Текст книги "Модная народная"

Нас приучили, что народное пение – это только зычное, открытое звучание. Ничего подобного. Если хорошо подготовленный человек выходит на сцену, то он знает, что голос – это редчайший и хрупкий инструмент, которым нужно бережно пользоваться. Это очень важно усвоить с первых шагов. Но опыт, умение приходят только потом. А пока ты это узнаешь – столько шишек набьешь, столько слез прольешь, столько радости испытаешь. Вдруг ты срываешь аплодисменты и думаешь: «Боже, какой кайф, они радуются, потому что это действительно здорово, и от этого мне тоже хорошо. Значит, то, что я делаю, правда нравится людям и доходит до сердца!». Но пока до этого дойдешь! Я столько экспериментировала с собственным голосом, чуть до депрессии себя не довела.

Меня так учили, что вскоре появились проблемы. Я потеряла все ощущения. Я потеряла способность копировать других исполнительниц и поняла: голос – Божий промысел. Поэтому преподаватель не должен мешать природному таланту человека. Его дело – помочь певцу отточить данные от природы способности.

На каком-то этапе я потеряла голос, собиралась профессию менять. Это была страшная трагедия! Но потом взяла себя в руки. Голос, повторяю, – это Божий дар. И если он есть, то он есть. И его нужно насыщать знанием. То есть учиться мастерству, деликатности воспроизведения, и тогда голос будет служить долго и приносить радость слушателям и удовлетворение тебе самому.

Однажды, учась на втором курсе, я мыла полы в общежитии и пела что было мочи. Погода хорошая, окна открыты настежь. Вдруг входит парень и спрашивает:

– Кто тут горлопанит?

Я говорю:

– Это я.

Он:

– Хочешь работать? Серьезно. Нам в оркестр «Баян» через два дня певица нужна.

Я пошла на прослушивание, и меня взяли. Так я стала солисткой-вокалисткой оркестра «Баян» «Москонцерта».

Для меня началась новая жизнь. Я ездила на гастроли и пела с оркестром. Было тяжело, но крайне интересно. Вместе с музыкальным коллективом я путешествовала по стране, выступая на сценах городов и сел, попутно собирая народное творчество со всех уголков России. Приезжала с гастролей в общежитие, засаживалась за конспекты и успевала сдавать сессию. Я уже знала, какой педагог на чем акцентируется, что ему нужно, потому мне было легко учиться.

Как-то раз вызвал меня к себе В. Н. Минин, наш ректор. А я только что вернулась из Польши. Это была моя первая поездка за границу. Привезла оттуда черные сапоги-чулки, красную лакированную юбку, желтую блестящую синтетическую блузку и в довершение – белый кудрявый парик. И вот Минин вызывает. А я решила опять обратить на себя внимание. Напялила все это на себя и поперлась к ректору в кабинет. Вхожу в приемную. Секретарь, которая всегда относилась ко мне с симпатией, говорит:

– Надюха, ты куда собралась?

– Минин вызывал.

– Да посмотри, на кого ты похожа!

– А что? Это сейчас очень модно.

– Да я понимаю. Но, Надя, это же институт, не сцена, не капустник. Ну что ты как елка новогодняя?

Я понимала, что Людмила Александровна знает Минина лучше, чем я. Но все же открываю дверь и слышу в спину: «Ну, иди, смотри там».

Я захожу в кабинет со словами: «Здравствуйте, Владимир Николаевич! Вызывали?»

А Минин пишет что-то и, не поднимая головы, говорит:

– Здравствуй, здравствуй, Бабкина, проходи сюда.

Я стою у двери, не прохожу.

– Проходи, проходи, что ты стоишь?

Потом вдруг Владимир Николаевич поднимает глаза, останавливает на мне взгляд, потом вскакивает из-за стола и как закричит:

– Вон отсюда! Я Бабкину вызывал! А это что за… (и очень конкретно выразился) Вон!!!

Я вылетела, как пуля.

Людмила Александровна шипит:

– Я же тебя предупреждала, Надя. – И спрятала меня за ширму. Вслед за мной из своего кабинета выбегает Минин. А я стою за ширмочкой, трепещу, как осиновый лист, и думаю: «Мама родная, вот попалась».

Владимир Николаевич кричит секретарю:

– Зачем ты ее пускаешь в таком виде?

