Текст книги "Как читать книги"

– Отец тоже умер?

– Довольно скоро. Сестра помогала, но она в то время уже жадно вбирала в себя большой мир, и попросить ее вернуться было бы чересчур.

Харриет делает глоток чая. На ее чашке ярко-розовыми буквами написано: СТРЕМИСЬ К ВЫСШЕМУ БЛАЖЕНСТВУ. На моей: БУДЬ СОБОЙ, ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ РОЛИ ЗАНЯТЫ.

– Потом мне пришлось избавляться от фермы, и когда завязалась тяжба о том, где должно проходить размежевание с соседским участком, в моей жизни появился Лу Ларсон – будто спасательное судно в холодном бушующем море.

– Ух ты.

– Он был адвокатом по имущественному праву. Решил все мои проблемы, и я вышла за него. – На лице ее мелькает быстрая улыбка. – Ромео и Джульеттой нас не назовешь, но я достаточно его любила, чтобы быть достаточно счастливой. Родила двух дочерей, одну за другой, и прожила хорошую жизнь. Мы чудесно относились друг к другу. Преданно.

– Но ведь он умер, Харриет. Вы сказали нам в Книжном клубе, что Лу умер.

– Да, и тогда я пошла учиться в колледж и стала учительницей, а если бы я этого не сделала, то сейчас не сидела бы здесь с тобой. – Она поднимает чашку, словно для тоста. – Жизнь полна неожиданностей, Вайолет. Ты пей-пей, почувствуешь себя лучше.

Я повинуюсь, и она оказывается права – мне становится лучше. Но когда она собирается уходить, мне опять тошно. Она смотрит на меня так, будто я – пальто, которое она собирается купить. В голове моей так и отстукивает: «Купи меня».

– Я живу в Белмонте, тут недалеко. Можно автобусом, но можно и пешком, если тянет на подвиги.

– Меня тянет. – Полнейшая ложь. Тянет меня зарыться в яму.

– Тогда почему бы тебе не заглянуть ко мне на ужин в четверг, часов в шесть? В пятницу заседание Книжного клуба, и, может, опробую на тебе кое-какие вопросы. – Она записывает адрес на магнитном блокноте, который Вики прилепила на холодильник. Блокнот озаглавлен «ГЕНИАЛЬНЫЕ МЫСЛИ». – Ограничения в еде есть?

В ответ я смеюсь, и она следом – в тюрьме мы ели все, что нам давали, так что получилась тюремная шутка.

– Харриет, я приду. – Я стараюсь, чтобы это не прозвучало уж очень пылко, но, если честно, меня уже переполняет нетерпение.

Она достает из сумки расписание автобусов.

– Тебе надо дойти пешком до Конгресса. А там маршрут номер 4.

– Сколько стоит проезд?

– Я покупаю месячный проездной. С парковкой тяжело, а поездка в автобусе расслабляет. Кажется, одна поездка стоит доллар пятьдесят. У тебя есть мелочь?

– Думаю, да. Я сегодня в «Ренис» белье покупала.

– «Приключение Мэна», – отвечает она слоганом «Ренис», и как же странно мне слышать собственный смех, дважды за две минуты. Если умереть прямо сейчас, то будет норм. Я бы включила этот смех в свою эпитафию.

– Харриет?..

– Да, Вайолет.

– Надо говорить водителю автобуса, куда я еду, или как?

И тут ее вдруг осеняет, что я не очерствевшая в тюряге, прогнившая от жизненного опыта преступница. Что я просто баптистская дурочка из Эбботт-Фоллз, штат Мэн, которая ни разу не ездила на городском автобусе. За решеткой девчонки иногда звали меня Синди Лу Ху. Но я там была не одна такая. Киттен варила мет в Карибу, но дальше Бар-Харбора не бывала, да и туда попала, когда их возили на концерт их школьной музыкальной группы.

– Знаешь что, – говорит Харриет, – давай-ка я за тобой заеду без четверти шесть. Заодно дорогу покажу.

