Текст книги "Атилла"

XIII

…Этим летом они пасли скот на реке Эрак. Остановившись возле ручья, Атилла слез с коня и подошёл к крытой кибитке.

– Ну, как вы тут? – сказал он и, пробравшись в глубь повозки, взял ребёнка из рук матери. – А где Иллак?

– Его забрал дядя Баламбир. Учит стрелять из лука. Дингизид, сынок, – обратилась женщина к младенцу, – помучай немного отца. Все руки оттянул – прыгает и прыгает, сил нет удержать, – пожаловалась она, оправляя на себе голубое платье китайского шёлка.

Атилла поднял ребёнка одной рукой и принялся вертеть его над головой.

– Ой, острожней, уронишь ведь!..

Атилла поставил ребёнка к себе на живот, потом поднял за одну ногу, удерживая на весу. Ребёнок завопил.

– Да что ты делаешь?! Покалечишь ведь! – женщина забрала сына. – Какой ты грубый!

– Ничего, пускай кричит громче – певцом будет. – Атилла снова взял ребёнка и стал качать на ладони. Ребёнок плакать перестал и залился счастливым смехом.

– Ладно, хватит. – Атилла посадил мальчика рядом и стал с улыбкой смотреть на Куркем. – Думаешь, зачем я пришёл сюда? – он потянулся к жене и шутя легонько шлёпнул её.

– А где Хильхаль-атакай?

– Ты лучше Айгуль-апа позови.

– Зачем?

– Отдай ей ребёнка, мне нужно кое-что сказать тебе.

– Вот ещё, говори при ребёнке, что он понимает!

– То, что я собираюсь сказать, не должна слышать ни одна душа, Куркем, красавица ты моя. Меня отец на Германариха посылает, а мне сперва в Ольвию наведаться охота. Не хочу спорить с отцом, пусть узнает об этом от Айгуль-апа.

– Ты же яубаш, разве ты должен советоваться со мной?

– Нет, конечно, Куркем. Но мне захотелось посоветоваться. Говорят, дело надёжно, когда его обсуждают.

– Ладно, ладно, поняла. Значит, я должна отнести ребёнка Айгуль-апа, так?

– До чего же ты понятлива, Куркем!.. Только не задерживайся, меня азаты мои ждут.

– Сдаётся мне, Атилла, ты задумал сделать мне ещё одного сына.

– И не одного – двоих, а то и всех троих разом!

– Жадный ты, всё тебе сыновей мало.

– А ты их парами рожай мне, по два в году!

– Вот глупый, – улыбнулась Куркем, коснувшись ладонью щеки мужа, и спрыгнула с телеги…

Женщина отнесла ребёнка и тут же вернулась назад.

– И не совестно тебе среди бела дня, Атилла? – пожурила она мужа, пробираясь в глубь кибитки.

– Нет, не совестно, любимая, нисколько не совестно. Я так соскучился по тебе…

После ласк женщина лежала тихо и вдруг спросила:

– Послушай, Атилла, а ты по любви женился на мне?

– А как же иначе, ханские сыновья без любви не женятся. Таких, как ты, нет ни среди белобрысых угорок, ни среди желтоволосых сарматок.

– И кто же я после этого, – улыбаясь, поинтересовалась Куркем, – если нет мне подобных ни среди угорок, ни среди сарматок?

– Ты – жена моя Куркем, посланная мне самим Тангрэ.

– Вот уж не думала, что каждому унуку Тангрэ сам раздаёт жён! А ты куда смотрел?

– Тангрэ велел взять в жёны тебя, вот я и женился. Рожай мне побольше парнишек, жена. Ничего другого я от тебя не потребую.

– Это уж от Тангрэ зависит!

– А ещё от меня, милая моя Куркем. – И Атилла сгрёб жену в объятия. – В поход я заберу тебя с собой. И Хильхаль-атакая тоже. Это он научил меня читать и писать. Думаю, он очень умный. Я от него узнал, что мужчина – это небо, а женщина – земля и вода. Я буду посылать тебе дождь, а с дождём семя, ты же будешь продолжать род человеческий.