– А что я могла сделать? Она говорит, что это модно.

– Мало ли что модно! Модно там… В таком виде в международный институт заявляется. Что она себе позволяет? Как она могла в таком прийти?

Я сняла парик. Людмила Александровна шаль мне дала, чтобы накрыться.

– Быстро все это с себя сними, сотри губищи и зайди.

И через полчаса я снова зашла.

Минин говорит:

– Иди сюда.

Поругал меня за мою непосредственность, посмеялся надо мной. А потом сказал:

– Собирай студенческую агитбригаду. Поедете от института. Нужно охватить все наши факультеты. Возьми скрипки, народные инструменты. Набери человек двенадцать, и – вперед.

Прихожу позже и спрашиваю:

– А вы нам документы какие-то выпишете?

– Какие тебе еще документы?

– Ну как какие? Приказ там. А то отчислят нас, когда мы уедем.

– Ишь ты, какая умная, документы, бумажку ей сразу подавай. Не отчислят, не волнуйся.

– А стипендии не лишат?

– Не лишат.

И мы поехали. Поехали на Юг России – в Краснодарский край. Поездка получилась чудесная! Приключений было хоть отбавляй. Конечно же выдали суточные, но они быстро закончились, не успели мы глазом моргнуть.

В Краснодаре, на Красной улице, находилась гостиница «Краснодар», а при гостинице ресторан. Я договорилась, что буду петь в этом ресторане, денег брать не стану, только при условии, чтобы нам накрывали стол и кормили всех двенадцать человек. Каждый день я ходила и пела. Пела все: и армянские песни, и русские, какие только знала. В свое время ведь я уже пела в ресторане, опыт и репертуар у меня имелись. Так что во время гастролей мы не голодали. По вечерам стол ломился от всевозможных яств. Все гости видели, как я от эстрады отходила к нашему столику, и посылали туда шоколад, фрукты, даже бутерброды с икрой, не говоря уже о том, какая там была рыба. А все, что оставалось, вечером мы складывали на тарелочку и – в номер. Вот таким образом мы просуществовали несколько дней. Потом ездили в горы, в Адыгею. Люди везде были очень гостеприимные. Тогда ведь был Советский Союз. Повсюду нам устраивали чудесные приемы. Все очень искренне, по-доброму и замечательно.

Наша первая поездка прошла очень удачно. Более того, мы даже получили грамоты и похвалу ректора. В общем, я так зарекомендовала себя, что на меня можно было положиться, все знали, что я никакое дело не завалю.

Позже, будучи еще студенткой, я поехала с концертами на одну из декад. Тогда были очень модны декады искусств советских республик, где на концертах выступали артисты разных жанров из соседней республики. Мы отправились в Среднюю Азию, в Каракалпакию. Я подготовила песню на каракалпакском языке. Когда вышла на сцену в русском сарафане, в кокошнике до небес, с оркестром и запела на их родном каракалпакском языке, зал просто завыл от восторга. И вдруг ко мне подходит какой-то местный чиновник и просит: «Дайте ваши данные. Министр культуры республики хочет присвоить вам звание заслуженной артистки Каракалпакии». Тогда это было очень почетно. Я даже испугалась, как так – студентка института, и вдруг заслуженная артистка республики. Но данные все же дала.

А с нами в поезде ехала одна певица из Большого театра, молодая, невероятно красивая и очень ревнивая к чужому успеху. Не буду называть ее фамилию. Эта певица была тогда в фаворе, знала всех министерских чиновников в Москве. А я что? Девчонка глупая. Она все время надо мной подтрунивала, так что отношения у нас сразу не заладились. Короче говоря, мне потом передали, что эта певица помешала мне стать заслуженной артисткой Каракалпакии…

После окончания института я хотела поступать в аспирантуру. Но, к сожалению, у меня по-прежнему не складывались отношения с преподавателем по сольному пению. Нина Константиновна постоянно была недовольна мной. Если где-то меня настигал успех, она всякий раз говорила: «Бабкина могла бы и лучше». Как преподаватель Нина Константиновна, наверное, могла бы говорить свое «может лучше» в классе, но не в присутствии посторонних, особенно при какой-нибудь комиссии. Я этого понять не могла. Поэтому все было сделано так, чтобы я в аспирантуру не поступила, несмотря на то что уже даже был написан реферат. Я не стала разбираться, чьих это рук дело. И так все ясно. Нина Константиновна не хотела, чтобы я окончила аспирантуру.

