Электронная библиотека » Морис Палеолог » » онлайн чтение - страница 12


  • Текст добавлен: 21 декабря 2017, 18:20


Автор книги: Морис Палеолог


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Григорий Ефимович Распутин.

«Каким представляли себе Распутина современники? Как пьяного, грязного мужика, который проник в царскую семью, назначал и увольнял министров, епископов и генералов, и целое десятилетие был героем петербургской скандальной хроники…»

(Арон Симанович, секретарь Распутина)

Сношения царицы и Гришки остаются, тем не менее, очень секретными. Ни одна газета никогда на это не намекает. И светские люди говорят об этом только шепотом, между собой, как об унизительном секрете, о котором лучше не распространяться. Впрочем, не стесняются выдумывать тысячи фантастических подробностей.

В принципе Распутин довольно редко переступает ограду царской резиденции. Его встречи с царицей происходят почти всегда у госпожи Вырубовой, в небольшом особняке на Средней. Он остается здесь иногда часами, один с обеими женщинами, между тем как полицейские генерала Спиридонова охраняют дом и никого туда не пропускают.

Обычно беспрерывные сношения дворца со «старцем» и его кликой происходят с помощью полковников Лемана и Мальцева.

Полковник Леман, помощник коменданта императорских дворцов и Федоровского собора, состоит личным секретарем Александры Федоровны и пользуется ее полным доверием. Он взял себе в помощники для ежедневных сношений с Распутиным артиллерийского полковника Мальцева, которому вверена воздушная защита Царского Села.

Для интимных поручений императрица пользуется молодой черницей, прикомандированной к дворцовому военному госпиталю, сестрой Акилиной.


Четверг, 20 июня 1916 г.

Придя сегодня утром к Нератову, я и Бьюкенен были поражены его серьезным видом. Он сказал нам:

– Я имею серьезные причины думать, что мы скоро потеряем Сазонова.

– Что случилось?

– Вы знаете, что против Сазонова давно ведется война. Кем она ведется, вам тоже известно. Его успех по вопросу о Польше был использован против него. Лицо, очень близкое к Сазонову и внушающее мне всяческое доверие, уверяет меня, что царь освободит его от обязанностей.

Со стороны столь сдержанного и осторожного человека как Нератов такие слова не оставляют никакого места сомнению.

Бьюкенену и мне не нужно совещаться, чтобы осознать все последствия того, что готовится.

Бьюкенен спросил:

– Каково ваше впечатление: Палеолог и я, мы могли бы еще воздействовать, чтобы помешать опале Сазонова?

– Может быть.

– Но что делать?

Чтобы уяснить себе положение, я попросил Нератова точнее сообщить нам те сведения, которые так основательно вызвали его беспокойство.

– Лицо, от которого я получил эти сведения, – сказал он, – видело проект письма, которое царь велел приготовить, и которое, хотя составлено в дружеских выражениях, просто освобождает Сазонова от исполнения его обязанностей ввиду состояния здоровья.

Я ухватился за эти последние слова, которые, как мне кажется, дают послам Франции и Англии законный повод к вмешательству. Затем, присев на несколько минут к столу Нератова, я составил телеграмму, с которой Бьюкенен и я обратились к начальникам наших военных миссий в Могилеве, предлагая показать телеграмму министру двора. Вот текст этой телеграммы:

«Мне сообщают, что здоровье господина Сазонова заставило его просить у Его Величества отставки. Благоволите проверить весьма официально эту новость у министра двора.

Если это так, соблаговолите спешно представить графу Фредериксу, что ободрительное слово Его Величества без сомнения заставит господина Сазонова сделать новое усилие, которое позволило бы довести до конца его задание.

В самом деле, мой английский коллега и я (французский…), мы не можем не быть взволнованными при мысли о комментариях, которые не преминет вызвать в Германии отставка русского министра иностранных дел, ибо утомления, от которого он страдает в настоящее время, конечно, недостаточно было бы для того, чтобы объяснить данную отставку.