– Вот безмозглый старик! Как это может быть, ты – небо, а я – земля?

– Дух с неба идёт, от Тангрэ. Дух – это вечная сила.

– Ну если ты – небо, так пошли свой благодатный дождь, а я, так и быть, рожу тебе ещё одного сына…

Вот так всегда. Куркем манила, звала его к себе, а загоревшись однажды, они уже не скоро могли успокоиться.

XIV

Мангук-хан помнил о своей заветной мечте: освободить народы от рабства, – его любимая ханбике не давала ему забыть об этом. Тангрэ не зря даровал Мангук-хану сыновей, таких сильных и бесстрашных. Огромное, великолепно организованное войско объединённого государства, где каждый мужчина-гунн с детства становился воином, получило доблестных военачальников.

* * *

Перед походом Сафура-ханбике посоветовала Мангук-хану отправить в Ольвию соглядатаев:

– Ханиям, – сказала она, ты собираешься послать в Ольвию войска. Отец мой, Сармат-хан, перед тем, как начать войну с кем-нибудь, посылал в эту страну своих людей, чтобы выяснили обстановку – как там и что. А ты кого послал в этот город-базар, где торгуют живыми душами? Никого. Так ведь?

– Это верно, никого не посылал, но, ханбике моя, для чего сильному хитрость? Мы и так возьмём этот город.

– Сила силой, а хитрость – это умение выяснить, чем живёт и дышит враг. Это совсем другое, дорогой мой. Если не ошибаюсь, если это не пустое бахвальство, ты ведь собрался освобождать рабов Рима? А ты хоть знаешь, кто такой раб? Знаешь, в каких условиях существуют эти несчастные в Римской империи? Хотят ли они свободы, которую ты собираешься дать им?

– А как же! Каждый, кто попал в неволю, каждый пленный о том только и думает, моя ханбике. Раб день и ночь мечтает о том, чтобы я освободил его!

– Так вот, чтобы знать это наверняка, ты должен отправить туда своего человека, ханиям. Человек этот должен знать язык врагов и даже их обычаи. Пусть в карманах у него будет довольно денег.

– Ты права, моя ханбике, права.

Мангук-хан не стал больше перечить жене. Среди своих людей он знал таких, кто хорошо говорит на языке греков и римлян. Их можно послать в Ольвию под видом купцов или ремесленников. Пусть узнают, чем живут горожане. В своей ханбике он всё чаще с удивлением обнаруживал зрелость ума, дальновидность и здравомыслие, которыми не всякий мужчина может похвастаться.

– Я думаю, ханиям, – сказала она, – тебе Исла подошёл бы. Он не один год провёл в плену у римлян. И язык хорошо знает, и письмена на глиняных дощечках разбирает. Я держала его при себе, но завтра же передам в твоё распоряжение, ханиям. О дальнейшем уж сами договоритесь.

– Надо будет также мастера Туграна отправить. Ремесленником.

Мангук-хан решил теперь же, не откладывая, заняться этим делом.

Сафура как-то сказала мужу:

– Мне кажется, что в каждом тюмене твоего войска должен быть свой атакай, свой духовный наставник.

– Да, да, моя ханбике, это хорошая мысль.

– Духовный отец для воина – это всё равно, что посланник Тангрэ на земле, – продолжала Сафура-ханбике.

Мангук-хан посмотрел на жену.

– Как хорошо, моя ханбике, что ты есть у меня!

Хан поднялся, собираясь заняться делами. Ханбике вышла проводить мужа. Увидев играющих с детьми Атиллу и Куркем, она позвала их к себе.

– Иди сюда, килен. Иди, иди! Атилла, ты – тоже. Хорошеньких детишек растите. Какие они у вас кругленькие, ну совсем, как яблочки!

Она взяла детишек за руки и повела в юрту.

– Анакай, – сказал Атилла, – я не стану заходить, у меня дело есть.

