Текст книги "Вокруг мира на 80 поездах. 72 000 километров новых открытий"

Глава 5
Атомные бомбы и поезда-пули

Тецуси Йонедзава взял за руку мать и заскочил в трамвай «Хироден»[19]19
  Хироден – хиросимский трамвай.


[Закрыть] в Хиросиме. На часах было около 8 утра, пик лета, в трамвае, казалось, было более двухсот человек, которые ехали по своим делам в этот понедельник. Сесть было негде, поэтому одиннадцатилетний Тецуси пробрался к середине трамвая, задыхаясь от жара потных тел людей вокруг, болтающих и приветствовавших друг друга. Вскоре они прибудут в дом его бабушки в Фунайри. Пятнадцать минут спустя трамвай ехал мимо универмага Фукуя, как вдруг небеса разверзлись и все осветилось светом ярче тысячи солнц. Стекла разбились, взорвались здания, повсюду распространился запах крови. Летнее утро стало черным, как ночь. Пыль и пепел заполнили небо Хиросимы, а звенящую тишину, последовавшую за взрывом, заполнили крики и плач. Весь город вокруг него горел и истекал кровью, но Тецуси и его мать остались невредимы; прочность стального трамвая выдержала взрыв.

Ныне 81-летний Тецуси вытер апельсиновый сок с губ и пристально посмотрел на нас из-под своих морщинистых бархатных век.

– Для меня японские поезда являются символом силы.

Когда 6 августа 1945 года атомная бомба взорвалась в Хиросиме, город почти сравняло с землей; остались только остовы нескольких зданий и парочка камфорных деревьев[20]20
  Камфорное дерево – название, объединяющее разные тропические деревья.


[Закрыть], но поезда возобновили работу почти сразу. Чувствуя необходимость бежать куда глаза глядят, Тецуси и его мать со всех ног рванули сквозь липкие, грязные, черные капли дождя, который обрушился на город; пепелища дымились и шипели. Прибыв на станцию Ягути, они нашли три поезда на путях и более тысячи людей, пробирающихся через мертвые и корчащиеся от боли тела.

– Первый поезд направлялся на север, в Миёси, – вспоминал Тецуси. – Все пытались поместиться в этот поезд, но слабых затоптали по пути. Люди с торчащими из ран костями цеплялись за крыши и свисали по бокам. Родители передавали своих детей в окна. Я помню женщину с треугольным осколком стекла в спине, напоминавшим плавник акулы, кровь стекала по ее ногам. Кожа на ране свисала и отслаивалась, как перчатки, снимаемые с кончиков ногтей. Даже те, кому суждено было умереть, заползали в поезд, чтобы сбежать из города. Всем нужно было попасть внутрь.

Тецуси наклонился вперед и приложил сложенную в кольцо, покрытую пигментными пятнами ладонь под глаз:

– Напротив меня была бабушка – ее правый глаз вывалился, и она пыталась держать его в руке. – Он сделал паузу и снова вытер рот. – В 15.30 поезд тронулся, мы прибыли на станцию Сивагути спустя два часа. Если бы я остался в Хиросиме, я бы умер. Эти поезда спасли мне жизнь.