В этот решительный момент войны все, что рискует показаться переменой в политике союзников, могло бы иметь самые печальные последствия».

Нератов вполне одобрил эту телеграмму. Мы, Бьюкенен и я, возвратились в свои посольства, чтоб отправить ее в Могилев.

Днем я получил из хорошего источника кое-какие сведения об интриге, которая велась против Сазонова. Моя осведомительница не знает еще, как далеко зашла интрига, и я остерегаюсь сообщить ей об этом. Она сказала:

– Положение Сазонова очень скомпрометировано. Он потерял доверие их величеств.

– Но что же ему ставят в вину?

– То, что он не ладит со Штюрмером и, наоборот, слишком ладит с Думой… И потом, Распутин его терпеть не может, а этого достаточно.

– Так царица действует заодно со Штюрмером?

– Да, вполне… Штюрмер человек ловкий, успел убедить ее, что только она одна может спасти Россию. Она как раз в данный момент спасает ее, ибо вчера вечером царица неожиданно выехала в Могилев.


Воскресенье, 23 июня 1916 г.

Сегодня утром газеты официально сообщили об отставке Сазонова и назначении на его место Штюрмера. Никаких комментариев. Но первые впечатления, о которых мне рассказали, – изумление и возмущение.

Вечером я обедал в Царском Селе у великой княгини Марии Павловны с княгиней Палей, госпожой Еленой Нарышкиной и дежурными из свиты.

После обеда великая княгиня увела меня в глубь сада, усадила подле себя, и мы стали беседовать.

– Я не могу вам выразить, как удручена настоящим и беспокоюсь за будущее… По-вашему, как все произошло? Я, со своей стороны, сообщу вам то немногое, что я знаю.

Мы поделились друг с другом своими сведениями.

Вот наши заключения.

Между царем и Сазоновым было полное единство по вопросам внешней политики. Они согласны были также в вопросе о Польше, потому что царь одобрил все идеи своего министра, даже поручил ему приготовить манифест к польскому народу. По другим вопросам внутренней политики либеральные тенденции Сазонова не имели в данный момент случая проявиться, к тому же он мог их представить лишь как свое мнение, и они были из самых умеренных. Наконец, Сазонов был в наилучших отношениях с генералом Алексеевым. Таким образом, его явная опала не может быть объяснена никаким благовидным мотивом. Объяснение, которое, к несчастью, напрашивается, заключается в том, что камарилья, орудием которой является Штюрмер, вздумала наложить руку на Министерство иностранных дел. Вот уж несколько недель, как Распутин повторяет: «Надоел мне Сазонов. Надоел…». Побуждаемый царицей Штюрмер отправился в главную квартиру просить отставки Сазонова. На помощь ему потом приехала царица. Царь уступил.

Великая княгиня в заключение спросила меня:

– Так не правда ли, ваше впечатление плохое?

– Да, очень плохое… Французская монархия тоже видела, как отставляли превосходных министров под влиянием придворной камарильи – Шуазеля и Неккера. Вы знаете, что затем последовало…

На Волыни, при слиянии Липы со Стырью, армия генерала Сахарова обратила в бегство австро-германцев и захватила 12 000 пленных.


Четверг, 3 августа 1916 г.

Сазонов, вернувшись из Финляндии, вчера простился со своим персоналом в Министерстве иностранных дел и пришел повидаться со мной.

У нас была продолжительная задушевная беседа. Я увидел его таким, каким и ожидал: спокойным, полным достоинства, без малейшей горечи, счастливым лично за себя от вновь обретенной независимости, огорченным и встревоженным за будущее России.

Он подтвердил все, что я узнал об обстоятельствах его опалы:

– Вот уж год императрица относится ко мне враждебно. Она никак не могла мне простить, что я умолял императора не брать на себя командования войсками. Она так настаивала на моей отставке, что император наконец уступил. Так легко было подготовить мою отставку под предлогом состояния моего здоровья… Я так лояльно пошел бы этому навстречу. Затем, наконец, император оказал мне такой полный доверия торжественный прием в последний раз, когда я его видел…

Потом с глубокой грустью он резюмировал, так сказать, то, что с ним произошло:

– Император царствует, но управляет императрица… Под указку Распутина.