– Ну что ж, иди, а килен и дети со мной останутся. Я ведь бабушка им. Пойдём, пойдём, килен, такие уж они, мужчины, не волнуйся, пусть идёт себе. А мы здесь устроим пир, на славу угостимся сладостями, которые завезли к нам персы. Так ведь, верно я говорю, джигиты вы мои храбрые?

Сафура-ханбике окинула молодую женщину взглядом и широко улыбнулась. Куркем вспыхнула и залилась румянцем.

– Атилла торопит меня, – сказала она, как бы оправдываясь, и втянула живот в себя.

– Детей рожать – великое счастье, родная моя. Ах, мне бы хоть одного!

Угощение тем временем было подано. Сафура-ханбике сначала усадила детей, потом сноху и выглянула из юрты. Она с удивлением обнаружила там Атиллу.

– Ты что же, войти стесняешься? Или ты – не храбрый яубаш у нас?

Она взяла Атиллу за руку, ввела в юрту и усадила рядом с женой.

– Я не ожидал, что будет так вкусно, анакай.

– Ешьте, угощайтесь, а я пока малыша на руки возьму да приласкаю немного. Дай-ка мне его, килен. Давай, не бойся. Он не будет плакать. Вот увидишь! У меня малыши никогда не плачут. – Сафура-ханбике взяла ребёнка на руки и пошла по юрте. – Ты только погляди на него! Ну, вылитый отец – всё как у него, и глаза, и брови даже. А рот? Даже рот отцовский. Ну, ну не хмурься ты так, не бойся меня. Я же бабушка твоя, ба-буш-ка…

Атилла потянулся за лакомствами. Он отведал и копчёного казылыка, кумыса. Перед ним лежали халва, шербет, изюм, урюк, орехи и другие персидские яства.

– У персов всё вкусно, а вот туранские кушанья нравятся мне больше, – сказал Атилла жене. – Четыре года я ел у Куриша-ильтотара одну только рыбу да медвежатину и уж начал было тосковать по степной нашей пище. Давай ешь, Куркем, молока у сына больше будет.

Сафура слышала разговор мужа с женой и делала вид, что не слышит. Она то подбрасывала ребёнка, то целовала в щёчки, а потом успокаивала малыша, которому ласки, как видно, надоели.

В юрте появилась старуха, сперва покашляв для порядка у входа: мол, я здесь.

– Давай садись, анакай, – сказала хозяйка юрты. – Вот, видишь, Атилла с женой пришли к нам в гости. А детки, детки какие, анакай, просто глаз отвести нельзя!

– Смотри, сглазишь ещё, килен. Говорят, нельзя восторгаться младенцем.

– Ты сказала, что шахиншах Бахрам письмо тебе прислал. Что пишет? Я ведь уже говорила тебе, что Атилла-батыр на днях в поход выступает. Так что можешь успокоить шахиншаха известием, что гунны отправились на запад – на войну.

Атилла удивлённо уставился на ханбике. Вот этого он никак не ожидал от неё. Приготовления к войне всегда держались в тайне, а жена отца шутя выложила всё старухе, которую тот называет не иначе, как ведьмой. Да сих пор тайна эта была известна только хану и его менбашам. Видно, отец о предстоящем походе со своей ханбике советуется. Он всё же счёл нужным сказать:

– Ещё ничего не известно, анакай, всё от Великого хана зависит. Если бы не это, я уже давно был бы в пути.

– Неужели отец за руку удерживает тебя, Атилла-углан? – съязвила старуха.

– Думаю, сперва мы двинемся в Ольвию, анакай, – продолжал Атилла, не обращая внимания на насмешливый тон старухи. – Кто охраняет Ольвию – готы или римляне, мы пока не знаем.

– Готов возле Ольвии нет, углан. Город охраняют легионеры Рима… – заявила старуха, выказывая большую осведомлённость.

– Всё будет хорошо, анакай, – перебила её Сафура-ханбике, – Мангук-хан обо всём заранее подумал. Завтра туда отправятся Исла с мастером Туграном в одеждах купцов. Так сказал Мангук-хан. Атилла-углан тем временем не спеша пойдёт вверх по реке Эрак, а уж оттуда – в Ольвию.