– Ладно. – Я слишком громко выдыхаю, можно было бы и потише.

– А после ужина проделаем путь в другую сторону, еще разок потренируемся.

Это уже похоже на будущие приглашения – не один ужин у Харриет, а, может, больше.

– Я хотела кошку, – признаюсь я. – Больше, чем книгу.

– Я знаю.

– Вроде как друга себе искала.

– Конечно, – кивает Харриет. – Мне ужасно жаль, что тот бедняга тебя напугал.

– Он меня не напугал, – возражаю я.

– Полагаю, мы можем списать его вопиющее поведение на шок. – Она берет сумку и в последний раз кладет руку мне на плечо. – Ты выплатила долг, Вайолет, и теперь имеешь полное право жить своей жизнью.

Когда она уходит, в моей квартире – без ковров, без занавесок, без картин и без книг – до конца дня живет ощущение присутствия другого человека. Однако потом оно пропадает, и здесь только я. Я и Лоррейн Дейгл. А теперь еще и ее муж, этот приятный мужчина, который вовсе не собирался меня пугать. И не напугал.

Почему это было не очевидно для всех, кто там был? Ведь это я его напугала.

Глава 10

Фрэнк

Он почти не помнил, как выбежал через заднюю дверь, подгоняемый раскаленными воспоминаниями, как сел в машину и как приехал домой. Только сейчас, в мастерской у себя в гараже, в дружеской компании своих станков, он потихоньку начал переводить дух.

Чтобы успокоиться, он провел инвентаризацию: шлифовальный станок, пескоструйный аппарат, настольный токарный станок, сверлильный станок, а когда нашел глазами контрольно-разметочную плиту, старушку Пинки, с ее микроскопическими допусками и гладкой, в крапинку, красотой, он понял, что напомнила ему рука Харриет. Его собственные руки, хранящие следы старых порезов и мозолей, подрагивали – он видел, как сильно они подрагивали. Он прижал ладони к прохладному граниту, в воздухе будто зависло слово «допуски», опустил лоб на каменную плиту, старую, как сама Земля, и подумал: «Господи, что за жизнь».

Когда Фрэнк наконец отдышался, то понял, что не может работать. Он прошел в дом, соорудил себе бутерброд с ветчиной, но понял, что не может есть. Налил стакан воды из-под крана над «фермерской» мойкой, которую любила Лоррейн, но понял, что не может пить. Открыл дверь, вышел из дома, постоял на ступеньках заднего крыльца, но понял, что не может стоять.

Тогда он сел, сам не свой от стыда. Вот надо же было ей зайти именно в этот книжный магазин, словно мало их на свете. Ему следовало заранее подготовиться, он ведь знал, что ее выпустят досрочно. Ему недавно сообщила об этом адвокатша, молодая женщина по имени Фелисия.

– Мистер Дейгл, есть ли у вас какие-нибудь вопросы, какие угодно? – спросила фиксирующая все Фелисия – женщина, обладающая ответами. Ее прикрепили к нему с первого дня, и часть его – та, что могла воспринимать мир вне его самого, – восхищалась ее упорством.

– Пока нет, – заверил он. – Но спасибо.

– Вы уверены? Незначительных вопросов не бывает, мистер Дейгл! Обычно, когда правонарушителя освобождают раньше…

– Нет вопросов. Сейчас нет.

– Для вас было бы вполне естественно, мистер Дейгл, испытывать чувство…

– Это все в прошлом. – Сказав, он сам поверил, что так и есть. В далеком и чужом прошлом.

– Ах, мистер Дейгл! – Фелисия обожала своих «потерпевших» и твердо знала, что их надо утешать, даже если для этого придется гонять их плетьми по железнодорожным рельсам. – У вас есть право на чувства.

– Вполне отдаю себе отчет, – сказал он.

Что еще после этого могла спросить Фелисия?