Железные дороги Японии синонимичны с сетью «Синкансэн», по которой курсируют поезда-пули, опережающие по технологичности все остальные страны мира. Однако для японцев железные дороги олицетворяют жизнеспособность всей нации. Трамвай «Хироден» возобновил свою работу вскоре после того, как урановая бомба попала в Хиросиму, и до сих пор два трамвая, заставшие эти события, продолжают курсировать по улицам города. Мы оказались в Хиросиме на семидесятую годовщину падения атомной бомбы и познакомились с Тецуси, который был полон решимости сохранить и передать другим историю о «пика-дон» («пика» означает вспышку, а «дон» – невероятный по силе звук). Из года в год он ездит на поезде из своего дома в Киото, чтобы рассказать школьникам и экскурсионным группам о том дне, когда бомба «Малыш» была сброшена с бомбардировщика «Энола Гэй» и уничтожила Хиросиму, навсегда изменив судьбу Японии. Тецуси боялся, что память и чудовищность случившегося погибнут вместе с ним и несколькими оставшимися в живых жертвами взрыва бомб, известными как хибакуся; возраст большинства из них приближался к девяноста годам. Однако, когда Джем и я пробирались через толпу, ожидающую начала мемориальной церемонии, стало ясно, что произошедшее наложило отпечаток не только на менталитет города, но и на тысячи людей, которые стекались сюда со всего мира. Представители сотен стран собрались в Мемориальном парке мира в Хиросиме вместе с семьями выживших, местные школьники раздавали красочных бумажных журавликов в память о Садако Сасаки – маленькой девочке, которая умерла от лейкемии спустя десять лет после взрыва бомбы. Услышав легенду о том, что у того, кто сложит тысячу бумажных журавликов, сбудется заветное желание, Садако проводила время в больнице, складывая столько журавликов, сколько могла, прежде чем умерла в возрасте двенадцати лет, в общей сложности сложив более 1600 оригами. После ее смерти родители раздали по несколько журавликов ее одноклассникам и учителям, сохранили парочку для себя и положили остальное в шкатулку. Сейчас в центре парка стоит статуя Садако, покрытая красочными птичками в стиле оригами, оставляемыми посетителями.

Незадолго до проведения мемориальной церемонии атмосфера стала напряженной. Премьер-министр Синдзо Абэ был на грани введения закона, который обязывал бы пацифистскую Японию перевозить ядерное оружие иностранных государств, и протестующие собирались здесь, чтобы обличить его в лицемерии. В 08.15, в момент падения бомбы, прозвучал колокол мира. Воздух был очень влажный, и, как только толпа затихла, с деревьев разнесся стрекот цикад, будто миллион крошечных маракасов. Я взглянула на пустое небо: в этот момент над головой пролетел самолет, и я содрогнулась, понимая, что кто-то в тот самый день так же посмотрел на небо, увидел самолет и не придал этому никакого значения, ничто не предвещало произошедшего мгновения спустя кошмара. Трепетание голубиных крыльев нарушило тишину, и по толпе прошли радостные возгласы. За три дня до этого мы прошли через Перевал адского пламени и стали свидетелями пережитков японского зла, но здесь я стояла и оплакивала японские души. Человеческая способность навредить друг другу настолько велика и непреодолима, что мы обречены постоянно совершать одни и те же ошибки. Хиросима поднялась из пепла и расцвела, превратившись в зеленый, процветающий город, наполненный барами, кафе и детьми в кроссовках Nike, но отпечаток случившегося все еще тлел под их подошвами.

Мы обзавелись двухнедельным железнодорожным абонементом и прибыли в Осаку в 2 часа утра накануне, и у нас было всего несколько часов, чтобы успеть поспать в капсульной гостинице, прежде чем отправиться на церемонию на высокоскоростном поезде «Сакура» в Хиросиму. Номера-капсулы, подняться в каждый из которых можно было по выдвижной лестнице, по длине едва вмещали односпальный матрас, а по ширине места было не больше, чем на размах рук взрослого человека. Я обычно наслаждалась сворачиванием в клубочек в замкнутых пространствах, но в капсуле почувствовала себя так, будто легла спать в холодильной установке морга, где мертвые тела лежали бок о бок, сложенные одно над другим. Я впервые была в этой стране и была готова добровольно попасться в потребительские ловушки современной Японии: строила головокружительные планы по посещению котокафе и ресторанов с роботами, но мрачность Хиросимы поумерила мое желание наброситься на торт матча[21]21
  Матча (маття) – японский зеленый порошковый чай.


[Закрыть] с сиамским котенком на коленях – по крайней мере, на время. У каждой страны за спиной есть история войн, но Япония застала меня врасплох. Вопиюще бесчеловечное использование бомб оставило рваную рану в японской душе.