Атилла в недоумении смотрел то на Сафуру-ханбике, которая всё ещё держала на руках младенца, то на старуху: Ханбике знала все подробности военного плана! В голове вертелся невольный вопрос: «Так кто же сегодня правит гуннами – Сафура-ханбике или отец Мангук-хан?»

– Рухил с Рамулом уже воюют, скоро мы тоже двинемся, анакай, – сказал Атилла и поднялся, испытывая неловкость оттого, что обсуждает военные дела с женщинами.

– Угланы Рухил и Рамул пойдут на аланов, которые переметнулись на сторону Византии. А ты, Атилла-углан, смотри же, не оставляй здесь жену. Тюрки с древнейших времён отправлялись на войну вместе с семьями.

– Мне это известно, анакай, – сказал Атилла и шагнул к двери. – За угощение спасибо. Будьте здоровы, – кивнул он стоявшей в углу старухе. У дверей он внезапно остановился и спросил: – А всё же, интересно знать, что вы думаете обо всём этом, старшая анакай?

Старуха взглянула на Сафуру, потом, остановив взгляд на Атилле, сказала глухим голосом:

– Я, Атилла-углан, – мать рода, и я видела сон. Тангрэ сказал мне: «Грядущее страны, сила её будет в руках одного из угланов хана. Он прославит гуннов на весь мир». Я загадала этот сон на тебя, Атилла-углан, и загаданное сбудется, вот увидишь! Ты как ураган пронесёшься над странами мира. И готов и римлян – всех одолеешь, все будут трепетать перед тобой.

Атилла вернулся и опустился перед старухой на колено. Это было выражением его благодарности. Правда совсем не обязательно было верить словам старой женщины, но Атилла почему-то поверил.

Старуха собиралась сказать ещё что-то, но Атилла уже стоял на пороге юрты и, приподняв полог, собирался выйти.

– Зайди к отцу, – сказала ему вдогонку Сафура-ханбике, – он искал тебя. А сноху я сама провожу.

– Ладно, анакай, – отозвался Атилла и вышел.

Мангук-хан был рад сыну, видно, и в самом деле ждал его. Он встретил Атиллу на пороге юрты и провёл внутрь.

– Проходи, проходи, углан. Сядь-ка вот сюда, напротив меня. Вот так.

Глядя в глаза сына, хан сказал:

– Ты знаешь, углан, что Рухил и Ромул воюют, я до них доведу свою волю, они поймут меня. Решил я, углан, что старший брат твой Биляу поедет с тобой. И по обычаю наших предков я отдам ему Меч Тангрэ, доставшийся мне от отца. Отдам без всяких церемоний и шума. Вы уходите на войну. Меч поможет вам.

Хан встал, прошёлся немного и вернулся на место.

– Я должен был бы назначить яубашем его, однако я, посоветовавшись с матерью и Конбаш-атакаем, принял решение, что яубашем будешь ты. У нас на тебя большие надежды. Я дал тебе оружие, хочу дать также почтовых голубей, присланных шахиншахом. Я верю, углан, знаю: ты не опозоришь имени Мангук-хана и другим не позволишь…

– А кто будет при мне атакаем?

– Хильхаль-атакай. Айгуль-апа также едет с тобой. Сафура-ханбике одобрила это решение.

– Выходит, вы повязали нас с Биляу?

– Повязали, углан. Он согласен признать тебя яубашем.

– А как же Баламбир?

– Он тоже поедет с вами.

– Атам, я постараюсь оправдать твоё доверие, – сказал Атилла и опустился перед отцом на колено. – Жду твоей команды… Только страшно мне за мастера Туграна, отец.

Мангук-хан положил ладонь на голову сына и вздохнул, представив, как нелёгок будет его путь, через сколько сражений предстоит ему пройти.