А сейчас он снова слышал свои стоны. Вайолет Пауэлл – ее чистое, будто яблоко, лицо, ничуть не изменившееся после суда, зажгло его память, и пламя обрушилось на него, когда он меньше всего этого ожидал, угасшие воспоминания осыпались на него, будто раскаленные осколки, начиная с той минуты, как к их дому подъехал полицейский автомобиль. «Мгновенно, – сказали они. – Ваша жена не страдала». За это Фрэнк был благодарен – теперь он это знает, по крайней мере, надеется, что это так, – но в тот момент, когда он, потрясенный, хватая ртом воздух, нетвердо добрел до стула, когда полицейский казенным языком, как по учебнику, излагал суть дела, в тот дикий момент – ваша жена не страдала – он ощутил неуместное облегчение.

Вот оно, вот неприглядная и неопровержимая правда: он ощутил облегчение.

И даже когда он рассказывал Кристи – а она кричала, боже мой, как она кричала, и нет, ее он не винит, она очень любила мать и всячески ей подражала, – но, святая Мадонна, этот ее крик… Трубку взял зять, мягкий и сдержанный Том Страйт, и Фрэнк смог наконец произнести все слова подряд и в нужном порядке.

Потом были дела, связанные с организацией поминок и похорон, народу было битком, друзья и коллеги плечом к плечу, церковь, пахнувшая плесенью и ладаном, давний любовник Лоррейн, пробравшийся на заднюю скамью. Довольно красивый тип, слегка взъерошенный, он едва сдерживал слезы – наконец разведен и свободен, в чем Лоррейн и созналась ровно за месяц до аварии. «Ты сам виноват, Фрэнк, ты вечно закрывал на все глаза, а мог бы все это пресечь, но не пресек». И вот он, этот тип, всезнайка-собаколюб, много лет назад продавший им нервного и недолго прожившего спаниеля. «Он сильный и знает, чего хочет, – разве я не заслуживаю счастья?» И теперь этот тип, проникший сюда точно тайный агент, пытался как-то совладать с собой и своим лицом, пока гроб катили по проходу.

Что до Кристи, то она рыдала, произнося надгробную речь, потребовала, чтобы Том и мальчики стояли на кафедре рядом с ней, – все трое высокие, бледные и тщедушные, они гладили ее по плечам, держали за руки. За то, что он к ним не присоединился («Папа! Ты нужен мне там, рядом!»), дочь так до конца Фрэнка и не простила.

И уже когда он думал, что худшее пережито, что он может вернуться в свой холостяцкий отныне дом и заново построить жизнь, прокурор попросил о встрече. Прошло три года, но Фрэнку до сих пор невыносимо вспоминать ту встречу – Джона Ширана в безликом офисе, его водянистые глаза, большое круглое лицо ирландского копа. Прокурор сидел за плохо сработанным, заваленным бумагами письменным столом. Справа от Фрэнка – его взвинченная дочь, слева – слава богу, всегда уравновешенный Том.

– Вы мне понадобитесь, мистер Дейгл, – откинувшись на спинку стула, объявил Ширан.

Живот его распирал пиджак, отчего прокурор немного напоминал безработного Санта-Клауса.

Фрэнк, как говорится, засучил рукава.

– Не знаю, смогу ли вам помочь, мистер Ширан. Учитывая обстоятельства.

– Ну что за ответ, папа? – возмутилась Кристи.

Они уже это обсуждали, еще дома. Она положила обе ладони на прокурорский стол, ее загорелые жилистые руки напряглись.

– Кристи, – погладив жену по напряженному плечу, тихо сказал Том, – спокойно.

– Вы верите в справедливость? – спросил Ширан. Он скрестил руки на груди, и Фрэнк вдруг почувствовал себя нарушителем.

Кристи пошла в атаку:

– Правильный ответ – «да», папа. «Да, мистер Ширан, я верю в справедливость».