Перелистывая свои записи, я перечитала последнюю строчку рассказа Тецуси. Хотя поезда спасли ему жизнь, ирония была в том, что они также создали уникальную концентрацию выживших, хотя их и нельзя назвать счастливчиками, известных как нидзю хибакуся (что дословно означает «двойная бомба»). В отчаянном желании сбежать из Хиросимы и добраться к своим близким примерно 300 человек сели в два разных поезда до Нагасаки, среди которых оказался и двадцатидевятилетний Цутому Ямагути. Цутому был преисполнен решимости воссоединиться со своей женой и пятимесячным сыном, но его выживание было еще более примечательным, учитывая тот факт, что он был единственной жертвой, оказавшейся в обоих эпицентрах, в результате взрыва которых погибло более 210 000 человек. В 2009 году он был официально признан единственным человеком, пережившим две атомные бомбардировки, но умер год спустя от рака желудка в возрасте девяносто трех лет. Сейчас мы собирались встретиться с его дочерью Тосико Ямасаки, которая, как и Тецуси, боялась, что история ее отца будет забыта, если она не продолжит быть его устным биографом.

Поезд Kodama Super Express выскользнул с вокзала в Хиросиме, с гулом набирая обороты. Я привыкла к тому, что поезда трогаются с толчками и глухим стуком, но здесь я с удивлением оторвалась от своего блокнота и увидела, как платформа проплывает мимо, а движение абсолютно не чувствуется. Впервые в жизни я смогла дописать предложение целиком в движущемся поезде. Будучи студентом, мой отец путешествовал по Японии и рассказал мне, что «Синкансэн» едет так плавно и гладко, что можно поставить монету на ребро на горизонтальную поверхность, и та не упадет. Копаясь в обертках от жевательной резинки, квитанциях и увядших цветах, которые я намеревалась засушить под прессом, я нашла одну из сочинских памятных монет, подаренных Сашей, на дне своей сумки, и поставила на столе перед собой. Поезд со свистом повернул и вошел в тоннель, а монетка осталась в вертикальном положении. Еще один «Синкансэн» пролетел мимо, из-за чего наш поезд на мгновение качнулся, затем вновь пришел в устойчивое положение и продолжил движение в том же темпе. Монета со звоном упала на плоскую сторону, и я, вздрогнув от резкого звука, прижала ее сверху рукой. В вагоне стояла тишина, которую нарушал только свист ветра, пассажиры хранили молчание.

Я выглянула в окно и увидела, как вечернее солнце то появляется, то исчезает за высотными домами, на горизонте разлились краски заката. Осыпанный шрапнелью, Цутому Ямагути сел в поезд на станции Ниси-Хиросима и отправился в Нагасаки, а город остался пылать за его спиной. Он покинул Хиросиму 7 августа, на следующий день после взрыва первой бомбы, и прибыл на следующий день в Нагасаки, за день до взрыва второй. Когда мы проехали станцию Кокура, я увидела оранжевую букву R, подсвеченную неоном, над отелем Relief (англ. «облегчение») и задалась вопросом, назвали ли его так из-за облегчения, которое испытал город, не попав под вторую бомбардировку. Предполагаемая цель первой в мире бомбы на основе плутония, город Кокура, по счастливой случайности был окутан густым туманом в то утро, когда бомбардировщик B-29, известный как Bockscar, кружил над ним в поисках оружейного завода. Не найдя цель, пилот сдался и развернулся на юг, чтобы поразить завод Mitsubishi в Нагасаки, запасную цель.

Благодаря своей впечатляющей скорости, которая превышала 320 км/ч, сверхскоростные поезда практически оставили ночные переезды по Японии в прошлом, но железнодорожный абонемент дал нам свободу передвигаться по всей стране просто ради развлечения. Прочитав, что район Хаката в городе Фукуока славится своим тонкоцу рамен – одним из наших любимых блюд, – Джем настаивал на том, чтобы мы сделали крюк на пути в Нагасаки, и, находясь менее чем в часе езды от Хиросимы, мы подъехали к вокзалу в Хаката, по сути, проехав 270 километров ради тарелки лапши в свином бульоне. Во время часа пик в метро мне требуется столько же времени, чтобы добраться от станции London Bridge до Bayswater. Но этот крюк определенно того стоил, и с набитыми желудками, сонливостью после сытного обеда и кусочками сладкой свинины, застрявшими между зубов, мы уселись в поезд 885 Kamome Limited Express до Нагасаки, то и дело впадая в дрему, пока поезд огибал края моря Ариакэ.