Вторник 29 августа 1916 г.

Так как бывший председатель Совета министров Коковцов находится проездом в Петрограде, я пошел сегодня днем с ним повидаться.

Я нашел его более чем когда-либо пессимистом. Отставка Сазонова и генерала Беляева в высокой степени его беспокоит.

– Теперь, – сказал он мне, – царица всемогуща. Штюрмер, человек бездарный и тщеславный, но не лишенный лукавства и даже тонкости, когда дело касается его личных интересов, прекрасно сумел овладеть императрицей. Он регулярно является к ней с докладом, обо всем информирует ее, обо всем советуется, обращается с ней как с правительницей; поддерживает в ней идею, что император, получив власть от Бога, ответственен пред одним только Богом, а кто позволяет себе перечить царской воле, совершает святотатство. Вы представляете себе, как действует подобный язык на мозг мистически настроенной женщины… Таким образом, Хвостова, Кривошеина, генерала Поливанова, Самарина, Сазонова, генерала Беляева и меня считают теперь революционерами, предателями, нечестивцами.

– И вы не видите никакого выхода из этого положения?

– Никакого… Это положение трагическое.

– Трагическое… Это слишком сильное слово.

– Нет, поверьте мне! Это положение трагическое! Лично я поздравляю себя с тем, что больше не министр, не несу никакой ответственности за катастрофу, которая готовится. Но как гражданин я плачу о своей стране.

Глаза его наполнились слезами. Чтобы овладеть собой, он раза два или три пересек свой кабинет. Потом заговорил со мной о царе – без горечи, без упреков, но с глубокой грустью:

– Царь рассудителен, умерен, трудолюбив. Его идеи чаще всего здравы. У него возвышенное представление о своей роли и полное осознание своего долга. Но ему недостает образования, и величие проблем, которые он призван решать, слишком часто выходит за пределы его ума. Император не знает ни людей, ни дел, ни жизни. Его недоверие к себе самому и к другим заставляет царя остерегаться всех, кто выше. Поэтому он терпит возле себя одни ничтожества. Наконец, его величество очень благочестив, узким и суеверным благочестием, которое заставляет его ревниво охранять верховную власть, потому что она дана ему Богом.

Мы опять вернулись к императрице.

– Я протестую изо всех моих сил против гнусных слухов, которые распространяют о ней по поводу Распутина, – сказал Сазонов. – Это очень благородная и очень чистая женщина. Но она больна, страдает неврозом, галлюцинациями и кончит мистическим бредом и меланхолией… Я не забуду странных слов, которые она сказала мне в сентябре 1911 года, когда я заменил Столыпина на посту председателя Совета министров. Я стал говорить о трудности моей задачи и сослался на пример моего предшественника, тут она резко остановила меня: «Владимир Николаевич, не говорите мне больше об этом человеке! Он умер, потому что провидение судило так, что он исчезнет в этот день. О нем, значит, кончено. Никогда больше не говорите о нем». Она, кстати, отказалась пойти помолиться у его гроба, и император не изволил присутствовать на похоронах, потому как Столыпин, как он ни был предан царю и царице, предан до смерти, осмелился им сказать, что социальный строй нуждался в некоторой реформе.


Четверг, 14 сентября 1916 г.

Некоторое время ходил слух, что Распутин и Штюрмер не ладят больше друг с другом. Их больше не встречали вместе, они больше не ходили друг к другу.

Между тем они видятся и совещаются ежедневно. Их совещания происходят вечером в самом секретном месте Петрограда – в Петропавловской крепости.

Губернатором бастилии Романовых состоит генерал Никитин, дочь которого принадлежит к самым пламенным поклонницам «старца». Вот через нее и обмениваются посланиями Штюрмер и Гришка. Она отправляется за Распутиным в город и привозит его в своем экипаже в крепость. Оба заговорщика встречаются в доме губернатора, в комнате самой Никитиной.