– Не волнуйся, мастер Тугран будет ждать тебя в Ольвии. Он сам разыщет тебя. Если удастся захватить город, оставь Туграна там. В этом месте я и дальше намерен развивать оружейное дело. О мастере Тугране не беспокойся. Всё будет хорошо. Помни: главные силы римлян не в Ольвии, а в Риме. В Малой Азии против Рима воюет шахиншах Бахрам. Главные свои силы римский император наверняка направил против него. Словом, ты вовремя собрался в поход.

– Атам, ты что же, в самом деле решил положить рабству конец?

– Признаюсь тебе, углан, это всегда было моей мечтой. В Римской империи соплеменники наши мучаются веками. Вы, мои дети, навсегда покончите с этим. Мы с матерью твоей Сафурой так решили. Важно, чтобы народы знали, что мы несём им свободу от рабства, и принимали нас, как того заслуживаем. Мы должны рассчитывать на их поддержку. Не знаю уж, чем закончится война шахиншаха Бахрама с Римом, Иран ведь и сам торгует рабами. Уверен: принимать его будут не как вас. Ни один завоёванный вами народ не восстанет против вас, потому что вы для него – освободители. Ваши действия и призывы должны убедить людей, что вы в самом деле пришли, чтобы дать им свободу. Армия империи состоит из множества порабощённых народов. По мнению матери вашей, Сафуры-ханбике, как только вы ступите в Ольвию, многие легионеры перейдут на вашу сторону. Это вполне возможно, если удастся выполнить то, что задумано. Твоя главная задача, углан, – освободить Даут-хана и Тургай-хана (оба теперь в плену у римлян), их воинов, а также их народы от римского рабства. Освободить любой ценой, даже ели придётся понести потери. Пусть те, кому вы вернёте свободу, возвращаются к себе, в родные края, а тех, кто в состоянии будет воевать, возьми в свою армию. Рабов не бери. Бери пленных, но долго не держи. Большинство пусть вернётся домой, и пусть все узнают, кто такие гунны, проникнутся уважением и благодарностью. На завоёванные народы наложи ясак – одну десятую долю с доходов. Меньше нельзя – иначе воины не поймут тебя.

– Я об этом думал, атам, ещё когда жил у родственника нашего Куриша. Он тоже не использовал пленных в работах. Каждого женил на своих девушках, строил им дома и давал землю.

– У Куриша были границы, а в степи границ нет. Многие наши тюркские племена всю жизнь кочуют в степи. Племена Даута и Тургая, например. Оттого, что людей у них было мало, они попали в сети к королю Германариху. Бойся предателей, они случаются не только в семьях, но и среди народов.

– Предателей Куриш отдавал на растерзание медведям. А мне что с ними делать?

– Когда возьмёшь Ольвию, получишь мой ярлык. В нём будет написано всё в подробностях. У унуков человек, замешанный в предательстве, сам выбирал себе наказание в зависимости от того, сколь велика его вина, углан. Но пойми, углан, времена меняются, мы присоединились к сарматам, которых у нас большинство, а ещё ты привёл с собой угров. Так что наказание тебе придётся назначать самому. Но сперва ты должен рассчитаться с римлянами и готами. После разгрома Ольвии пойдёшь на короля Германариха.

– Хорошо, атам. Значит, я завтра же и двинусь по реке Эрак, к Ольвии.

– Я тебе волю свою высказал. Дальше – поступай, как сам найдёшь нужным. Я всё сказал. Завтра с восходом солнца помолимся Тангрэ, а после отправитесь в путь, углан…

Атилла вышел из отцовской юрты. Ему очень хотелось узнать, почему отец, будучи ханом, сам не возглавляет войско, но спросить не посмел. По-видимому, отец остаётся для того, чтобы византийцы, персы, а изредка и римляне через греков, когда понадобится, могли найти его здесь, на берегу реки Тын. Столица гуннов носит название Гуннстан, а люди зовут его Азаком. Отсюда отец будет править своим народом. Атилла считает, что он поступает верно.

После объединения унуки, сарматы и угры сильно изменились. Язык их стал богаче и разнообразнее, а об одежде и говорить нечего. Все они теперь один народ – гунны.