На прошлой неделе я изучила газетные вырезки, прочитала о музее Хиросимы и рассматривала кадры с бомбами и последствиями, которые они вызвали, но все же никак не могла осознать и принять всю неправдоподобность выживания не просто в одной, а сразу в двух атомных бомбардировках. Теперь элегантная и седовласая дочь Цутому, шестидесятисемилетняя Тосико Ямадзаки, сидела передо мной и улыбалась, в очках в коричневой прямоугольной оправе и с розовой помадой на губах, которая гармонировала с цветом ее щек. Несмотря на то что ее отца уже не было в живых, Тосико стала хранителем его истории, и мне нужно было услышать рассказ, чтобы узнать ее от начала и до конца. Под нами поезда въезжали и выезжали со станции Нагасаки. Тысячи людей собрались на вторую мемориальную церемонию на рассвете, так что большинству опоздавших на нее вряд ли удалось увидеть что-то, кроме чужих макушек и кучи плакатов с агрессивными надписями: стоявшая жара и возможная агрессия толпы убедили нас отказаться от участия в церемонии, поэтому мы решили встретиться в ресторане при станции, где работал кондиционер и было тихо и спокойно. Мы сидели на том самом месте, где ее отец оказался, приехав домой, и это сделало встречу особенно трогательной.

– В детстве я ничего не знала о войне и не знала подробностей об атомных бомбардировках, – сказала Тосико. – Не было просвещения по этим вопросам, и единственное, что я знала, – что два атомных взрыва произошли в Хиросиме и Нагасаки. Мой отец не рассказывал о случившемся с ним, пока я не стала намного старше.

Когда Цутому Ямагути работал морским инженером в Мицубиси, его перевели из Нагасаки в Хиросиму по трехмесячному контракту, по нему он должен был вернуться домой 7 августа. Утром в день взрыва Цутому вышел из общежития с двумя другими коллегами, но по дороге на работу понял, что что-то забыл, и вернулся назад. Двигаясь в обход по картофельным полям, он заметил, насколько тихо и спокойно вокруг – людей не было, кроме одной леди с зонтиком в руках для защиты от солнца. Затем над головой раздался шум бомбардировщика, Цутому и леди взглянули вверх, в это время два белых парашюта начали планировать с неба вниз. Вспыхнув золотом, огненный шар взлетел вверх. Отброшенный в канаву, Цутому мало помнил о том, что происходило сразу после взрыва, но отполз, чтобы передохнуть под деревом, когда с неба обрушился черный дождь.

Тосико улыбнулась:

– Вместо того чтобы идти домой, мой отец пошел на работу. Он был очень честным человеком – компания на первом месте! Он встретился со своими коллегами, и все трое попытались вернуться в общежитие. В Хиросиме было пять рек, но все мосты были разрушены, и им пришлось найти небольшую лодку, чтобы вернуться в общежитие.

На следующий день в 7 утра все трое отправились в долгий путь до станции Кой. Ходили слухи, что следующий поезд в Нагасаки отправится в полдень и далее поездов не будет в течение месяца. Все мосты в Хиросиме сгорели, Цутому пришлось пересекать реки, используя обугленные человеческие тела в качестве плота.

– Обычно до Кои можно добраться за час, но это заняло намного больше – целых пять. Когда они прибыли, то увидели огромную очередь: все слышали, что поезд отправляется, и пытались на него успеть. Отцу удалось найти место у окна, откуда он увидел разбитую водопроводную трубу, из которой хлестала вода. Он ужасно хотел пить, но знал, что если встанет, потеряет свое место.

