Текст книги "Модная народная"

Потом Володя приехал. Тогда я окончательно утвердилась в своем решении расстаться. Между нами состоялся разговор. Володя обещал переехать в Москву, устроиться на работу. С его блестящим образованием можно было запросто попасть в штат любой клиники. Но я как будто не слышала его. Шло полное отрицание. В конце концов, я попросила Володю уйти. И он ушел.

А что сделала я? Тут же пошла в парикмахерскую, которая располагалась на первом этаже общежития, попросила подстричь меня коротко-коротко, под мальчика, и выкрасить волосы в жгучий иссиня-черный цвет. Так я начала новую жизнь.

Все происходило, как во сне. Была какая-то эйфория, какая-то игра. Я даже не понимала, что происходит, потому что, если бы хоть на секунду задумалась, куда себя бросаю, никогда бы в жизни этого не сделала. А так я абсолютно спокойно шагала навстречу неизвестности. А почему бы и нет?! Только вперед! Я была убеждена, что по-другому быть не может. Только так, и никак иначе. И я поперла, как бульдозер, с большим желанием, с большим стремлением стать артисткой.

К тому времени у меня уже были какие-то успехи. Я еще в школе стала победительницей областного конкурса комсомольской песни. А на Всероссийском конкурсе в Куйбышеве председатель жюри, Владимир Николаевич Минин, отметил меня, и я получила первую премию за песню Г. Пономаренко «Тополя». Через год еще победа – на конкурсе «Каспийские зори».

У меня был голос, ни на чей не похожий. При этом я могла один в один скопировать хоть Людмилу Зыкину, хоть Ольгу Воронец. Из репертуара Ольги Воронец я пела «Я – Земля, я своих провожаю питомцев». А со мной стояла команда парней, которые подхватывали: «Долетим мы до самого Солнца…» Эту песню мы всегда пели на торжественных мероприятиях, посвященных большим государственным праздникам, где обязательно были знамена, марши. Я в обязательной белой кофточке, черной юбочке, все как положено.

Мое поступление в институт – это отдельный этап моей жизни, «леденящая душу» история, напоминающая случай Фроси Бурлаковой из фильма «Приходите завтра». Очень много схожего. Даже то, что и на моем пути встретился человек, поддержавший в трудную минуту.

Я уехала в другую жизнь. В Москве у меня никого не было: ни знакомых, ни родных. Вела меня только мечта. Мечта деревенской девчонки.

P.S. С Володей мы больше никогда не виделись, несмотря на то, что он все-таки переехал из Астрахани в Москву. Представьте себе, я жила в Черемушках, а он – на «Профсоюзной», где живет по сей день. Эти станции метро находятся очень близко друг от друга. Но судьбе было так угодно, чтобы мы, живя рядом, не встретились. Он, конечно, женился, у него семья. Об этом я узнала совершенно случайно. В Москве праздновали День Победы, и я со всем своим семейством вышла погулять на Тверскую. Народу немерено. Я думала только о том, как бы внуки не затерялись в толпе. И вдруг ко мне подходит красивая молодая женщина и говорит:

– Здравствуйте, Надежда. Я – дочь Володи. Мы вас часто видим по телевизору и все про вас знаем. Можно с вами сфотографироваться? Папа сейчас болеет, ему будет очень приятно увидеть наше совместное фото.

– Конечно, можно! О чем речь.

Мы сфотографировались с ней на фоне праздничной Тверской. Вот такой случился привет из прошлого.

Глава 5
Своим трудом, своим талантом

Когда я в 1971 году я приехала в Москву, в меня никто не верил – даже родители. В Москве у меня не было никаких знакомых, никакого блата. Где жить – я не знала. На вокзале я познакомилась с девочкой – Светой Мережко. И поехала к ней. Она жила в Подмосковье в городке Пушкино. Ехать нужно было на электричке. Приехали мы к ней, и я поселилась у нее.