XV

Атакай Шахрай в качестве иранского посла добрался до столицы Мангук-хана лишь к вечеру. Он прибыл с большим караваном. Оставив верблюдов в караван-сарае, он почему-то направился не к Мангук-хану, а к Сафуре-ханбике. Едва шагнув за порог юрты, он заговорил о шахиншахе Ирана Бахраме, передал от него поклон. Засвидетельствовав почтение ханбике, он намерен был пойти к хану. Соглядатаи хана тотчас донесли, что перс побывал у ханбике, но Мангук-хан не увидел в поведении старика ничего плохого. Он прогнал доносчиков.

– Ступайте и займитесь делом! За это я плачу вам серебряными дирхемами!

Те ушли с пустыми руками, хотя и надеялись подзаработать на новости. У Сафуры-ханбике есть право принимать гостей, думал хан. Вспомни, кто первый с поклоном пошёл к ней? Не ты ли, Мангук-хан?! Сармат-хан и его дочь давно связаны с персами, торговали, обменивались девушками. Визит старика – это лишь продолжение прежних отношений. Ханским доносчикам невдомёк это, не понимают этого и некоторые далёкие от политики унуки. Есть пословица: муж – это крылья, а жена – ноги. Хан знает себе цену, но Сафуру свою ставит выше всяких советников. Не станет он ссориться с любимой женой из-за пустяков. А унуки пусть чешут себе языки, коль охота, он всё выдержит. Между гуннами и персами вновь завязываются отношения. Что же в этом дурного? С соседями положено поддерживать добрые отношения. Он только рад этому.

И всё же душа хана была не на месте. Он вышел из дома, сел на коня. Покружив немного по улицам, направился к дому Сафуры, но заходить не стал, проехал мимо. Он видел, как в караван-сарай въезжало множество подвод. Зрелище это успокоило его. Он погнал коня по улице, которая вела в степь. Обернувшись в седле, спросил сопровождавших его телохранителей:

– Кто принимал иранского посла?

– Сафура-ханбике, хан.

– А ещё кто?

– Там была ещё та старая ведьма.

– Что за товар привезли персидские купцы?

– Говорят, оружие да сладости-пряности всякие. А ещё девушек.

– Кто послал девушек?

– Как всегда, Бахрам-бек. Для Сафуры-ханбике. Шахиншах Бахрам будто бы сказал: «Унукам всё женщин мало, так пусть же хан унуков будет доволен».

– Не я, а мои джигиты нуждаются в них, унбаш. Шахиншах не прав. Мангук-хан уже нашёл себе ту, о которой мечтал всю жизнь. Так и надо было сказать этому наглецу.

– Я так и сказал ему, мой хан.

– Если подумать, унбаш, он прав. Унуки пережили такое горе, какое другим тюркам и не снилось. Спасибо Куришу-ильтотару и Сафуре-ханбике, они спасли нас. Мы не устаём благодарить Тангрэ: за короткое время он снова вернул нас к жизни. Вот и персидский шахиншах присылает девушек. Спасибо ему, не забывает нас.

– Сафура-ханбике очень быстро подберёт им женихов, хан.

– Это неспроста. Ведь кто привёз их? Жрец Шахрай-атакай. Я почему-то не доверяю этому человеку, не лежит у меня к нему душа. Но всё же давай оставим его в покое, унбаш. Он приехал и собирается уговорить нас, чтобы выступили против римлян. А сыновья уже в походе. Так что опоздал жрец, уговаривать нас не надо. А теперь скачи к ханбике и скажи ей, что послов я приму завтра.

– Слушаюсь, хан.