Тосико отпила кофе из чашки и вытерла мерцающие капельки пота у линии роста волос:

– У него была высокая температура, тяжелые травмы руки, и он терял сознание, засыпая от невероятной усталости. Вагоновожатый узнал его, несмотря на изуродовавшие его сильные ожоги, и попытался предложить ему рисовые шарики онигири. Я всегда думала, насколько примечательно, что даже в такой ситуации ему встретился такой хороший, щедрый человек. В пути отец провел 24 часа, он приехал домой в полдень на эту самую станцию.

Тосико жестом пригласила меня пройтись по станции мимо кофейни Seattle’s Best к платформам:

– Когда отец приехал, он отправился прямиком в клинику, которая располагалась на пути к дому его родителей. Доктор был другом его семьи, и он удалил мертвую кожу и очистил раны. Он обмотал отца белыми бинтами с ног до головы, и, когда моя бабушка вернулась домой из бомбоубежища, она нашла его сидящим за молитвой у буддийского алтаря. Она и другие члены семьи слышали о новом типе бомб, примененных в Хиросиме, и о понесенном городом ущербе и думали, что он мог умереть. Они уже говорили о том, что им придется ехать в Хиросиму, чтобы забрать его кости. Моя бабушка спросила его: «У тебя есть ноги?» Знаете ли, в японской культуре считается, что у призраков нет ног. На следующий день мой отец отправился в «Мицубиси», чтобы рассказать своему боссу, что случилось. Его коллеги не узнали его, а босс не поверил тому, что он говорит: «Одна бомба не могла уничтожить целый город. Ты, должно быть, сошел с ума», – сказал он. И в тот самый момент, когда на часах было 11.02, мой отец увидел еще одну вспышку света и спрятался под столом. Бинты отошли, и раны покрылись пылью и грязью. В очередной раз моему отцу пришлось бежать, он выбежал за пределы здания и помчался вверх по склону холма за заводом. С этого холма он увидел, как грибовидное облако поднимается над районом Ураками, охваченным пожаром.

Цутому Ямагути не испытывал большого желания рассказывать о том, как ему удалось пережить двойную бомбардировку, чтобы защитить свою семью от иррациональной критики, а они, в свою очередь, не хотели, чтобы он стал борцом за мир из страха, что американцы увидят, что внешне он выглядит вполне здоровым, и заявят, что ядерное оружие не наносит столь большого вреда, если уж он выжил в обеих бомбардировках. Однако не все прошло бесследно для Цутому: он оглох на левое ухо, ему удалили желчный пузырь, и до самой смерти в его крови постоянно было низкое количество белых кровяных телец. Каждое лето у него выпадали волосы, а раны на ягодицах начинали гноиться. За несколько лет до своей смерти, во время одного из редких посещений Мемориального парка мира в Хиросиме, ему довелось встретиться с парой американских туристов с Гавайев, которые узнали, что он пережил обе бомбардировки, и извинились от имени своей страны. После того случая он решил рассказать свою историю публично. Цутому провел последние годы, читая лекции, разговаривая со школьниками, и даже в возрасте девяноста лет подал заявку на свой первый паспорт для поездки в ООН в Нью-Йорке, чтобы обратиться с прямым призывом к запрещению ядерного оружия.

Вспоминая о ремарке сэра Харольда Этчерли о том, что бомба спасла его жизнь и жизни более 200 000 заключенных союзников, я спросила Тосико, что она думает о том, что те бомбы на самом деле положили конец войне. Она стояла рядом с местным поездом, глядя на кабину машиниста.

– Мой отец дожил до девяноста трех лет, но вся наша семья пострадала от взрыва бомбы. У моей матери был рак, мой брат умер от рака, и у меня в крови тоже низкое количество белых кровяных телец. Бомба повлияла не только на тех, кто оказался рядом в тот момент, она наложила отпечаток на жизнь нескольких поколений. Это неправильно. Это не должно было произойти. Использование атомной бомбы было бесчеловечно, она поубивала всех без разбора. Мой отец говорил, что это недостойная смерть. В прошлом я не решалась рассказывать историю отца, но сейчас чувствую, что важно передать ее следующим поколениям.