Ее мама, тетя Октябрина, – совершенно чудесная женщина, очень гостеприимная и добрая, спокойно приняла девочку с улицы. И я ездила в Москву, выискивала место, куда мне поступить. В итоге решила остановиться на училище имени Ипполитова-Иванова. Прихожу туда и понимаю, что мне здесь ничего не светит, потому что прослушивания уже давно идут. На факультет вокала брали только троих человек, а конкурс – сто человек на место. Такое впечатление, будто вся страна запела.

В то время все повально увлекались народным жанром, в котором определенные открытия были сделаны Людмилой Зыкиной и Ольгой Воронец. Они ни на кого не были похожи, в каждой из них была своя уникальность. Потом появились замечательные певицы Катя Шаврина и Шура Стрельченко, у которых я многому научилась. Но сама я представить не могла, что мне когда-то придется стоять на одной сцене со своими кумирами.

Приехав в училище, я походила вокруг и пошла сдавать документы. В канцелярии в это время находилась директор училища Елена Константиновна Гедеванова. Не знаю, что Елену Константиновну заинтересовало во мне, но она вдруг спросила:

– Ты, девочка, откуда?

– Да я вот из Астрахани. – Показываю документы.

А она говорит:

– Зачем же ты приехала поступать в училище, если ты училище уже окончила? Зачем тебе это?

– Я петь хочу научиться по-народному. Вот у вас здесь Зыкина училась.

– Да, она у меня и училась.

– Ну вот, тем более. Я тоже хочу научиться петь.

– Спой что-нибудь. Я послушаю.

Я и запела, не зря же сто песен с Анатолием Гладченко выучила.

– Поешь ты хорошо. Голос у тебя замечательный и репертуар огромный, интересный. Только я не пойму, зачем тебе из училища в училище? Иди поступай в институт.

– Какой институт?

– Да в Институт имени Гнесиных.

Я стою и думаю, как бы ей сказать-то, что к институту я совершенно не готова. Я же прекрасно понимала, что тех знаний, которые я получила в провинциальном музыкальном училище, недостаточно, что конкурс наверняка большой, а абитуриенты сильные и гораздо лучше меня подготовленные. Мне с ними не сравниться! Однако внутренний стержень не позволил мне об этом сказать вслух. Правда, уходя, я все же заручилась поддержкой Елены Константиновны.

Спросила:

– А если я там не поступлю, как быть?

– Тогда приходи сюда. Может быть, оформим тебя переводом на третий курс сразу. Зачем же все сначала начинать.

Еще она попросила звонить ей после каждого экзамена и держать в курсе происходящего. Номер своего телефона дала. То есть я получила поддержку от совершенно незнакомого человека. Ведь кто я ей? Да никто. Сотнями такие приходили, стояли под дверями училища, надеялись, мечтали. Это судьба!

Я пришла в институт. Елена Константиновна, видимо, позвонила кому-то. Меня уже ждали. Подошел мужчина, взял меня за руку и говорит:

– Быстрее сдавай документы, потому что уже начались вступительные экзамены.

И отвел меня в 59-й класс, как сейчас помню.

В аудитории у окна столпились абитуриенты, которые, как и я, поступали в институт. Все обернулись и посмотрели на меня очень недоброжелательно и зло. Ну как же – еще одна претендентка пришла. Конкуренция была огромная. Интересно, что спустя некоторое время многие из тех, кто смотрел на меня волком, стали артистами ансамбля «Русская песня», а я их руководителем. И мы подружились, стали вместе работать.

Но тогда я об этом, конечно, знать не могла. Когда почувствовала на себе недоброжелательные взгляды, сказала:

– Ребята, девчонки, вы не волнуйтесь, я сейчас войду и с треском выйду.

Я вошла и больше не вышла. Началась совсем другая жизнь.

Вступительные экзамены проходили поэтапно. Первый экзамен – по гармонии, нужно было играть секвенции. Стою и понимаю, что это провал. И тут ко мне подходит Леша Баулин. Он окончил хоровую школу в Москве, подготовка у него была мощнейшая. Он мне и говорит:

– Давай я тебе покажу на подоконнике. Вот, представляешь клавиатуру? – и пальцами на подоконнике, как на инструменте, мысленно играет. – Вот это сюда модулируешь, это сюда играешь. Повтори!

