи и практические отчеты по широкому кругу тем: влияние конкретных физических характеристик, таких как размер тела, привлекательность и внешний вид, на образ тела; психологическое функционирование, межличностные процессы и качество жизни; кросс-культурные и этнические исследования внешности и образа тела; изучение внешности и образа тела во всех медицинских и оздоровительных контекстах, включая косметическую и реконструктивную хирургию, стоматологию, дерматологию, эндокринологию, неврологию, сестринское дело, акушерство и гинекологию, физиотерапию и реабилитационную медицину; связь образа тела с физическими упражнениями, питанием и диетами, уходом за собой и другими видами поведения, изменяющими внешность; концептуальный вклад в исследование образа тела с эволюционной, феминистской, психодинамической и других точек зрения¹².

Человечек в мозгу

Хотя понятия схема тела и образ тела помогают объяснить, как мозг отображает тело и как эти репрезентации управляют поведением, оба они носят гипотетический характер. Наше понимание того, как мозг на самом деле представляет тело, во многом связано с новаторской работой канадского нейрохирурга Уайлдера Грейвса Пенфилда.

Во второй половине XIX века исследователи стали утверждаться в мысли, что определенные участки мозга отвечают за конкретные функции, такие как речь и движение. В 1860-х годах в Национальном госпитале неврологии и нейрохирургии на Куин-сквер в Лондоне невролог Джон Хьюлингс Джексон обследовал сотни больных эпилепсией, страдавших от припадков или паралича. Его увлекло то, что припадки часто вызывают типичную последовательность судорог, которые маршируют вверх или вниз по одной стороне тела пациента, и в 1868 году он сообщил: «Я полагаю, что манера дебюта имеет большое значение для марша припадка. Если припадок начинается с лица, то судорога, охватывающая руку, может спускаться по конечности. […] Когда припадок берет начало в ноге, судорога движется вверх; когда нога поражается после руки, судорога в ноге направляется вниз». Он также отмечал, что «в очень многих случаях эпилепсии […] судороги охватывают только одну сторону тела; и, как показывают вскрытия, причиной является видимое органическое поражение той стороны мозга, которая противоположна стороне тела, охваченной судорогой, часто на поверхности полушария».

В знаменательной работе 1870 года «Исследование судорог» (A Study of Convulsions) Хьюлингс Джексон предположил, что припадки берут начало в коре головного мозга в результате «чрезмерного и беспорядочного воздействия нервной ткани на мышцы», а клинические наблюдения привели его к выводу о существовании двигательной области мозга, содержащей схему тела, организованную соматотопически, то есть с учетом пространственных отношений между частями тела, так что соседние части тела на схеме расположены рядом друг с другом¹³.

Примерно в это же время анатом Густав Теодор Фрич и психиатр Эдуард Гитциг представили первые прямые доказательства наличия в коре головного мозга двигательной области, организованной подобным образом. Будучи военным хирургом во время франко-прусской войны, Гитциг занимался лечением солдат с тяжелыми травмами головы и заметил, что слабая электрическая стимуляция затылка иногда вызывала движения глаз. Работая в Берлине, они с Фричем подвергли электрической стимуляции обнаженный мозг собаки и обнаружили, что слабая стимуляция задней части лобной доли вызывает изолированные движения отдельных групп мышц на противоположной стороне тела: «Часть выпуклости полушария мозга является двигательной, другая часть – нет, – писали они в статье 1870 года. – Двигательная область, как правило, находится спереди, а недвигательная – сзади. При электрической стимуляции двигательной области удается получить комбинированные мышечные сокращения противоположной стороны тела». Также было обнаружено, что хирургическое удаление левой «двигательной области» вызывает контракцию или сгибание правой передней лапы, что приводит к аномальной осанке и нарушению подвижности: «Во время бега животные неправильно использовали правую переднюю лапу, иногда выгибая ее то слишком внутрь, то слишком наружу по сравнению с другими лапами и часто скользили этой лапой, но никогда другими, так что падали на землю […]; лапа ставится [неправильной] стороной, причем собака этого не замечает. При сидении на задних лапах […] правая передняя лапа постепенно отходит кнаружи, пока собака не ляжет на правый бок». Этот эксперимент однозначно показал, что нервная система «электрически возбудима», то есть поддается электрической стимуляции, и тем самым положил начало нейрофизиологии. Кроме того, он предоставил четкое доказательство того, что в лобной доле имеется область, отвечающая за двигательную функцию.