На свет явилась худшая часть Кристи; как и у матери, у нее имелась и лучшая – отзывчивая, обаятельная, – но Фрэнк уже потерял надежду увидеть ту Кристи. Уж точно не сегодня.

– Да, – сказал Фрэнк. А что еще он мог сказать? – Я верю в справедливость.

– Отличная новость, – сказал Ширан, – потому что по отношению к вашей семье была совершена несправедливость, и я собираюсь это исправить.

– Он понимает, – сказала Кристи. – Спасибо, мистер Ширан.

– На самом деле это библейское, – продолжал Ширан, – страдания, которые бессовестная женщина по имени Вайолет Пауэлл причинила вашей семье. Не говоря уже о двадцати двух детсадовцах, потерявших любимую воспитательницу. Не говоря уже о законопослушных гражданах великого штата Мэн.

– При всем моем уважении, мистер Ширан, – заметил Фрэнк, – девушка не показалась мне бессовестной.

Он жалел, что был не в состоянии «развидеть» сцену, когда предъявляли обвинения: плачущая девчонка, ее задыхающаяся мать с посеревшим лицом и воспаленными глазами, которую крепко держала другая девушка, немного постарше. Другая дочь, наверное, догадался Фрэнк, и по тому, как она обнимала мать, нежно и отчаянно, он понял, что та не только убита горем, но и больна. По другую сторону от матери сидели еще две женщины, видимо, тетки девочки, лица у обеих были перекошены от возмущения, девочка это чувствовала, поэтому за все время судебных заседаний оглянулась на них лишь один раз.

– Папа, она плакала от жалости к себе, – сказала Кристи с ноткой истерики на одну-две отметки ниже предела для слуха любого человека, но пугающе отчетливо для слуха Фрэнка.

Фигурой Кристи пошла в мать, и так же была одержима фитнесом и обладала той же сверхъестественной способностью не слышать то, что слышать не желала.

– Девица убила мамочку. Не смей ее жалеть, ни йоты жалости! – Она промокнула лицо салфеткой, выдернутой откуда-то из-под завалов на прокурорском столе.

Том, дай бог ему здоровья, поймал взгляд тестя. «Нормально держишься, Фрэнк».

– Мне приходилось выступать обвинителем самых разных претендентов на «Оскар», – сказал Ширан, – но по сравнению с этой Мерил Стрип годится лишь на роль Третьего Пастуха в рождественском утреннике первоклашек школы Святого Патрика.

Фрэнк прикрыл глаза и задумался, представил только что обработанный стальной куб, почти разумное существо, материальный объект, он пел в его руках, он знал свои характеристики, возможности, пределы. Металл успокаивал его, всегда успокаивал.

– Папа, – с нажимом сказала Кристи, – не отвлекайся. – Даже в хорошие времена она говорила курсивом.

– Дорогая. – Это уже Том, и слава богу, что он здесь – его спокойный зять, человек с неизменным нейтралитетом.

– Мистер Ширан, – сказал Фрэнк, – если я правильно понимаю, вы просите меня отсидеть суд как бы в виде экспоната.

– «Экспонатом», мистер Дейгл, будет Вайолет Пауэлл, бессовестная женщина весом пятьдесят девять килограммов с уровнем алкоголя в крови в ноль целых восемнадцать сотых. Перевожу: пьяная в зюзю, ужравшаяся в хлам. Простите меня, мистер Страйт. – С утрированной невозмутимостью он сцепил мясистые пальцы. – Вайолет Пауэлл, думая лишь о собственных развлечениях, приняла решение сесть за руль машины своего бойфренда. Решение это она приняла сама. Под воздействием пока не установленной дозы окси, о которой вы еще услышите на суде, она, двигаясь на юг по Шоссе 88, пересекла разделительную линию в тот самый момент, когда ваша законопослушная супруга, двигаясь на север по Шоссе 88, ехала в универмаг «Л. Л. Бин», чтобы вернуть джинсы классического покроя, размер два. Вайолет Пауэлл совершила эти действия по своей доброй воле, и любой порядочный человек хотел бы знать почему. – Он помолчал. – Почему? – Тут он развел руки в стороны для заключительного аккорда. – Потому что ей так захотелось, мистер Дейгл. – И он выпучил водянистые глаза. – Ей так захотелось.

Ширан напоминал Фрэнку какого-то актера – из тех, кто играет одних и тех же персонажей в веренице разных фильмов, и, пытаясь вспомнить имя актера, Фрэнк осознал, что Ширан тоже актерствует. Это был спектакль, и прокурор ожидал аплодисментов или что там в этом номере программы окажется им заменой.

– Папа, ты хоть слушаешь? – Он слышал сопение Кристи возле своего правого уха, и это разрывало ему сердце.

– Кристи, я любил твою мать, – сказал он и уронил лицо в ладони.

Невзирая ни на что, это была правда. Он женился на волевой женщине из энергичного семейства, державшего бизнес по утилизации металлолома. Она хотела пять детей. Пять! Пожалуйста, согласился он, на здоровье, и это было искренне: отец пятерых детей – ну здорово же, но осуществиться тому было не суждено, и Лоррейн винила его. Не словами, а тем, с каким остервенением она растила Кристи, тем, что за годы очерствела и ее энтузиазм остыл, как остывали материалы, с которыми он работал изо дня в день. В начале их брака Лоррейн была как свинец, мягкая и податливая, гибкая и отходчивая, но с годами преобразилась в высокоуглеродистую сталь, став прочной, твердой и износоустойчивой.

Однако Фрэнк ведь не из тех, кто боится трудностей. Он любил Лоррейн такой, какой она была, как бы она ни преображалась за годы их совместной жизни. Он с самого начала замечал признаки жесткой и выносливой женщины в мягкой любящей девушке, на которой женился. И если он сразу почувствовал жесткую женщину в мягкой девушке, разве не было само собой разумеющимся, что если как следует постараться, всегда можно найти мягкую девушку в жесткой женщине? И если бы он мог сейчас найти ту мягкую девушку, разве это не разбило бы ему сердце?

Часы тикали, отбивая секунды, но он не шевелился, уединившись за ладонями, чашей закрывавшими его лицо.

– Папа?

– Мистер Дейгл? – Ширан шумно отодвинулся на стуле, колесики скрипнули. Пара капель смазки не помешала бы. – Мистер Дейгл.

– Мы точно не знаем, ехала она возвращать джинсы или нет, – подняв голову, сказал Фрэнк. – Просто для ясности.

Кристи резко повернулась к нему. У нее было точеное лицо Лоррейн с ее же непримиримым выражением.

– Джинсы лежали на пассажирском сиденье, а чек в сумке, мамулечка мне сказала, что они сидели как-то не так, что бедра в них выглядели странно! Крой этих джинсов не для стройных женщин! – Она развернулась к мужу: – Что он себе думает?

А Фрэнк думал: «Кристи, тебе сорок лет. У тебя два почти взрослых сына. Пожалуйста, перестань называть ее мамулечкой». Но вслух он сказал:

– Если уж мне придется сидеть в зале суда, чтобы все на меня пялились, я хочу, чтобы информация была достоверной. Вот и все.

– Папа, Вайолет Пауэлл ехала по встречной полосе. Это для тебя достаточно достоверно? Мамулечка совершила маневр, чтобы не нанести ей повреждений! – Кристи снова повернулась к Джону Ширану, у которого, видимо, случился короткий сбой в его актерстве.

Фрэнк ощутил непрошеный привкус победы. Лоррейн регулярно обвиняла его в том, что он вечно всем уступает, но на самом деле уступал он обычно только ей.

– Давай выслушаем папу, Кристи, – негромко сказал Том.

Фрэнк почувствовал, как на плечо легла ободряющая рука зятя.

– Выслушаем? – взвизгнула Кристи. – Выслушаем что? Он говорит как безумец!

Фрэнку невольно пришло в голову, что перед судом дочь наверняка отправится по магазинам, чтобы купить самую подходящую случаю одежду. Ее скорбь была подлинной, ярой и пробирающей до костей, и она все бы отдала, чтобы вытащить мать с того света. Но была в ее натуре и другая сторона, которая желала всеобщего внимания в зале суда. Кристи и в горе хотелось покорять.

– Прости, Кристи, – сказал Фрэнк. – Я же ничего не говорю против твоей мамы.

– Мистер Дейгл, – неубедительно начал Ширан, – мы не станем просить вас выступать с заявлением, если вы не в силах. Многие потерпевшие не в состоянии выступать в суде.

– Он сделает все, что требуется! – отрезала Кристи. – Мы все сделаем. Сейчас папа не понимает, что говорит, у него шок.

Ширан всплеснул руками:

– Присяжные падки до подробностей, до историй! Мне все равно, ехала ваша жена возвращать негодные джинсы или на танцульки. Суть в том, что человека, воспитательницу детского сада, невинную душу, занимавшуюся обычными повседневными делами, отобрали у родных и любимых, не дав даже сказать последнее «прощай», и это результат безответственных действий Вайолет Пауэлл, которая заслуживает максимального наказания в соответствии с законом.

Кристи испепеляла отца фирменным взглядом Лоррейн, а Фрэнк думал, что Ширан явно пустил в ход нечто вроде гипноза, беспрестанно повторяя «Вайолет Пауэлл» рядом со словами, которые являются синонимами выражения «порочная личность». Однако сам Фрэнк вовсе не считал, что слово «безответственная» такое уж точное. Сам бы он сказал «молодая».

– Мистер Ширан, – устало вздохнул он, – вы можете обратить внимание присяжных на суть происшедшего, не рассказывая в зале суда, что моя жена возвращала джинсы, если вы этого не знаете наверняка.

Зачем он вообще согласился на эту встречу? Он ожидал увидеть четкого и невозмутимого прокурора, похожего на Тома, а не этого захолустного спесивца, по сравнению с которым Кристи и Лоррейн – дилетантки по части лицемерия. Он был в меньшинстве, его обвели вокруг пальца, обставили – дежавю тех времен, когда Кристи была ребенком.

Кристи распрямилась.

– Я не могу это слушать! – Она выставила палец, лак на ногте был оттенка «красный Дракула», дочь и Лоррейн покупали одну и ту же косметику. – Мне требуется передышка. – И она взвинтилась со стула – если может «взвинтиться» сорок семь килограммов сухожилий.

Том дружески сжал плечо Фрэнка и вышел из комнаты вслед за женой.

Дверь за ними закрылась. Ширан тут же уловил момент.

– Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?

Фрэнк открыл рот. Он хотел сказать «нет», но обнаружил, что не может, жаркая волна стыда обдала его с ног до головы и осталась тлеть внутри болезненным жжением, которое он принял как должное.

– Не всплывет ли, что вы ее били?

– Что? Нет!

– Не давали ей в челюсть время от времени, не колотили головой об стену?

– Нет! Разумеется, нет! Что за черт…

– Тогда что вы имеете против проклятых джинсов?

– Я люблю точность. Вот и все.

– Хорошо, – насупился Ширан. – Тогда я скажу, что ваша жена ехала во Фрипорт с пакетом на сиденье, в пакете лежали джинсы классического покроя, размер два. Пусть думают что хотят. Я не пытаюсь сделать лжеца ни из вас, ни из Лоррейн, ни из кого-либо еще.

– Спасибо. Я просто хотел это прояснить.

– Ясно как день.

Брайан Деннехи, вот как звали того одаренного актера.