JR Seaside Liner ловко взбирался на холм в медленном, характерном для привычных мне поездов ритме. Солнечный свет заполнил вагон сквозь стеклянные окна, пассажиры смотрели на воды залива Омура, наслаждались его переливами, бормоча и жестами указывая на горы, и фотографировали друг друга, пальцами изображая букву V – символ победы. Во время предыдущих поездок в нашем распоряжении не было ничего, кроме иллюминаторов, из которых с трудом можно было разглядеть местные пейзажи. Города, леса и рисовые поля сливались в одно размытое пятно. По сравнению с «Синкансэном» Seaside Liner ехал достаточно неспешно, позволяя мне вдоволь напитываться окружающим миром за окном. После завтрака из мисо-супа, маринованных огурцов и риса мы покинули Нагасаки, проезжая мимо пожелтевших рисовых полей и домов как из «Монополии», но в натуральную величину; края крыш закручивались, как глазурь на капкейках. Мрачный город остался позади, и наше путешествие стало наполняться жизненной энергией и радостью. Всего за полчаса поезд прокатился по долинам, окруженным деревьями, похожими на гигантские соцветия брокколи, и сейчас спускался по склону зеленого холма. Мы въезжали и выезжали из тоннелей и поэтому упустили из вида водоемы; колеса ритмично стучали по рельсам, и в конце концов поезд прибыл на станцию Huis Ten Bosch, где мы должны были открыть для себя другую сторону Японии.

В 14.55 все спали. За стойкой регистрации сидела молодая женщина с изящными чертами лица. На ней был кремовый жакет и шейный платок, выглядела она крайне удовлетворенной собой. Слева от нее стояла фигура велоцираптора, застывшего в поклоне, в бабочке и залихватски надвинутой на затылок шапочке посыльного. Его запястья бессильно повисли, пасть приоткрыта. Я не знала, к кому из них подойти, но заметила рядом с женщиной табличку «только на японском языке» и выбрала велоцираптора. Я помахала рукой перед его мордой, но его взгляд был направлен в сторону.

– Может, он активируется голосом, – предположил Джем.

– Я бы хотела зарегистрироваться, пожалуйста, – произнесла я.

Ничего не произошло.

– У меня забронирован номер, – сказала я, внезапно осознав, насколько комично это, должно быть, выглядит.

– Говори медленно, может, он не понимает лондонский акцент.

– А что он тогда вообще понимает? Я не могу говорить медленнее.

– Просто попробуй еще раз. Или, может, нужно нажать на одну из этих красных кнопок на панели.

– Ох, боже ты мой, я ХОЧУ ЗАРЕГИСТРИРОВАТЬСЯ! – Я потрясла своим паспортом перед двумя остекленевшими глазами.

Справа от нас распахнулась дверь, и оттуда выглянул раздраженного вида мужчина в черной футболке.

– Регистрация открывается в 3 часа, – пробормотал он и закрыл дверь.

Отель Henn na позиционировался как первый в мире роботизированный отель. Он открылся за две недели до нашего приезда и вызвал большой ажиотаж. В газетах сообщали, что в нем есть говорящие динозавры, роботизированные носильщики и консьерж ростом всего в 30 сантиметров, который мог заказать такси, поэтому мы решили приехать посмотреть, стоил ли того весь сыр-бор. Мы ожидали, что нас окружит армия роботов R2D2, готовых отнести чемоданы, и андроидов, открывающих перед постояльцами двери, и были разочарованы, увидев всего лишь одну девушку на ресепшен и динозавра – если только торговый автомат не считался одним из сотрудников. Ровно в 3 часа велоцираптор вдруг ожил.

– Добро пожаловать в отель Henn na. Если вы хотите зарегистрироваться, пожалуйста, нажмите один, – объявил он с американским акцентом. – Пожалуйста, произнесите свое имя полностью.

– Мониша Раджеш.

– Спасибо за обращение к нам, – ответил он. – Ваше имя и регистрационная форма над номером телефона. Пожалуйста, наберите текст в нижней части экрана. Пожалуйста, нажмите, чтобы продолжить.