А дальше судьба распорядилась так, что я второй раз поступила в тот же институт, только теперь уже на сольное народное пение. И опять к Н. К. Мешко. К сожалению, на этом факультете другого преподавателя не было, а Нина Константиновна к тому же заведовала кафедрой. Поступать второй раз в институт я совершенно не собиралась. В это время у меня уже был ансамбль «Русская песня». И произошла вот какая удивительная история.

Мне в ансамбле не хватало певиц, и я пришла послушать, как поют те, кто поступает. В приемной комиссии сидели Людмила Зыкина, Владимир Минин, Нина Мешко… Словом, компания приличная. Я где-то с краешка присела в аудитории. И когда все желающие допели, Минин обвел глазами аудиторию и спросил: «Ну, что? Певицы все?». Увидел меня и говорит: «А вон еще и Бабкина сидит». Я прямо обомлела! Совершенно не планировала поступать. Говорю: «Да я не собиралась…». Людмила Георгиевна Зыкина вторит Минину: «Давай, давай, что ты сидишь. Вставай, давай пой». Если бы я поступала, то ходила бы на консультации, готовилась, занималась с преподавателями… Но мне никто даже не предлагал. Что ж, делать нечего, вышла. Но какие три песни исполнить?

Помню, как встала и смотрю на Нину Константиновну. Она вся вытянулась как струна, покраснела и стала показывать, словно на лекциях, – как сделать куполообразный рот, чтобы звук был близок к губам, к зубам и не был открытым, белым. Мало того, нас ведь никто не учил петь тихо. Мы все орали почем зря, громко, зычным народным голосом. Нет чтобы на пианиссимо спеть. Но это вообще другая подача звука. Принято говорить, что тихо – это бездыханно, безопорно. Да ничего подобного! Это и с опорой, и на дыхании, только ты не на этом акцентируй, а на том, как тихо, но точно подать фразу, чтобы она зазвучала. Вот что бешеного труда требует. Это самое сложное, и именно этому нас никогда не учили.

В конечном итоге произошло вот что. Я встала и запела: «Да, купил Ванька, Ванька себе ко-косу для свово покосу» из «Курских песен» Георгия Свиридова. Вторую спела песню – обработку Жанны Кузнецовой «Уж вы яхонты, яхонты, драгоценные камешки». И третью решила спеть – обработку Василенко «Отставала лебедушка»:

Потом Минин у меня спрашивает:

– Ну, а еще что споешь?

И я вспомнила еще одну, такую интересную, с переменным метром. В общем – спела. Он не унимается:

– Ну, а еще?

– Да я много чего знаю.

Нина Константиновна вся пятнами пошла. А Людмила Георгиевна кивает одобряюще. Я отпела, дело свое сделала и говорю:

– Ну, я пошла?

А Минин:

– Ты подожди, пошла… Вот что я тебе скажу, сейчас пятница, ты к понедельнику собери все документы, приноси и поступай к нам на вокальное.

Тогда заочного отделения не существовало, только дневное. Я и говорю:

– Лучше отдайте мое место вон той девчонке. Пусть она поступит да получит образование.

Эта девочка – Галя, она работала в «Русской песне». Во время гастрольной поездки во Францию Галя умудрилась потерять паспорт. Случилось это на местной барахолке, куда она пошла за дешевыми шмотками. Мы тогда все так делали – экономили суточные, чтобы что-то купить. И вот Галя выронила паспорт. Мы с представителем посольства полдня бродили по этому рынку, искали документы. Нашла какая-то чернокожая женщина и принесла в посольство. Я прекрасно понимала, что отвечать за этот инцидент придется мне. Галя автоматически становилась «невыездной». И чтобы не выгонять ее на улицу, я решила: «Пусть уж лучше она поступает в институт». Я не способна прощаться с людьми, не позаботившись об их дальнейшей судьбе. Это не мой метод. Не мой стиль. К счастью. Могу быть шумной, невыносимой, могу быть жесткой, но не жестокой. Я деспот в работе. Но не могу просто выбрасывать людей – как из собственной жизни, так и в творчестве.