Я повторила несколько раз. Леша одобрил:

– Молодец. У тебя больше ничего спрашивать не будут. Вот это делаешь, и все.

Я воспользовалась его подсказкой и медленно, но абсолютно последовательно и верно это сыграла.

Следующий этап – экзамен по дирижированию. Нужно было дирижировать хоровое произведение (я ведь поступала на дирижерско-хоровой факультет). В аудитории, где проходил экзамен, стояло два рояля. За каждым – по концертмейстеру. Один рояль представлял партию оркестра, другой – хора. И я должна была показать концертмейстерам вступление каждой партии оркестра и каждой партии хора.

Вся профессура, сидящая за столом, уткнулась в партитуру. Они то поднимали, то опускали глаза, следили, куда я показываю. Дирижировалось произведение Свиридова. Все, конечно, наизусть. Дирижировать нужно было молча. Краем глаза замечаю, что не все члены жюри на меня смотрят: переговариваются друг с другом, что-то записывают или просто в окно глядят. В общем, ведут себя кое-как. И вдруг меня прорвало. Я как заору! То есть запою. Запела во всю мощь, какую имела! Профессора тут же встрепенулись, головы подняли и на меня уставились. А пианистки кричат:

– Давай дальше! Не останавливайся!

Экзамен по дирижированию превратился в концертный номер, или в шоу, как сейчас бы сказали. Я это понимаю, но не останавливаюсь. Мне оставалось всего несколько тактов до конца. После того, как я закончила дирижировать и петь, пианистки повернулись ко мне и зааплодировали:

– Ну, ты даешь! Молодец!.

Комиссия была серьезная – А. Юрлов, В. Попов, Н. Мешко, председателем был В. Минин. Он мне говорит:

– Подойдите сюда, пожалуйста, к столу.

Затем обращается к комиссии:

– Ну что, хоровые партии мы ее не будем спрашивать, она нам их сейчас пропела. И альт, и сопрано, и тенор. Она все хорошо знает, видите, как спела. И голос какой мощный.

– Ты откуда, девочка?

– Из Астрахани.

В общем, произвела неизгладимое впечатление.

Выхожу из аудитории, вся в каких-то пятнах. Голова взъерошена, будто меня мочалили, глаза бешеные. Сама не соображаю, где только что была. А вокруг все смеются:

– Ну, ты дала!

Стою у окна, как ошалевшая, не понимаю, что произошло. Ко мне подскочил Леша Баулин и говорит:

– Молодец, молодец! Я все слышал. Во даешь! Все классно!

Через три часа недобравшим балы стали выносить экзаменационные листы, и они с понурыми головами отправлялись в учебную часть забирать свои документы. Я также стояла и ждала:

– Ну, сейчас мне тоже вынесут!

А мне не вынесли. Всем, кто остался, сказали, что можно идти домой и готовиться к следующему экзамену.

Следующий экзамен был фортепиано. Я стала вспоминать, что играла. Баха, конечно! Пришла на консультацию, которую проводила чудесный преподаватель по фортепиано – Наталья Сергеевна Сванидзе. Замечательный человек и необыкновенная женщина. Она как раз и экзамен принимала. Очень тепло ко мне отнеслась. Я совершенно никого не знала, все мне чужие. Но понимала, что идет какое-то испытание на прочность. Отступать ни в коем случае нельзя.

Никто меня не подбадривал, никто не подталкивал. И вдруг Наталья Сергеевна говорит:

– Ты это не играй, а лучше сыграй другую часть. Вот умница, молодец! Смотри, как хорошо. Очень музыкально.

Для меня вообще не существовало такого термина – «музыкально». Что значит «музыкально»? Я понятия не имела. Хорошо и хорошо, выучила и выучила. А музыкальность? Я стала прислушиваться к этим словам: чувственность, музыкальность, трепетность. И прекрасно сдала экзамен.