Почему они окружают себя такой тайной? Почему выбрали это укромное место? Почему сходятся лишь после наступления ночи? Может быть, чувствуя на себе бремя всеобщей ненависти, они хотят скрыть от публики интимность своих отношений. Может быть, боятся, как бы бомба анархиста не помешала их свиданиям.

Но среди всех трагических сцен, о которых хранит воспоминания страшная государственная тюрьма, есть ли зрелище более страшное, чем ночные встречи этих двух злодеев, губящих Россию?


Вторник 3 октября 1916 г.

Штюрмеру удалось устранить своего смертельного врага – министра внутренних дел Хвостова. Ему, значит, больше нечего бояться дела Мануйлова.

Новый министр внутренних дел – один из вице-председателей Думы, Протопопов. До сих пор царь очень редко выбирал своих министров из среды народного представительства. Выбор Протопопова отнюдь не представляет, однако, эволюции в сторону парламентаризма. Далеко не так.

Протопопов был известен как октябрист, то есть очень умеренный либерал. В июне он входил в состав парламентской делегации, отправившейся в Западную Европу. Как в Лондоне, так и в Париже он заявил себя горячим сторонником войны до конца. Но на обратном пути, во время пребывания в Стокгольме, Протопопов позволил себе странную беседу с германским агентом, Паулем Варбургом, и хотя дело остается довольно темным, он, несомненно, высказался в пользу мира.

Вернувшись в Петроград, Протопопов сошелся со Штюрмером и Распутиным, которые тотчас представили его императрице. Возвышение произошло очень быстро. Протопопов тотчас был допущен на тайные совещания в Царском Селе. Ему давало на это право знание тайных наук, в особенности самой глубокой и темной из них: некромантии. Я знаю, кроме того, наверное, что он когда-то болен был заразной болезнью, что у него осталось после этого нервное расстройство, и что недавно в нем наблюдались признаки, предвещающие общий паралич. Итак, внутренняя политика империи в хороших руках!


Четверг, 5 октября 1916 г.

Сегодня в посольстве завтракал высокопоставленный придворный сановник Э. Чтобы он чувствовал себя как дома, я никого больше не пригласил.

Пока мы оставались за столом, он сдерживался ввиду присутствия прислуги. Но по возвращении в гостиную выпил один за другим два стакана «Фин шампань», налил третий, закурил сигару и, высоко подняв раскрасневшееся лицо, смело задал мне вопрос:

– Господин посол, чего ждете вы и ваш английский коллега, чтобы положить конец измене Штюрмера?

– Мы ждем возможности сформулировать против него определенное обвинение… Официально мы ни в чем не можем его упрекнуть. Его слова и действия совершенно корректны. Он даже заявляет нам каждую минуту: «Война до конца… Нет пощады Германии». Что касается его интимных мыслей и секретных маневров, у нас имеются лишь впечатления, интуиция, которые – самое большее – дают основание для предположений, подозрений. Вы оказали бы нам выдающуюся услугу, если бы могли сообщить положительный факт в подтверждение вашего убеждения.

– Я не знаю ни одного положительного факта. Но измена очевидна. Неужели вы ее не видите?

– Недостаточно ее видеть. Надо еще, чтобы я мог показать ее сначала моему правительству, затем царю… Нельзя начинать такое серьезное дело, не имея доказательств.

– Вы правы.

– Так как мы вынуждены ограничиваться гипотезами, скажите мне, пожалуйста, что вы называете «изменой Штюрмера»?


Александр Дмитриевич Протопопов (1866–1918 гг., Москва) – российский политик, крупный помещик и промышленник, последний царский министр внутренних дел Российской империи. 1916 г.

Тогда Э. сообщил мне, что Штюрмер, Распутин, Добровольский, Протопопов и компания сами по себе имеют значение второстепенное и подчиненное, что они являются простыми орудиями в руках анонимного и немногочисленного, но очень могущественного синдиката, который, устав от войны и из страха перед революцией, требует мира.