И эту девочку принимают. Я успокоилась. Но буквально через четыре дня меня снова вызывают в Гнесинский институт. И Минин настаивает:

– Я же тебе сказал, готовь документы. Что ж не несешь документы?

Я говорю:

– Владимир Николаевич, а девочка?..

Он:

– Я тебе сказал.

Так в 1978 году я вновь поступила в Гнесинский институт, теперь уже на отделение сольного народного пения, которое окончила в 1981-м.

Глава 6
Создание коллектива. Первые победы

Шел 1974 год. Однажды мы с девчонками из общежития устроили очередные посиделки и кто-то предложил организовать ансамбль: «Надька, будешь руководителем!» Позже я поняла, что никто из присутствующих даже не знал, как подступиться к новому делу, а я была пробивная, энергичная…

На следующий день девчонки меня спрашивают:

– Что делать будем?

– Приходите ко мне в комнату, чаю попьем, попоем…

– Нет, давай выучим несколько песен и рванем с ними по стране!

Так и сложился коллектив из тех девчонок.

Мы учились на народном факультете, где были обязательны ансамбли и хоровое народное пение. И чтобы ощутить себя в гармонии со всеми, нужно было исполнять партию в многоголосии. На меня это звучание всегда производило сильнейшее воздействие.

Честно говоря, я никогда не планировала стать руководителем, ничего для этого специально не делала. У меня никогда не было стремления создать коллектив, и вдруг на тебе – пришлось встать во главе такового. Впрячься в этот воз на всю жизнь. Я и в Москву-то ехала не для того, чтобы ансамблем руководить, а лишь за образованием да еще за кусочком красивой столичной жизни, хотя бы на время учебы.

Когда ансамбль образовался, мне сказали: «Поруководи, Надька, месяц, а потом доверим это дело следующему, и так – по очереди». Я согласилась.

За этот месяц уклад всей моей жизни кардинально изменился. Азы руководства коллективом я постигала методом проб и ошибок. Действенность и энергичность, которые я со временем не растеряла, были мне в помощь. Словом, окунулась я в новое дело с головой. Сколько раз по этой самой голове потом получала. Но все равно шла дальше и не думала отступать. А когда через месяц срок моего руководства истек, и следовало передать бразды правления в другие руки, мои товарищи вдруг сказали: «Надька, у тебя так классно все получается, давай-ка еще месяц поруководи».

Так, месяц за месяцем, прошел год, следом – еще один… Я еще больше стала вникать в дело, научилась расчищать шелуху, чтобы двигаться вперед. Надо сказать, я была рабочей метлой. И швец, и жнец, и на дуде игрец, и сама себе еще в ладоши хлопала.

И вот однажды для концерта русского народного оркестра, который готовился в Колонном зале Дома союзов, потребовался народный вокальный ансамбль. Я уже пела соло с народным оркестром и пообещала привести девочек. С этого все и началось. Услышав первые аплодисменты, мы поняли, что людям наше выступление понравилось. Зритель нас принял.

Первые годы существования ансамбля складывались ох как непросто. На наши выступления, которые проходили в домах культуры и сельских клубах, народу собиралось немного. Петь приходилось в фабричных и заводских цехах под гул и грохот работающих станков, в ЖЭКах, в столовых… Относились к нам несерьезно – подумаешь, девчонки какие-то!

Помню, решили мы однажды принять участие в конкурсе «Алло, мы ищем таланты!». И что получили? «Вы – не таланты, – заявили нам. – Музыка от вас далеко, и вообще с культурой завязывайте». Словом, обидного было немало.

Но я все время твердила девочкам: «Терпите, доброе дело не может остаться незамеченным. Рано или поздно нас признают!»

Свою первую концертную программу мы показали в 1975 году. И не где-нибудь, а в Доме Союза композиторов! Волновались страшно. С перепугу я запела слова из одной песни на мотив из другой. Осознав это, вся похолодела. Еще бы – не помню, что поем! Поворачиваюсь к подруге – у той в глазах паника, поворачиваюсь к другой – та же реакция. Кое-как закончили. А в зале овация, аплодисменты, крики «браво». В первых рядах сидят Тихон Хренников, Александр Новиков, Родион Щедрин, Вячеслав Щуров – главный специалист по белгородскому фольклору. А мы за белгородскую народную песню выдали совсем другую. Наспех откланялись и вон со сцены. Только переоделись – бежит Щуров со словами:

– Какой оригинальный вариант! Из какой это области? Где же вы такое нашли?