Пошли следующие экзамены: народное творчество, а потом, как обычно, литература и история. И тут я вспоминаю о своей тете Лиде, которая осталась в Астрахани. Мало того, дома не знали, что я уехала в Москву поступать. Я записку написала, чтобы меня не разыскивали: «Уехала поступать в Москву». Куда поступать – никто не знал. И денег на поездку я ни у кого не просила, потому что работала и сама скопила тысячу рублей. По тем временам очень большие деньги! С такими деньгами я ни в чем не нуждалась. На такси разъезжала, которое в то время стоило рубль двадцать. И в ресторан «Прага» ходила обедать.

Тете своей дала телеграмму: «Лида, срочно приезжай и привози шпаргалки».

Прежде чем продолжить рассказ о своем поступлении в Гнесинку, я остановлюсь, чтобы рассказать о своей тете, тем более, что личностью она была колоритнейшей. Вот уж прирожденная актриса! Если бы она реализовалась в этой профессии, то затмила бы многих, а я скромно стояла бы в сторонке.

Лида и моя мама Тамара – родные сестры, но при этом полные противоположности, хотя и были всегда очень привязаны друг к другу. Мама – брюнетка, Лида – блондинка. Мама – скромная учительница с «железным» нравственным стержнем внутри. Лида – хохотушка, модница, заводила, душа компании. Всегда на виду, всегда впереди.

Мама была постарше. Во время войны она спасала Лиду от голодной смерти. Моя мамочка работала на военном заводе в Сталинграде, получала продуктовый паек – делила его с Лидой. Прятала ее в своей комнате в общежитии. Когда приходила проверка, Лиде приходилось заползать под кровать.

Лида потом всю жизнь ела любую пищу только с хлебом: макароны с хлебом, блины с хлебом, даже пирожки с хлебом. Такая привычка – из голодного детства. Я всегда относилась к этому с пониманием.

Когда Лида выросла, из нее получилась хорошая учительница русского языка и литературы. Она быстро стала завучем, замещала директора школы. Своих детей у нее не было, а ребятишек она безумно любила. Вокруг нее всегда была куча детей. Муж Сашка кричал: «Зачем ты их всех водишь в дом?» А она лишь отшучивалась. Соберет детишек со двора (человек пятнадцать) и давай чаем поить. Раскладывает блинчики, рассказывает забавные истории, стихи детям читает. Ребятишки ее обожали, готовы были сидеть у нее с утра до вечера. Когда они выросли, то не перестали с ней общаться. Из других городов приезжали проведать, когда состарилась.

Всегда нарядная, всегда эффектная, она испытывала какую-то необъяснимую слабость к косыночкам. Любила завязывать их бантиком. Однажды я привезла ей пятнадцать косыночек – тоненьких, легоньких. Она была в щенячьем восторге. Битый час с упоением рассказывала мне, к каким ее нарядам подойдут все эти новые платочки.

Лида была легка на подъем и с радостью участвовала в моих «авантюрах». Однажды я ее попросила увести маму из дома на два-три часа. Объяснила: «Лида, нужно срочно сделать маме ремонт. У меня команда за углом ждет. Только вы выйдете из дома, мы быстренько переклеим обои, новый кухонный гарнитур установим. Будет сюрприз. Иначе мама просто не вынесет строительного натиска». Лида моментально включилась в игру и вместе с моей подругой Ларой проявила чудеса изобретательности, чтобы мама раньше времени не вернулась домой. Сюрприз удался…

Лида была потрясающая, забавная. Я всегда набиралась у нее такого смелого смеха, таких ярких улыбок. Умная, целеустремленная, активная… Муж был за ней, как за каменной стеной. Ей не казалось зазорным позвонить любому министру и спросить: алло, а почему вы до сих пор это не проконтролировали? Она ведь не лично для себя, она для людей. Ей позарез нужно было, чтобы у подъездов поставили лавочки, а то бабам и поговорить негде. Да поставили бы еще стол – для мужиков, чтобы играть в домино, а бабам – контролировать мужские посиделки. И ведь добилась, и поставили. И мужики теперь костяшками доминошными стучат, а бабы семечки лузгают на лавочках – все как полагается.