– Во главе этого синдиката, – продолжил Э., – вы найдете, естественно, дворянство прибалтийских губерний и всех высших придворных сановников. Затем, есть еще ультрареакционная партия Государственного совета, Думы, наши синодские преосвященные, наконец, все крупные банкиры и промышленники… Через Штюрмера и Распутина они держат в руках царицу, а через царицу – царя.

– О, царя они еще в руках не держат… И никогда держать не будут. Я хочу сказать, что они никогда не заставят его покинуть союзников.

– В таком случае они его убьют или заставят отречься от престола.

– Отречься?.. Вы представляете себе отречение царя? И в пользу кого?

– В пользу своего сына, под регентством царицы. Будьте уверены, что в этом заключается план Штюрмера или, скорее, тех, кто его направляет. Для достижения своих целей эти люди не остановятся ни перед чем. Они провоцируют стачки, восстания, погромы, кризисы нищеты и голода; они создадут повсюду такую нужду, такое уныние, что продолжение войны станет невозможным. Вы их не видели за работой в 1905 году.

Я резюмировал все то, что он мне сказал, и сделал вывод:

– Первое, что надо сделать, это убрать Штюрмера. Я над этим поработаю.


Понедельник, 9 октября 1916 г.

Новый министр внутренних дел Протопопов афиширует ультрареакционные убеждения и программу. Он не побоится, как сам утверждает, открыто выступить против сил революции. Если нужно, даже спровоцирует их, чтобы сразу сломить. Он чувствует себя достаточно сильным, чтобы спасти царизм и святую Русь православную. Он их спасет… Вот какие речи ведет министр в кругу близких, осыпая собеседников неиссякаемым многословием и самодовольными улыбками. Между тем еще несколько месяцев тому назад его считали одним из умеренных либералов в Думе. Тогдашние друзья Протопопова, которые уважали его достаточно для того, чтобы сделать товарищем председателя Думы, теперь не узнают министра.

Внезапность превращения объясняется, как меня уверяют, состоянием его здоровья: резкие перемены характера и экзальтация воображения составляют типичные признаки, предвещающие общий паралич. С другой стороны, несомненно, – это я только что узнал, – его свел с Распутиным врач, терапевт Бадмаев, этот монгольский шарлатан, который применяет к своим пациентам магические фокусы и изумительную фармакопею тибетских знахарей. Я уже упоминал о союзе, заключенном некогда у изголовья маленького цесаревича между лекарем-спиритом и «старцем».

Давно посвященный в тайные науки, Протопопов был самой судьбой предназначен стать клиентом Бадмаева. Последний, постоянно занятый какой-нибудь интригой, тотчас сообразил, что товарищ председателя Думы был бы ценным рекрутом для камарильи царицы. Во время своих каббалистических операций ему нетрудно было приобрести влияние на этот неуравновешенный ум, на этот больной мозг, в котором уже проявляются симптомы, предвещающие манию величия. Вскоре Бадмаев познакомил Протопопова с Распутиным. Невропат-политикан и мистик-чудотворец очаровали друг друга. Несколько дней спустя Григорий указал царице на Протопопова как на спасителя, которого провидение сохранило для России. Штюрмер рабски поддержал кандидатуру. А царь и на этот раз уступил…


Суббота, 21 октября 1916 г.

Из всех тайных агентов Германии, которых она имеет в русском обществе, я думаю, нет более активного, ловкого организатора, чем банкир Манус.

Он добился разрешения проживать в Петрограде и в последние годы приобрел значительное состояние с помощью куртажа и спекуляции. Чутье заставило его искать союза с самыми неприступными защитниками трона и алтаря. Так, он рабски пресмыкался перед князем Мещерским, известным редактором «Гражданина», бесстрастным паладином православия и самодержавия. В то же время его скромная и тактичная щедрость снискали ему мало-помалу расположение всей клики Распутина.