– Нашли в Сибири.

– А где? Где именно?

– Ой, нам бежать надо!

Потом признались, конечно.

Дело в том, что в народных песнях возможны такие варианты, когда в разных областях один и тот же текст поют на разные мелодии. И наоборот – мелодия одна, а слова разные – это как раз свидетельствует о том, что мы живем в едином культурном пространстве. Подобные примеры встречались на гастролях сплошь и рядом…

Нашему молодому коллективу нужно было развиваться, и помочь нам тогда мог только райком комсомола.

Мы приходили в райком, садились на диванчик у кабинета и ждали, когда закончится рабочий день. Обращались к какому-нибудь чиновнику по делам молодежи с просьбой послушать нас и очень настоятельно требовали хотя бы пятиминутного внимания. Нас принимали. Отказать было неудобно, ведь мы весь день прождали. Вот это самое «неудобно отказаться» играло нам на руку и давало возможность проявить себя. Потом мы с теми чиновниками тесно сдружились, стали ездить на фестивали, становились лауреатами премии Ленинского комсомола. Поле нашей деятельности постепенно расширялось.

Особенностью ансамбля было то, что мы, оставляя неизменными идею и содержание песни, добавляли в номер театрализацию, новые подголоски. Когда звуки, как пастельные тона, красиво переходят один в другой, получается замечательная гамма красок. Таким образом песня приобретает современное звучание и становится понятной каждому.

Однако я никогда не командовала и не давила, зная, что и как надо спеть. Если мое мнение не совпадало с мнением коллектива, мы не спорили, всё проверяли на сцене во время выступлений. Работали последовательно. Сначала разучивали песню, затем читали с листа, пели на три раза и только потом начинали импровизировать.

Популярность пришла далеко не сразу. Первым заметным успехом ансамбля стало выступление в Сочи на Всероссийском конкурсе советской песни в 1976 году, где мы заняли третье место и получили приз за чистоту звучания. Исполняли мы тогда песни «Завивайся, березка» Ж. Кузнецовой и «Подблюдная» А. Мосолова. А дальше понеслось: золотая медаль на международном фольклорном конкурсе «Братислава-78» за песню В. Клюева «Сохнет-вянет во поле травушка». Затем первое место на Всероссийском конкурсе народной песни в Ленинграде! Хотя на победу мы не рассчитывали – слишком сильны были соперники. Но момент объявления результатов я запомнила на всю жизнь.

В Капелле народа видимо-невидимо, яблоку негде упасть. Выходит представитель Министерства культуры и объявляет призовые места: «Третье место – ансамбль “Карагод”. Второе место – коллектив Дмитрия Покровского».

Все замерли: что дальше? И вдруг: «Первое место – “Русская песня”!»

Гробовое молчание, ни единого хлопка.

Тогда я впервые столкнулась с пугающе вязкой завистью. Обернувшись к девчонкам, громко произнесла: «Мы молодцы. Ура!»

Я помню всех участников того конкурса. Всех! А еще через год мы получили первый приз на Втором Всероссийском конкурсе исполнителей на народных инструментах и народной песни за лучшее исполнение.

Так потихоньку наш ансамбль начал становиться заметным.

Когда мы только начинали творческую деятельность, о нашем ансамбле еще мало кто знал, но на гастроли уже приглашали. Однажды поехали в Ялту, где выступали в маленьком, очень уютном театре имени Антона Павловича Чехова. Первое отделение было сборным. Выступали артисты всех эстрадных жанров, в том числе и ансамбль «Русская песня». Собственно, мы закрывали первое отделение. Принимали нас просто потрясающе – аплодировали, скандировали «Браво!». Я видела, что в зале находится Махмуд Алисултанович Эсамбаев.

Второе отделение было полностью во власти Эсамбаева. Как завороженные мы смотрели этот необыкновенный спектакль, во время которого великий танцовщик как будто парил над сценой. Казалось, что на сцене священнодействует не один человек, а десять, двадцать! Он поднимался на пальцы ног – и вырастал, поражал публику потрясающей гибкостью и красотой своих движений. Его удивительные руки, такие пластичные, напоминали крылья. Он, кстати, любил повторять: «У меня два крыла – Чечня и Россия».