А потом муженек Сашка стал погуливать. Лида переживала. Я ей говорю: брось ты его, переезжай ко мне в Москву, найдем мы тебе спутника жизни. Вот пойдем в Дом офицеров, познакомим тебя с военным… Нет, не поехала. Когда-то и мама не хотела уезжать из Астрахани, хотя папы уже не было в живых. А у меня была мечта: перевезти к себе и маму, и Лиду… Но надо все-таки считаться с их желаниями. Ведь вытаскивать взрослых людей с нажитого места, отрывать от друзей и соседей, от сложившегося уклада жизни – только ранить. Нужно уважать их мнение и просто общаться чаще, больше помогать.

Лида просила меня: «Надя, называй меня тоже мамой». Она и была мне второй мамой. Потому, когда передо мной встал вопрос о сдаче экзамена по литературе в институт имени Гнесиных, я тут же вспомнила о ней.

«Встречай. Рейс такой-то», – получила я от нее в ответ на свою телеграмму. Лида приехала и привезла с собой целый чемодан со шпаргалками. Не для того, чтобы на экзамене списывать, а чтобы по ним готовиться. Ёмко, сжато дала информацию по каждому литературному произведению. Мы с ней за ночь прошли весь курс литературы. Сама я не смогла бы вычленить в таком потоке информации самое главное, разложить по полочкам в голове.

Она читала по диагонали узловые моменты, которые я тут же пересказывала, ухватывая и запоминая идею.

– По сочинению, – сказала Лида, – будет обязательно примерно такая тема: «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым». Выбирай ее и пиши. Не лезь ты ни в какие дебри.

За два дня она меня натаскала, и мы в назначенный день поехали писать сочинение. Эпиграф я просто зрительно помнила, вплоть до запятых. Открывается конверт, и среди прочих тем выпадает та, к которой я подготовилась. Я села и за сорок минут полностью написала сочинение, эпиграф слово в слово, строчка в строчку. Все сочинение я три раза перечитала и решила сдавать. Ко мне подошла преподаватель и спрашивает:

– Вы закончили?

Я говорю:

– Да, закончила.

– Неужели всё?

Она прочитала. А сочинение надо было писать на трех-четырех листах. Я их все исписала. Преподаватель стоит за моей спиной и читает. Прочитала и удивленно на меня смотрит:

– Надо же! Почитай повнимательней.

Я прочитала и ничего не могу понять, все у меня сошлось. Она уточняет:

– Ну, всё?

Я кивнула, сдала сочинение и вышла из аудитории.

Выхожу, сидит моя Лида, слезами обливается.

– Чего ты выскочила раньше времени?! Наверное, не написала ничего!

В этот момент выходит преподавательница. Лида бросается к ней:

– Вы меня поймите правильно, я как учительница – учительнице. Прошу вас! Она, наверное, ничего не написала? Я приехала из деревни, из провинции.

– А что вы так расстраиваетесь?

– Надька все испортила…

– Ничего она не испортила. Она прекрасно написала сочинение.

– Да что вы! – ахнула Лида. – Неужели! Как это?

И я тоже говорю:

– Лид, ну что ты ревешь? Что ты панику устроила?

За сочинение я получила 5/4, за раскрытие темы – 5, а за грамотность – 4. Две запятые не поставила. Вот потому мне преподавательница и говорила: «Повнимательней, повнимательней прочти». А я уперлась. Словеса сходятся, а запятые – не важно. Я на них даже внимания не обратила.

Дальше экзамен по истории – тоже сдала успешно. И остался у меня последний – устная литература. И тут мне тоже помог его величество случай. Не могу сказать, что обладала какими-то сумасшедшими знаниями по этому предмету, но не робела и усиленно готовилась. Единственное, чего совершенно не могла уяснить, так это что означает партийность литературы. Никак в голове не укладывалось! Тетушка начала мне этот соцреализм разжевывать, а я старалась запомнить хотя бы на слух. Потом несколько раз пересказала услышанное, так ни в чем и не разобравшись. В итоге получилось, что единственный билет, к которому я была готова, – это партийность литературы. На остальные времени не хватило.

И вот стоим мы с Лидой перед входом в аудиторию и попутно повторяем всё. Спрашивают:

– Кто пойдет первый?