Шотландский невролог Дэвид Ферриер повторил и развил эти результаты в серии исследований, проведенных в 1876 году на различных видах животных, включая собак, кошек, кроликов и шакалов. Используя индукционную катушку для подачи переменного тока на кору головного мозга в течение более длительного времени, чем Фрич и Гитциг, он вызывал не только движения различных частей тела при стимуляции разных участков, но и более тонкие реакции, такие как подергивание мышц века или уха и движение отдельных пальцев. Таким образом, Ферриер выявил в коре головного мозга центры, отвечающие за тонкие движения в различных частях лица и тела, и отметил, насколько их организация сходна с соматотопической картой, предложенной Хьюлингсом Джексоном¹⁴.

Человеческий мозг тем не менее по-прежнему оставался во многом неизведанной территорией, и Уайлдеру Пенфилду предстояло стать ее главным картографом. Он разработал метод электрической стимуляции мозга у пациентов, находящихся в сознании, и предпринял «интригующие экспедиции» в эту странную местность, в ходе которых ему удалось сопоставить сенсорные, двигательные и другие функции с определенными участками на ее вершинах и в ее долинах.

В 1934 году Пенфилд основал Монреальский неврологический институт, где оперировал практически только пациентов с эпилепсией. Примерно в то же время стало доступно противосудорожное средство фенитоин, хотя для небольшого числа пациентов оно оказалось неэффективным. Поскольку частые и тяжелые припадки изнурительны, операция является единственным выходом для тех, кто резистентен к противосудорожным препаратам. Однако мозг – чрезвычайно хрупкий и сложный орган, в каждом кубическом миллиметре которого находятся десятки тысяч клеток, поэтому при хирургическом вмешательстве есть риск повредить участки, отвечающие за такие функции, как речь и движение. Чтобы свести этот риск к минимуму, Пенфилд поддерживал пациентов в сознании на протяжении всей операции.

После введения местного анестетика в кожу головы пациента он вскрывал череп, обнажая поверхность мозга, и, прежде чем удалить аномальную ткань, вызывающую судороги, проводил электрическую стимуляцию участков вокруг нее и наблюдал за любыми негативными последствиями для пациента. Например, он мог попросить пациента сосчитать до десяти, пока стимулировал ткани вблизи речевых центров мозга; если в какой-то момент воздействие электродов затрудняло способность пациента говорить, врач понимал, что именно этот участок ткани необходим для речи, и отводил от него скальпель. Таким образом, Пенфилд обнаруживал конкретный тканевый источник (место) припадков пациента и удалял его, не нанося побочных повреждений. Во время операций он систематически стимулировал различные участки мозга пациента, помечая каждый небольшой участок ткани пронумерованным стикером и отмечая реакции, вызванные стимуляцией (рис. 2). Одни участки вызывали воспоминания о давно забытых событиях, другие – музыкальные галлюцинации, третьи – запахи.

Рис. 2. Кора головного мозга пациента, обозначенного как F.W., молодого мужчины, у которого «фокальные эпилептические припадки [характеризовались] внезапными ощущениями в правой части тела и движениями правой руки». Пенфилд использовал микроэлектроды для стимуляции коры головного мозга пациентов, находящихся в сознании, и размещал пронумерованные наклейки на поверхности мозга пациента, фиксируя реакции, вызываемые стимуляцией каждого участка:

14. Покалывание от колена до правой стопы, онемения нет.

13. Онемение по всей правой ноге, но не в стопе.

12. Онемение запястья, нижняя граница, правая сторона.

11. Онемение в правом плече.

 3. Онемение кисти и предплечья до уровня чуть выше предплечья.

10. Покалывание в пятом пальце (мизинце).

 9. Покалывание в первых трех пальцах.

 4. Ощущение дрожи и онемения во всех четырех пальцах, но не в большом.

 8. Ощущение движения в большом пальце; признаки движения не наблюдаются.

 7. То же, что и 8.

 5. Онемение правой стороны языка.

 6. Ощущение покалывания в правой части языка, в большей степени на кончике.

15. Покалывание в языке, связанное с вибрационными колебаниями вверх-вниз.

16. Онемение, спинка языка, средняя линия.

(G) Сгибание колена.

18. Легкое подергивание руки и кисти, как при толчке, и ощущение, что он хочет ими пошевелить.

 2. Расправил плечи вверх; не похоже на приступ.

(H) Клонические движения правой руки, плеч, предплечья, без движений в туловище.