Когда концерт подошел к концу, мы, пребывая в бешеном восторге от выступления Эсамбаева, вышли с ним из театра и направились к ялтинской набережной. Он двигался очень степенно и царственно, с удовольствием общался с поклонниками, которые моментально окружили его, принимал букеты цветов, улыбался. А мы скромно стояли в сторонке, понимая: вот так выглядят настоящие артисты!

В какой-то момент Махмуд Алисултанович начал озираться по сторонам, словно хотел кого-то увидеть. Неожиданно его взгляд остановился на мне.

– Надя! Девочки! Идите все сюда! Чего вы там стоите! – позвал Эсамбаев.

Мы робко приблизились к окруженному поклонниками артисту. И вдруг он взял меня за плечо и во всеуслышание заявил:

– Смотрите на эту девочку и запоминайте, я вам это говорю. У этой девочки большое будущее. Она прославится со своим коллективом и будет любима многими людьми. Поверьте. Это говорит вам Махмуд Эсамбаев!

Я пребывала в полном оцепенении и не могла вымолвить ни единого слова. Стало вдруг очень неловко от такого повышенного внимания. Просто не знала, куда себя деть.

Но пророчество Эсамбаева сбылось. Слава «Русской песни» стремительно росла. Лишь много позже я поняла, какую роль в моей жизни сыграло благословение этого гения, которому покорялись танцы всех народов мира.

Махмуд Алисултанович поддерживал меня и в дальнейшем. Он любил меня, ценил, уважал, пристально следил за моим творчеством, не пропустил ни одного судьбоносного момента в моей жизни. Я отвечала ему тем же. Первым человеком, от которого я получала поздравления с присвоением очередного звания или награды, был Эсамбаев.

Помню, как однажды он в компании с Людмилой Зыкиной пришел на вечеринку, устроенную в честь присвоения мне звания заслуженной артистки России. В какой-то момент Людмила Георгиевна, скинув туфли, предложила Эсамбаеву исполнить танец маленьких лебедей. Тот с детским восторгом согласился. Меня они взяли в свою компанию третьим лебедем. Этих людей я боготворю по сей день.

Эсамбаев ушел из жизни 9 января 2000 года, в возрасте 75 лет. Он умер в день, когда совпали два праздника – Рождество и конец Рамазана. Это большая редкость. Считается, если человек умирает в такой день – он святой и ему обеспечена дорога в рай.

Столько лет прошло, а я до сих пор с трепетом вспоминаю Махмуда Алисултановича Эсамбаева. Эти горящие, вечно молодые глаза, его знаменитую папаху, ялтинскую набережную и слова, произнесенные им перед театром имени Чехова. Слова, оказавшиеся для меня пророческими…

Но вернемся в конец 1970-х – начало 1980-х годов. Вызвали меня однажды в Центральный дом Советской армии и сообщили, что в июне я должна поехать со своим коллективом в Афганистан, во время самой безумной жары – 50 градусов. В заключение начальник ЦДСА сказал: «Если ты хочешь, чтобы у тебя складывалась дальнейшая карьера, не вздумай отказываться. Если откажешься, мы составим письмо и отправим в высшие инстанции».

Мое желание никого не интересовало. Ты обязана, и точка. Я собрала девочек, мы поговорили и приняли решение ехать.

В Афганистане в то время зверствовал гепатит. Чтобы обезопасить себя от этой заразы, каждая из нас прихватила с собой по три бутылки из-под боржоми, заполненных чистым спиртом. Эта конспирация была вынужденной, ведь в те годы перевозить спиртные напитки через границу запрещалось законом. Таможенникам мы объяснили, что минеральная вода необходима певицам во время гастролей. Приехав в Афганистан, мы каждое утро протирали спиртом свои вилки и ложки. Натощак выпивали по чайной ложке спирта и чесночком закусывали. Рисковали страшно, но не попались и все вернулись здоровыми, никто не заболел.