Унбаш поспешил к ханбике, а хан поднялся на холм, откуда любил смотреть вдаль. Сюда он приезжал почти каждый день, когда ждал возвращения Атиллы. Отсюда видна вся волшебная, дорогая его сердцу степь. Кажется, она зовёт и манит куда-то. Но теперь хан стал степенней. Он напоминал себе человека, который долго скакал по степи, всё искал чего-то, а потом нашёл то, что искал, и остановился, успокоился. Кто же завладел его горячим сердцем, кто пригасил в нём боевой огонь? Конечно же она – Сафура, его ханбике. А ведь Мангук-хан собирался сразу же после воссоединения с сарматами двинуть большое объединённое войско на запад. Но после женитьбы на Сафуре ему словно сеть набросили на крылья, которая не позволяет взлететь, не пускает ни вперёд, ни назад. Крылья вроде и целы, а летать уже не могут. Зато сыновья его, словно беркуты степные, храбры и быстры. В них теперь вся его надежда, им он доверил мечту, которую вынашивал всю жизнь. Сыновья выполнят всё, что было задумано им…

На другой день Мангук-хан пробудился очень рано, преклонив колено, возблагодарил Тангрэ за новый подаренный день и пошёл во дворец. Его верный конь последовал за ним. Дворец получился славный. Сложили его персидские мастера, присланные всё тем же шахиншахом Бахрамом. Дворец просторный, светлый, прохладный. В глубине зала трон. Для привыкшего к юртам хана строение это казалось просто великолепным. Человек так устроен, что быстро привыкает ко всему хорошему и удобному. Теперь Мангук-хан без этого дворца, без трона, сделанного из ценной древесины бука, без дворцовых охранников, слуг и представить себя не может. Давно ли деды его принимали чужестранных гостей, сидя в седле? Для кочевников-унуков наступили новые времена. Теперь их Мангук-хан восседает на покрытом резьбой троне с позолоченными подлокотниками и спинкой. Нравилось ему и то, что тронов было два. Второй, чуть более скромный, для ханбике. Мангук-хан был доволен своей судьбой.

Хан прошёл к трону и сел. Когда в дверях появилась Сафура-ханбике, встал, кивнул ей и пригласил занять предназначенное для неё место.

Вскоре появился Шахрай-атакай, персидский посол. Он проследовал в глубь зала, беспрестанно кланяясь. Сначала припал на колено перед троном Сафуры-ханбике, потом встал перед ханом, поклонился, приложив руку к груди, и передал ему приветствия от шахиншаха Бахрама. После он снова переместился к трону Сафуры.

– Прекрасная ханбике, прежний супруг ваш шахиншах Бахрам очень благодарен вам за то, что дали его сыну достойное воспитание. Шахиншах прислал вам в подарок пригожих девушек. Он велел также передать достойнейшей ханбике перстень с печатью, пояс с драгоценными камнями и головной убор, украшенный жемчугами.

Сказав это, старик повернулся к стоявшему за ним помощнику и махнул рукой.

– Спасибо, атакай, спасибо, – сказала Сафура-ханбике.

– Позвольте такие же подарки да ещё кинжал, усыпанный драгоценными самоцветами, преподнести Великому хану гуннов Мангуку. Шахиншах Бахрам благодарит вас за то, что живёте в дружбе с Сасанидами, ведёте с ними торговлю, и повелел также преподнести прекрасной ханбике сундук с женскими нарядами. А Мангук-хану саблю – изделие лучших наших умельцев.

Шахрай-атакай называл дары, а помощники складывали их к ногам хана и ханбике.

Мангук-хан сидел, с интересом разглядывая подарки, а саблю с рукоятью чёрной кости с выточенной фигуркой барса, вложенную в поблёскивающие самоцветами ножны, принял стоя. Держа саблю в руках, он взглянул на свою ханбике Сафуру. Та улыбнулась ему и кивнула: мол, говори, ханиям.

– За то, что довёз до нас дары шахиншаха, спасибо, атакай. Гунны не забудут щедрости персов. Шахиншаху Бахраму передай, атакай, что сыновей своих я уже отправил на запад. Они сейчас бьют готов на берегах Чёрного моря. Сын Атилла воюет за город Ольвию. Так и передай шахиншаху: сыновья мои, если то угодно будет Тангрэ, намерены дойти до самого Рима.

Послу Шахраю слова Мангук-хана понравились. Кланяясь то хану, то ханбике, он попятился на несколько шагов назад, потом повернулся к двери и вышел. Мангук-хан с Сафурой-ханбике переглянулись, лица их светились улыбками.