Ну, я и пошла. Беру билет. Тема: «Партийность литературы». Это же чудеса какие-то!

Я не растерялась и сразу:

– Могу отвечать. Пока не забыла.

Педагог-экзаменатор говорит:

– А подготовиться?

– Да мне не надо, я могу сразу отвечать. Я готова.

И начала быстренько про эту самую партийность литературы рассказывать. Меня прервали. А второй вопрос совсем простым оказался – нужно было басню Крылова прочитать. За экзамен я получила пятерку, чего от себя самой никак не ожидала.

Выскочила из аудитории счастливая:

– Лида, пятерка!

Мы тут же пошли в «Прагу», выпили шампанского, обмыли успешную сдачу вступительных экзаменов.

Когда все закончилось, я позвонила Гедевановой. Раньше неудобно было. Мы же люди деревенские, так думаем – да ладно, зачем человека отвлекать, беспокоить! Я первый экзамен сдала и пошла дальше. Думаю: «Ну что я буду звонить?» Глупость, конечно.

– Елена Константиновна, это Надя Бабкина.

– Как же тебе не стыдно! Какая же ты несобранная, недисциплинированная! Я же тебе велела звонить после каждого экзамена. Почему ты так не делала? Кто ж тебя так учил?

Я говорю:

– Елена Константиновна, могу я к вам приехать?

– Приезжай немедленно!

Мы с Лидой поехали в училище. Цветов купили, коробку конфет, какую-то банку икры взяли с собой, воблы – все-таки из Астрахани. Теперь можно угостить! Я ведь человек независимый – сама поступила!

Приезжаем, она говорит:

– Заходите сюда.

– Вот, Елена Константиновна, моя тетя.

– Тетя, что же она у вас такая деревенщина невоспитанная?

Отругала меня по полной программе. Я даже не знала, как ей ответить и что сказать. Только поняла, что поступила неправильно. Сказала, что сдала все экзамены, и как сдала – все в подробностях рассказала. Гедеванова позвонила Владимиру Суханову, который тогда был деканом (а потом стал мне просто другом и мужем моей ближайшей подруги Ларисы), и спросила его:

– Володя, как ты думаешь, поступила Надя Бабкина?

Тот отвечает:

– Сейчас подниму документы, посмотрю.

Слышу их разговор, во время которого он говорит:

– Вот я смотрю документы. Елена Константиновна, а как вы думаете, надо, чтоб она поступила?

Гедеванова:

– Она у меня тут сидит. Безобразница, бесстыдница, не позвонила ни разу!

И он ей в тон:

– Не знаю, прямо не знаю, как быть.

Я слушаю и понимаю – мне конец. Плыла я, плыла, а на берегу и опрокинулась. И вдруг такая досада подступила!

И тут Суханов говорит:

– А знаете, Елена Константиновна, у нее результаты-то неплохие. Придется брать.

Гедеванова советует:

– Давай оставим ее, что ли, а потом я возьму ее к себе в класс.

Эх, какое же я счастье испытала в тот момент! Земли под ногами не чуяла! Подбежала к ней, обняла:

– Елена Константиновна!

Она была женщиной строгой, но очень справедливой и доброй. И тут стали мы чай пить с конфетами!

На следующий день Лида говорит:

– Надо ехать домой.

– Как же мы поедем без документа, – говорю. – Отец не поверит.

И мы отправились в институт. Там уже вывесили списки зачисленных, где я нашла свою фамилию. Смело иду в деканат и говорю:

– Дайте мне студенческий билет и зачетную книжку.

– Да ты чего? Мы тебе осенью дадим.

– Нет, дайте сейчас, – под расписку, как хотите. Меня отец просто прибьет без документов, ни в жизнь не поверит. Я ведь уехала – записку оставила, мол, не ищите.

А родители-то мои хотели уже во всесоюзный розыск подавать. Надька исчезла! Нет ее, и всё. Мало ли, в какую Москву она поехала. А когда я телеграмму послала Лиде, та их успокоила:

– Не надо ни в какой розыск. Она в Москве, куда-то там поступает. Я сейчас поеду и все узнаю.

Отец пообещал:

– Я вам ремня обеим надаю, когда приедете.

Папка строгий у нас был, кнутик всегда дома держал.

Короче, вышло так, что получила я документы под расписку. В деканате сказали:

– У нас так никто не брал. Так не принято.

– Мало ли что не принято. Дайте.

И дали.

Прилетели домой самолетом. Выхожу из самолета. А у нас в аэропорту – огромный забор железный. Смотрю – за забором отец стоит. Думаю: «Все, небось, с кнутом стоит».

Я сразу из сумочки документы достала и вытянутой рукой машу:

– Папа, видал!

– Дай сюда.

Увидел и расплылся в улыбке. Говорит, довольный:

– Ладно, ладно, выходи.

Вечером собрались гости. Праздновали мое поступление на дирижерско-хоровой факультет Гнесинского института.

Потом я пришла в училище, принесла документы о том, что поступила. И к своему удивлению, обнаружила, что в родном училище не очень-то радуются за меня. Только недоумевают:

– Как же ты смогла поступить? Как же тебе дали направление? Да еще куда – в Гнесинский институт?! И без блата!

Все знали прекрасно, что я собралась в один день и поехала в Москву, едва сдав на тройки выпускные экзамены. И вот вернулась с распахнутой душой, радостная, чтобы этой самой радостью поделиться. Мне казалось, училищные должны гордиться, что их ученица в Москве поступила. Ведь есть чем гордиться! Выходит, не всем чужой успех доставляет удовольствие. Я это очень хорошо запомнила. На всю жизнь. И тогда сказала себе: «Наплевать. Зато рады мои родители, мои друзья и я сама очень рада».

В любом случае я понимала: «Теперь я – москвичка!» Конечно, на время, хотя бы на короткое, что проведу в общежитии и в институте. Я даже не подозревала тогда, что стану москвичкой на всю оставшуюся жизнь. Радость меня переполняла. Я испытывала новое для себя состояние – какую-то мощную веру в собственное будущее.

А потом началась учеба. В течение первого года я работала как зверь. Только загудят звоночки, я уже сижу у инструмента и вкалываю. Весь год крепко работала, догоняла, набираясь знаний, которые были мне необходимы для учебы в институте.

По сольному пению я попала в класс Нины Константиновны Мешко, а по дирижированию к Сергею Алексеевичу Чукову.

В то время в институте особо важными предметами считались физкультура и история КПСС. Что касается музыкальных предметов – это твоя личная забота. Отношение к студентам было такое: попали в институт – хорошо, пришли учиться – ну и учитесь. Нельзя сказать, что совсем равнодушное, но каждый был предоставлен сам себе, сам решал свои проблемы и отвечал за собственные поступки. У меня возникла проблема: не складывались отношения с преподавателем по дирижированию. Доходило до скандалов, которые могли закончится исключением из института. Помог случай.

В общежитии мне жилось довольно весело. Вокруг меня всегда собирались компании, я что-то веселое затевала. Когда в моей комнате отмечали праздники, все общежитие об этом знало, поскольку у нас имелся свой небольшой оркестр с оригинальными инструментами – кастрюльками, тазиками, ложками. Можете себе представить уровень шумового эффекта, которого мы достигали. На праздники я привозила из Астрахани черную икру, ребята приносили коньячный спирт, коньячок (они подрабатывали на ликеро-водочном заводе), и мы весело гуляли. Однажды подходит ко мне иностранец (в Гнесинке их много училось, институт-то престижный) и говорит:

– Я хочу купить у тебя икру, вот сто долларов.

А я ему:

– Зачем мне твои доллары, что я с ними делать буду, вот сто рублей – это деньги.

Так я ему за сто рублей отдала трехлитровую банку икры.

Комендант общежития относился ко мне с большой симпатией, потому что в комнате у меня было тепло и красиво, как дома: на полу лежала ковровая дорожка, на окнах занавески висели. В администрации прекрасно знали – я могу гулять и веселиться, но если требуется продемонстрировать лучшую комнату в общежитии, надо вести к Наде. Никто не посмел бы сказать, что у меня в комнате грязь и беспорядок. И застать меня врасплох никто не мог.