Поездка была очень сложной. Мы стали свидетелями страданий, которые испытывали наши ребята, воевавшие непонятно за что. Это очень страшно. Утром разговариваешь с парнишкой, он говорит: «Завтра иду на задание и не знаю, вернусь или нет». Мы, бывало, задерживались в одной точке на дня два, а потом узнавали, что тот или другой солдат не вернулся с задания.

Как-то мне разрешили попробовать выстрелить из гранатомета. Он с такой силой отдал в плечо, что меня едва не сшибло с ног. Мало того, я на какое-то мгновение перестала слышать. Просто оглохла. А каково было нашим ребятам каждый день стрелять?..

Однажды, когда мы пели на сцене, в соседний модуль попала бомба. Моментально погас свет. Темно! Страшно! Девчонки завизжали и бегом со сцены.

– Не уходите, девочки! – попросили ребята из зала. – Мы вас не видим, но слышим. Останьтесь на сцене, пожалуйста!

Боялись мы страшно. В Москве у каждой из нас остались маленькие дети. Если бы с нами что-то случилось, кто бы позаботился о них? Оставаясь в Афганистане, мы подвергали себя страшной опасности, но мы действительно были там нужны.

На концерты нас вывозили на вертолетах. Впереди летел сопровождающий вертолет, а мы за ним. Несмотря на то что командиры давали своих самых опытных вертолетчиков, расстаться с чувством страха мы не могли на протяжении всей поездки.

Большим испытанием была для нас и изнурительная жара. Ребята-военнослужащие рыли ямы, заливали в них воду, и мы в эти импровизированные ванны погружались по самую шею – одни только головы торчали наружу. А уже вечером, ближе часам к пяти, жара спадала и можно было выбираться из этих ям. Разумеется, на концертах ни о каких микрофонах не было и речи. Стоишь на площадке, поешь, а в лицо дует знойный ветер афганец с песком.

Много и часто работали мы для раненых – прямо на территории госпиталя. Во время концерта площадка охранялась автоматчиками: на заборе сидели афганцы (кто их знает, что у них на уме).

Как-то нас попросили пройти по палатам, где лежали тяжелораненые ребята – солдаты и офицеры, которые не могли самостоятельно передвигаться. Перед этим начальник госпиталя провел с нами беседу, чтобы морально и психологически подготовить к тому, что нас ждет. Мы должны были помочь ребятам адаптироваться, чтобы они не потеряли желание жить, чтобы не погибла их вера в самих себя, чтобы не чувствовали себя потерянными и брошенными.

Офицеры были постарше, потому более мужественно переносили боль, а солдатики – совсем дети. За нами по пятам ходили две медсестры с нашатырем, потому что мои девочки при виде раненых теряли сознание. Что там говорить, это очень страшное зрелище, выдержать которое не каждому под силу.

Заходим в одну палату. Палата большая, просторная. Я приблизилась к одной из коек, а на ней под простынкой не человек, а сверточек лежит – ни рук у него нет, ни ног. Весь в бинтах. Только щелочки для глаз оставлены. У меня до сих пор перед глазами эта картина.

Я у него спрашиваю:

– Ты откуда?

Он отвечает, что из такой-то деревни такой-то области.

– А кто у тебя там остался?

– Мама и сестра.

– А что ты хочешь?

– Курить хочу. Да не разрешают.

Тогда я попросила у сопровождавшего нас офицера сигарету, дала ему затянуться, и спрашиваю:

– Что ты хочешь, чтобы мы спели? А ты плакать не будешь?

Мы подходили ко многим ребятам, разговаривали с ними.

Не все приезжавшие артисты соглашались идти по палатам. Но осудить их нельзя. Это зрелище страшное, невыносимое, не у всех нервы выдерживали…

Наши выступления в Афганистане проходили без всякого музыкального сопровождения. Оркестр ведь с собой не привезешь. Исполняли полуторачасовые концерты а капелла, устраивая шумовые эффекты привезенными с собой ложками, трещотками, жалейками и дудочками.

Ни о каком особом комфорте для нас речь не шла. Мы попали в полевые условия. Но надо отдать должное военным, они делали все, чтобы мы чувствовали себя женщинами. Относились к нам бережно и трепетно, окружали заботой и вниманием. Офицеры освобождали для нас единственную комнату с кондиционером. Мы с честью и достоинством выполняли свою миссию. Никто из нас не пострадал, все вернулись в целости и сохранности. Осталась лишь глубокая память…