Сбитая с толку этими инструкциями, я нажала красную кнопку и начала вводить свое имя на экране компьютера, когда дверь снова открылась.

– Простите, – произнес манерный голос. – Пожалуйста, дайте мне свои паспорта. – Это снова был человек в черной футболке.

– Вау, роботы здесь так реалистично выглядят, – саркастично прошептал Джем.

Пока все происходящее напоминало шоу фокусника, которое пошло совсем не по плану. Выяснилось, что динозавр не смог обработать британские паспорта, поэтому нам пришлось побродить рядом со стойкой, пока «робот-андроид» не зарегистрировал нас и не появился уже в третий раз с ключом-картой. Мы не могли себе позволить остановиться в элитном крыле и несли свои сумки сами, так как электронные «носильщики» были зарезервированы только для гостей в тех номерах. Подойдя к двери номера, я отсканировала ключ-карту и замерла, чтобы камера сфотографировала мое полное скепсиса лицо. С тех пор мы могли пользоваться функцией распознавания лиц, чтобы войти в номер. Это была эффективная мера предосторожности, а также она облегчала жизнь гостям, ведь им больше не приходилось бегать на ресепшен, если ключ-карта вдруг не срабатывала. Джем открыл дверь и повернулся ко мне с мрачным выражением на лице.

– Минимализм, – пробормотал он.

В рекламных буклетах отелей обычно используется сленг, который обычные люди никогда не употребили бы в разговоре, и за время наших путешествий мне уже довелось попробовать массаж, который по заверениям должен был «восстановить энергетическую полярность», пообедать в ресторане на цокольном этаже, описание которого гласило, что в нем нас ожидает «повышенный уровень удобства», и мылась «средством, которое невероятным образом увлажняет кожу» – в простонародье известном как мыло. Неоднократно нам доводилось останавливаться в «хорошо обставленных» номерах, которые и правда «ошеломляли» меня и «оставляли в полном восторге», но опасалась я именно «минималистичных» номеров – хитроумный термин для мест, которые одним своим видом нагоняют скуку и тоску. Персонал настаивал на том, что дизайн был разработан в интересах гостей, чтобы они в полной мере могли насладиться практическими удобствами отеля. Мне же казалось кощунством бронировать такой номер, из которого ты с превеликим удовольствием уходишь, чтобы побыть где-то еще. Отели – прекрасный способ снова пережить студенческий опыт, но в роскошном варианте: где еще, как не здесь, можно ходить в халате весь день, есть и пить в постели, заниматься послеобеденным сексом в свое удовольствие и быть всегда уверенным, что кто-то другой заменит рулон туалетной бумаги? Этот номер был минималистичным. На окрашенных в светлые скандинавские тона стенах ничего не было, они просто умоляли нас провести день в другом месте; две односпальные кровати сразу дали нам понять, что послеобеденный секс здесь был маловероятен, если вообще возможен. Полы были выложены плиткой и выглядели холодными, а единственными электронными предметами здесь были чайник и милая игрушка с головой в форме тюльпана, сидящая на тумбочке. Одетая в розовое платье и желтые туфли, Чу-ри-чан служила консьержем в этом номере, к ней прилагался набор ламинированных инструкций, в которых говорилось о том, как с ее помощью включать свет, слушать прогнозы погоды, узнавать точное время и ставить будильник – все команды были на японском языке. Джем улегся на диван, настолько короткий, что и голова, и ноги свисали с краев, и передал мне инструкции, которые гласили следующее:

«Как хорошо общение.

Пожалуйста, говорите перед Чу-ри-чан как можно больше!

Если ответ или реакция не так хорошо, пожалуйста, говорите рядом с Чу-ри-чан.

Если непонятно, о чем говорите, пожалуйста, позовите еще раз «Чу-ри-чан».

Если хотите остановить разговор или функцию таймера пробуждения, пожалуйста, проведите рукой у лба рядом со значком сердца на правой стороне».

Я переместилась к игрушке и наклонилась к ней:

– Чу-ри-чан?

Она продолжала улыбаться.

– Чу-ри-чан?

– Может, у нее сели батарейки, – предположил Джем, который пытался, но никак не мог улечься поудобнее.

– ЧУ-РИ-ЧАН! – я кричала туда, где должно было быть ее ухо, и Джем с хохотом свалился с дивана.

– Нандешука, – ответила вдруг игрушка. Это означало: «Что угодно?» – при этом голос Чу-ри-чан походил на голос милого крошечного ребенка.

– Акари-цукете, – скомандовала я, прочитав слово с листа.

Ничего не произошло.

– Ак-а-ри-цу-ке-те!

Мы оба взглянули вверх.

– Она только что включила свет? – спросил Джем.

– Ага.

– Отлично. А ты можешь спросить ее, где телевизор?

Буквально за десять минут общение с Чуричан приелось, и Джем теперь стоял на балконе, наблюдая за подростками, которые катались на тросах по канатной дороге. Рядом с отелем находился тематический парк Huis Ten Bosch. В Японии ничего не могло удивить, но этот парк без особых на то причин был построен как точная копия Нидерландов – в сущности, представляя из себя голландский Диснейленд – и предоставил возможность японским семьям отправиться с детьми в Европу без необходимости лететь туда на самолете. Близость парка также объясняла, почему Henn na напоминал знаменитый сетевой отель Premier Inn: здесь останавливались семьи на время посещения парка, и им не требовалось что-то более притязательное, чем просто место, где можно поспать, принять душ и позавтракать, прежде чем отправиться на целый день лазать по канатной дороге, сплавляться по каналам и играть в догонялки среди клумб с тюльпанами. Спустя несколько минут наблюдения за вопящими подростками Джем решил, что канатная дорога не для него, и вместо этого мы просто бродили по парку, поедая мороженое и горячие шоколадные вафли, уклоняясь от бегущих толп школьниц с рюкзаками и проходя мимо парочек на свиданиях. Это было волшебное маленькое королевство с игровой зоной со старыми консолями Sega, Nintendo и Atari. Учитывая, что изначально они были предназначены для детей, такие тематические парки обладали неожиданной романтикой, и непонятно, что именно создавало такое впечатление: красочные огни и фейерверки или иллюзия постоянного счастья. Мы прогулялись назад к Henn na, взявшись за руки, по дороге купили говядину в соусе терияки навынос. Малыши спали в своих колясках, а темное небо раскрашивало разноцветие парковой подсветки, придавая ему сказочный вид.

Утомившись за день, мы понаблюдали за огнями с балкона перед тем, как улечься на боковую. Вытащив самую чистую пижаму из рюкзака, я направилась к ванной. Выключателей света нигде не было.

– Но должны быть.

– Где же они?

– Я не знаю, где-то у двери?

– А где же я, по-твоему, их искала?

– Может, они у прикроватной тумбочки. – Джем перелез к своей тумбочке, чтобы посмотреть. – Нет, не вижу. Просто используй фонарик на моем телефоне.

– Да ладно, в ванной в любом случае должен быть свет, – настаивала я, ощупывая стену рядом с ней.

– Может, нам нужно использовать эту игрушку, чтобы включить там лампочку.

– А вот это уже издевательство. Где инструкции?

Джем передал мне инструкции, и я зачитала вслух команду.

– Акари-цукете.

Ничего не произошло.

– Акари-цукете.

Свет в комнате погас.

– Да что ж такое. Скажи ей, чтобы она выключила свет, и тогда его можно будет снова зажечь.

– Акари-кешите, – произнесла я. – АКАРИ-КЕ-ШИ-ТЕ.

После третьей попытки я бросила злосчастный листок ламинированной бумаги на пол.

– Можно уже и не пытаться, я лучше пойду мыться в темноте.

Мы почистили зубы по очереди и аккуратно, на ощупь добравшись до своих односпальных кроватей, скользнули в них.

– Это не лезет ни в какие ворота, – ворчал Джем в темноте.

– Да уж. Не могу поверить, что журналисты так восторженно писали об этом месте.