Однажды нагрянула очередная комиссия самого высокого уровня. Комиссия важная, председатель – ректор института В. Н. Минин. А в составе комиссии мой преподаватель по дирижированию С. А. Чуков. Естественно, куда ведут? К Бабкиной. Показательное выступление.

Я открываю дверь, и тут случается казус. Несколько дней назад я у себя под кроватью поставила бражку. Решила опробовать новый деревенский рецепт. Думала так: «Заквашу я бражки, аккурат к 7 Ноября поспеет». И заквасила. Члены комиссии переступили порог моей комнаты в тот самый момент, когда из больших бутылей начали выскакивать пробки. Брага полилась прямо на них. Сразу же пошел «очаровательный» запах. Все посмотрели на меня, переглянулись и вышли.

Минин говорит моему педагогу по дирижированию:

– Сережа, это ваша студентка. Вот вы с ней и разбирайтесь.

Я поняла, что на этом мое образование закончится, практически не успев начаться.

Чуков остался и спрашивает:

– Бабкина, что это такое?

А я:

– Да вы не волнуйтесь, это напиток такой.

Быстренько достаю из-под кровати бутыль, наливаю в кружку этот напиток и говорю:

– Попробуйте! Простая водичка, все нормально.

Короче, вышло так, что мы все махнули по этой кружечке. А бражка – дело такое: с головой все в порядке, а руки-ноги как ватные. Все захмелели, в общем.

Сергей Алексеевич Чуков задержался допоздна, хотя в нашем общежитии принимать гостей после одиннадцати вечера строго-настрого запрещалось. Одним словом, эта нелепая ситуация более-менее сблизила нас, сработал человеческий фактор.

Через два дня я прихожу на специальность. Чуков смотрит на меня и говорит:

– Ну, как твоя настойка? Мы же не все выпили?

Постепенно в течение учебного года наши отношения наладились. На втором курсе я сдала дирижирование и больше к Сергею Алексеевичу никогда не возвращалась…

В первые два года было важно зарекомендовать себя в институте, чтобы удержаться. А уже дальше шло накопление тех знаний, о которых даже не подозревал, – имею в виду экспедиции, общение с очень интересными людьми по расшифровке народных песен разных регионов России. Началось изучение методик работы с вокальными коллективами, организация этих коллективов.

В классе Нины Константиновны Мешко я занималась сольным пением. С моим голосом стали очень серьезно работать. Когда я приехала в Москву, я могла петь один в один как Зыкина, как Воронец, как Шаврина, а могла петь и как оперная певица. Я была способна спеть, скажем, как Элла Фицджеральд. И могла запросто реализовать себя в качестве артистки-пародистки. Но я поставила себе цель стать артисткой и научиться петь по-народному.

Тогда еще не было конкретно и четко выработанной школы народного пения. Все преподаватели находились в поиске, разрабатывали методику народного пения. Ведь звучание голоса в народной песне – это не итальянское бельканто. Русское пение – оно особое. Только сейчас формируются конкретные, записанные на бумаге постулаты, создаются учебники. Но если разобраться в этом вопросе более серьезно, то надо отметить, что строение голосового аппарата каждого человека индивидуально, и связки – это тот источник, через который ты передаешь информацию, полученную свыше. Связки находятся в колебании в тот момент, когда производят необыкновенный тембр. Этот тембр, как манок, притягивает, завораживает, ведет, потом опять отпускает, потом опять приковывает, и так до бесконечности. Если исполнитель хорошо чувствует и умеет управлять своим даром, ему удастся овладеть залом. Но однообразно звучащий тембр не может постоянно держать внимание аудитории. Об этом я твердо знаю сейчас, но в те годы у меня не было такого знания. Человек может научиться извлекать из себя звук, только поняв, что от него требуется. Для этого его следует направлять, ему нужно чуть-чуть подсказать. Если исполнитель в какой-то ситуации чувствует, что ему неудобно петь, значит, подсказки были ошибочными.