С самого начала войны Манус ведет кампанию за скорейшее примирение России с германскими державами. К нему очень прислушиваются в финансовом мире, он завязал связи с большинством газет. Манус находится в беспрерывных сношениях со Стокгольмом, то есть с Берлином. Я сильно подозреваю, что он является главным распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин. Адмирал Нилов, генерал-адъютант царя, состоящий при его особе, приглашается принципиально за то, что отлично умеет пить. Другой неизменный гость – бывший директор департамента полиции, страшный Белецкий, в настоящее время сенатор, но сохранивший свое влияние в охранке и поддерживающий через Вырубову постоянные сношения с царицей. Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира. В числе обычных участниц пира – очаровательная грузинка, госпожа Э., гибкая, вкрадчивая и обольстительная, как сирена. Пьют всю ночь напролет. Распутин очень быстро пьянеет: он тогда без конца болтает. Я не сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях с комментариями и точными деталями отправляется на следующий день в Берлин.


Субота, 28 октября 1916 г.

Припоминая свою вчерашнюю беседу с великой княгиней Марией Павловной, я говорю себе следующее. В общем, если не считать мистических заблуждений, у царицы более закаленный характер, чем у царя, более упорная воля, более сильный ум, более активная добродетель, душа более воинствующая, более властная. Ее идея спасти Россию, возвратив страну к традициям теоретического самодержавия, – безумие. Но высокомерное упорство, которое при этом обнаруживает царица, не лишено величия. Роль, которую она присвоила себе в делах государства, гибельна. Однако, по крайней мере, она исполняет ее как царица… Когда она предстанет «в этой ужасной долине Иосафата», о которой беспрерывно говорит ей Распутин, императрица сможет сослаться не только на безупречную искренность своих намерений, но еще и на полное соответствие ее деяний началам Божественного права, на которых основывается русское самодержавие.

Был сегодня на заседании Государственной думы.

Как только в дверях зала показались министры и среди них узнали Протопопова, поднялся шум.

Трепов взошел на трибуну, чтобы прочитать декларацию правительства. Крики усилились. «Долой министров! Долой Протопопова!»

Очень спокойный, с прямым и надменным взглядом, Трепов начал чтение. Три раза крики крайней левой фракции заставляли его покинуть трибуну. Наконец ему дали говорить.

Декларация была такова, какой он излагал мне позавчера. Параграф, в котором правительство заявляет о своем решении продолжать войну, был встречен горячими аплодисментами.

Но фраза, относящаяся к Константинополю, упала в пустоту, пустоту индифферентности и удивления.

Когда Трепов кончил чтение, заседание было прервано. Депутаты рассеялись по кулуарам. Я вернулся к себе в посольство.

Мне сообщили, что вечером продолжение заседания было отмечено двумя речами, столь же неожиданными, сколь резкими, двух лидеров правой фракции, графов Владимира Бобринского и Пуришкевича. К изумлению своих политических единомышленников, они произвели стремительную вылазку против «позорящих и губящих закулисных сил». Пуришкевич даже воскликнул: «Надо, чтобы впредь недостаточно было одной рекомендации Распутина для назначения самых гнусных кандидатов на самые высокие посты! Распутин в настоящее время опаснее, чем был когда то Лжедмитрий… Господа министры! Если вы истинные патриоты, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество заявить ему, что внутренний кризис не может дальше продолжаться, что слышен гул народного гнева, что грозит революция, и что не подобает темному мужику дольше управлять Россией».


Суббота, 9 декабря 1916 г.

Тревожный клич, раздавшийся в Думе из уст Бобринского и Пуришкевича, этих двух паладинов махрового самодержавия, нашел отзвук даже в архаической цитадели абсолютного монархизма, в Госсовете.

Высокое собрание осмелилось сегодня сделать заявление политического характера, в котором предостерегает царя против губительного действия закулисных влияний. Это (столь робкое) заявление протеста вызывает оживленные комментарии.

История представляет лишь длинный ряд повторений. В марте 1830 г. парижская палата депутатов тоже довела до сведения Карла X почтительный совет о благоразумии. Но воспользовался ли кто-либо когда-либо уроками истории?