– Я, Фрэнк, стараюсь восстановить картину. Стараюсь рассказать историю, причем историю определенного типа, для двенадцати зрителей. Обрисовать человеческую трагедию, которая отзовется в сердцах людей благодаря мелким деталям. Мы хотим, чтобы присяжные представили себе, как воспитательницу детсада второго размера подминает под себя одна тысяча восемьсот килограммов металла. И еще мы хотим, чтобы они представили вас в пустом доме.

Фрэнк прикрыл рот рукой, чувствуя, как к горлу подступает желчь. Бедная Лоррейн, его Лоррейн, загорелая, подтянутая и бесстрашная, его маленький жилистый зайчик был уничтожен за считаные секунды.

И все же. Лоррейн действительно ехала не в универмаг «Л. Л. Бин». Лоррейн ехала на встречу с адвокатом по делам о разводах. Этот тип, ее «родственная душа», был теперь свободен, а потому да начнутся игры!

С того дня, как она созналась, он постоянно призывал ее вспомнить, что они были счастливы, – разве они не были счастливы? – но роман Лоррейн длился не один год, надеяться было не на что, дочь давно выросла, вместе их ничто не удерживало. А Фрэнк был виноват «в неполном выявлении своего „я“», что бы это ни значило, Лоррейн же, по умолчанию, была невиновна. Ее безмозглые братья научили ее идти напролом. В ее понимании победитель всегда прав, а побежденный прав быть просто не может.

Фрэнка передернуло, его терзала целая гамма нелепых и беспорядочных чувств к женщине, которая еще совсем недавно беспощадно изводила его, – женщине, чья смерть спасла его от надвигающегося оползня фраз «Ты сам виноват», «Я заслуживаю счастья», «Половина твоей пенсии принадлежит мне», «Я оставляю себе дом» и «Даже не думай об этом, Фрэнк, ты мне не подходишь».

Он тогда решил бороться. Теперь не придется.

Для него это лучше – так иногда говорят об умершем, если он был стар и болен. Для Лоррейн, перехваченной в момент стремительного движения к желанному будущему, было вовсе не лучше.

А вот для него – да.

И он это знал. Чувство облегчения порождало стыд, как ни старался он от него избавиться.

Вот что он имеет против проклятых джинсов.

Ширан протянул Фрэнку салфетки:

– Фрэнк, вы в порядке?

– Все хорошо, – утирая рот, отозвался он. – Я в порядке.

Ширан кивнул.

– Нам нужно, чтобы вы каждый день присутствовали в зале суда, – заботливо проговорил он. – Адвокат защиты, Дин Вайнгартен, извиваясь, будто змеюка в траве, обрисует мисс Вайолет Пауэлл как впервые судимую хрупкую и наивную девочку из маленького городка, этакую заблудившуюся в лесу овечку.

Фрэнку всегда нравилась эта песенка: «Я маленькая овечка, что заблудилась в лесу…»

– Дин Вайнгартен считает, что у него тройной гандикап, хотя на самом деле у него, черт бы его побрал, все восемнадцать, ярко намалюет печальный образ молоденькой невинной мисс Вайолет Пауэлл, этакого полевого цветочка, развращенного слащавым мужланом, но мы им не позволим так поступить с Лоррейн.

О чем, к чертям, толкует этот Ширан? Фрэнк никогда не держал в руках клюшки для гольфа.

– Не правда ли, Фрэнк?

– Не правда ли – что?

– Позволим ли мы нечестному гольфисту и любителю трепаться так поступить с Лоррейн?

Решив просто отдаться во власть этой взбаламученной кем-то другим волны, Фрэнк отрицательно покачал головой.

– Чертовски верно, не позволим, – сказал Ширан. – Вайолет Пауэлл выпила алкоголя не меньше, чем сама весит, а потом села за руль. Она сама так решила, Фрэнк, и мы не дадим Дину Вайнгартену запудрить мозги присяжным – ровесникам Вайолет Пауэлл.

Фрэнк больше не слушал. В голове крутилась та песенка. Случалось, он, стоя у шлифовального станка и превозмогая боль в ступнях, напевал ее целый день: «Тот, кто позаботится обо мне…»[12]12
  Здесь и далее перевод песни В. Румянцева.


[Закрыть] Лоррейн тоже любила ее, это был их свадебный танец. Текст, конечно, намекал на чувственное томление женщины, но у Фрэнка слова отзывались его собственным томлением, которое он, как теперь оказалось, не смог за все прожитые вместе годы выразить своей жене в достаточной мере.

Вернулась Кристи. Том нес ее сумку, напоминавшую розовое ведерко. У Лоррейн была такая же, только зеленая.

– Мы с вашим папой поговорили, – сообщил Ширан, снова вживаясь в роль. Или все же нет? Для него все-таки что-то значила эта работа – отправлять негодяев в места не столь отдаленные. – Вайолет Пауэлл забрала у вас маму, и мы позаботимся, чтобы она за это поплатилась.

– Папа, пусть она поплатится, – сказала Кристи, губы ее скривились.

И Фрэнк тогда сдался, уступил, дал слабину.

– Ах, дорогая моя девочка. – Он обнял ее.

Он утешал дочь, а она все плакала и плакала, но на самом деле она только этого и желала – своим тощим, вечно зябнущим телом утонуть в отцовских объятиях. Почему ему было так тяжело дать ей то, что она хотела?

К счастью, за три года тот день в кабинете Ширана немного стерся в памяти. Теперь же проявился вновь, яркий и реалистичный.

«Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?»

Минуло три года, Кристи и Том сейчас ремонтируют дом в Нью-Гэмпшире, их когда-то разговорчивые мальчишки стали хмурыми тинейджерами, Фрэнк мается на заслуженном отдыхе, много воды с тех пор утекло.

«Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?»

Вся эта мутная вода, которая утекла.

Но тут явилась Вайолет Пауэлл и вызвалась взять кошку.

Кто был тот человек в книжном магазине? Во имя всего святого, кто он такой? До чего же жестоко и внезапно на Фрэнка набросился собственный стыд, что перед глазами возник зал суда, присяжные и сострадание на их лицах, дочь рыдает, мать девушки дрожит, и его собственные сухие глаза, принятые за достоинство вдовца?

Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?

Он закрыл лицо руками, переживая теперь не прошлое, а настоящее. Молодняку в книжном он, должно быть, показался злодеем из фильмов ужасов, которые они постоянно обсуждают, разрушил их уютный мир грохотом падающих инструментов, водопадом осколков синего стекла. И, боже милостивый, Харриет Ларсон – она знала, как его зовут; она знала его имя, и вот ее милые губы от ужаса сложились в идеальную букву О. Ведь она могла подумать, что он собирался напасть на девушку! Неужели она так подумала? Но он вовсе не нападал, он защищался. Он защищался от внезапных ножей памяти, прикрывшись этим синим стеклом, надеясь, что Харриет ничего не увидит через него.

Остаток дня Фрэнк провел в гараже, протирая все подряд: штангенциркули, пассатижи, напильники и измерительные приборы, это занятие успокаивало мысли. В помещение вползали сумерки, когда он заметил коробку с блестками, которую соорудил из палочек от мороженого один из детсадовцев Лоррейн. Фрэнк хранил в коробке гвозди. И в этот момент он понял, что гараж – единственное место в доме, не пропитанное насквозь духом Лоррейн. Он до сих пор видел дом ее глазами: выбранные ею обои, вазы и стулья. Из-за Кристи он ничего не менял. Гараж же и сейчас, и всегда принадлежал только ему.

Где бы ни обитала ныне его жена, какую бы тварь божью ни населяла теперь ее душа, он желал ей мира, пусть он, да простит его Бог, и не мечтал вернуть ее к жизни, ведь сколько горя и смятения чувств он пережил. «Однако я был предан ей до конца, – думал он. – Отсиживал там день за днем, зная то, что знал. Они жалели меня, как им и было положено, они назначили цену, которой я не хотел, и девушка поплатилась».