Воскресенье, 10 декабря 1916 г.

Что политику России делает камарилья императрицы, факт несомненный. Но кто руководитель самой этой камарильи? От кого получает она программу, направление?

Конечно, не от императрицы. Публика любит простые идеи и общие олицетворения и не имеет точного представления о роли царицы… А потому расширяет и значительно искажает ее. Александра Федоровна слишком импульсивна, слишком заблуждается, слишком неуравновешенна, чтобы создать политическую систему и следить за ее применением. Она является главным и всемогущим орудием заговора, который я постоянно чувствую вокруг нее. Однако царица – не более чем орудие.

Точно так же лица, которые группируются вокруг нее: Распутин, Вырубова, генерал Воейков, Танеев, Штюрмер, князь Андроников и пр., – суть лишь подручные, статисты, подобострастные интриганы или марионетки. Министр внутренних дел Протопопов, у которого более внушительный вид, обязан этой обманчивой внешностью раздражению мозговых оболочек. За экспансивными бахвальством и шумной активностью нет ничего, кроме раздражения спинного мозга. Это мономан, которого скоро запрут в дом умалишенных.

В таком случае кто же руководит царскосельской камарильей?

Я тщетно расспрашиваю тех, кто, казалось бы, скорей всего могли бы удовлетворить мое любопытство. Я добился лишь неопределенных или противоречивых ответов, гипотез, предположений.

Тем не менее, если бы я был принужден сделать вывод, то сказал бы, что гибельную политику, за которую императрица и ее клика будут нести ответственность перед историей, внушают им четыре лица: председатель крайней правой фракции Госсовета Щегловитов, петроградский митрополит преосвященный Питирим, бывший директор департамента полиции Белецкий и, наконец, банкир Манус.

Кроме этих четырех лиц, я вижу здесь лишь игру анонимных, коллективных, рассеянных, иногда бессознательных сил, которые являются, может быть, проявлением действия вековой машины царизма, проявлением его инстинкта самосохранения, остатка его органической жизненности и приобретенной скорости.

В этом квартете я приписываю особую роль банкиру Манусу – он обеспечивает сношения с Берлином. Именно через него Германия заводит и поддерживает интриги в русском обществе. Манус является распределителем немецких субсидий.


Пятница, 23 декабря 1916 г.

Союз земств и Союз городов, съезд коих недавно был воспрещен, приняли, однако, тайное постановление, которое распространяется в публике и главный пункт коего гласит:

«Наше спасение – в глубоком сознании нашей ответственности перед родиной. Когда власть становится препятствием на пути к победе, ответственность за судьбу России падает на всю страну. Правительство, превратившееся в орудие закулисных сил, ведет Россию к гибели и колеблет императорский трон. Надо создать правительство, достойное великого народа в серьезнейший момент его истории. Пусть же Дума в решительной борьбе, начатой ею, оправдает ожидания страны. Нельзя терять ни одного дня».

Графиня Р., которая провела три дня в Москве, где заказывала себе платья у известной портнихи Ламановой, подтвердила то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии.

«Я обедала ежедневно в различных кругах, – сказала она. – Повсюду сплошной крик негодования. Если бы царь в настоящее время показался на Красной площади, его бы встретили свистом. А что касается царицы, ее растерзали бы на куски… Великая княгиня Елизавета, такая добрая, благотворительная, чистая, не осмеливается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом… Во всех классах общества чувствуется дыхание революции…»


Суббота, 30 декабря 1916 г.

Около семи часов вечера превосходный осведомитель, состоящий у меня на жалованье, сообщил мне, что Распутин был убит сегодня ночью во время ужина во дворце Юсупова. Убийцы, как говорят, – молодой князь Феликс Юсупов, который женился в 1914 г. на племяннице царя, великий князь Дмитрий Павлович и Пуришкевич, лидер крайней правой фракции в Думе. В ужине принимали участие две-три женщины из общества. Новость пока еще хранится в строгом секрете.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации